Светлана Успенская
Над пропастью во лжи
После этого упражнения Маша научилась быстро и четко выполнять команды, какими бы странными и нелепыми они ни казались ей поначалу, и затвердила навсегда, что «голова – это умное», «теплое – это хорошо», «тренера» нужно слушаться без обсуждения.
От этого жить стало гораздо легче и проще. Постепенно отпала необходимость самой принимать тяжелые решения, ошибаться, ссориться с людьми. Постепенно ей перестало нравиться поступать так, как кажется наиболее рациональным именно ей, а не кому-либо другому. Куда проще было жить по инструкции, действовать по инструкции, говорить по инструкции. Какой сильной и стойкой она себе казалась! Не то что раньше – слабенькая девочка, мгновенно ударявшаяся в слезы, как только ей скажут что-то обидное, с тайным желанием, чтобы ее тут же пожалели и дали «конфетку» (варианты – купили новые туфли, вручили деньги на ночной клуб или на поездку в Чехию)…
Постепенно все окружающие заметили произошедшие в ней изменения и прониклись уважением. После каникул, которые Маша целиком провела в Центре, занимаясь с утра до ночи тренингом или пропадая на сессиях терапии, она вернулась к своим сокурсникам и ей не терпелось поделиться своими успехами.
– А, я что-то слышал об этой сенсолохии, – хмыкнул Алексей, который все еще (причем совершенно безосновательно!) считал себя возлюбленным Маши, не подозревая, что уже давно разжалован в обыкновенные приятели. – Говорят, там капитально мозги промывают.
– Что ты знаешь о сенсологии? – холодно и вежливо спросила его Маша. – Ты читал книгу, ты посещал курсы?
– Зачем мне посещать, если я и так знаю!
– Нет, ты скажи мне, ты посещал курсы?
– Что я, дурак, что ли?
– Пожалуйста, ответь конкретно, ты посещал курсы?
– Не-а! Чего я там забыл? – вызывающе ухмыльнулся загнанный в угол Алексей.
– Вот видишь – нет! Значит, ты не можешь судить о том, чего не знаешь!
Алексей вздрогнул и смущенно отвел взгляд. В глазах Маши, всегда таких теплых, внимательных, с легкой игривой смешинкой или грустинкой (смотря по настроению), стоял такой звенящий арктический холод, что юноша невольно поежился.
– Да брось ты, Маш, – растерянно пробормотал он. – Чего ты взъелась?.. Лучше скажи, ты едешь с нами в Прагу?
– Нет! – все тем же убийственно холодным тоном ответила девушка. – У меня курс «Шкала эмоциональных тонов» в Центре. Я не хочу пропускать.
Больше они не общались. Почти (если не считать двух очень важных встреч в течение года – но об этом потом).
Вечером в Центре Маша делилась переживаниями. Она жаловалась:
– Они все, все против меня! – Губы ее страдальчески морщились, а между бровями залегла мучительная складка. – Они все ругают и меня, и курсы, и сенсологию вообще. Они против Нас!
И несколько улыбчивых сочувственных лиц подтвердили, кивая:
– Да-да, они все против Нас! Все!
***
– Марина Леонидовна, это вас беспокоят из группы коррекции…
Я нахмурилась. Вечно отрывают от дел. От важных дел, от которых зависит судьба не только нашего московского филиала, но, без преувеличения, – всей планеты!
– Там с этим новеньким, с Яковлевым… Он качает права, требует вернуть деньги за курс. Говорит, что не получил того, что обещали.
Сердце предательски вздрогнуло. Его нельзя упускать.
– Я поговорю с ним сама. Пригласите его в мой кабинет.
Через минуту в коридоре послышался возмущенный красивый баритон, который на повышенных тонах рычал:
– Я не хочу ни с кем разговаривать. Верните мне мои деньги, и я уйду!
Но ведь это была не плата за курс, а пожертвование на нужды нашей Церкви. Пожертвования не возвращаются, ведь это не товар, который вы купили в магазине. На документе стоит ваша подпись! Эти деньги уже невозможно вернуть!
