Светлана Игоревна Бестужева-Лада
Злая любовь
© Светлана Бестужева-Лада, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Одиль, не уходи!
Не знаю даже, зачем это пишу. Возможно, чтобы испытать еще раз те острые ощущения, которых уже никогда более не испытывал. А возможно… просто так, от старческой тоски и одиночества. У меня ведь никого нет после того, как я своими руками погубил единственную любовь. А возможно для того, чтобы эти страницы объяснили тем, кто будет недоуменно пожимать плечами над моим бездыханным телом, почему я так поступил.
Сейчас, только достану револьвер, тот самый, ее, и налью себе чего-нибудь выпить. Сейчас…
I
Наконец я привел в исполнение давно обдуманное намерение: обрезал электрические провода, подведенные к беседке в глубине парка. Именно здесь, окутанные ночью и тайной, сливались наши тела, именно здесь, не узнав меня, моя жена стала моей любовницей. Она отдавалась не мне и в эти минуты острых наслаждений была совсем не такой, какой я ее знал. Но главным было то, что я все-таки овладел ею.
Это невероятно, но мне пришлось стать тайным любовником собственной жены, хотя совсем недавно мне это и в голову бы не пришло. Более того: я человек, в принципе лишенный воображения. Но обстоятельства сложились так, что кто-то неизбежно занял бы это место. И я предпочел сделать это сам.
Меня зовут Рене Бюсси, в то время мне было тридцать пять лет, и за двенадцать лет до этого я получил диплом инженера. Подчеркиваю свою профессию, чтобы подтвердить: воображение при ней излишне. И тем не менее…
Я был тогда директором крупной каучковой компании с офисом в центре Парижа, а наше основное предприятие располагалось на западной окраине, недалеко от Версаля. И жил я на территории, принадлежавшей компании, в двенадцатикомнатном особняке, спрятанном в глубине большого парка. Чтобы попасть на завод, мне достаточно было пересечь сначала парк, а затем пройти метров триста через небольшой лесок, вплотную примыкавший к заводу. Вот основное описание места действия, а детали я добавлю по ходу рассказа.
В то утро, против своего обыкновения, я не поехал в офис, а отправился на завод, проводить совещание с руководителями. И это стало причиной всех последовавших событий.
Тема совещания была исчерпана раньше, чем предполагалось. Было всего одиннадцать часов утра, когда я в самом безмятежном настроении возвращался в свой особняк. Я пытался думать о важных вещах: биржевых котировках, международном положении, но весенний воздух делал меня рассеянным, отвлекал мысли на всякие пустяки, кружил голову свежими и чистыми ароматами.
Я вышел из леса и вошел в парк. Отчетливо помню, что в этот момент пытался думать о проблеме замены импортного сырья синтетическим каучуком. И вдруг я увидел картину, которая в один момент изменила все мои мысли. Метрах в ста от меня, спиной ко мне, стояла женщина и засовывала руку в дупло огромного столетнего дуба. Хрупкий и грациозный силуэт моей жены был ярко освещен весенним солнцем. Она вытащила из дупла конверт, а вместо него положила другой, который вынула из кармана своего элегантного утреннего туалета.
Я резко остановился, но уже секунду спустя рефлекс заставил меня броситься прочь из аллеи, чтобы ни в коем случае не быть замеченным. Сердце мое стучало, как бешенное, дыхание чуть ли не прерывалось, но мне казалось, будто все это происходит не со мной, а с кем-то другим. Больше всего мне хотелось догнать жену и отобрать у нее конверт. Но я остался стоять на месте.
Могут сказать: Боже, все та же вечная тема адьюльтера! Ну и что тут особенного? Немного терпения и все станет ясно.
Я женился на Одиль семь лет назад, когда ей было лет. Ее нельзя было назвать ни красивой, ни даже хорошенькой, но в ней была какая-то удивительная грация, освещавшая подлинной красотой все ее жесты и поступки. Невероятно пикантным было и сочетание ее цветущего женского тела и абсолютно невинного девичьего лица. Да, тело двадцатисемилетней женщины и лицо девушки, еще вчера бывшей девственницей. Я часто замечал во взглядах мужчин на Одиль жесткую и неистовую молнию вожделения.
