Стэнли Джон Уаймен
Под кардинальской мантией

Глава 7. Ловкий удар

Я отличаюсь манерами, обыкновенно внушающими уважение. Когда первый испуг хозяина миновал, я, несмотря на присутствие нахальных солдат, добыл себе ужин и в первый раз за последние два дня порядочно поел. Впрочем, толпа скоро начала убывать. Люди кучками разбрелись поить лошадей или искать ночлега, и в комнате осталось всего два или три человека. Тем временем наступил вечер, и шум на улице заметно стих. На стенах зажгли фонари, и убогая комната стала несколько уютнее и привлекательнее. Я в сотый раз обдумывал, что мне теперь предпринять, и спрашивал себя, для чего солдаты явились сюда и не отложить ли все дело до утра, – как вдруг дверь, целый час безостановочно вертевшаяся на своих петлях, вновь отворилась, и в комнату вошла женщина.

Она на секунду остановилась на пороге, оглядываясь, и я успел заметить, что она была босиком, одной рукой поправляла шаль на голове, в другой – держала кувшин. Ее толстая грубая юбка была изодрана, а рука, придерживавшая концы шали, была черна и грязна. Больше я ничего не заметил, так как смотрел на нее не особенно внимательно, думая, что это одна из соседок, воспользовавшаяся минутой затишья в гостинице, чтобы достать молока для своих детей или что-нибудь в этом роде. Я снова повернулся к огню и погрузился в свои думы.

Но для того, чтобы приблизиться к очагу, за которым хлопотала хозяйка, женщина должна была пройти мимо меня. Должно быть, при этом она украдкой взглянула на меня из-под своей шали: она вдруг слегка вскрикнула и отшатнулась от меня, так что едва не упала на очаг. В следующее мгновение она уже стояла ко мне спиной и, наклонившись над хозяйкой, шептала ей что-то на ухо. Посторонний, присутствуя при этой сцене, мог бы вообразить, что она нечаянно наступила на горящий уголь.

Но мне в голову пришла другая и очень странная мысль, и я молча поднялся с места. Женщина стояла ко мне спиной, но что-то в ее росте, фигуре, посадке головы, хотя и скрытой под шалью, показалось мне знакомым. Я неподвижно стоял, пока она шепталась с хозяйкой и пока та медленно наполняла ее кувшин похлебкой из большого черного горшка. Но когда женщина повернулась к дверям, я быстро сделал несколько шагов вперед, чтобы преградить ей дорогу. Наши взоры встретились.

Я не мог различить черт ее лица: они скрывались от меня в тени ее головного покрывала; но я явственно видел, как дрожь пробежала у нее по телу с головы до ног. И я понял тогда, что не ошибся.

– Это слишком тяжелая ноша для тебя, красотка, – фамильярно сказал я, как будто передо мною была простая деревенская девка. – Дай-ка, я помогу тебе!

Один из посетителей засмеялся, а остальные тихо запели песню. Женщина задрожала от гнева или страха, но не сказала ни слова и позволила мне взять кувшин у нее из рук. Я подошел к дверям, отворил их, и она машинально последовала за мною. Через мгновение двери затворились за нами, и мы очутились одни в сгущавшемся сумраке.

– Вы слишком поздно выходите, мадемуазель, – учтиво сказал я, – и рискуете подвергнуться какой-нибудь грубости, от которой не избавит вас даже этот костюм. Позвольте мне провести вас домой.

Она опять задрожала, и мне послышалось всхлипывание, хотя она продолжала молчать. Вместо всякого ответа она повернулась и быстро зашагала по улице, стараясь держаться в тени домов. Я шел рядом с нею, неся в руках кувшин, и улыбался в темноте. Я знал, какой стыд и бессильный гнев клокочут в ее груди. Это было отчасти похоже на месть!

Но затем я заговорил.

– Мадемуазель, – сказал я, – где же ваши слуги?