– Я никому ничего не жертвовал! Я не знал, что вы – Церковь.
– У нас «Церковь» означает нечто совсем другое, чем принято обычно. Вы можете исповедовать любую религию и заниматься сенсологией. Здесь нет противоречия.
– Мне все равно, Церковь вы или нет… Я оплатил курсы и хотел получить за свои деньги определенные навыки. Меня же заставили заучивать всякую чушь, будто бы полезную в общении…
Дверь кабинета рывком распахнулась.
– Пожалуйста, проходите! – Я включила самую ослепительную улыбку из своего богатого арсенала.
Красивый баритон смолк. Я сразу узнала лицо с черно-белого снимка (у меня фотографическая память). Красиво вылепленный лоб мыслителя, тонкие нервные руки, худощавая, чуть сутулая фигура, ранняя проплешина на макушке в густых волосах. Пожалуй, он не красив, но что-то в нем есть такое…
– Садитесь, – пригласила я и вновь на полную мощность включила улыбку. – Хотите чай, кофе?
Сотрудница Центра, сопровождавшая строптивца, беззвучно испарилась.
– Очень рада с вами познакомиться, Игорь… Я офицер по особым поручениям Марина Жалейко. Можно просто Марина.
– Интересно, какие у вас «особые поручения»? – все еще в запале спора иронично осведомился он – никак не мог остыть после скандала. – Неужели выдавать деньги недовольным студентам?
– Нет, улаживать конфликты. Я хотела бы знать, что произошло, только с самого начала.
– Пожалуйста! Я просил вернуть мне деньги, а они… – Яковлев негодующе дернул плечом.
– Это конец истории! – Вновь включила улыбку. Теперь она получилась немного более кокетливой, чем нужно, но это сработало.
– Началось все с того, что черт меня угораздил потратить деньги на ваши дурацкие курсы… – произнес он, постепенно успокаиваясь.
– Но ведь что-то вас привлекло в них. Что именно? Можно узнать?
– Ваш сотрудник протестировал меня и сказал, что я очень способный человек, но никак не могу в полной мере реализовать свои способности… – «Пациент» поудобней устроился в кресле, притираясь к новому месту, вольготно заложил ногу на ногу. – Тогда он предложил мне курс, после которого мои способности должны были повыситься многократно. Я наскреб по сусекам последние копейки и…
– Да, я видела результаты вашего тестирования. Они просто удручающие!
Они у всех удручающие. Я здесь не видел ни одного человека, у которого они были бы отличными. Я говорил со многими студентами Центра. Причем после прохождения всех многочисленных курсов эти результаты все равно остаются удручающими, и нужно пройти новые курсы, чтобы потом опять пройти еще какие-то курсы…
– С кем именно вы говорили? – Я приготовилась записывать.
Такие вещи запрещено обсуждать. Налицо нарушение правил внутренней безопасности.
– Не помню… Но дело не в этом! Я пришел сюда потому, что, как мне казалось, я не могу найти себе достойного применения в жизни. Я блестяще учился в институте, закончил вуз с красным дипломом, пишу диссертацию… Но при этом едва перебиваюсь с хлеба на воду. Мои приятели ушли работать на рынок, в торговлю – и теперь ездят на дорогих машинах, а я даже не могу купить компьютер, который мне позарез нужен для работы.
– Кстати, вы могли бы неплохо заработать, овладев сенсологией в полном объеме… Став внештатным сотрудником нашего Центра, вы могли бы получать с каждого человека, которого бы убедили обратиться к нам, не менее тридцати процентов от стоимости курсов. Но это так, к слову… Вы ведь физик-ядерщик?
– Именно. За границей я получал бы огромные деньги и жил бы себе припеваючи, а здесь… Зарплата младшего научного сотрудника в институте не дотягивает до тысячи рублей! Но я не хочу уезжать за границу. Не хочу – и все! Уехать – значит продаться. Дорого, но все равно продаться.
– Благородные воззрения, – не преминула ввернуть я.
