bannerbannerbanner
Метро 2033: Уроборос

Светлана Кузнецова
Метро 2033: Уроборос

Полная версия

Глава 2

Туннель неосвещенный – Влад понимал это очень четко, как и то, что вокруг него лишь легкий сумрак, позволяющий что-то различать и не натыкаться на стены. Отдельные детали даже слишком бросались в глаза, застревая в памяти.

Белели маленькие косточки крысенка у одной из стен. На ней же, вероятно, еще в прежние, мирные годы кто-то написал ярко-желтой краской: «Здесь начинается путь обреченных», а чуть ниже: «Путь домой».

Винт рассказывал, что когда-то, еще в пору его юности, сталкеры Москвы (тогда они звались диггерами) спускались под землю в поисках приключений. Большинство из них просто исследовали туннели и развлекались ролевыми играми самого разного толка: от историй про отряд гномов, пробиравшийся через гибельную Морию и спасавшийся от многочисленных ратей орков, до различных апокалиптических сценариев. При упоминании о последних на губах Винта всегда появлялась печальная улыбка, он долго смотрел, ничего не видя, словно внутрь себя, и неизменно прибавлял: «Как в воду глядели». Кажется, он был одним из тех самых сталкеров, только вовсе не играл, а пытался найти то ли библиотеку Ивана Грозного, то ли бункер Сталина, или просто ход в древние московские катакомбы. Не все ли теперь равно? Хотя и сейчас нет-нет, да ходили байки про то, как какой-нибудь бедолага, заплутавший в туннелях, выходил в эти самые катакомбы, а вот дальше всяк продолжал по-своему. То про невидимых наблюдателей рассказывали, то о тайных знаниях древних, то о призраках и прочей дряни.

Когда с юга через Нагатинскую прошел большой караван (хорошо, в дозоре тогда стояли многое повидавшие на своем веку бойцы, а не кто-нибудь вроде Михи и Глеба, кто с перепугу мог открыть огонь), один из сопровождавших его сталкеров разговорился. Вроде бы он однажды «промахнулся» мимо Площади Революции (она тогда еще не принадлежала Красной линии, и за обладание ею шли ожесточенные бои) и забрел в странный туннель, чуть ли не отвесно уходящий вниз, причем не было в нем даже намека на присутствие крыс или какой-нибудь еще живности. То ли мужика преследовали, то ли всему виной было любопытство, но полез он дальше и через некоторое время оказался в огромном зале, больше напоминавшем пещеру – уж точно не обычное метро. Он даже о сталактитах рассказывал, но тут уж Симонов ему не поверил. Откуда бы им там взяться? А посреди этой пещеры стоял самый настоящий терем, причем деревянный, но дерево было не простое, а окаменевшее. Жаль, Влад окончание не дослушал: главный по каравану дал приказ отправляться дальше.

В стене слева черным провалом выделялась ниша. В ней странным напоминанием о прежнем мире валялась кепка, состоявшая из козырька и ободка, с помощью которого она держалась на голове: ярко-оранжевая, с синими волнами и маленькой схематичной фигуркой плывущего человека. Винт рассказывал, что до Катастрофы любил купаться. Парень ему не слишком верил, искренне не понимая смысла подобного времяпрепровождения.

В подземке кое-где просачивались грунтовые воды. Для некоторых станций они представляли немалую опасность. Все еще текла речушка, убранная с глаз долой еще при каком-то из царей из-за многочисленных нечистот, в нее сливаемых, и отвратного запаха. В нее бы точно никто по доброй воле не полез. Страшно было даже предположить, какая дрянь могла там водиться, не говоря уж о различных монстрах, только и ожидавших, когда к ним притопает свежее мясо.

Мир перевернулся. Об этом можно было говорить сколько угодно, но Симонов точно не собирался горевать, страдать и заламывать руки. Он родился уже здесь: в темном таинственном лабиринте, среди туннелей, ходов и лазов, заброшенных и жилых станций с многочисленными палатками и даже коробками, заменявшими людям дома. Его жизнь протекала в сумраке, при красном аварийном освещении и волшебном сиянии неоновых и ртутных ламп. Он попросту не знал мира наверху, а все рассказы о нем воспринимал как сказки. Даже если они и являлись правдивыми, к самому Владу они не имели никакого отношения.