В течении семи лет я был хорошим мужем, по крайней мере, считал себя таковым, поскольку удовлетворял малейшие капризы своей жены. Я хранил ей верность, если не считать пары мимолетных интрижек во время деловых командировок на Восток или в США. Для мужчины такие приключения не имеют значения. Правда, я не слишком темпераментен. Что же касается Одиль, то она казалась настолько равнодушной к сексу, что мы иногда не прикасались друг к другу по несколько месяцев. Я вообще считал свою жену фригидной, пока совершенно случайно не обнаружил в ее теле другую женщину.
Я ждал, чтобы Одиль ушла из парка, но она не торопилась и прошли долгие минуты, пока она, наконец, не скрылась за поворотом аллеи и не исчезла из поля моего зрения. Повторяю: я мог бы получить оба письма – то, что она уносила с собой, и то, что осталось в дупле дуба, – но что-то меня от этого удерживало. Сейчас я думаю, что это был просто перст Судьбы. Поступи я тогда, как любой здравомыслящий человек, моя жизнь сложилась бы совершенно иначе.
Я развернул газету и двинулся по аллее к дубу, делая вид, что увлечен чтением. Шел я нарочито медленно, бессознательно оттягивая время, чтобы исключить малейший риск. Несколько раз я останавливался, оглядывался вокруг и снова шел к своей цели.
Казалось бы, как просто: подойти к дубу, запустить руку в дупло, вынуть конверт. И все же мне потребовалось на это несколько долгих минут, навсегда запечатлевшихся в моей памяти. Конверт был заклеен очень небрежно, я без труда открыл его. Там лежал листок с одной только фразой, отпечатанной на машинке: «Я принимаю вызов».
Тут же у меня возникло множество вопросов. С кем начала переписку Одиль? Когда? О каком вызове идет речь? Перебрав все возможные варианты, я решил, что любовнику нет необходимости прятать письмо в дупло, тем более для того, чтобы получить такой ответ. Но тут же подумал, что логика и любовь не имеют между собой ничего общего, и что такой романтический способ переписки – очень удачный ход, чтобы соблазнить женщину.
Я торопливо заклеил конверт и положил его на место, а затем направился домой, перебирая всех знакомых мне людей, которые имели доступ в наш парк. Мишель Бомон? Нет, он слищком влюблен в свою собственную жену. Малыш Рафаэлло? Слишком незначительная личность! Лаборд? Рассеянный поэт, живущий в мире грез. Фервекс? Слишком стар. Был также еще Демонжо, которого я взял к себе в качестве инженера. Мы были с ним из одного выпуска, я испытывал к нему теплые дружеские чувства и до сегодняшнего дня считал, что это – взаимно. Два-три раза в месяц я приглашал его к обеду и он шел от завода к моему дому именно этой аллеей. Жаль, что я не пригласил его сегодня: можно было бы спрятаться неподалеку от дуба и проследить, подойдет ли он к дуплу…
На сердце у меня было невыносимо тяжело, потому что я понял: это мог быть только он, Демонжо. Я вспомнил, что заставал его у себя в доме и в те дни, когда не приглашал, но не придавал тогда этому никакого значения. Иногда он приносил книги, о которых его просила Одиль, иногда был четвертым игроком в бридже, а иногда я и не спрашивал о причине его визита.
Мне понадобилось в два раза больше времени, чем обычно, чтобы пройти через парк. Меня мучило желание остаться и подстеречь того, кто придет за посланием, застигнуть его в тот момент, когда он будет вынимать его из тайника и потребовать объяснений. Но я понимал, насколько бессмысленно это желание: он мог прийти слишком поздно или вообще сегодня не прийти. К тому же я был уверен, что даже застигнутый врасплох, он скажет мне правду. А мне была нужна именно правда.
Мысль о том, что это может быть кто-то еще, а не Демонжо, даже не пришла мне в голову.
Придя домой, я тут же заперся в своем кабинете. Ясно, конечно, что я не занимался никакими делами, а просто мерил шагами комнату, обдумывая способ заполучить письмо, которое было у Одиль.