– И вот я прихожу на курсы, чтобы постич! некое тайное, обещанное мне знание, а мне сую под нос плохо отпечатанные брошюрки и говорят: «Учи». Я учу – день, два, три. Кое-что понял. Хочу обсудить с супервайзером, правильно ли понял, а меня опять тыкают носом в брошюрки и говорят: «Это не обсуждается, это нужно вы учить наизусть».
– Что поделать, такова технология, – лице мерно вздыхаю я. – Не мы ее придумали, НЕ нам ее менять. Но ведь эта технология работает, свидетельство тому – многочисленные «истории успеха» наших выпускников…
– Мне тоже предложили написать такую же «историю успеха». Историю успеха, которого НЕ было. Ковбои в белых шляпах, ковбои в чернью шляпах… Мне не сообщили ничего, что я не знал бы до этого!
– Зря вы так… У нас даже восьмилетняя девочка после прохождения курса «Детская сенсология» смогла написать «историю успеха». Такова технология…
– На мне ваша технология сломалась, – ехидно хмыкнул Игорь, и лицо его сразу преобразилось, стало задорным, почти детским. – Я не желаю повторять плохо переведенные с английского глупости вашего великого Гобарда.
Ну, он не «наш великий», он просто вели кий, – осторожно поправила я и тут же перешел, в наступление: – Вы не прошли путь до конца сразу же объявили его ложным. Вам не кажется что это глупо? Представьте, вы вступили на тропинку в глухом лесу, прошагали по ней не больше минуты и вдруг развернулись обратно с гневным криком, что эта тропинка никуда не ведет.
– А куда она ведет? В дебри, где злые волки и задранные козлята?
– Она ведет к сияющим вершинам совершенства. К власти над самим собой и над людьми. Вам этого мало?
Яковлев заерзал в глубоком кресле.
– Понимаете, не нужно целиком съедать колбасу, чтобы убедиться, что она тухлая. Достаточно маленького кусочка, – наконец буркнул он. Но в голосе его не было уверенности. И это был хороший знак. Значит, с ним можно работать дальше.
– Мы не торгуем колбасой. Мы показываем дорогу к счастью и успеху, – тихо парировала я. – Может ли быть протухшим счастье? Вряд ли… Если у вас нет сил шагать по долгому пути – не ходите, возвращайтесь на исходные позиции. Возвращайтесь к своему мизерному жалованью, возвращайтесь к своим сомнениям, к неуверенности, возвращайтесь к тому, чтобы закончить жизнь с крупной надписью «Неудачник» наискосок могильной плиты… Идите! Вам вернут ваши деньги, я распоряжусь…
Я замолчала. Мой оппонент тоже молчал – ошеломленно.
– Но потом, в конце жизненного пути, когда вы будете сожалеть об упущенных возможностях, не обвиняйте никого в том, что вас не предупреждали. Не обвиняйте в том, что вам не разъяснили всю благотворность той дороги, которую вы оставили по лености или по скудоумию. Вы хотите остаться одним из тех, – я кивнула в заоконную вязкую темень, – одним из жалких слабаков, тех, что ползают в ногах у быколобых пузатых толстяков с золотыми цепями на жирных шеях и умоляют с жалобным блеяньем: «Дайте, дайте, дайте!» Просят – вместо того, чтобы самим прийти и взять… Вы хотите уйти? Идите!
– Нет, – нерешительно выдавил он. – Нет…
– Чего же вы тогда хотите?
– Обсудить все… Понять, осмыслить… Мне многое непонятно, многое вызывает отторжение. Я, конечно, не очень силен в психологии, но мне кажется, нас просто подвергают самогипнозу. Эта фиксация взгляда на одном предмете, монотонное повторение одних и тех же фраз, выполнение дурацких команд, абсурдных приказов… Я где-то читал, что подобные методики призваны понизить порог критичности… Все это так странно! Все необычное поначалу пугает, – заметила я устало.
– Вот, например, меня записали на терапию, а когда я пришел с желанием выговориться, то меня для начала заставили конспектировать биографию Дэна Гобарда, а потом стали спрашивать, не орал ли мой папа на мою маму во время ( ее беременности мной, и потребовали вспомнить то время, когда я был еще сперматозоидом.