Из бокового ответвления потянуло гнилью, сладковатым омерзительным запахом разлагающейся плоти. Там обитало очередное чудище, то ли порожденное радиацией, то ли давно, еще в мирные времена, взращенное нечистотами огромного мегаполиса и мутировавшее под воздействием всякого рода химии, попадавшей сюда. Сейчас оно спало, и Владу совсем не с руки было его беспокоить. Гораздо сильнее тревожил его некто, шедший за ним по пятам. Человек? Мутант? Не виданное ранее существо? Призрак?.. Парень не знал и не стремился узнать, он лишь пытался идти как можно тише и спокойней, стараясь не показывать страха и не поддаваться панике, прекрасно понимая: стоит побежать или показать, будто заметил слежку, и все – конец.

А совсем рядом жили люди: выращивали грибы, кормили свиней, питались сами, смеялись и плакали, травили байки у костра, спали… И герои нового времени – сталкеры – поднимались наверх, в более уже не принадлежащий человечеству мегаполис под древним и таким родным названием – Москва.

Преследователь приблизился, в спину ударил ледяной ветер, вмиг продравший до костей. Влад стиснул зубы, невольно ускоряя шаг и собирая в кулак всю имеющуюся в его распоряжении силу воли. Выдать себя – смерти подобно; не выдать – невозможно.

За спиной – шаги, а не цоканье по полу острых коготков, не шелест чешуйчатого тела. И шаги человеческие, не какой-нибудь дробный перестук, не позволяющий понять, сколько ног у преследователя: две, три, а то и восемь, как у коня Слейпнира, в незапамятные времена принадлежавшего какому-то северному то ли богу, то ли герою.

Выдох в самую шею. Теплый воздух пошевелил волосы на затылке, но ледяной ветер не угомонился, кажется, даже обрел большую силу – еще минута, и заморозит окончательно, превратив в ледышку или камень.

– С-скучал? Приш-шел-л, – произнесла… произнес… произнесло… неясно кто прямо на ухо, и парню просто кровь из носу захотелось обернуться, пусть это и стало бы для него началом конца. Конца всему! Именно в это мгновение он четко осознал, что спит в своей палатке, которую делит с Винтом и еще одним нагатинцем, Семеном – дозорным неблагополучного южного туннеля. Однако это ничего не значило, ведь, если обернется сейчас, уже не проснется никогда.

Ноги словно приросли к полу, но это вовсе не помешало начать поворачиваться – хотя бы периферическим зрением поймать преследователя…

– А группа так и не дошла, между прочим, а ты дрыхнешь, беды не зная, – сказали над ним громко. – Просил ведь не ставить тебя в дозор вместе с этими оболтусами: они на тебя плохо влияют. Давай-давай, глазки открывай. Зла на тебя, Влад, не хватает. Вижу же – не спишь уже.

Сон слетел мгновенно. Симонов больше не видел туннеля, не ощущал ледяного ветра и присутствия странного преследователя. По поводу последнего внутри шевелилось разочарование и сожаление, все же любопытно было, кто же это такой, но Влад отогнал все неуместные мысли усилием воли. Не до них теперь.

– Как это – не дошла?! – воскликнул он, привставая и открывая один глаз. Помотал головой, прогоняя остатки сна, и уже нормально, двумя глазами, воззрился на Семена. – Добрутро.

Крупный, лысый мужик с очень темными, едва ли не черными глазами и с кривым шрамом на подбородке, казалось, занял всю палатку, а ведь была она не такой уж и маленькой. Винта на станции уважали, ему и выделили отдельный «дом», а потом он пустил к себе пожить Симонова и Семена, мотивируя тем, что бывает здесь от случая к случаю, да и тогда часто остается у недавно овдовевшей Софьи Антоновны, заведующей свинофермами, или у Клавдии, или еще у кого-нибудь из местных женщин.