Она скользнула по мне злобным взором, и я увидел мельком ее дышавшее ненавистью лицо. Я замолчал и оставил ее в покое, хотя по-прежнему не отставал от нее ни на шаг. Так мы достигли конца деревни, где дорога углублялась в лес. Тут она остановилась и, как зверь, не имеющий выхода, обернулась ко мне.

– Что вам нужно? – хрипло закричала она, задыхаясь; как будто после продолжительного бега.

– Провести вас до вашего дома, – спокойно ответил я, – и избавить вас от оскорблений.

– А если я не захочу? – спросила она.

– У вас нет выбора, мадемуазель, – внушительно ответил я. – Вы пойдете со мною и по дороге позволите мне поговорить с вами, но не здесь: здесь нам могут помешать, а я хочу наконец поговорить с вами.

– Наконец?

– Да, мадемуазель.

– А если я откажусь выслушать вас? – спросила она.

– Я мог бы позвать ближайших солдат и сказать им, кто вы, – спокойно ответил я. – Я мог бы сделать это, но я не сделаю. Это было бы слишком грубой расправой, а у меня есть лучшее наказание для вас. Я могу пойти к капитану, мадемуазель, и сказать ему, чья лошадь стоит в конюшне. Один из солдат сказал мне – не знаю, откуда он это взял, – что там стоит лошадь его офицера. Но я заглянул в щель и узнал лошадь.

Она не могла удержаться от стона. Я подождал, но она не отвечала.

– Пойти к капитану? – безжалостно спросил я.

Она откинула с головы шаль и посмотрела на меня.

– О подлец, подлец! – прошипела она сквозь зубы. – Ах, будь у меня кинжал!

– Но у вас нет его, мадемуазель. Решайте же, пойти ли мне к капитану или пойти с вами?

– Дайте сюда кувшин, – резко сказала она.

Я повиновался, не понимая, что это значит. Она схватила его и швырнула далеко кусты.

– Ну, идем, если хотите, – сказала он. – Но когда-нибудь Бог накажет вас!

Не говоря больше ни слова, она повернулась и пошла по извилистой лесной тропинке, а я последовал за нею. Должно быть, каждый изгиб этой тропинки, каждое деревцо и каждая прогалина были знакомы ей с детства, потому что она быстро и безостановочно подвигалась вперед, несмотря на свои босые ноги. Мне приходилось напрягать все свои силы, чтобы не отстать от нее в темноте.

В лесу царила тишина, и только лягушки в пруду начинали свое ночное кваканье, напомнившее мне о той ночи, когда я, избитый и изнеможенный, подошел к дверям замка и Клон впустил меня в переднюю, где мадемуазель стояла под сводами галереи. Как все изменилось с тех пор!

Мы подошли к деревянному мостику и увидели вдали огоньки замка. Все окна его были освещены. Очевидно, военные веселились на славу.

– Теперь, мадемуазель, – сказал я спокойно, – я должен побеспокоить вас просьбой остановиться и уделить мне несколько минут. Я вас задержу ненадолго.

– Говорите! – сердито сказала она. – Только, пожалуйста, поскорее! Я не могу дышать с вами одним воздухом! Он отравляет меня!

– Вот как! – медленно ответил я. – Неужели вы думаете, что можете помочь делу подобными речами?

– О! – вскричала она, и я услышал явственно скрежет ее зубов. – Не хотите ли, чтобы я еще заискивала перед вами?

– Кажется, нет, – ответил я. – Но вы ошибаетесь в одном.

– В чем это?

– Вы забываете, что меня надо не только ненавидеть, но и бояться, мадемуазель! Да, бояться! Неужели выдумаете, что я не знаю, для кого предназначался этот кувшин? Или кому теперь придется голодать? Имейте же в виду, что я все это знаю. Ваш дом полон солдат; ваши слуги находятся под надзором и не могут отлучиться из дома. Вам пришлось самой пойти за пищей для него!

Она ухватилась за перила моста, словно ища поддержки, Ее лицо, с которого совершенно спала шаль, казалось белым пятном в тени деревьев. Наконец мне удалось поколебать ее гордыню. Наконец!