Да, «дородовая память», – кивнула я. – Это очень важно. Очень многие травматические впечатления относятся к пренатальному периоду… И что же вы вспомнили?
– Абсолютно ничего! – Яковлев усмехнулся. – И не собираюсь вспоминать. Это чушь!
– Вот видите, опять… – грустно заметила я. – Вы, не разобравшись в теории, напрочь ее отвергаете. Не потому ли, что просто боитесь отыскать в ней истину? Боитесь углубиться в себя? Боитесь найти внутри себя слишком много грязного и страшного? Но вы же учили в институте основы философии, учили теорию отражения. Все происходящее во Вселенной оставляет после себя память в виде информационных полей. Почему вы не допускаете, что отпечаток событий может нести не только земля, но и человеческий мозг еще до рождения…
Наш научный спор продолжался до поздней ночи.
Уже загремели в коридоре ведра уборщиков, монотонно загудел пылесос. За окном яркие, с кулак величиной, звезды обсыпали выгнутое надменной дугой лиловое небо, а мы все еще спорили.
Потом я будто бы случайно взглянула на часы:
– Как, уже десять?
Яковлев застыл на полуслове.
– Да, уже десять… Мы с вами проговорили пять часов. Пять часов пролетели, как одна минута. – Он принялся прощаться.
После его ухода я записала в карточке: «Последние данные: получил предложение работать в Иране по контракту на строительстве секретного объекта. Не выпускать его, пока не пройдет полный курс терапии. Перспективен в сотрудничестве. Оплата курсов за счет Центра». И твердо подчеркнула красным фразу в заголовке. «Особое внимание».
На прощание Яковлев остановился в дверях и заметил смущенно:
– Вы здесь единственный человек, с которым можно нормально поговорить. Вы – живая.
– Мы все здесь живые, – ответила я многозначительно.
Но в данный момент я лгала. От ужасной всепоглощающей усталости я лично была мертвее покойника.
Глава 11
Впервые я заметила его в столовой Центра, Обычно я на обед не хожу, перекусываю на скорую руку в кабинете, но в тот день мне отчего-то захотелось побыть со всеми. Иногда хочется ощутить себя не вершителем человеческих судеб, зябнущим в уютной тиши кабинета, а маленькой песчинкой на пляже, одной из миллиарда таких же кварцевых крошек. Дует ветер, несет песчинку, и летит она… Куда? Зачем?
Он застыл в дверях, что-то громко рассказывая сотруднику информационного отдела. Кажется, что-то о горах, где в марте можно кататься на лыжах в одних плавках посреди бескрайних снегов. «Так вот где он так загорел!» – подумала я. Действительно, ровный горный загар был непривычен для ранней весны, а синие глаза, оттененные смуглой кожей, прожекторами сияли на улыбчивом лице.
– Кто это? – спросила я у Ползуновой из этического отдела.
– Новый сотрудник. Говорят, какая-то важная шишка.
– Американец, – решила я. – Но говорит без акцента.
– Нет, он откуда-то с Урала. Вроде бы из Перми.
Ползунова алчно зарылась по самые уши (красноватые, оттопыренные, как ручки от кастрюли) в гороховый суп, а я уселась за дальний столик в углу, продолжая свои наблюдения за новичком.
Важная шишка – вот как? Какой-то он странный, не похожий на «наших». Слишком громко смеется, слишком энергично пожимает руку при встрече, слишком высок, слишком смугл и, наконец, слишком привлекателен. Такие люди обычно полны комплексов и аберраций – но только не этот человек. Нет, не этот – держится уверенно в незнакомой обстановке, как будто уже сто лет подряд день за днем приходит в эту столовую есть наш жидкий, невкусный, но, по уверениям заведующего, жутко питательный суп, обеспечивающий организм необходимым набором белков, жиров, углеводов.
