Светлана Гершанова
Я у мамы дурочка
«Ходите чаще в гости к старикам…»
Это был один из тех счастливых моментов в моей жизни, которые и помогали мне держаться на плаву.
Была глухая пора, после первой книги стихов вторую не выпускали десять лет, публикации были редки, практически случайны. И вдруг!
У меня всё хорошее происходит со словом «вдруг»…
«Литературная газета» напечатала крошечную подборку молодых донских поэтов. Шесть поэтов, шесть стихотворений. Моё было самое короткое:
Ходите чаще
В гости к старикам,
Их писем – не кладите
В долгий ящик!
Ах, эти письма…
Каждая строка
В них просит
Между строк —
Пишите чаще!
А мы кружимся
В сутолоке дел,
А мы живём,
И не желаем верить,
Что вдруг они
В один тяжёлый день,
Неслышно за собой
Прикроют двери.
О, как нам
Будет память нелегка
Об этих днях —
Плывущих и летящих!
Ходите чаще
В гости к старикам,
Поверьте мне,
Ходите чаще…
Мне писала одна пожилая женщина из Прибалтики – первое письмо было откликом на какую-то публикацию, а потом завязалась переписка. На последнее её письмо я долго не отвечала, попала в больницу. А потом пришло письмо от её друга – она умерла. Я не могла себе простить, что не ответила ей, не выбралась к ней в гости, а она звала в каждом письме!
Так появились эти стихи. Я даже не знала об этой публикации! Работала в конструкторском бюро, в Союз писателей заходила редко.
В тот раз секретарь-машинистка встретила меня в коридоре:
– Света, всё забываю тебе позвонить. Письмо твоё у меня уже месяц в столе валяется.
Конверт, когда-то белый, давно пожелтел и потёрся на краях, но я не обратила на это внимания. В моей душе всегда жило, да и сейчас живёт, счастливое предчувствие чуда. И время от времени чудеса происходят!
Письмо было композитора Александра Изотова. Он прочёл ту подборку, написал музыку на мои стихи и отнёс на радио. Оказалось, девятнадцать композиторов принесли на Всесоюзное радио музыку на эти стихи!
Песню приняли у него, её записала Майя Кристалинская.
Когда я прочла эти невероятные вещи, бросилась обнимать машинистку, которая даже не удосужилась за месяц позвонить мне!
С Сашей мы потом написали немало песен…
Мне присылали с радио огромные пачки писем. Писали ребята из армии, писали старые и молодые, одна учительница звала к себе жить.
Песня заняла первое место в году по письмам слушателей, первая моя песня! Это было невероятно. Но чудеса, связанные с этими стихами, продолжались.
На радио «Юность» в интервью у Клавдии Шульженко спросили:
– Какая, по-вашему, сейчас лучшая песня на эстраде?
И она ответила:
– Песню назвать не могу. Могу прочесть лучшие стихи для песни. И прочла эти стихи!
Я часто спрашиваю в аудиториях, где приходится выступать, знают ли эту песню? Невероятно, но знают и помнят через столько лет! Но никто не помнит автора стихов, вот такой парадокс.
Это не имеет значения, по большому счёту. Важно, что она нашла отклик в человеческих сердцах.
А несколько лет назад на радио прозвучала песня на эти стихи – другая музыка, пел Вахтанг Кикабидзе и сказал, что не знает автора стихов.
Я позвонила ему, он пригласил меня на свой концерт и отдал, наверно, все цветы, что ему подарили.
Стихи эти принёс ему тесть, переписанные от руки, без автора. Он отдал их питерскому композитору Галине Сорочан. Она рассказывала на моём вечере в ЦДЛ:
– Я спела ему эту песню по телефону, а в трубке – тишина. «Буба, ты меня слышишь?» – «Да». – «Почему же ты молчишь?» – «Я плачу…»
Черепаха
Это было задолго до того, как Витя появился в моей жизни, занял в ней то главное место, которое было ему предназначено судьбой.
