Посвящается Джилл, замечательной подруге с прекрасными волосами
Эта книга созревала очень долго. Часть материала по парикмахерскому искусству и бритью в эпоху раннего Нового времени, вошедшего в главы 2 и 3, появилась в другом контексте в статье «Мужские волосы: как ухаживали за внешностью в долгом XVIII веке», в книге под редакцией Ханны Григ, Джейн Хэмлетт и Леони Ханнан «Гендер и материальная культура в Великобритании с 1600 года» (Hannah Grieg, Jane Hamlett and Leonie Hannan (eds). Gender and Material Culture in Britain Since 1600. London: Palgrave, 2016. Pр. 49–67). Аналогичным образом сокращенную версию изложенной в главе 1 истории ухода за волосами в эпоху раннего Нового времени и обсуждение бород того же периода из главы 4 можно найти в статье «Бороды и кудри: волосы при дворе Карла I» в сборнике под редакцией Эбигейл Ньюман и Линеке Нейкамп «(Раз)облачение Рубенса: мода и живопись в Антверпене XVII века» (Abigail Newman and Lieneke Nijkamp (eds). (Un)dressing Rubens: Fashion and Painting in Seventeenth-Century Antwerp. New York: Harvey Miller, [Готовится к печати]). Я благодарю издательства Palgrave Macmillan и Harvey Miller соответственно за разрешение воспроизвести этот материал.
Редколлегия издательства Bloomsbury Academic всегда неизменно поддерживала меня и была удивительно терпелива в течение этого длительного процесса, поскольку другие проекты, а также всевозможные кризисы и требования повседневной жизни препятствовали работе над рукописью. Я выражаю особую благодарность Анне за помощь на ранних этапах, а затем Фрэнсис и Пэри, которые, казалось, никогда не теряли веру в меня, подстегивали и постепенно приближали книгу к завершению.
Я глубоко признательна членам моей семьи за их терпение на протяжении всего этого проекта и за то, что они поставляли мне замечательные факты на тему волос. Моя мама Барбара обладает особым талантом находить примеры, дающие пищу для размышлений, и отправлять их мне. В ответ на мои электронные письма о помощи брат моего мужа экономист Энди стал мне настоящим соратником, добывая и объясняя статистику, чтобы пролить свет на самые сложные вопросы. Особую благодарность, как всегда, я выражаю моему мужу Алану. Его поддержка была постоянной, его редакторская работа – чрезвычайно зоркой, его интерес очевидно неподдельным, а наши дискуссии были для меня необычайно полезны. Я также использовала его как живой словарь, и он терпеливо переносил мои безапелляционные требования переводить малопонятные иноязычные источники. Люблю и благодарю.
Также кажется уместным поблагодарить здесь Стивена, моего гениального парикмахера, за познавательные беседы и отличные стрижки. Это ли не предел мечтаний посетителя парикмахерской в любую эпоху?
Волосы значат для нас очень много. Как писали Сара Чанг и Джеральдин Биддл-Перри, «в природном состоянии все человеческие тела волосаты»1. Эта биологическая данность – волосатость – оказывала влияние на все когда-либо существовавшие культуры мира. В любой религии есть принципы и учения, связанные с волосами. На протяжении всей истории человечества ритуалы, обряды перехода и инициации сопровождались изменением прически. Волосы были и остаются частью концептуализации физических процессов и эмоциональных состояний. Они сопровождают нас в приближении к божественному. С точки зрения антропологии волосы – это одна из тех базовых вещей, при помощи которых каждый из нас становится человеком (ил. 0.1).