– А вот так-то, Владка, – сказал Семен и растянул губы в очень нехорошей улыбке. – Так-то… – повторил он, – никто и не думал, будто мы с севера неприятностей огребем, все за юг беспокоились, а оно, видишь, как обернулось.

– А наши точно выходили с Тульской? – усомнился парень.

– У нас еще и проблемы со связью, малой – прямо все одно к одному навалилось. С Тульской лишь тридцать минут назад поговорить удалось – сказали, группа ушла двенадцать часов назад. Даже если предположить, что заплутали, не там свернули, хотя дорогу, как облупленную, все наизусть знают, давно поняли бы ошибку и вернулись. И связь, кстати, сразу после разговора приказала долго жить. Может, эти бедолаги обратно добрались – гадай теперь.

– Странно… – проговорил Влад. Дозорный на это лишь скептически фыркнул.

– Обрывы телефонной линии и раньше случались, это как раз не беспокоит, – проговорил он. – Но вот пропажа людей… очень неприятно.

Симонов нахмурился и потер лицо ладонями. Выходит, не оттуда они ожидали опасности? Пока стерегли южный туннель, кто-то подобрался с севера?..

– Оболтусов твоих уже допросили, ничего вразумительного они так и не сообщили. А я решил с тобой переговорить, так скажем, по-соседски.

– Почему не разбудили раньше?! – удивился Влад.

– Добудишься тебя, как же, – фыркнул Семен. – Если бы не дышал учащенно, вообще могли бы предположить, будто помер или в летаргический сон впал. В общем, решили поначалу оставить тебя в покое, допросили братцев-акробатцев и начали спешно собирать группу. Как проводили, так я снова к тебе и заглянул.

– Сколько я спал?

– Часов шесть.

Парень тихо выругался. В отличие от большинства знакомых ему людей, способных урывать на сон по два часа, а потом нормально себя чувствовать, ему требовалось минимум четыре, а то и все шесть или восемь. Прикорнуть на полчаса можно было и не рассчитывать – подобное издевательство над собственным организмом было чревато головной болью и общим муторным состоянием, предшествующим обычно простуде, а также повышенной тревожностью. Лучше уж было не ложиться вообще. И спал он обычно очень крепко, не реагируя ни на кого и ни на что.

– Ты говори-говори, давай. Не молчи, – потребовал Семен. – Миха вроде начал блеять, будто ты в белый свет, как в копеечку, чуть палить не начал ни с того, ни с сего, и вообще едва не сбрендил, но Глеб его вовремя одернул.

 

– Вот черт…

– Угу, – покивал Семен, пофыркав, – скажи приятелю спасибо: ни в поисковые группы, ни в дозоры тебя отправлять пока не будут… дня три. Понаблюдают. И к оружию тебе, разумеется, тоже лучше не подходить. Больно его на Нагатинской много, и все прекрасно помнят, как поехавшие крышей клали окружающих почем зря.

– Может, меня еще и под домашний арест посадят? – буркнул Влад.

– На это можешь и не рассчитывать.

– Жаль. Я хоть выспался бы нормально, – проворчал Симонов и передернул плечами. Несмотря на все его усилия, недавний сон никак не шел из головы и даже не становился менее реальным, как это обычно бывает с кошмарами. – И где я пригожусь? На свинячьей ферме?

Семен окончательно развеселился, даже взгляд его потеплел, хотя случалось подобное нечасто.

– Ну, уж от подобной участи я тебя отмазал, не боись. Палатки починять не разучился? – спросил он с усмешкой. Влад покачал головой. – Вот этим и займешься пока. А там… приставят к тебе надсмотрщика из ветеранов и погонят в туннель: либо на юг, либо на север.

– Юг?.. – не веря, переспросил парень.