Я только что вышла замуж за совсем другого человека. И у нас с ним всё было впервые в тот год – первый отпуск вместе, первая поездка на юг, в Лазаревку, на море.
Мы жили в какой-то голубятне, только такое жильё было нам по деньгам, питались по-настоящему один раз в день, вечером, в маленьком ресторанчике. Там был крошечный оркестрик, и можно было потанцевать. Мы брали одно второе блюдо на двоих, на большее у нас опять же не было денег. И официантка кричала на кухню:
– Зин, опять пришли эти молодожёны! Положи им гарнира побольше! В тот день я вернулась от врача и увидела черепаху. Она стояла на своих плотных коротеньких лапах прямо перед дверью. Когда я вошла, втянула голову в панцирь – немного, на всякий случай – и снова вытянула её в сторону двери.
Я догадалась, как она сюда попала: Димка ходил в горы и вернулся, пока я была у врача. А теперь он, конечно, на море.
Я проболела почти неделю. Грипп летом, у моря, в отпуске – нарочно не придумаешь! И Димка томился возле меня из солидарности. Я с трудом отправляла его на море, а сегодня уговорила пойти в горы. Он был очень живой и подвижный человек, и ему было трудно на одном месте, даже рядом со мной.
Я села на кровать, единственную мебель в нашей комнате, не считая тумбочки, и посмотрела на черепаху.
Я представляла, как она медленно обошла комнату на своих коротеньких лапах, вдоль стены, пока не остановилась перед дверью. Наверно, в щель под дверью тянуло свежим воздухом, – как бы иначе нашла выход?
А что будет делать, если выпустить её? Я представила, как она медленно сползает по ступенькам, а потом идёт в гору – месяц, а может, и больше, до того места, откуда Димка принёс её за какой-нибудь час.
Я налила ей воды в блюдце, но она даже не посмотрела в ту сторону. Налила во второе блюдце молоко и отнесла его вместе с черепахой в дальний угол, за тумбочку. Черепаха развернулась и двинулась вдоль стены, две лапы по полу, а две – по плинтусу. Она двигалась очень медленно, по-черепашьи, и через несколько минут дошла до двери. И опять заняла свою позицию.
И тут вошёл мой Димка, загорелый, чистенький, с мокрыми светлыми волосами.
– Привет! Ты уже дома? Что сказал врач?
– Выходить разрешил. А купаться ещё три дня нельзя.
– Обидно, конечно, но море неспокойное, и медуз полно. Ты же не любишь, когда медузы! И видела, что я тебе принёс? Черепаха!
– А зачем ты её принёс?
– Как зачем? Отнесём в ресторан, попросим – сварят нам суп из черепахи!
– Я не стану есть суп из этой черепахи. Её надо выпустить.
– Конечно! Нёс-нёс, а теперь выпустить! Говорят, из черепахи очень вкусный суп. Ладно, сделаем сувенир, пепельницу, например. В конце концов, я – муж. Принёс тебе трофей с охоты.
– Значит, она моя? Тогда выпускаем.
– Очень не хочется, такая красавица. Давай отвезём твоему Димке-маленькому. Общение с животными воспитывает гуманизм, – сообщил он мне.
Обедали мы, слава Богу, без черепашьего супа. А черепаха не ела ничего.
Я пошла к нашему хозяину, школьному учителю:
– Что едят черепахи? Что делать, чтобы она ела хоть что-нибудь?
– Это бывает. У одного нашего учителя была дома черепаха. Полгода не ела. Потом сдохла.
Ночью черепаха тихонько бродила по комнате вдоль стен, через блюдце с водой и блюдце с молоком. Я чувствовала себя тюремщиком, которого положили спать в камере заключённого. А Димка спал сном праведника!
Назавтра мы принесли ей травы и листьев. Она всё так же обходила комнату, ища выход, и неизменно останавливалась перед дверью. Мне показалось, что она стала двигаться медленней и лапы у неё похудели и сморщились.