Обычно мы обедаем в час дня. Мне потребовалось сделать над собой невероятное усилие, чтобы не спуститься вниз раньше времени. Наконец, я вошел в столовую, где уже была моя жена. Я решил играть свою роль до конца и поцеловал Одиль, как это делал всегда. Но мне показалось, что ее ответный поцелуй был явно рассеянным, хотя это могло быть и игрой моего разгоряченного воображения.
Она пригласила к обеду свою мать и тем самым избавила меня от трапезы с глазу на глаз, которая могла бы стать для меня слишком большим испытанием в этот день. Во время обеда Одиль была (или казалась?) веселой, оживленной, остроумной. Меня же грызли тревога и нетерпение и во время десерта я под предлогом срочного делового звонка на несколько минут покинул столовую и отправился на второй этаж, чтобы заглянуть в сумочку Одиль. Ее не было ни в будуаре, ни в спальне, я нашел ее в ванной комнате, но – без письма.
Я уже почти захлопнул сумочку, когда заметил в ее глубине, в кармашке, маленький ключ – от секретера Одиль. Конечно, именно там она и должна хранить свою корреспонденцию! Я схватил ключ, вернулся в будуар и отпер секретер, а потом положил ключ в сумочку на прежнее место, а саму сумочку – в ванную комнату, где она и находилась до этого. Если мне чуть-чуть повезет, Одиль ничего не заметит. В крайнем случае, решит, что забыла запереть секретер или плохо его заперла. Мне страстно хотелось заняться поисками письма, но я не хотел привлекать к себе внимание слишким долгим отсутствием.
Я вернулся и застал Одиль и ее мать за составлением списка покупок, которые они собирались сделать во второй половине дня. Я любезно предложил отвезти их в Париж на машине, но при условии, что мы выедем не позже половины третьего, так как в три часа у меня в офисе назначена важная встреча с клиентом из Филадельфии. Но дамы в один голос заявили, что ни за что не успеют собраться к этому часу и вовсе не хотят заставлять меня их ждать. Впрочем, вокзал находился в трехстах метрах от нашего дома и поезда до Монпарнаса ходили каждый час.
II
Таким образом, я уехал один и вскоре оказался в своем офисе на улице Комартен. Никакой встречи у меня не было, я выдумал ее, чтобы обеспечить себе побольше времени на поиски письма в секретере Одиль, пока она с матерью будет занята покупками в Париже. Я подписал несколько срочных бумаг и вышел на улицу. Служащие раскланивались со мной, но я их почти не замечал, так как мысленно находился не здесь, а у себя дома, в будуаре Одиль. Меня беспокоило только одно: найду ли я секретер по-прежнему отпертым?
Я вернулся домой около четырех часов, вызвав удивление у служанки. Я вошел в свой кабинет, но тут же вышел и послал служанку купить мне сигарет, которые якобы кончились. Этим я обеспечил себе верные четверть часа одиночества, так как муж служанки в это время обычно был занят работой в саду.
Я бросился в будуар к секретеру. Он открылся! Что я чувствовал в этот момент? Не помню. С тех пор я пережил и перечувствовал столько невероятных ощущений, что то – первое – испарилось из моей памяти.
Я погрузил руки в беспорядочную груду писем, счетов, фотографий. Я искал конверт, который видел утром в руках у своей жены. Ничего! Но в глубине одного из ящика под каким-то журналом я обнаружил стопку писем. Без дат, без подписи, некоторые занимали целый лист, другие содержали лишь несколько строчек. Но все они были напечатаны на машинке, причем на одной и той же: одна из букв была напечатана ярче других, а еще одна – подпрыгивала вверх.
С бьющимся сердцем я отнес их в свой кабинет и принялся читать. Наконец-то я все узнаю!
«Я уверен, что завтра вы придете за этим письмом к тайнику, который я вам только что показал. Напрасно вы качаете головой и иронично прищуриваетесь: я знаю, что вы придете. Все женщины любопытны, это их слабость. И я рассчитываю именно на нее.
Вспомните: всего несколько часов тому назад я осмелился сказать вам:
– Я вас не люблю, я вас хочу. Я слежу за колебаниями складок вашего платья и представляю себе под ним ваше тело. Только ваше тело я хочу. И получу его.