– Север предпочтительнее, – не поддержал его энтузиазм Семен. – Ты ведь сам до Тульской и обратно ходил не единожды. Бывало, и в одиночку, что лично я совсем не одобряю, но отдаю должное дури юности. Повторяю тебе: не бойся загреметь в разнорабочие, я… да и многие другие сразу видим, кто чего стоит. Тебе, по-моему, на роду написано с автоматом наголо по туннелям бегать, а не сидеть на станции под крылышком у какой-нибудь наседки и человеческое поголовье увеличивать. Не случись пропажи группы, тебя уже на будущей неделе сняли бы с дозора в северном туннеле. И полетел бы ты к нам на южное направление птицей-невелицей, – он развел руками. – Но, видно, не судьба. Ты только это… – он приложил к губам указательный палец. – Не загордись, а то знаю я, какие разговоры у вас, молодежи, ходят про Нагорную, мутантов, призраков и ментальную угрозу.

– Это само собой, – вздохнул Влад. – Я не трепло. – Если он и гордился, то вовсе не переводом, а отношением этих не раз бывавших в стычках людей, разглядевших в нем нечто, чего он сам не замечал, и готовых не только учить его всему, но и в скором будущем доверить ему свои жизни.

– Ну, спящий красавец, пробудился окончательно? – поинтересовался Семен.

Симонов, фыркнув, кивнул.

– Руки не трясутся? Нервишки не шалят? Я тебя успокоил относительно дальнейшей судьбинушки?

Влад снова покивал.

– Говори, – велел Семен. – Чего с тобой приключилось?

– Да ничего особенного, – вздохнул парень, – панические атаки иной раз и просто так случаются. Судя по рассказанному тобой, предположительную гибель нашей группы я точно почувствовать не мог – время не совпадает.

– Кто ж тебя знает… – протянул Семен и нахмурился. – С вами, рожденными под землей, никогда не угадаешь, чего вы умеете. На меня, например, отсутствие нормального освещения до сих пор действует угнетающе, хотя и привык за столько-то лет, а тебе хоть бы хны. И в туннелях, в которых я – будто крот слепой, ты на стены не натыкаешься. И это ведь только первое поколение, я даже предположить боюсь, что дальше случится.

– И станем мы гномами, – усмехнулся Влад, вспомнив еще одну любимую присказку Винта.

– Или человек, наконец, откроет у себя третий глаз, – хохотнул Семен, – и познает все прелести эхолокации, рентгеновского видения и… еще чего-нибудь.

– Меня словно коснулось… – прошептал Симонов. – Такое гадостное… чуждое, непонятное, будто ночной кошмар. Только я вместо того, чтобы бежать, схватился за оружие. Палить не начал бы, здесь Миха не прав, только если бы тварь показалась, но она была далеко. Я просто ее «голос» почуял… – и замолчал, окончательно запутавшись. Слова расползались от него, как тараканы, правильно описать собственные ощущения не выходило.

– Ясно… – протянул Семен, словно действительно понял и уже сделал выводы.

В палатку просунулась всклокоченная голова Михи:

– Эй, Влад, пошли. Я приволок палатки, которые починять надо. А то вас тут слишком много, мы с Глебкой уже не поместимся.

– Вас-то за что? – удивился Симонов, решивший было, будто трудовая повинность касается его одного.

– Так оплошали же все трое, а еще на тебя не донесли.

Влад скривился и приподнял бровь. Миха вздохнул, потупил взгляд и буркнул:

– Ну… то есть, сразу не донесли, что ты за автомат схватился и резко вскочил. Ну… короче, вот. А еще, как ни крути, именно в нашу смену исчезла группа, а мы лясы точили и могли не услышать их криков о помощи, и вообще… – он махнул рукой. – Ладно, ждем тебя снаружи, – и, повздыхав, покинул палатку.

– Не бери в голову, устаканится, – шепнул Семен. – Дуй, давай, на губу. Я пока здесь посплю, заодно за тобой пригляжу.

– Как приглядишь? – фыркнул парень и полез на выход. – Из сна?

– Ага. Одним глазом.

Глава 3

Народ толпился у северного туннеля, переговаривался. Приглушенный гул голосов, многократно усиленный обитающим на станции эхом, начинал уже изрядно давить на уши. Однако вот вперед вышел главный администратор станции Нагатинская, полноправный представитель станции Тульская и Содружества Станций Кольцевой Линии, то бишь Ганзы, ответственный за безопасность на серой ветке и смотритель южного направления Виктор Никитич Щербин, в просторечье – глава.