Я представила, как мой племянник, Димка-маленький, со своим двоюродным братом испытывает её на прочность, кладёт на спину книги, игрушки… И она медленно передвигается с этим грузом…
Если б она ела хотя бы! Но она неизменно переворачивала блюдце с водой или молоком, а листья и трава высыхали, и на них не было никаких следов трапезы.
– Димка, ты как хочешь, а я не могу есть, когда рядом со мной голодное существо. Не ест она в неволе, не тот случай! Если хочешь знать, в зоопарк не хожу, не могу я смотреть на этих несчастных зверей!
– Ладно, что с тобой делать. Отнесу её в сад, пусть ползёт домой.
– Нет, Димка, в горы, откуда принёс.
Он только вздохнул обречённо. Я пошла с ним в качестве награды…
Мы вышли рано. Дорога в гору была одна и для пешеходов, и для транспорта. Когда показывалась машина, люди просто отходили на обочину.
– Представляешь, как она ползла бы год по этим камням?
– И ползла бы, вроде путешествия.
Где-то на половине пути машин не стало, дорога перешла в тропинку.
– Димка, ты помнишь, где её поймал? Пожалуйста, отнесём на то самое место!
– Сказал – отнесём! Я тебя обманывал когда-нибудь?
Аргумент был веский. Вранья в нашем доме не было.
Черепаха то затихала у него в руках, завёрнутая в газету вместе с травой и листьями, то снова начинала шевелиться.
Наконец он остановился и сказал:
– Здесь.
Черепаха сначала прижалась к земле и пригнула голову Мы стояли рядом, стараясь, чтобы на неё не падали наши тени. Пусть думает, что она тут одна и свободна.
И она поняла это. Встала на лапы, вытянула шею, оглянулась и пошла куда-то вбок, где из сухой глины торчали редкие пучки травы. Она шла уверенно и целеустремлённо.
У меня будто камень свалился с души. Димка обнял меня за плечи.
– Теперь на море? Смотри, как сверкает! Побежали!
Жонглёр
В нашем КБ решили создать литобъединение. Договорились с библиотекой напротив, чтобы могли приходить все желающие. Руководить поручили мне.
Я решила не брать всю ответственность на себя. Считала, что могу консультировать людей, пишущих стихи, а проза…
Пригласила Виталия Сёмина. Прекрасный был прозаик и человек порядочный. Мы разделились, одно собрание на стихи, другое на прозу. К сожалению, состоялось только одно занятие, по стихам.
Пришло всего пять-шесть человек. Ну и ничего, подумала я, расскажут друзьям, как у нас интересно.
– Давайте знакомиться. Кто-нибудь принёс свои стихи?
Принёс только один рабочий из нашего КБ. Я взяла несколько листков, исписанных корявым почерком человека, пишущего редко. Это было что угодно, только не стихи.
Я подумала, автора легко обидеть. Я подумала, что никогда себе этого не позволю. Но сказала честно:
– Знаете, это совсем не стихи. Вы читали стихи, настоящие? Пушкина, Есенина?
– В школе проходили. Ну, не стихи так не стихи, подумаешь! Я ещё жонглировать могу!
Он стал посреди комнаты и начал подбрасывать два шарика и ловить их на лету. Подбрасывать у него получалось, а уж ловить – никак. Они падали один за другим, закатывались под столы…
Он нырял за ними, влезал под стол с головой и искал их между ножек столов, стульев, между ботинок и туфелек молодых поэтов.
Я рассмеялась. Я смеялась и не могла остановиться. На этом первое и единственное заседание было окончено.
Я вытерла глаза и попросила всех на следующее принести свои стихи. Я же не знала, что следующего заседания не будет.
Назавтра меня вызвали в партком. Секретарь смотрел на меня сурово, а ведь обычно он мне улыбался!
– Что вы себе позволяете? Решили, что теперь вы звезда местного значения и можете смеяться над молодыми! Над вами смеялись, когда вы начинали писать стихи?
– Нет, мне сказали только, чтобы я писала на производственные темы… Да я не над стихами смеялась! Хотя это невозможно было назвать стихами. Я посоветовала почитать Есенина, Пушкина, чтобы он увидел хотя бы, как выглядят стихи! А он сказал – не получаются у меня стихи, ну и пусть, я ещё жонглировать умею. Но жонглировать он тоже не умел! Не получалось у него!