Вы сделали вид, что оскорбились, но это было лишь маской. Вы были удивлены, даже поражены: чтобы овладеть женщиной мужчины всегда начинают с разговоров о любви. Я же хочу овладеть вами без этих условностей. Именно это я вам и сказал.
Сейчас у меня только одно желание – обладать вами. В этой битве, в которой мы отныне становимся противниками, мой девиз «ДА», ваш – «НЕТ». Кто же уступит? Я вам уже сказал в парке, что уступите вы.
Хочу напомнить вашу мимолетную насмешливую гримаску – первую реакцию на мои слова. Да, вы были шокированы такой дерзостью. Если быть правдивым, я тоже. Я не узнавал самого себя, за меня словно говорил какой-то другой человек. Вы же несколько секунд колебались: ответить или промолчать. Потом решили заговорить, но тщательно подбирали как можно более нейтральные слова. В общем, прошло не меньше десяти секунд, прежде чем вы, приняв решительный вид, заявили мне:
– Понимаю, что ваш опыт общения с женщинами позволяет вам абсолютно не считаться с их собственными желаниями. Или это самодовольство, или я что-то не понимаю…
Моя самонадеянность, между тем, была всего лишь уловкой, которая сработала. Доказательства? Я ведь только что говорил вам, что ожидаю долгого сопротивления, которое, впрочем, только усилит наслаждение от достижения мною цели. Вы презрительно пожали плечами, как бы желая сказать, что срок тут определить невозможно.
Почему после такого начала между нами возникло долгое молчание, не знаю. Но вдруг вы подняли голову и спросили меня:
– Ну, и о чем вы сейчас думаете, укротитель женщин?
А я думал о ваших ножках. Все мужчины думают о женских ножках, но не смеют в этом признаться. А я решил говорить искренне о том, чего не видел. Еще не видел у вас. Не трогал, не целовал, не ласкал. Но если верить очертаниям платья, ваши ножки безукоризненно стройны. А какая у вас кожа? Безусловно, нежная, как атлас – стоит только дотронуться до вашего запястья, чтобы понять это. А пушистый треугольник внизу вашего живота, какого он цвета? Вы ведь натуральная блондинка, правда? Остается только убедиться в этом самому – и вот это и будет моим призом, моей конечной целью. Я ворвусь в вашу крепость и докажу вам, что прекрасная статуя, которую вы изображаете, н самом деле – живая женщина. Когда же вы захотите ожить?
Все это я говорил вам, пока мы шли через парк, а сам украдкой наблюдал за вами. Два-три раза я заметил, как блеснули ваши глаза. Что-то вас тронуло: мрамор становился теплее. Видите, я честен и ничего от вас не скрываю. Это вы пытались скрыть смех, когда сказали:
– Действительно, первый раз в жизни… Не говорите больше ничего, нас могут услышать…
– Действительно, об этом лучше написать, – ответил я.
Мы шли по аллее, на которой стояло огромное дерево с большим дуплом.
– Вот то место, куда я буду приносить свои письма, – сказал я.
– Способ, конечно, романтичный… Но содержание писем… Нет!
Конечно, нет, вы абсолютно правы. Но вот первая записка. Придете вы за ней? Не придете?
ВЫ ПРИДЕТЕ»
Вы пришли. Я это предвидел. Но что вас на это толкнуло? Чтобы не испугать вас, спишем все на обыкновенное любопытство. Но ведь есть и еще какие-то причины, правда?
Сколько раз вы прочли мое письмо? В тот день, когда вы мне это скажете, я буду близок к тому, чтобы овладеть вами. Любопытно, я ведь представлял себе, как вы будете смущены, когда мы встретились три дня спустя. Правда, мы были не одни. Два-три раза наши взгляды встретились. В первый раз вы тут же отвели глаза, чтобы немедленно бросить на меня взгляд украдкой. Я выиграл первое очко! Второй ваш взгляд был гораздо спокойнее, словно вы все забыли. Очко за вами! Третий взгляд вы бросили на меня из-под ресниц, тогда я склонился к вашему ушку и тихо сказал:
– Почтальон придет сегодня вечером.
На вашем лице не дрогнул ни единый мускул. Браво, вы выиграли второе очко! Это обещает безумное наслаждение нам обоим в тот момент, когда я впервые овладею вами.