Ил. 0.1. Волосы – часть человеческого бытия
За этими глобальными и вневременными процессами стоят конкретные судьбы мужчин и женщин, чьи коллективные действия и убеждения мы и называем историей. Хотя среди нас, возможно, есть те, кому безразличны внешний вид и состояние их шевелюры, они наверняка окажутся в меньшинстве. Пожалуй, большинство из нас остро чувствуют связь между волосами и своим самоощущением. Например, миллионы людей при появлении седины окрашивают волосы в тон, который, по их мнению, является более «настоящим», соответствующим их «подлинному Я»: фактический цвет их волос – цвет возраста – в некотором роде вступает в противоречие с их представлением о себе2. Точно так же неожиданная утрата волос может вызвать острый кризис идентичности: человек видит себя в зеркале и изо всех сил пытается соотнести отражение с совершенно иным, привычным, образом самого себя. Химиотерапия – очень показательный пример. Многие пациенты, проходящие лечение, сообщают, что им легче смириться со своей болезнью, чем с потерей волос. Даже всем понятная фраза «bad hair day» (буквально: «день плохой прически» – неудачный день, когда все не так. – Прим. пер.) говорит о том, что все мы знаем, каково это, когда волосы упорно не хотят укладываться так, как они, по нашему мнению, «должны».
Те, у кого достаточно средств и кто часто бывает на публике, могут тратить баснословные суммы, чтобы действительный вид их волос соответствовал желаемому. Мэрилин Монро каждую субботу летала из Сан-Диего в Лос-Анджелес к своему колористу и целый день проводила в его кресле, чтобы обновить свой платиновый блонд3. Но не только зарабатывающие на жизнь своей внешностью знаменитости тратят на уход за волосами время и большие деньги. В 2016 году в репортаже, среди широкой публики получившем прозвание «прическа-гейт», было показано, что бывший на тот момент президентом Франции Франсуа Олланд платил своему парикмахеру почти 10 000 евро в месяц. Это очень большая сумма, особенно учитывая строгую простоту прически на весьма поредевшей шевелюре президента (ил. 0.2). Официальный представитель правительства, однако, объяснил обоснованность ежемесячного счета, в который также входили услуги стилиста в поездках за границу: «Все мы ходим в парикмахерские. Этому парикмахеру пришлось закрыть свой салон, и он 24 часа в сутки готов приехать на вызов»4. Без сомнения, мало кто полагает, что эти расходы оправданы, и еще меньше тех, кто может себе их позволить. Однако в некотором смысле представитель правительства был прав: все стригутся и, как и Олланд, каждый хочет, чтобы реальный вид волос соответствовал его представлению о том, как они должны выглядеть.
Возможно, в силу этой взаимосвязи между нашими волосами и самоощущением мы склонны и на других людей смотреть с этой точки зрения, измышляя связь между их волосами и чертами характера. В художественной литературе это, конечно, избитый троп, достигший своего высшего проявления в романах XIX века, где через внешний вид волос более всего раскрываются женские персонажи5. Темно-русые локоны Джейн Эйр опрятны и скромны, их потенциальное своенравие скрыто гладкой и упорядоченной прической; волосы Бланш Ингрэм эффектны – вороново-черные блестящие завитки ей очень идут; а безумная звероподобная Берта Рочестер беснуется на своем чердаке под «массой черных седеющих волос, подобных спутанной гриве»6. Волосы этих женщин метонимичны: прическа представляет человека целиком. В современных фильмах и визуальных медиа эта техника точно так же в полной мере используется для передачи характера персонажа и развертывания сюжета7. А то, что справедливо в отношении художественного вымысла, распространяется и на реальную жизнь, поскольку наряду с другими визуальными подсказками мы используем информацию, предоставляемую волосами, чтобы формировать суждения о своих знакомых и случайных встречных, независимо от того, оказываются ли подобные заключения верными.
Ил. 0.2. Встреча Франсуа Олланда с парикмахерами-стажерами в 2015 году. Олланд щеголяет стрижкой за 10 000 евро в месяц
Связь между внешностью человека и его характером особенно нагружена смыслами в плане цвета. Привязки определенных черт характера к цвету волос необыкновенно устойчивы и долговечны. На самом деле, как нам предстоит убедиться, можно говорить о том, что со временем такие стереотипы обретают еще бóльшую силу. Хотя наши познания в области физиологии и генетики становятся все более точными, а техники окрашивания волос – все более изощренными, кажется, что в некоторой степени наша рациональная хватка ослабевает, и на передний план выходят предрассудки.