– Чего вы хотите от меня? Какого выкупа? – чуть слышно прошептала она.

– Я вам сейчас скажу, – ответил я, медленно отчеканивая каждое слово и любуясь производимым эффектом, я никогда не мечтал о такой великолепной мести! – Недели две тому назад мосье де Кошфоре, уезжая отсюда, взял маленькое саше оранжевого цвета.

Она издала глухой крик и с усилием выпрямилась.

– Оно содержало в себе… но вы сами знаете, мадемуазель, его содержимое, – продолжал я. – Во всяком случае, мосье де Кошфоре потерял то и другое. Неделю тому назад он – на свое несчастье – вернулся назад за ними.

Она теперь пристально глядела мне в лицо. Ее удивление было так велико, что она почти перестала дышать.

– Вы произвели розыски, мадемуазель, – спокойно продолжал я. – Ваши слуги не оставили ни одного клочка не исследованным. Тропинки, дороги, даже чаща лесная, и та была обыскана. Но все было напрасно, потому что все это время оранжевое саше покоилось у меня в кармане.

– Неправда! – горячо воскликнула она. – Вы опять лжете, по своему обыкновению! Саше было найдено, разорванное в клочки, за много миль отсюда.

– Там, куда я бросил его, мадемуазель, чтобы отвлечь внимание ваших клевретов и получить возможность вернуться сюда. О, поверьте мне! продолжал я тоном, в котором уже отчасти сказалось мое торжество. – Вы ошиблись! Вы сделали бы лучше, если бы больше доверяли мне. Я не такое ничтожество, каким вы считаете меня, хотя вы однажды и одержали надо мною верх; я все-таки мужчина, мужчина, одаренный силой, смелостью и, как вы сейчас убедитесь, великодушием.

Она содрогнулась.

– В оранжевом саше, насколько я знаю, было восемнадцать ценных камней?

Она не ответила, но продолжала смотреть на меня, словно под влиянием чар. Она даже затаила дыхание, ожидая, что я скажу дальше. Она до того была поглощена моими словами, что в эту минуту двадцать человек могли бы подойти к ней, и она ничего не увидела бы и ничего не заметила бы.

Глава 8. Ловкий удар (часть 2)

Я вынул из-за пазухи маленький пакетик, завернутый в кусочек мягкой кожи, и подал ей.

– Не угодно ли раскрыть это? – сказал я. – Здесь заключается то, что потерял ваш брат. Что здесь находится все, потерянное им, этого я не могу утверждать, потому что я рассыпал камни по полу, и очень может быть, что некоторых не поднял; но их легко можно будет найти, так как я знаю, где они должны находиться.

Она взяла сверток у меня из рук и начала медленно разворачивать его дрожащими пальцами. Секунда – и каменья заблистали у нее в руках своим кротким сиянием, тем сиянием, которое погубило не одну женщину и не одного мужчину заставило позабыть о чести. Глядя на них, я сам удивился, что устоял против искушения.

– Я не могу сосчитать, – сказала она беспомощно, – сколько их тут?

– Восемнадцать.

– Так и должно быть, – сказала она.

Она сжала свою руку, затем снова разжала и повторила это движение еще раз, словно желая удостовериться, что она не грезит и что драгоценные каменья действительно у нее в руках. Затем вдруг, с неожиданною запальчивостью, она обернулась ко мне, и ее прекрасное лицо, заострившееся от жажды обладания, снова приняло злобное выражение.

– Ну? – пробормотала она, сжав зубы. – Какова же ваша цена? Ваша цена?

– Я сейчас скажу, мадемуазель, – серьезно ответил я. – Дело очень просто. Вы помните тот день, когда я шел за вами по лесу – неосторожный и наивный поступок с моей стороны. Мне кажется, с тех пор прошел уже целый месяц, но в действительности, если не ошибаюсь, это было лишь позавчера. Вы назвали меня тогда несколькими грубыми именами, которых, из уважения к вам, я не стану теперь повторять. Единственная награда, которой я требую за возвращение этих драгоценностей, заключается в том, чтобы вы взяли теперь назад свои слова.