– Тихо! – прокатилось по станции и зазвенело где-то у самого свода.

Щербин олицетворял на станции закон и порядок, никогда не позволял себе быть необъективным. Никто его за руку не ловил в плане несправедливого перераспределения ресурсов – этого было достаточно, чтобы его и уважали, и слушались практически беспрекословно.

Конечно же, недовольные имелись, да только где их нет, недовольных этих? Большинство понимало, что Нагатинская – крайняя станция, а значит, все самое лучшее должно идти на оборону. Бойцы здесь не просто слыли привилегированным классом, они являлись таковым по сути. Им полагался дополнительный паек, премиальные. Тех, кто постоянно нес вахты в туннелях, освобождали от трудовой повинности на грибных и свиных фермах – дабы не отвлекать от самого важного. Во многом потому Влад со своими приятелями и напросились в дозорные.

Благодаря «земледельцам» жители станции не умирали от голода и могли довольно долго продержаться без поставок с других, давно уже обжитых станций, но для молодежи «копание в дерьме» казалось непривлекательным занятием. Им хотелось приключений – стать если не сталкерами, то хотя бы легендарными дозорными, способными в одиночку остановить волну мутантов и повернуть ее вспять.

Наравне с боевиками ценились техники. От их умения починить электрогенератор или водяной фильтр действительно зависело все. Еще неизвестно, от чего сдохнуть хуже: от когтей и зубов тварей, рвущих на куски и сжирающих живьем, или от мертвой воды и радиации, меняющей изнутри, превращающей еще недавно разумного и здорового человека в гнилой кусок мяса, а то и в нечто кровожадное и опасное.

А уж оружейники, способные не только починить уже имеющееся, но и модернизировать или создать нечто свое, вообще считались достоянием всего метрополитена, и берегли их, как зеницу ока. Винт предрекал времена, когда умение творить и чинить станет чем-то вроде магического искусства. И будут передаваться из уст в уста мифы и легенды о чародеях, ходящих среди людей и дышащих с ними одним воздухом. Потому-то он и не слезал с Симонова, пока тот не начал заниматься математикой, геометрией и физикой. Сталкер утверждал: это, мол, очень нужно и точно когда-нибудь пригодится.

Влад не спорил. Ему нравилось учиться, но особенно зубодробительные формулы вызывали у него ярость и отчаяние. Мозг, отупевший от физического труда и вглядывания в темноту, требовал иного приложения.

Желание заняться чем-нибудь еще, кроме изнурительного выживания, овладевало не только Симоновым. Глеб, например, когда выдавалась у него свободная минутка, рисовал. Сначала он просто водил пальцем по земле или песку. Затем Семен, разглядев его художества, посовещался однажды с главой и выдал ему зубило, молоток и несколько каменных плиток. «Ваяй, коли душа к этому лежит. Будешь у нас кем-то вроде местного египтянина. Но, чур, только в свободное время», – усмехнувшись, сказал он. Потом «фрески» заприметили челноки, пришедшие на Нагатинскую с Тульской – посмотреть, как дела обстоят, чем люди живут, и не удастся ли чего приобрести-толкнуть. Каменные картинки они купили за патроны и даже, говорят, очень выгодно продали.

«Выживание выживанием, а душа человеческая все равно требует большего, высшего, горных вершин, преодоления и искусства», – утверждал Винт и рассказывал о странных людях, кочующих от станции к станции, причем не только по ярмаркам Ганзы, но порой и далеко за их пределами.

«Не столь и малочисленными группами они передвигаются, – говорил он, – словно бы и челноки, но другие. Могут они, конечно, и товаром приторговывать, вроде того же чая, которым ВДНХ знаменита, но основной доход получают от всевозможных поделок, рассказов, песен и танцев. Даже гадалки у них встречаются».