Литобъединение закрыли.
Трудный вопрос
Самые сложные выступления – когда собирают всю школу, с первого по одиннадцатый классы. Я обычно в таких случаях рассчитываю на старших, остальные понимают на своём уровне. В общем, получается.
Но ещё трудней в пионерском лагере, на свежем воздухе, удержать эту разновозрастную публику, чтобы она не отвлекалась на посторонние звуки и события.
Директором лагеря была моя давняя подруга. Я часто выступала в школах, где преподавали мои друзья или учились их дети.
Она очень переживала. Малышню усадила на первые скамейки и туда же посадила двух ребят лет по двенадцать, на которых не могла положиться. Не верила она, что просидят они спокойно целый час и не выкинут какую-нибудь штуку.
Я читала стихи, рассказывала о Дальнем Востоке. Даже храбро читала про любовь.
Когда я сказала, что буду читать про любовь, заинтересованно закрутилась в основном малышня на первых скамейках!
Бывают моменты, которые помнишь всю жизнь. С первой скамейки поднялся девятилетний философ и спросил:
– Скажите, пожалуйста, когда вы почувствовали себя настоящим поэтом?
И вот стою на сцене, молчу и спрашиваю себя: да чувствую ли я это хоть когда-нибудь?
– Ты задал мне очень трудный вопрос. Иногда напишешь четыре строчки, которые тебе нравятся, или вдруг стихотворение – и целых пять минут чувствуешь себя поэтом. Потом это проходит.
Два нарушителя спокойствия срываются с места. Моя подруга пытается их удержать, но только тенниски мелькают в перелеске.
Возвращаются с огромными букетами черёмухи. Рядом с дежурным букетом цветов их охапки выглядят такими же нарушителями спокойствия, как они сами. И моя подруга только разводит руками:
– Ну никогда не знаешь, чего от них ожидать!
Надежда донской литературы
На собрания в Союз писателей регулярно приглашали десяток молодых и меня в том числе. Мы слушали о невероятных достижениях ростовских литераторов. В конце каждого ежегодного доклада была фраза, что у писательской организации подрастает хорошая смена и надеждой донской литературы являются…
Я неизменно, из года в год, была в этих «надеждах». У меня надежда тоже была, конечно, но с каждым годом она становилась всё тоньше и тоньше, я десять лет после первой книги стихов безуспешно пыталась выпустить вторую.
Очередная кампания партии и правительства называлась «работа с молодыми». То есть название наверняка было пространное и красивое, но суть именно такая.
Нас, человек двадцать, собрали в конференц-зале «Молота». В президиуме было почти столько же – правление в полном составе и представители, как говорится, всех ветвей городской власти.
Мы сидим и слушаем, как с нами прекрасно работает Союз писателей. Как они понимают наши проблемы! Как они поддерживают нас!
Слушали мы по-разному, кто-то улыбался, кто-то мрачно смотрел в пол. Кто там с нами работал, кому до нас было дело! До собрания, в коридоре, один очень способный молодой прозаик сказал, что ему хочется повеситься от безысходности.
Мне каждый год возвращали рукопись с плюсами на каждой странице и двумя отрицательными рецензиями – моего сверстника, Халупского, и Гарнакерьяна, в то время одного из главных ростовских поэтов.
И этот самый Гарнакерьян сейчас говорил с трибуны, как важно поддерживать молодых.
– Мы их, как птенцов, подсаживаем на забор, чтобы им легче было взлететь! Это как протянуть руку пловцу, помочь ему сесть в лодку!
Я не собиралась выступать. Привыкла относиться иронически к таким кампаниям. Но выносить такое фарисейство!