– То есть как это? – сказала она. – Я вас не понимаю.

Я медленно повторил свое требование.

– Единственная награда, которой я требую, мадемуазель, это – чтобы вы взяли назад свои слова и сказали, что я не заслужил их.

– А бриллианты? – хриплым голосом воскликнула она.

– Они ваши, они не мне принадлежат. Они ничего не составляют для меня. Возьмите их и скажите, что вы не считаете меня… Нет, я не могу повторить этих слов, мадемуазель!

– Но тут еще что-то есть! Что еще? – воскликнула она, закидывая назад голову и устремляя на меня свои горящие глаза. – А мой брат? Что с ним? Что будет с ним?

– Что касается его, мадемуазель, то я предпочел бы, чтобы вы не сообщали мне о нем больше, чем я знаю, – тихо ответил я. – Я не хочу вмешиваться в это дело. Впрочем, вы правы. Есть еще одна вещь, о которой я не упомянул.

Я услышал глубокий вздох…

– Она заключается в том, – медленно продолжал я, – чтобы вы позволили мне остаться в Кошфоре на несколько дней, пока войско здесь. Мне сказали, что двадцать солдат и два офицера квартируют у вас в доме. Вашего брата нет. Я прошу у вас, мадемуазель, позволения занять временно его место и предоставить мне право защищать вас и вашу сестру от всяких обид. Вот и все!

Она поднесла руку к голове и после долгой паузы пробормотала:

– Ах эти лягушки! Они квакают так, что я ничего не слышу.

И затем, к моему удивлению, она вдруг круто повернулась и пошла через мост, оставив меня одного. На мгновение я остолбенел и, глядя ей вслед, недоумевал, какая муха ее укусила. Но через минуту, если не раньше, она вернулась назад, и тогда я все понял. Она плакала.

– Мосье де Барт, – сказала она дрожащим голосом, который показал мне, что сражение мною выиграно, – больше ничего? Вы не имеете никакого другого наказания для меня?

– Никакого, мадемуазель.

Она снова накинула шаль на голову, и я уже не видел ее лица.

– Это все, чего вы просите?

– Это все, чего я прошу пока, – ответил я.

– Я согласна, – медленно и решительно сказала она. – Простите, если, на ваш взгляд, я говорю об этом слишком легко, если я придаю столь малое значение вашему великодушию или своему стыду, но я теперь не в состоянии ничего больше сказать. Я так несчастна и так напугана, что… в настоящую минуту все другие чувства для меня недоступны, и для меня не существует ни стыда, ни благодарности. Я точно во сне! Дай Бог, чтобы все это прошло как сон! На нас обрушилась тяжкая беда. И вы… мосье де Барт… я… – она запнулась, и я услышал сдавленные рыдания. – Простите меня… Я не в силах… У меня ноги закоченели, – добавила она вдруг. – Вы можете проводить меня домой?

– Ах, мадемуазель! – с раскаянием воскликнул я. – Какое я грубое животное! Вы стоите босиком, и я задерживаю вас здесь!

– Ничего, – ответила она голосом, от которого у меня все запрыгало внутри. – Зато вы согрели мое сердце, мосье. Уже давно я не испытывала этого.

При этих словах она вышла из тени. Все произошло так, как я и ожидал. Я снова переходил в ночной тьме через луг, чтобы быть принятым в Кошфоре, как желанный гость. Лягушки квакали в пруду, а летучая мышь кружилась вокруг нас. Моя грудь трепетала от восторга, и я говорил себе, что никто никогда не находился в таком странном положении.

Где-то позади нас, в темном лесу, вероятно, недалеко от окраины деревни, прятался мосье де Кошфоре. В большом доме, сверкавшем впереди своими двадцатью освещенными окнами, расположился отряд солдат, явившихся из Оша для поимки этого человека. Между тем и другим, идя рядом в ночной тьме, в молчании, которое было для каждого из нас красноречивее всяких слов, находились мадемуазель и я: она, знавшая так много; я, знавший все, все, за исключением одной маленькой вещи!