Влад слушал, удивляясь. Либо ему не везло по жизни, либо склад ума был иным, но он не представлял, как можно платить за то, что тебе расскажут какую-нибудь историю или споют песенку. Или того пуще – наплетут с три короба, якобы предсказывая судьбу. Винт, видя его сомнения, лишь посмеивался: «Жизнь остается жизнью и, несмотря ни на что, никто не желает для себя, знакомых, да и человечества в целом полного оскотинивания. Вот и привечают на станциях искусников, скоморохов или, как их прозвали на Ганзе, менестрелей». Винт еще пренебрежительно добавлял, будто на Красной ветке их кличут цыганами и не особенно жалуют, но такие его слова парень предпочитал пропускать мимо ушей.

Багровый станционный свет слегка усилился. В нем седая макушка главы начала отсвечивать кроваво-красным. Как-то по-особенному выделялся прорезанный глубокими морщинами лоб, а глаза будто запали или вовсе отсутствовали – лишь глазницы недобро темнели на скуластом лице. Глава станции, Виктор Никитич, не только вызывал Винта к себе, но и лично заявлялся порой к нему в палатку, и пусть Симонова немедленно отсылали из нее куда подальше, главного человека станции он видел вблизи и находил совершенно обыкновенным. Не было в нем ничего особенного на самом-то деле. Однако сейчас казалось – перед ними не совсем человек. А кто, Влад ответить затруднялся. Хотя в книжке про братство кольца, попавшей по счастливой случайности в его руки месяц назад, имелась замечательная иллюстрация. Пожалуй, именно Балрога, демона огня, и напоминал сейчас глава сильнее всего.

– Поскольку уже поползли слухи, – надтреснутым, хриплым, но неожиданно сильным голосом проговорил он, – считаю необходимым сделать официальное заявление и ситуацию прояснить. Для начала по исчезнувшей группе, вернее, по двум.

Шепотки прекратились. Имелись бы поблизости крысы, удалось бы услышать их шуршание и попискивание, но их не было. Мертвая тишина, правда, не наступила: люди продолжали переминаться с ноги на ногу, шуршать одеждой и, в конце концов, дышать.

– Прошло уже два дня, приходится констатировать, что людей мы потеряли.

Из многих глоток вырвался полувздох-полустон. Первая группа насчитывала человек десять: в основном, торговцы и те, кто, отправился навестить родственников. Их, конечно, сопровождали люди с оружием, но не слишком опытные, на уровне того же Симонова или Михи с Глебом. Никто не ждал беды с северного направления. Охрана группы была формальной, чисто для галочки, поскольку инструкцией положено. Во вторую уже входили хорошо вооруженные ветераны и техник, который успел устранить неполадки с телефонной линией прежде, чем эта группа тоже исчезла безвозвратно – пугающе тихо и без единого выстрела.

– Я связался с Тульской. Там подтверждают, что никто с нашей стороны до них не доходил, – продолжал тем временем глава.

Кто-то, стоящий сзади и чуть справа от Влада, грязно выругался тихим хриплым голосом. Тот машинально обернулся, но говорившего не увидел. Теперь там стояла испуганно зажимавшая рот женщина – Виктория Синельникова, потерявшая в той, первой, группе сестру и мать, а во второй – отца.

Симонов тотчас отвернулся, на несколько долгих секунд задержав дыхание, сжав кулаки и прикусив губу. Он чуть ли не до колик, трясучки и зубовного скрежета боялся находиться рядом, говорить или мельком пересекаться взглядом с людьми, потерявшими родичей и переживавшими это горе. Порой парень даже думал, что ему повезло: никого по-настоящему близкого у него не имелось. Конечно, потерять однажды Винта или кого-то из немногочисленных друзей, Семена, с которым привык беседовать и делить палатку, будет очень неприятно и больно, но после этого жизнь не прекратится.

– Вот так и живем, – вздохнул кто-то. – Ждали беды с юга, а она с севера прокралась.

 

– Через час мы направим по северному туннелю третью группу. В нее войдут проверенные бойцы с южной границы, – говорил тем временем Щербин, не отвлекаясь. – На станции вводится чрезвычайное положение. Патрули усиливаются. Не задействованным в дозорах людям строго-настрого запрещается углубляться в туннели, – и добавил совсем другим, усталым и доверительным тоном: – Надо собраться, не паниковать, отвлечься, занять руки, а работы у нас для всех хватит.