– Можно мне пару слов? Спасибо. Я хочу сказать, что помогать нам не надо, мы уж сами как-нибудь. Не надо нас подсаживать на забор, тянуть в лодку. Главное, не мешайте, не бейте нас вёслами по рукам и по голове. А то один прозаик сказал в коридоре, что ему хочется повеситься от безысходности…
Секретарём ростовского отделения Союза тогда был Александр Александрович Бахарев, добрейший человек. Сейчас он был вне себя. При всех! При райкоме, горкоме, обкоме! И тот прозаик почему-то обиделся на меня…
И года три меня не включали в число надежд донской литературы. На мою литературную судьбу это, естественно, никак не повлияло.
Где взорвать, где перекрыть
Опять у меня не было времени заказать бронь на гостиницу. Сидела в вестибюле самой что ни на есть непритязательной, на ВДНХ. У неё было одно преимущество – здесь не выгоняли на улицу в двенадцать ночи. И была надежда, что утром тебе всё же дадут узенькую кровать в номере на несколько человек, после ночи в кресле она покажется царским ложем.
Утром я вошла в номер на троих. Соседок не было, сейчас посплю часок и поеду заказывать пропуска на завтра.
Вернулась днём. Ключа у дежурной не было, но дверь оказалась на замке.
– Стучите, там они, – крикнула дежурная с другого конца коридора.
Я постучала осторожно. Подождала и постучала снова.
Вышла женщина в халатике, поправила волосы, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной.
– Извините… Вы наша новая соседка? А я пришла – чемодан стоит у третьей кровати. Я вас очень прошу, погуляйте часок! Понимаете, я приехала не одна. У нас с ним просто никакой другой возможности…
Я почувствовала, как кровь хлынула мне в лицо, и от этого мне стало ещё больше стыдно.
– Что вы, это вы меня извините! Конечно, пойду пообедаю в ресторан, у меня сегодня свободный день, но я ночь просидела внизу…
– Через час мы уйдём, я вам обещаю.
В ресторане царил приятный полумрак, всего несколько столиков были заняты.
В то благословенное время даже моя не такая большая зарплата позволяла пообедать в ресторане и заказать порционное блюдо.
Голодной мне нельзя ходить в продуктовые магазины и смотреть ресторанные меню.
Здесь есть солянка, прекрасно. И салат, и бифштекс, и пиво! И мороженое!
Молодой официант принёс пиво, салат и два ломтика белого хлеба. Я съела их с салатом. Когда он принёс мне солянку, я попросила:
– Будьте добры, принесите ещё хлеба!
Он принёс два ломтика. На солянку мне не хватило.
– Простите, у вас трудности с хлебом?
– Нет, просто выбрасывать не хотим. Люди, – он сделал паузу, хотел, наверно, сказать – нормальные. – Люди едят мало хлеба.
– Я южанка, не могу обедать без хлеба!
И он принёс целый батон, который я, конечно, не одолела…
Ключ был у дежурной. Я растянулась на прохладной простынке и заснула мгновенно.
Проснулась – по комнате ходила та соседка, что просила меня погулять.
– Выспались? Я не заходила, чтобы не мешать вам. Вы спали почти два часа! Я Лида, из Ленинграда. Где-то раз в месяц, в два мы выбираемся в командировку со школьным другом. Так трудно подгадать, и у него семья, и у меня. Вы уж простите нас, дураков… Он полковник, я завкафедрой в институте. Вот так повернулась жизнь.
– Да разве я не понимаю… У меня и в мыслях нет…
– А третья наша соседка вообще необыкновенная женщина. Тоже полковник, представляете? Вон у неё китель с погонами висит в шкафу. Надевает, когда идёт в своё министерство. И портрет Ленина на тумбочке, видите? Она главный инженер строительства в лагере на Севере. Женщина, а работает с заключёнными. Каким надо быть сильным человеком, они же конченые люди!
– Вы не поверите, я раньше и сама так думала. Но я была в колонии рецидивистов…
– Вы?! В колонии? За что!
– Вы меня не так поняли. Я не сидела в колонии, я там читала свои стихи. Нормальные люди, просто у них так судьба повернулась.
– Да? Читали стихи и не боялись, и они слушали вас?