В прошлые века у такого рода стереотипов были веские основания, ведь они полностью соответствовали медицинской теории своего времени и толкованию закономерностей физического мира. Согласно гуморальной теории раннего Нового времени, унаследованной от научной мысли эпохи Античности, вся материя – и тело человека в том числе – состояла из четырех жидкостей, или гуморов. Смесь крови, флегмы, желтой и черной желчи обуславливала внутреннее состояние человека, или темперамент, и эти темпераменты в свою очередь влияли как на внешность, так и на характер8. Таким образом, внешний вид пациента и его поведение служили врачу инструментом диагностики, помогавшим заглянуть глубже, определить внутреннее гуморальное состояние человека и дать ему соответствующие лекарства. Кроме того, смежная наука о физиогномике, также берущая начало в древнегреческой и римской философии, еще больше укрепила неразрывную связь между телом и разумом, установив соответствие между конкретными особенностями внешности и отдельными психологическими чертами9. Получив ключ к интерпретации, который включал цвет и текстуру волос, любой наблюдатель мог, таким образом, «прочесть» наружность человека, чтобы раскрыть его нравственную суть (ил. 0.3)10. Исходя из этой всеобъемлющей системы убеждений, было логично заключить, что характер и цвет волос согласуются друг с другом, а стереотип является поучительной истиной.
Подобные представления встречаются в бесчисленных текстах XVI–XVII веков, самых разных жанров: от научных трактатов и лечебников до дешевых баллад, которые вешали на стенах в пивных ради потехи. Например, переведенный с французского языка «Календарь пастуха» был влиятельным и широко востребованным компендиумом знаний на все случаи жизни. Он многократно перепечатывался на протяжении XVI–XVII веков11. В издании 1570 года читателю сообщалось:
Те же, кто имеет рыжий цвет волос, обыкновенно гневливы, малы умом и лживы. Черные волосы, приятные черты и хороший цвет лица означают любовь к правосудию, жесткие волосы означают, что сия особа любит мир и согласие и сильна умом и сметлива. У мужчины черные волосы и рыжая борода означают похотливость, вероломство и чванство, и не следует ему доверяться. Желтые волосы и кудри выдают человека веселого нрава, похотливого и лукавого. Черные волосы и кудри значат меланхолию, похоть, дурные помыслы12.
Ил. 0.3. Английский учебник по хиромантии. 1648. Он включал информацию по физиогномике и гуморальной теории, а также наставления о том, как «читать» лица, цвет волос и размер и цвет бороды
Более шутливый подход к этой теме находим в балладе 1670‐х годов «Английская гадалка», предлагавшей совет о том, как выбрать себе жену:
My skill in Physiognomy,
wherein I will shew you a light:
By’th colour of hair on the head,
or else by the favor or face,
You may know with whom for to wed;
and who you were best to imbrace13.
Мое искусство – физиогномика,
и я вас в нем просвещу:
По цвету волос на голове,
по любезности или по лицу
Можете узнать, на ком лучше жениться
и с кем стоит обниматься.
Ил. 0.4. Рекламная листовка профессора Томаса Мура, френолога из Лидса. Ок. 1870. Профессор Мур уверяет, что его анализ формы головы открывает внутренний характер человека, а диаграмма иллюстрирует различные способности, которые можно открыть, исследовав выпуклости черепа. Среди прочих названы воинственность, супружеская любовь, склонность к поиску пищи (алиментативность) и надежда
Далее в песне остроумно рассказывается, что золотоволосые наставят мужу рога, рыжие опасны, а брюнетки умные, но притворщицы. Это был не просто набор женоненавистнических стереотипов, а универсальный комический принцип, так как существовали баллады похожего содержания, где повествование велось от лица противоположного пола. Так, например, относящаяся примерно к тому же времени баллада «Темная борода для нее» (To Her Brown Beard) наставляла женщин, как выбрать мужей: с песочными волосами ревнивы, рыжеволосые склонны слишком много тратить на выпивку, а мужчины с темными волосами верные, добрые и любящие14.