Мы достигли замка, и я посоветовал ей пойти вперед одной и пробраться в дом тайком, так же, как она вышла оттуда; я же хотел подождать немного, чтобы она успела объяснить все Клону, а затем уже постучаться в дверь.

– Мне не позволяют видеться с Клоном, – медленно ответила она.

– Ну так пусть ваша служанка предупредит его, – сказал я, – иначе он чем-нибудь выдаст меня.

– Нам не позволяют видеться и с нашими служанками.

– Что вы говорите? – с изумлением воскликнул я. – Но это возмутительно! Вы же не пленницы!

Мадемуазель резко засмеялась.

– Не пленницы? Конечно, нет, потому что капитан Ларолль велел передать нам, на случай, если мы будем скучать, что он будет рад занять нас своей беседой… в гостиной.

– Он занял вашу гостиную?

– Он и его лейтенант. Впрочем, нам, бунтовщицам, нельзя жаловаться, горько добавила она. – Наши спальные оставили за нами.

– Хорошо, – сказал я. – В таком случае мне придется как-нибудь самому уладить дело с Клоном. Но у меня есть еще одна просьба к вам, мадемуазель: я желал бы, чтобы вы и ваша сестра завтра в обычное время сошли вниз. Я буду ждать вас в гостиной.

– Нельзя ли избежать этого? – сказала она испуганно.

– Вы боитесь?

– Нет, сударь, я не боюсь, – с гордостью ответила она, – но…

– Вы придете?

Она вздохнула и потом наконец сказала:

– Хорошо, я приду, если вы желаете этого.

С этими словами она скрылась за углом дома, а я невольно улыбнулся при мысли о замечательной бдительности этих достойных офицеров. Мосье де Кошфоре свободно мог быть с сестрою в саду, разговаривать с нею так, как разговаривал я, мог даже проникнуть в дом, и они не подозревали бы этого. Но таковы уж все солдаты. Они всегда готовы встретить неприятеля, когда он приходит с барабанами и знаменами… в десять часов утра. К сожалению, он не всегда является в этот час.

Я подождал немного, затем, пробравшись ощупью к двери, постучал в нее эфесом шпаги. Сзади меня послышался собачий лай, а звуки застольной песни, которую пели хором в восточном флигеле замка, тотчас утихли. Открылась внутренняя дверь, и сердитый голос, принадлежавший, очевидно, офицеру, стал бранить кого-то за медлительность. Еще мгновение, и безмолвная передняя наполнилась звуками голосов и шагов. Я услышал стук отодвигаемого засова, затем дверь распахнулась, и фонарь, за которым смутно виднелась дюжина лиц, был поднесен к самому моему носу.

– Это что за образина? – воскликнул один из солдат, с изумлением глядя на меня.

– Смотрите! Да это он и есть! – закричал другой. – Хватайте его!

В мгновение ока на моем плече очутилось несколько рук, но я в ответ лишь вежливо поклонился.

– Капитан Ларолль, друзья мои, где он? – спросил я.

– Черт! Кто вы, скажите нам сначала! – сказал человек, державший в руке фонарь.

Это был высокий, худой сержант со злым лицом.

– Я не де Кошфоре, приятель, – ответил я, – и этого довольно для вас. Во всяком случае, если вы сейчас не позовете капитана Ларолля и не впустите меня, вы будете сожалеть об этом.

– Хо-хо-хо! – ответил он. – Какой вы сердитый! Ну что ж, войдите.

Они пошли вперед, а я вступил в переднюю, не снимая шляпы. На большом очаге, видимо, горел недавно огонь, но он успел погаснуть. Три или четыре карабина были прислонены к стене, а возле них лежала куча ранцев и немного соломы. Поломанный стул и полдюжины пустых мехов от вина, разбросанных по полу, придавали комнате неопрятный и беспорядочный вид, Я с отвращением посмотрел кругом, и меня чуть не стошнило. Масло было разлито по полу, и в комнате неприятно пахло.