– Ещё как!
– А хоть какая книжечка своя у вас есть с собой?
– Только вот эта, маленькая, из «Библиотечки донской поэзии».
– Как мне повезло на соседок!
– С завтрашнего дня меня не будет с утра до вечера, через три дня я уеду в Ленинград, а гостиницу оставлю за собой, чтобы опять не ночевать в вестибюле.
– Спасибо вам…
Со второй соседкой я познакомилась вечером. Обычно в Москве по вечерам я дежурю у театров, ловлю лишний билетик. Но я устала.
Она была очень полной, и русая коса до пояса, и умные серые глаза.
– Лида сказала, ты пишешь стихи? И выступала в колонии, надо же, не побоялась, а с виду слабенькая такая! Правда, если с ними по-человечески…
– Так я же по-человечески!
– Стихи я твои прочла. Плакала, где про мишку. Вот и сейчас – видишь, слёзы на глазах.
– Вы-то как работаете с ними, вы ведь женщина, они слушают вас?
– А я что, у меня проект. Вот следующую очередь утверждать приехала. Моё дело – где взорвать, где перекрыть. А в остальном – есть бригадиры, бригадиров они слушают.
Назавтра вечером, когда я забежала в гостиницу перед театром, она была в номере, и не одна. Молодой парень, напряжённый, как струна. Говорят по-белорусски. Да и не разговор это, короткий вопрос, короткий ответ.
– Всё, иди, – уже по-русски. И он исчезает.
– Устала? Отдыхай, ложись.
– Да я только переодеться. Жалко – быть в Москве и не побывать в театре.
– Да? Ты любишь театр?
– Кто же его не любит!
– Мне предстоит серьёзный бой по проекту, готовлюсь вечерами.
– Я уйду сейчас, не буду вам мешать.
– Вещи не разбрасывай. Вон блузка на стуле красивая. И как это ты чемодан не запираешь? Не учила тебя жизнь, люди-то разные! Дитё ты ещё. Замужем?
– Уже нет.
– Что же, пил он или ходил налево?
– Да нет, разлюбил просто.
И она заплакала вдруг, положила голову на локоть и плачет, а я молчу растерянно.
– Иди, ты иди, не обращай на меня внимания. Иди, а то опоздаешь.
Из Ленинграда я вернулась через неделю. Командировка моя кончалась, денёк в Москве, а вечером уеду.
Кителя в шкафу не было, портрета Ленина на тумбочке тоже.
Я спросила у дежурной:
– Мои соседки ещё здесь?
– Та, что с полковником, здесь, их милиция допрашивает. А эта, вторая, сбежала, её милиция ищет. Всех перетаскали на допросы, хорошо, что вы уехали. Думают, все здесь – её сообщники!
– Сообщники? Что вы говорите! Разве она не полковник? Не главный инженер?
– Какой главный инженер! Авантюристка она, самая настоящая! Да соседка вам расскажет. Она её полковнику машину обещала достать, и не ему одному! Сбежала с деньгами. А вам – никакого дефицита не предлагала?
– Нет, даже не говорила, что у неё такие возможности.
– Пожалела вас, значит. Она мне ваши стихи про мишку показывала, охала и ахала… Пожалела вас, понятно.
Лида пришла вечером с полковником. Высокий симпатичный человек, молчал расстроенно. А она говорила, говорила:
– Как я могла поверить, Господи! Где взорвать, где перекрыть! Ну, мои деньги – сама виновата. Но тебя, Серёжа, как я могла втянуть! Что ты дома скажешь, Наталья тебя со света сживёт! И не поверит, что ты сам попал в эту историю.
– Сам и попал, перестань себя винить. Не понимаю, как я мог поверить в эту бутафорию!
– Так не только вы – все поверили! И я тоже! – говорю я.
– Но вы же не отдали ей все свои деньги, чтобы она в своём министерстве купила вам что-нибудь дефицитное?
– Она не предлагала. Пожалела меня, наверно, за стихи о мишке. А то бы отдала, конечно. Отдала бы и не задумалась…