На вечер было назначено общее собрание сотрудников Центра. Я хотела было не пойти, сославшись на загруженность работой, но позвонил босс и предупредил, что меня там ждут с орденом «Золотой Дэн» в руках и рассказом о Блэкуотере на устах. Мол, народ жаждет подробностей, ведь лишь немногие избранные могут посетить святая святых нашей Организации, ее американское ядро, головное предприятие, откуда по всему миру, как щупальца гигантского осьминога, распространяется непобедимое учение Гобарда.
Пришлось наскоро составить текст доклада. Я надеялась отделаться парой слов: благодарность руководству, пожелания коллегам, хвала и слава сенсологии – на всю эту муть от силы минуты две, включая необходимые улыбки и рукопожатия.
На американизированного новичка я наткнулась перед входом в конференц-зал. Он о чем-то беседовал с Гореликом, бурно жестикулируя и громко смеясь. Слишком бурно и слишком громко, на мой взгляд. Нет, определенно в нем есть что-то странное, нетипичное для нашей Организации…
Я уже хотела скользнуть в зал, но путь преградила всемогущая длань шефа.
– А, Мариночка, стой… Познакомься, Иван, с красой и гордостью нашего Московского отделения… Марина Леонидовна Жалейко, офицер по особым поручениям.
– Что «краса» – вижу, что «гордость» – не сомневаюсь! – усмехнулся тот. – Позвольте представиться, Иван Черкасов.
Он взял мою руку и энергично тряхнул ее. Я что-то мрачно буркнула в ответ.
Вообще-то на меня это не похоже. После тренинга «Успех путем общения» слова вылетают из меня со скоростью тысяча километров в секунду, но сейчас я что-то сплоховала… Утомление, работа, усталость – вот единственный диагноз.
– А ведь это была идея Марины Леонидовны – строительство Дворца Знаменитостей, о котором я вам только что рассказывал… Здание уже подведено под крышу, сейчас идет отделка, – похвастался Горелик.
Черкасов ответил новой галантностью, адресованной мне лично, как заправский дамский угодник – комплименты сыпались из него, как горошины из порванного мешка:
– Я так и думал: в такой светлой голове должна быть уйма светлых, просто белоснежных мыслей! – Это намек на мой цвет волос. Дело в том, что они у меня белые, как у лабораторной мыши. И еще белесые ресницы и брови как у сонного поросенка, – мое вечное тайное мучение! – Расскажете, как вам удается держаться на плаву?
– Это мое личное ноу-хау, профессиональный секрет, – ответила я и ускользнула в полутемный зал.
И долго сидела там в предпраздничной тиши, ощущая, как лицо стремительно и бесповоротно заливает краской смущения – этого еще не хватало… Откуда эти переживания? Что-то я стала себя чувствовать не слишком уверенно в последнее время. Расслабилась, потеряла форму. Шалею от взглядов обыкновенного провинциального ловеласа.
Кто он такой? – не давал покоя мучительный вопрос. Странно, как вокруг новенького вьется сам Горелик, ручкается, рассыпается в любезностях. Если бы этот тип оказался проверяющим из Америки, я бы поняла… А тут – какой-то безвестный выскочка из Перми!
Почему безвестный? – оборвала я саму себя. Известный. У него есть имя – Иван…
Иван, Ванечка, Ванюшка… Что-то горячее и болезненное прорвалось из заветной глубины и изнутри затопило левую половину груди.
Сколько ему сейчас лет? Шесть, кажется… Или семь. Какой он? Умеет ли уже читать или предпочитает гонять с деревенскими пацанами на улице? Ничего не знаю о нем, ничего…
Прочь, воспоминания! Прочь, ненужные думы! До вас ли сейчас, когда борьба против Организации и внутри Организации с каждым днем все острей и напряженней. Ведь еще несколько лет назад, когда я только вступила в ряды сотрудников Центра, самые крупные чиновники в правительстве почитали за честь встретиться с представителем нашей Церкви, а теперь воротят нос, заслышав ее название. Журналисты (равно как и психиатры, с чьей подачи шакалы пера чернят наши идеи) – поганое племя, обреченное на вымирание, – чуть ли не еженедельно упражняются в суесловии на наш счет. Ничего, мы еще поборемся! Мы еще вознесем великое учение Гобарда на недосягаемые высоты!