В той или иной форме такая система представлений просуществовала вплоть до XVIII века и даже дольше: некоторые книги по медицине по-прежнему содержали сведения о гуморальной теории и ее отношении к цвету волос15. Особенно долго «истины» внешности оставались неизменными в сфере народного знания, этой повседневной области, где наставление встречается с развлечением. В 1796 году женский альманах сообщал своим читательницам о значении волос, указывая, что их цвет и текстура являются признаками, прямо указывающими на нравственные качества. Рекомендации, которые он предлагал для расшифровки характера, таким образом, содержали правила, согласно которым черные гладкие волосы как у мужчин, так и у женщин означают мягкость, постоянство и душевную теплоту, в то время как черные вьющиеся волосы указывают на пьянство, сварливый характер и влюбчивую натуру. У мужчин длинные рыжие волосы «означают хитрость, ловкость и лукавство», а в женщинах – острый язык, тщеславие и «нетерпеливый и вспыльчивый характер»16. Хотя этот материал, возможно, был включен в сборник почти на тех же основаниях, как гороскопы в современных периодических изданиях – стандартная рубрика, которую читают, но не обязательно берут на вооружение, – сам факт его включения указывает на отчасти сохранившуюся привязанность к стереотипам о внешности.
Благодаря работам первого генетика Грегора Менделя, в XIX веке наследственность получала все большее признание как механизм, с помощью которого формируются и передаются физические характеристики, а теория естественного отбора Дарвина связывала эту наследственность с долгосрочным успехом или неудачей в противостоянии угрозам окружающей среды. Однако наука того времени также исследовала другие направления, которые, вместо того чтобы разорвать старые связи между внешностью и сущностью, усиливали их. Одним из таких направлений была френология. Полагая, что как размер, так и форма различных участков мозга определяет наши умственные возможности и моральные качества, а череп повторяет форму заключенного в нем органа, френологи утверждали, что точное толкование шишек и выступов головы позволяло читать личность, словно открытую книгу (ил. 0.4). В тандеме с этой новой наукой физиогномика также получила новый импульс в XIX веке17. Хотя эти идеи практиковались на высоком уровне специалистами, они функционировали на низовом уровне как часть герменевтики «здравого смысла», с помощью которой обычные люди интерпретировали и классифицировали свой социальный мир. Вместе френология и физиогномика повлияли на представления о расе, преступности, девиации и превосходстве. Их применение к волосам очевидно: внешний вид волос человека был показателем его или ее характера – эта идея систематически находила отражение в литературе Викторианской эпохи.
Ил. 0.5. Объявление XVIII века, рекламирующее «Краску принцев», подходящую как для мужчин, так и для женщин. В нем говорится, что она особенно эффективна против таких уродств, как седые и рыжие волосы
Несмотря на свою долговечность, наука о внешности оставалась неточной. Тона и оттенки волос были многочисленны, и можно было бы до бесконечности анализировать приписываемые им широкие значения. Кроме того, на каждого человека, который соответствовал правилу, было столько же тех, кто служил исключением. Однако на удивление последовательным было отношение к рыжим волосам. Хотя оттенки могут входить и выходить из моды – на поверхности текущего культурного дискурса, – в каждой эпохе прослеживается непрерывная нить рассуждений, в которой формулируется позиция в отношении именно этого цвета. Как ясно свидетельствуют некоторые приведенные выше цитаты, из века в век в текстах самых разных жанров комментарий по поводу рыжих волос почти всегда носит осуждающий характер. Например, в руководстве по акушерству 1612 года в разделе, касающемся выбора кормилицы, выносится следующее предупреждение: «прежде всего, она не должна быть рыжеволосой». Для пущей убедительности на полях даже помещено примечание аналогичного содержания: «Рыжеволосая кормилица нежелательна»18. В 1680 году лондонский врач, перечисляя в рекламе своих услуг названия