Я не должен так исступленно мечтать о вас. Это отбивает у меня вкус к другим женщинам. Я смотрю только на вас. Возможно, это потому, что я еще ни разу не видел вас обнаженной. Только что, когда вы сидели в кресле, из-под вашего платья выглянул маленький краешек кружева. А я думал о том, что в нескольких десятках сантиметров выше этого невинного кусочка ткани – самый центр женского тела, крутой изгиб бедер и на них трусики, которые я когда-нибудь сниму с вас… Когда это произойдет? Когда-нибудь. А может быть, никогда. Но, безусловно, скоро. Я знаю вам цену и от этого лишь сильнее желаю вас.
Кстати! Ваш муж никогда не был вашим любовником. Откуда я это знаю? Какая разница! Знаю, это главное. Тем острее будут ощущения, которые вы со мной испытаете. Без лицемерия любви, этой ханжеской выдумки средних веков. Ах, какое прекрасное приключение!
И последнее. Почтальон будет приходить к старому дубу каждый вторник и каждую пятницу, с наступлением ночи. Забирайте вашу почту по утрам в среду и субботу.»
III
«Ну, как наши дела? Смутил ли я ваш покой? Ваши груди еще не твердеют от желания? Какие они? Маленькие, упругие. С очень нежными сосками? Рассмотрю их в следующий раз более пристально, через платье, конечно. Ткань еще долго будет присутствовать между нашими телами. Потому что цивилизация посчитала лучшим способом возбудить желание к женщине – это одновременно оградить ее от наших желаний. В отношениях между полами существует чудовищное ханжество. Это – хорошо, а это – отвратительно. Это – прилично, это – непристойно. Можно говорить о лбе, губах, ручках, волосах, но ни в коем случае – о бедрах или животе. Какое идиотство!
Мне хотелось бы знать, какое впечатление производят на вас мои письма. Конечно, вы мне этого не скажете. Однако, можно ведь задавать вопросы по-разному, да и отвечать тоже. Если мои письма вам нравятся – приколите красную гвоздику на платье к нашей следующей встрече. Если письма слишком дерзки, пусть гвоздика будет белой. А если вы считаете их недостаточно смелыми… что ж, тогда нужны две красные гвоздики.
Прошлую ночь я видел вас во сне. Самое интересное заключается в том, что, желая вас завоевать, я запутался в собственных уловках так, что стал рабом своего же колдовства. Я тут же применил самое верное средство против этого: сегодня я спал с другой женщиной. Но, кажется, называл ее Одилью.»
IV
«Ни белой гвоздики, ни красной… Зато какая хитрая улыбка на губах! Это была семидесятилетняя почтенная дама, уже давно вышедшая в тираж, которая кокетливо выставляла напоказ обе гвоздики. И знаете ли вы, кто ее так украсил незадолго до моего прихода? Вы!
Вы в тысячу раз более желанны для меня в своей жестокой насмешке, чем в слишком быстрой капитуляции. Скажу еще одну вещь, которая вас удивит: я безумно хочу вас, но был бы страшно разочарован, если бы добился желаемого раньше срока. Какого срока? Инстинкт мне подскажет. Только дикари стремятся к немедленному удовлетворению своих желаний, получая лишь крохи животного удовольствия и лишая себя подлинного наслаждения. У них остается лишь пепел чувств и безвкусный осадок воспоминаний.
Нет, ждать, готовить, подстерегать, говорить себе, что день за днем, письмо за письмом мы незаметно становимся все ближе друг к другу, что больше нет ни единого интимного дела в вашей жизни, включая ваш тайный туалет, где бы ваша мысль не была захвачена мною… Вот так, как если бы я внезапно открыл вашу дверь, запертую на задвижку, в самый неожиданный момент. Кто бы мог подумать еще три недели тому назад, что я буду так разговаривать с вами?
Кстати, овладевал ли вами ваш муж хоть раз с того времени, как мы устроили в дупле почтовое отделение до востребования? И если да, то думали ли вы в это время, что это я овладеваю вами? Не захотелось ли вам хоть на мгновение, чтобы именно так и было? Я не жду ответа на мой вопрос, для меня главное – его задать. Когда-нибудь наступит момент, муж обрушит на вас тяжесть своего тела. А вы вообразите, что это – мое тело. Я самонадеян? Не думаю. Возможно, для вас это и будет единственным моментом острого наслаждения, а ваш муж никогда не узнает, кому он этим обязан. Кстати, вы кричите в самозабвении? В конце-концов я узнаю все еще до того, как хорошо узнаю вас.»