Едва я отдышалась, привела в порядок засбоивший дух возвышенными мыслями и мобилизовала себя на борьбу, как в зал валом повалил народ. И новенький… Этот, как его… Черкасов (называть по имени у меня нет сил) размашистой походкой вошел в зал.
Вот черт! Вечно в глаза лезет…
На соседнее сиденье опустилась Оля. Оля – что-то вроде моей подруги. Она очень инертная, и даже всесильное учение Гобарда не сумело ее переделать до конца. Я знаю ее семь лет, и все это время она прозябает на должности обыкновенного супервайзера. Я вступила в Организацию позже ее, а у меня уже личный кабинет и категория В…
– Ну, как там Яковлев? – спросила я, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей о новеньком. – Ведь он, кажется, в твоей группе?
– Да, – шумно вздохнула Оля. – Ужасно сложный тип! Чуть что – бросается в спор. Он мне всю группу дестабилизирует своей повышенной критичностью. Правда, после разговора с тобой он стал чуть спокойнее. А то иногда казалось, что он бросится на меня с кулаками.
Я задумалась.
– Слишком бурные эмоциональные реакции? Да, я заметила эту его особенность. Нужно предложить ему «очистительный марафон».
Не согласится, – сморщила нос Оля. – А если согласится, то дело закончится большим скандалом. Может, лучше от него избавиться – и никаких проблем? Другие придут, проще и спокойнее, чем он.
– Ни в коем случае! – жестко ответила я. – Он нам нужен. Мы не должны его потерять.
Это прозвучало как приказ. Оля вздохнула и ничего не сказала. Не могла сказать – приказ офицера, даже выраженный в устной форме, обязателен к исполнению. Таковы правила игры.
Соседние ряды зашикали на нас – мы мешали слушать. Между тем Горелик на сцене что-то долго и красиво говорил, пригоршнями рассыпая звучные слова, как сеятель разбрасывает семена.
– Позвольте поделиться с вами огромной радостью, – вещал он, торжественно сияя. – До сих пор ни одна страна мира не могла похвастать тем, что в ней существует город, полностью подчиненный идеям сенсологии. Даже в Блэкуотере, там, где располагается головной офис нашей Организации, у кормила власти сейчас находятся не адепты Церкви, а, в лучшем случае, ее веротерпимые союзники. Даже в Лос-Анджелесе, где красивейший бульвар носит имя Великого Учителя, нет ни одного более-менее обширного клочка земли, о котором истинный сенсолог мог бы сказать: «Я – дома». Однако я хочу порадовать вас: теперь сенсологический город на планете есть. Это Пермь!
Зал взорвался восторженными рукоплесканиями, внимательные лица расцвели счастливыми улыбками. Это была действительно приятная новость, однако я не улыбалась.
– Мэр этого далекого уральского города и его команда лично прошли полный курс обучения в Гобард-колледже. Директора пермских предприятий в обязательном порядке посещают курсы администрирования по методике Гобарда. В школах, начиная с начальных классов, раз в неделю проводятся уроки «Гобард и дети». Сенсологию взяли на вооружение высшие учебные заведения Перми. Сенсологический тренинг объявлен обязательным для всех чиновников и госслужащих, независимо от ранга. Можно сказать, что в Перми впервые в мире зафиксирован самый высокий процент обработки населения идеями Великого Учителя.
Я мрачно следила за тем, как начальник радостно захлебывается восторженными фразами, и что-то в этих парадных реляциях мне все больше и больше не нравилось. Что – я еще не успела понять, как…
– Хочу представить вам человека, который совершил этот гражданский подвиг. Это глава Пермского Центра Гобарда Иван Черкасов!..
Черкасов приблизился к сцене летящей, стремительной походкой, походкой профессионального героя-любовника из дешевой мелодрамы.