недугов, которые он способен излечить, помимо списка жалоб (от лихорадки до паразитов, от спазмов до геморроя) указал, что он может изменить цвет рыжих волос. Таким образом, он подразумевал, что в лучшем случае это был физический недостаток, а в худшем – болезнь19. Возможно, он прописывал пациенту краску для волос – как мы увидим в следующей главе, в то время на рынке было немало рецептов и снадобий, – а может быть, рекомендовал использовать свинцовую расческу, чтобы придать рыжим волосам более темный оттенок. Возможно, рыжие клиенты обращались к нему, чтобы избежать насмешек, ведь даже обидные прозвища, связанные с этим цветом, имеют долгую историю. Еще в 1662 году в качестве общеизвестного факта упоминается «глумливое правило, имеющее хождение в Англии среди черни, называть рыжеволосую особу Морковкой». То, что автор, составитель итальянско-английской грамматики и словаря, использует это знание для объяснения другого выражения, указывает на то, что оно действительно было знакомым и уже закрепилось в языке к началу эпохи Реставрации20. Учитывая, что оранжевая морковь была ввезена в Англию немногим ранее в то же столетие (этот вид вывели голландские селекционеры), должно быть, и новый сорт моркови, и новое прозвище прижились очень быстро. Задорная народная «Баллада о влюбленном кучере» 1690 года, которую продавали на перекрестках и распевали в пивных, гласит:
To Jenney they wisht me, indeed she was fair
But a pox on her Carrots, I lik’d not red hair,
Her skin I did lov, but her hair I did hate,
I ne’r in my Life coud love Carrot-pate21.
Меня сосватали Дженни, была она красотка,
Но рыжих не люблю я, будь проклята Морковка,
Мне нравилась ее кожа, а волос я терпеть не мог,
Рыжую макушку любить не дай мне бог.
Травля рыжеволосых продолжилась в последующие века (ил. 0.5) и даже сейчас остается обычным делом. Большинство обладателей рыжих волос сообщают, что их дразнят, многие сталкиваются с проявлениями агрессии, и для некоторых это оборачивается длительной психологической травмой, заставляя испытывать глубокое чувство своей непохожести на других и дискриминации22. Всем нам знакомо такое подначивание, дразнилки о рыжих слышны повсюду: в 2011 году даже тогдашний заместитель лидера лейбористской партии и, по иронии судьбы, бывший министр по вопросам равноправия Хэрриет Харман назвала коллегу-парламентария «рыжим грызуном» – за что в результате протеста общественности она впоследствии принесла извинения23. Что же касается агрессии, в некоторых случаях в Великобритании она переросла в беспричинные и жестокие преступления на почве ненависти, направленные против отдельных лиц и целых семей, очевидно, по той лишь причине, что у них были рыжие волосы24. В качестве реакции на такое предубеждение в настоящее время наблюдается тенденция к позитивным действиям, когда рыжие во всем мире проводят собственные парады (ил. 0.6). Первое такое событие в Великобритании состоялось в 2013 году во время Эдинбургского фестиваля, но их становится все больше, и в настоящее время подобные мероприятия планируются по всему миру25.
Ил. 0.6. Участники Марша рыжих 2013 года в Эдинбурге
В XXI веке у нас больше нет оправданий для того, чтобы по внешнему виду судить о значимости человека и его соответствии социальным требованиям. Раньше структуры знания основывались на кажущейся связи между физическим и духовным миром, но в наши дни дело обстоит совершенно иначе. Теперь мы знаем: рыжие волосы происходят не от «грубого нрава», «дурной крови» и холерического темперамента, а наследуются через определенные рецессивные гены. В мире очень мало рыжих людей – согласно статистике, их число составляет всего 1% населения Земли, – однако в некоторых странах их доля гораздо выше, как, например, в странах Соединенного Королевства26. Поскольку этот ген рецессивный, среди нас много больше людей, являющихся носителями «рыжей» ДНК, но у них она замаскирована генетическим кодом более распространенных цветов волос. Именно в малой распространенности рыжих волос кроется причина сохранения современных предрассудков и стереотипов: это история о маргинализации определенного меньшинства.