– Что, если и эта группа пропадет? – спросил Иван Иваныч, главный техник станции, очень уважаемый человек. От административных дел он всегда старался держаться подальше, решений Виктора Никитича не оспаривал, лишних вопросов не задавал, говоря, что у него своя работа, но сейчас, видимо, и его проняло.

– Тогда и будем думать, – ответил глава.

– А можно поконкретнее?! – раздалось из задних рядов. Влад не без удивления узнал голос Алексея, сына станционного казначея, – раздраженный, и в то же время явно насмешливый. Так Алексей раньше позволял себе говорить разве что с ровесниками и «малышней», к которой причислял и Симонова – тот был младше него на целых шесть лет.

Хрящ-младший, пусть и ходил в дозоры, и нес вахты наравне со всеми, намеревался со временем занять место отца и уже начал вникать в детали его работы. Отчасти потому и перед главой лебезил, и раньше никогда не позволил бы себе не только подобного тона, но и выкриков с места.

«Странно…» – промелькнуло в голове у парня, но додумать мысль он не успел.

– Станция Нагатинская заключила известный всем вам договор. Возрождение станции в столь быстрые сроки было бы невозможно без поддержки Тульской, Серпуховской и Добрынинской. Наши люди в основном – уроженцы этих станций, хотя есть и пришлые. Но я готов признать и тот факт, что обратно нас не слишком-то ждут. Кого-то примут хоть сейчас, разумеется, но… – Щербин немного помолчал.

– Безрадостная перспективка какая-то, – заметил Алексей.

– Зато честная, – внезапно усмехнувшись, сказал глава. – И я хочу вынести на ваш суд три предложения. Первое: мы все, как говорят здесь некоторые, собираем манатки и уматываем на север по той дороге, по которой пришли, – народ загудел, но тотчас умолк, стоило Щербину поднять руку. – Второе: мы остаемся здесь, обкладываемся со всех сторон пулеметами и прочей убойной техникой, включая огнеметы, выставляем усиленные дозоры, патрулируем оба туннеля так, словно нас осадили твари, и никуда не ходим сами. Запасов у нас хватит, если не шиковать, ресурсов тоже пока достаточно. Грибные фермы расширим, благо, место есть. Опять же, у нас имеется немалое преимущество в сравнении с той же Добрынинской: перенаселенность Нагатинской явно не грозит еще очень долго. Все это, разумеется, не говорит о полной изоляции. Караваны к нам доходить будут, – он помолчал немного и все же добавил, изрядно понизив голос: – И через нас идти – в том числе.

«Ну да… было же такое, что через станцию проходили, – подумал Влад. – Хотя и чудно это. Кого ни спроси, всяк скажет, будто на юге серой ветки жизни нет, и даже приплетут миллион и одну историю о призраках и о прочей чертовщине».

– Как в сказке, – фыркнул Иван Иваныч. – Только в сказках третий путь положен, а ты о нем умалчиваешь. Какой третий вариант? Не тяни.

– А третий сам собой напрашивается, – сказал ему Щербин с улыбкой. – Исходя из сложившейся ситуации, от некой гадости, притаившейся, а может, и идущей именно с севера, целесообразно нам податься на юг. Разумеется, лишь в том случае, если вернуться на станции своего прежнего проживания возжелает большинство, и у нас не останется сил поддерживать и дальше достойную жизнь на Нагатинской.

– То есть как?! – ахнули несколько человек одновременно.

– Ишь, раскаркались, – цыкнул на них Иван Иваныч. – А вы чего думали, референдум проведем и за большинством потопаем? Это вам тогда на Красную ветку переселиться следует, там рай земной для тех, кто строем ходит. Лично я… – он немного помолчал, – староват уже для туда-сюда-обратно и вообще невозвращенец по жизни. Я либо здесь останусь, либо пойду на юг. Все равно я – атеист и не верю в призраков.

– Да кому мы там нужны? – зычно пробасил Павел Никонов, занимавшийся всем грибным хозяйством и сильно радовавшийся наличию обширных угодий для грибниц. – Не пойду никуда. На Добрынинской бомжевать? Я здесь человеком стал и обратно в муравьи не хочу. Остаемся.