Зал поднялся в едином порыве. Только я одна осталась сидеть, делая вид, что не замечаю ослиного единодушия зала. И вообще, у меня нога болит, – я, может, поскользнулась на мраморной лестнице холла…
– Черкасов приехал к нам, чтобы поделиться рецептом своего успеха. Его баснословный опыт мы должны распространить сначала на столицу, потом (в отдаленной, но такой реальной теперь перспективе) на всю страну. А далее – и на весь мир!
Бешеные аплодисменты, овации, счастливые, улыбчивые лица…
Я наклонилась к Оле:
– Знаешь, что мне это напоминает?
– Что? – Она неохотно опустилась обратно в кресло под действием моей требовательной руки.
– Нью-Васюки, межпланетный шахматный турнир… Остап Бендер…
И, заметив ее непонимающий взгляд, я спросила:
– Ну, ты «Двенадцать стульев» читала? Там…
Она озабоченно нахмурила лоб:
– Это в каком томе сочинений Дэна Гобарда? Я, пожалуй, возьму на выходные.
– В четырнадцатом, – отвечаю, – кажется, в четырнадцатом.
О чем еще говорить?
***
Новая неприятность – меня вызвали для разбирательства в финансовый отдел.
– Вы выписываете слишком много бесплатных курсов, – недовольно произносит аккуратная дама с гладко зачесанными за уши прядками жидких волос. – А потом нас ругают, что падают объемы продаж…
– Я делаю только то, что соответствует интересам Организации, – отвечаю холодно и с достоинством, хотя внутри все бурлит.
Меня, офицера по особым поручениям, старая бумажная крыса отчитывает, как маленькую девочку!
– Некоему Яковлеву по вашему указанию мы оплатили двадцать часов терапии, а вчера он принес бумагу от вас на оплату «очистительного марафона». Только на нем одном мы потеряли кругленькую сумму!
– Это в интересах Организации!
Она продолжает настаивать. Хочет, чтобы я ей объяснила свою стратегию. Видит, что из меня не вырвать лишнего слова, вот и юлит, пытаясь заполучить хоть словечко, хоть полсловечка, хоть намек…
– Поймите, мы обязаны минимизировать накладные расходы сотрудников. Мы должны строго следить за тем, чтобы работники Центра не потакали любимчикам из числа студентов…
– Я действую в интересах Организации.
Она не добьется от меня ничего! Она ничего не узнает!
Кажется, мне известно, кто науськал на меня финансовый отдел – не иначе как мой застарелый друг, тот самый, который вот уже три года спит и видит, как бы свалить меня с должности. Он хочет растоптать меня, облить грязью, покрыть позором… Действует не мытьем, так катаньем – доносами, интригами, наушничаньем.
Из-за чего он на меня так взъелся? Смешно думать, будто нелады между нами возникли из-за маленького интимного инцидента три года назад, когда я еще работала в кадровом отделе. Думаю, все, что было, давно быльем поросло… Нет, совсем не из-за этого! Он ревнует меня к моему успеху, к «Золотому Дэну», который мне вручили не за наушничанье, сплетни и козни, как ему, а за прибыль Организации, выразившуюся в кругленькой цифре с семью нулями…
Тогда в долговую яму нас чуть было не загнал именно Шаньгин. Уговаривал выйти на свободный рынок, рассказывал о доходных бумагах, государственных обязательствах, завлекал цифрами…
В начале 1998 года мы задержали перевод средств на счета в американских банках – Шаньгин обещал, что котировки ГКО непременно пойдут на повышение, и тогда мы отыграем все наши вложения втрое. Говорил, что у него имеются какие-то связи в правительстве и эти связи ему твердо обещают к концу года необыкновенные сверхприбыли. Ему верили все – и Горелик, и наш главный финансист, и наши заокеанские руководители. Все молились на него, как на бога, терпеливо ожидая золотого дождя, который должен был пролиться на нас уже в ближайшие месяцы.
В это время я тихо начала собственную игру.
На заре моей карьеры в Центре, когда я еще работала в кадровом отделе, мне пришла в голову одна интересная мысль. Подшивая бумаги (списки закончивших Гобард-колледж, созданный для обучения элиты российского бизнеса), я наткнулась на знаменитую фамилию, которая нынче не сходила с первых полос газет, гремела с экранов телевизоров.