Связанное с этим, но иное направление прослеживается, в частности, в прошлом веке в отношении к светлым волосам. Гены белокурых волос, как и рыжих, рецессивны, и светлые оттенки в масштабах планеты встречаются редко, по статистике, они составляют всего 2%: в плане цвета волос человечество в подавляющем большинстве темное27. Однако в некоторых регионах, например в Северной Европе и Северной Америке, доля светловолосых гораздо выше, и они имеют выраженную культурную привлекательность. Ее самым токсичным проявлением был арийский миф: при нацистском режиме вера в превосходство блондинов, особенно с голубыми глазами, была, с одной стороны, связана с программами принудительной селекции применительно к человеку, а с другой – с геноцидом28. Но есть и другие формы культурного империализма, которые скрытно распространяют веру в превосходство светлого цвета волос. Начиная с 1930‐х годов с конвейера Голливуда сошли множество светловолосых экранных богинь и целая серия фильмов, в которых цвет волос приравнивается к состоянию души. Начиная с «Платиновой блондинки» в 1931 году с Джин Харлоу в главной роли (ил. 0.7) и заканчивая фильмом «Джентльмены предпочитают блондинок» в 1953 году с Мэрилин Монро, только за этот период появилось семнадцать лент с «блондинкой» в названии – почти по фильму каждый год29. Что же до женщин, чьи светлые локоны стали настоящими символами, в их случае краска для волос помогала достичь того, чего не было дано природой. Самым ярким примером этой культурной программы является не преображение светло-русой Монро в обесцвеченную блондинку, а превращение американки испанского происхождения Маргариты Кансино в красотку-блондинку Риту Хейворт, включавшее смену имени, окрашивание волос и электролиз для поднятия линии роста волос (ил. 0.8 и 0.9).
Ил. 0.7. Пероксидная блондинка Джин Харлоу. 1933
Ил. 0.8. Карьера юной Маргариты Кансино началась с исполнения испанских танцев в дуэте с отцом. На этом снимке, опубликованном в журнале The American Magazine в 1942 году, ей около двенадцати лет
Ил. 0.9. Апофеоз Маргариты Кансино: сногсшибательная блондинка Рита Хейворт в объятиях Орсона Уэллса в фильме «Леди из Шанхая». 1947
Ил. 0.10. Барби в платье из волос от дизайнера Жан-Шарля де Кастельбажака, созданном в 2009 году для выставки, которая была посвящена пятидесятилетнему юбилею куклы. Волосяной ансамбль Кастельбажака – это квинтэссенция главной черты внешности куклы Барби и ее идейного содержания
Этот специфический эталон красоты получил всемирное распространение посредством медиа, рекламы и косметических товаров30. Одним из его воплощений стала Барби (ил. 0.10), кукла, социализировавшая целые поколения девочек, которые хотели стать на нее похожей. Это желание, как кажется, не покинуло их и во взрослой жизни. Теперь блонд – это новый черный для миллионов женщин средних лет. Когда естественный пигмент начинает покидать их волосы, они решают, что оттенки желтой гаммы и высветленные пряди помогают выглядеть моложе и более идут к лицу, чем их натуральный цвет. По некоторым данным, на западе почти каждая третья белая женщина окрашивает волосы в один из оттенков блонда31.