– И передохнем, как мухи, – тотчас возразили ему.

Собрание медленно превращалось в несанкционированный митинг, а то и вообще в полный бардак. Влад вздохнул. До очередного дозора оставалось не так уж и долго. Правда, он пока не имел ни малейшего понятия, куда ему заступать, и снято ли с него наказание вообще.

В этот момент его бесцеремонно ухватили за плечо и потянули в сторону. Парень инстинктивно дернулся и лишь после того, как хватка ослабла, оглянулся. Рядом с ним стоял Семен в полном боевом облачении, с автоматом наперевес. Бронежилет – потрепанный, но готовый служить хозяину верой и правдой – делал солидную фигуру соседа еще крупнее. Обычно, отправляясь в дозор, он броник не надевал, разумно полагая, что твари стрелять в него не станут точно, однако сегодня, видимо, изменил свою точку зрения. В кобуре на бедре висел ТТ. Семен улыбался во все тридцать два зуба и выглядел довольным.

– Ты идешь с группой? – голос его неожиданно дрогнул. Симонов поспешил откашляться и улыбнулся в ответ, хотя на душе вдруг стало очень тревожно. Сколько раз он представлял себе похожее прощание; думал о необходимости быть твердым и решительным, ни в коем случае не собирался выказывать эмоции, даже почти убедил себя в том, что в такие времена, как сейчас, абсолютно нормально расставаться с друзьями навсегда. Такова жизнь, в конце-то концов. А теперь он совершенно растерялся, вмиг ощутив себя мальчишкой или даже ребенком, которому не зазорно ухватить огромного сильного дядю, отчего-то воспринимавшегося едва ли не старшим братом, за штанину и попросить никуда не уходить. И плевать, что Влад почти догнал Семена в росте, и ему давно уже не восемь лет. Плохо было все равно. После исчезновения двух групп все, кто входил в третью, казались смертниками.

Сосед хмыкнул и поглядел так, словно все понял и вообще давно уже практиковал чтение мыслей; мотнул головой в сторону от толпы, предлагая отойти. Парень кивнул и принялся пробираться вслед за ним. Люди, пусть и стояли кучно, предпочитали потесниться и отойти с дороги огромного боевика. Семен казался ледоколом, проламывающим и отодвигающим в стороны ледяные глыбы. Влад – небольшим суденышком, пристроившимся за ним и следующим по спокойной воде без малейших помех.

– Меняемся с тобой сегодня, – сказал сосед, когда они оказались вдали от лишних глаз и ушей. – Я – на север, ты – на юг. И, заметь, снова мне достается самое интересное.

Парень передернул плечами.

– Чур, в палатку никого нового не пускать, – рассмеялся Семен, но тотчас посерьезнел. – Не дрейфь, прорвемся.

– Угу, – ни на что большее Симонова попросту не хватило.

– Знаешь, из-за чего возникает большинство страхов, Влад?

– Из-за неизвестности, – ответил тот, практически не задумываясь.

– Точно! – согласно кивнул Семен. – Но ведь существует утверждение: я знаю, что ничего не знаю. Означает ли подобное, будто всю жизнь мы трясемся от страха?

– Нет, – качнул головой парень.

– Ну, вот и не кисни, – снова широко улыбнулся Семен. – Еще ни одна тварь меня не съела, хотя пытавшихся хотя бы понадкусывать встречалось немало.

– Потому ты в бронике? – не удержался Симонов от вопроса.

– Точно. Он у меня типа талисмана. Пару раз жизнь спас, не поверишь.

Ну, отчего же? Владу иногда казалось, будто он готов поверить буквально во все.

– Теперь от лирики переходим к физике, – сказал Семен. – Заступаешь в южный туннель вместе со своими обалдуями. Кроме вас, в дозоре будет еще человек пять, но все равно, смотри в оба и ушки держи на макушке, а хвост – пистолетом. Не хватало еще, чтобы пока мы выслеживаем одну тварюгу, вторая подобралась к нам с тыла.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20 
Рейтинг@Mail.ru