V
«Счастливый случай свел нас с вами вчера вечером в Париже. Хотя, если честно, никакой случайности не было: я отлично знал, что вы будете в три часа на вокзале Монпарнас. Мне показалось, что вы несколько удивились, увидев меня, но… к вашему платью были приколоты две красные гвоздики. Это – ответ на мои вопросы? Нет, конечно, встреча же была случайной!
Признайтесь, мне хватило такта не настаивать на честном ответе. Но это, тем не менее, меняло дело. Я один, когда пишу эти строки, вы – одна, когда их читаете. Между нами нет ханжества, преград, фальши. А значит, сейчас мы гораздо ближе друг другу, чем были вчера в Париже.
Мы сидели на террассе какого-то кафе и я рассыпался в комплиментах вашему платью, поскольку не мог делать комплименты тому, что под ним. Мои глаза все время прослеживали красивый изгиб ваших ног, изящно скрещенных под платьем. Мне почудилось, или мой настойчивый взгляд все-таки вызвал краску на ваших щеках и легкий трепет век. Я заметил круги под вашими глазами и некоторую влажность во взгляде. Быть может, я ближе к цели, чем думаю?
Должен признать, что вы почти сразу пришли в себя и тут же применили ваше самое убийственное оружие: насмешку. С дерзким смехом вы спросили меня:
– А что вы испытываете, когда пишете ваши письма?
Я предпочел ответить вопросом на вопрос:
– А что испытываете вы, читая их?
Мне показалось или по вашему телу прошла легкая дрожь, как будто ветер пробежал по верхушкам деревьев.
Вы уронили носовой платок. Я поднял его и позволил себе слегка позабавиться, коснувшись вашего чулка у самого края платья. Знаю, это мелочь, но это – еще один шаг на долгом пути к осуществлению моего плана, часть общего целого: жестов, поведения, каких-то намеков, слов… Это заставит вас соскользнуть в чувство, которое я стремлюсь в вас вызвать: вы захотите меня.
Знаю, вы считаете себя совершенно застрахованной от подобного исхода, думаете, что сможете легко совладать со своим телом, в котором, возможно, уже пробудились какие-то ощущения, остаться мраморно-холодной. Уверен, что сегодня вам это действительно удастся. И завтра – тоже. Но через месяц… Согласитесь, нужно быть незаурядным игроком, чтобы указывать противнику на подстерегающие его опасности. Из чувств признательности, поведайте мне о ваших слабых местах.
Что вы еще вчера такого сказали? Ах, да, поздравили меня с новой любовницей.
– И вы не ревнуете? – со смехом спросил я.
– Ни капельки, – покачали вы головой.
И попросили – для развлечения – рассказать мне все об этой связи. Дать полный аналитический отчет. Чтобы сделать вам приятное, я рассказываю все, без утайки и без хвастовства.
Ее зовут… В общем, я зову ее Одилью. Когда она спросила меня, почему я так ее называю, то я ответил, что она похожа на героиню фильма, который так и называется: «Одиль». По-моему, это ей польстило, хотя на самом деле фильм – это то, что происходит между мной и вами. Развязка его мне еще не известна.
Но вернемся к моей новой любовнице. Она блондинка, как и вы. Но когда она оказалась обнаженной, то выяснилось, что на самом-то деле она брюнетка. А вы? Ну и темперамент у этой Одиль номер два! Ничего общего с вашей повелительной холодностью. Но это неважно.
Вы знаете, что размеры мужчин и женщин, то есть номер ботинка или перчатки, длину носа или рост считается вполне приличным прилюдно обсуждать. Что же касается интимных размеров… Боже сохрани заговорить об этом в обществе! Но вам я открою маленькую тайну: размеры интимного места женщины определяются по размеру ее ножки. Нога моей любовницы тридцать шестого размера, а лоно, я знаю, примерно сорокового. Правда, достаточно просторно? А как с этим обстоит у вас?»