Культурное влияние светлого и рыжего цвета волос наглядно, хотя и по-разному, показывает то, до какой степени мы по-прежнему соотносим внешний вид волос с рядом личных качеств и стереотипов32. Несмотря на то что мы знаем, что наши уникальные «я» формируются в результате взаимодействия генетики и окружающей среды, мы в целом упорно относимся к волосам как к признаку, прямо указывающему на личные качества человека. По-видимому, то же самое мы проделываем с другими аспектами внешности: с фигурой, весом, цветом кожи и, конечно, с одеждой. Все это – визуальные подсказки, с помощью которых мы интерпретируем окружающих, а также себя самих. Тем не менее волосы занимают особое место среди этих означающих в силу своего пограничного положения. Волосы – природная данность, но их «носят». Они являются частью нашего культурно сконструированного облика, но при этом остаются частью тела, пусть и более пластичной, чем все остальные. Их даже можно обрезать, и они начнут жить своей жизнью. Именно об этом отдельном существовании далее и пойдет речь.
Волосы тесно связаны с нашей индивидуальной идентичностью и являются частью нашего общечеловеческого опыта, но этой онтологической ролью они не ограничиваются. При всей своей субъективной значимости волосы на удивление часто объективируются. Волосы являются частью нас, неповторимой, как и мы сами; заключенная в них точная генетическая информация не совпадает ни с кем и ни с чем в этом мире. И все же при этом волосы – это вещь, их можно отрезать и они будут существовать независимо от тела, обладая большей долговечностью и принимая совершенно разные значения. То, как их статус «отделяемой части» человека связан с использованием волос в качестве сентиментального подарка на память, не нуждается в объяснении. Нам всем знакомо представление о волосах как о личном символе, и локон с первой стрижки ребенка – это обычный сувенир. Непродолжительный поиск в интернете позволяет найти советы по различным декоративным способам хранения этого сокровища, а также широкий ассортимент ювелирных изделий, таких как медальоны и подвески, куда можно вложить локон.
Эта практика имеет долгую историю. Например, в 1617 году леди Энн Клиффорд записала в своем дневнике, что отправила своей золовке «локон волос младенца»: младенцем была дочь Энн, Маргарет, в то время начинавшая ходить33. На некоторых портретах XVII века модели изображены с волосяными браслетами или ожерельями, сплетенными из прядей дорогих сердцу людей. Также во второй половине века в моду вошли именные траурные украшения. Подобные предметы заключали в себе прядь волос покойного, обычно ее помещали под хрусталь или стекло для прочности и красоты, с оправой из драгоценных металлов и камней34. Возможно, именно такое украшение описывалось в объявлении о пропаже, опубликованном в сентябре 1701 года: «Волосяной перстень, с монограммой в центре и бриллиантом с каждой стороны». Нашедшему кольцо владелец обещал вознаграждение в размере одной гинеи35. Существует масса письменных свидетельств об использовании волос в качестве материального символа отношений: всевозможные тексты, рассказывающие о людях, которые просят или дарят прядь волос как залог любви при жизни или в память о человеке после его смерти. Самый известный пример любовного присвоения волос описан в ироикомической поэме Александра Поупа «Похищение локона» (1712)36. Поэма представляет собой комично возвышенное описание последствий того, что у героини Белинды без ее разрешения обрезают локон волос, когда она склоняется над чашкой кофе во время полдника. Похититель, безудержно влюбленный в нее, планирует сделать из волос перстень, что еще больше оскорбляет Белинду (Песнь IV, строки 113–116):
Неужто так судьбой предрешено?
Неужто с бриллиантом заодно
Сверкать придется вечно красоте —
О, ужас! – на разбойничьем персте?37
Поэма основана на реальных событиях: исторический прототип героини, Арабелла Фермор, разорвала помолвку с лордом Робертом Питре после того, как он отрезал локон ее волос. Их общий друг, обеспокоенный разрывом двух семейств, обратился к Поупу, чтобы тот написал поэму, которая могла бы способствовать примирению. По словам самого автора, поэма «Похищение локона» была попыткой «обратить все в шутку и благодаря смеху свести их снова вместе». Хотя поэма впоследствии стала классикой английской литературы, она не помогла вразумить Арабеллу, и брак так и не состоялся.