Не поверила глазам, перечитала еще раз… Действительно, в 1994-1996 годах Эдуард Марленович Китайцев проходил обучение в Гобард-колледже в городе Верхние Ямки. После этого его карьера пошла в гору (не это ли блестящее подтверждение благотворности идей гениального Дэна Гобарда?). Он стал председателем правления верхнеямкинского банка, прибрал к рукам крупную нефтяную компанию…
От встреч и дальнейших контактов с членами нашей Организации Китайцев с тех пор систематически отказывался, ссылаясь на занятость. И вообще стал вести себя странно. Тренинг сотрудников своего банка запретил, отверг предлагаемые услуги по чтению лекций сотрудникам нефтяной компании. Никогда не упоминал, что прошел обучение в Гобард-колледже, как будто вычеркнул из жизни давний эпизод…
Меня это не удивляло. Многие ушли из нашей системы, испугавшись того, что взамен подаренного успеха она потребует отдачи. Все это было бы не важно, но…
Я нетерпеливо выудила из сумки газету, которая тогда совершенно случайно попала мне в руки (раньше я не читала газет, а нынче в силу служебных обязанностей просматриваю их ежедневно). Мелким шрифтом на первой странице правительственного вестника значилось: «Э.М Китайцев переведен в Москву для работы в сие теме Министерства топлива и энергетики».
Отчеркнула нужные строки красным карандашом, бросила вырезку в стол и на время забыла о ней – на один год.
А через год юный выскочка из Верхних Ямок внезапно стал премьер-министром…
Узнав об этом, я сразу же записалась на прием к Шаньгину. Меня давно уже угнетала нудная. однообразная работа в кадровом отделе. Хотелось чего-то большего. И вот подвернулся шанс…
Шаньгин принял меня со снисходительной улыбкой мудреца, наизусть выучившего побасенки честолюбивых кадровичек. Он больше смотрел на мои ноги, чем на бумаги, которые я принесла для доклада. Развалился в кресле, как будто растекся по потертому дерматину, распустил галстук. Его одутловатое, с отвисшими брылями лицо масляно блестело; розово светилась под редкой проволокой волос блюдцеобразная лысина.
– В интервью он предпочитает не упоминать о сотрудничестве с нашей Организацией и об учебе в Гобард-колледже. Из этого можно сделать вывод, что подобные упоминания крайне нежелательны для него и что он приложит все усилия, дабы и дальше скрывать эти факты… Я предлагаю встретиться с ним и…
Выбрось это из головы, красавица, – снисходительно бросил Шаньгин, плотоядно облизывая узкие, мокрые губы, имевшие неприятный цвет вареной говядины. – Лучше скажи, ты замужем?
– Нет, – четко, по-военному отрапортовала я. В Организации меня приучили отвечать на вопросы вышестоящих быстро и по существу, какими бы странными или неприятными они ни были.
– Живешь конечно же в общежитии?
– Да. Комната 359, третий этаж.
Он встал, прошелся по кабинету, присел на подоконник – задравшаяся брючина обнажила полоску покрытой рыжеватыми волосами бледной голени. Глаза его совсем сузились и превратились в темные щелочки над апельсиновой коркой щек, губы сладострастно вздрогнули. А потом Шаньгин внезапно посерьезнел и произнес деловито и сухо:
– Подождешь меня после работы в холле. Поедем с тобой в одно уютное место и там все обсудим… А сейчас мне некогда. – Покрытые рыжеватым волосом руки принялись ворошить бумаги на столе, беспорядочно перекладывая из одной стопки в другую. – Ты свободна до вечера.
Наивная, я все еще думала, что он заинтересовался моим предложением. Гадала – может, он хочет сначала посоветоваться с начальством, а потом уже дать окончательный ответ. Боялась, вдруг он присвоит себе идею, и благородно успокаивала себя, что во имя процветания приютившей меня, вскормившей, давшей кров, еду и смысл жизни Организации хорошо бы отрешиться от личных амбиций. И с нетерпением ждала вечера.