В качестве примера хранения волос в память об усопшем, сохранилось письмо, написанное сэром Кенельмом Дигби (1603–1655) в 1633 году, всего через две с половиной недели после смерти его жены Венеции. Письмо адресовано их маленьким детям. Безыскусные подробности этой рукописи раскрывают эмоциональную значимость нескольких локонов Венеции, которые сохранил сэр Дигби, и демонстрируют, как они функционировали в качестве опоры для памяти и служили, чтобы сохранить ее присутствие даже в ее отсутствие. Письмо познавательно также и в других аспектах: оно проливает свет на представления раннего Нового времени о соответствии между типом волос, характером и телосложением, а также указывает на физическое перенапряжение, которое Венеция испытала во время родов, из‐за чего ее волосы выпали (роды и сегодня считаются причиной временной алопеции). Также в письме описывается, как четыреста лет назад укладывали волосы с помощью щипцов для завивки, и передается досада этой давно умершей женщины от того, что ее густые, тонкие и мягкие волосы отказывались принимать форму, которую она кропотливо пыталась им придать. Этот фрагмент письма сэра Кенельма Дигби настолько примечателен, что его стоит процитировать полностью:
Волосы ее были скорее темными, но сияли удивительно ярким естественным блеском. Они во много раз превосходили по мягкости самые мягкие, какие я когда-либо видел, что часто наводило меня на размышления о том, что правила Физиогномики не раз оказываются справедливыми, ведь они предписывают судить о кротости и доброте нрава особы по мягкости и тонкости ее волос. Ничего нежнее ее волос нельзя и помыслить; я часто держал в своей ладони пригоршню их и едва ощущал, что касался чего-либо: волосы на ее голове были обильны и густы, и они были очень длинны, пока она не потеряла большую их часть, производя на свет одного из вас, но они были такими мягкими и тонкими, что когда они были убраны, то, казалось, не занимали никакого места. То, за что все так любовались ее волосами, саму ее часто огорчало, ибо они были такие нежные и мягкие, что не оставались завитыми и четверти часа; даже влажный воздух распускал завитки, ведь только грубым и крепким волосам свойственно надолго запечатлевать след щипцов для завивки. Эти локоны – вся красота, что осталась от нее и над которой смерть не возымела власти; перед тем как ее тело набальзамировали и одели в погребальные одежды, я приказал отрезать прядь волос и буду хранить ее, пока я жив, как реликвию и как часть той красоты, с которой, я уверен, не сравнится ни одна женщина в мире38.
Однако лишь в XIX столетии культ волос и их превращение в символические и декоративные аксессуары достигли своей кульминации39. Волосы стали расхожей валютой сентиментального обмена, которая была в обращении не только между любовниками и близкими родственниками, но также и между друзьями и людьми, чьим расположением дорожили. Наверное, самым экстравагантным примером этой широко распространенной практики был дар Байрону от леди Каролины Лэм под конец их публичного и бурного адюльтера – она подарила ему волосы, срезанные с лобка40. Порой подаренные волосы хранились очень бережно, как, например, «длинный локон черных волос», принадлежавший невесте Фредерика Хейла, который тот хранит в своей записной книжке, в романе Элизабет Гаскелл «Север и юг» (1855)41. Тем не менее как женщины, так и мужчины часто заказывали для хранения такого рода сувениров ювелирные украшения и бижутерию (ил. 0.11). Эта практика ярко отражена в описании, которое оставила в 1888 году досточтимая Хэрриет Фиппс, одна из фрейлин королевы Виктории, увлекавшейся этими памятными сувенирами с реликвиями членов своей семьи: «Она носила десятки браслетов, которые гремели при ходьбе <…> К ним были прикреплены многочисленные мелкие медальоны с волосами ее родственников, умерших и живущих»42. Даже память о любимых питомцах могла быть увековечена таким образом. В коллекции Британского музея, к примеру, хранится золотая брошь, украшенная миниатюрным портретом белого шпица на хрустале (ил. 0.12). Во внутреннем отделении заключен завиток светлой шерсти, на обороте надпись: «Преданный и верный», а также указана кличка – Мафф (англ. muff – меховая муфта), возраст, дата и место смерти43.