– Господа! – сказал я. – Можно ли так вести себя в порядочном доме, негодяи? Возмутительно! Будь я вашим начальником, я бы вас посадил на деревянную лошадь!

Они смотрели на меня, разинув рты; моя смелость изумляла их. А сержант нахмурился и в первую минуту не нашелся даже, что ответить.

– Что же делать? – сказал он наконец. – Мы не знали, что к нам явится фельдмаршал и потому не приготовились.

И, бормоча себе под нос крепкие слова, он повел меня по хорошо знакомому коридору. У дверей гостиной он остановился.

– Доложите о себе сами, – грубо сказал он, – и если вам зададут баню, не пеняйте на меня.

Я поднял ручку двери и вошел.

За столом, стоявшим у очага и заставленным стаканами и бутылками, сидели, играя в кости, два офицера. Кости резко застучали по столу, когда я вошел, и метавший, не выпуская чашки из рук, обернулся ко мне с нахмуренным лбом. Это был белокурый мужчина, высокого роста, с красными щеками. Он сидел без кирасы и сапог, и его дублет был помят и запачкан в тех местах, где давили латы. Но зато остальные принадлежности его костюма были по последней моде. Его темный галстук, завязанный так, что передние кружевные концы свободно болтались, был сделан из самой тонкой материи; большой пояс голубого цвета с серебром имел по крайней мере фут ширины. В одном ухе у него блестел бриллиант, а его крошечная бородка была заострена, как у испанца. Должно быть, он ожидал увидеть сержанта, потому что при виде меня медленно поднялся с места.

– Что за дьявольщина? – сердито закричал он. – Эй, сержант! Сержант! Что за… Кто вы, сударь?

– Капитан Ларолль, я полагаю? – спросил я, вежливо снимая шляпу.

– Да, я капитан Ларолль, – ответил он. – Но кто вы такой, черт возьми? Вы не тот, кого мы ищем!

– Да, я не господин де Кошфоре, – спокойно ответил я. – Я только гость в этом доме, капитан. Я пользуюсь некоторое время гостеприимством мадам де Кошфоре, но по несчастной случайности меня не было в доме, когда вы явились сюда.

С этими словами я подошел к очагу и, отодвинув в сторону большие сапоги капитана, подбросил в огонь несколько поленьев.

– К чертям! – прошептал он, и никогда я не видел человека, более остолбеневшего. Но я сделал вид, что смотрю на его товарища, дюжего седого ветерана с длинными усами, который сидел, откинувшись на спинку стула, и удивленно смотрел на меня.

– Добрый вечер, господин лейтенант, – сказал я, кланяясь. – Хорошая погодка сегодня!

Тут разразилась буря.

– Хорошая погодка! – закричал капитан, к которому наконец вернулся голос. – К чертям! Да знаете ли вы, что я распоряжаюсь в этом доме и что никто не смеет здесь оставаться без моего позволения? Гость? Гостеприимство? Бабьи сказки! Лейтенант, позовите стражу! – сердито повторил он. – Где эта обезьяна-сержант?

Лейтенант встал, чтобы исполнить это приказание, но я поднял руку.

– Тише, тише, капитан, – сказал я. – Умерьте ваши порывы. Вы, кажется, удивлены, видя меня здесь? Но я еще более удивлен, видя тут вас.

– Ах так! – закричал он, снова вскипев при этих дерзких словах, между тем как у лейтенанта глаза чуть не выскочили на лоб.

Но я и ухом не повел.

– Дверь заперта, кажется? – кротко продолжал я. – Благодарю вас. Я вижу, она заперта. В таком случае позвольте мне еще раз сказать вам, что я гораздо более удивлен, видя вас тут. Когда монсеньор кардинал оказал мне честь, послав меня сюда из Парижа уладить это дело, он предоставил мне право – полное право, господин капитан, – самому довести это дело до конца. Я решительно не мог предполагать, что накануне успеха все мои планы будут испорчены вторжением сюда чуть ли не половины Ошского гарнизона.

– Ого! – тихо сказал капитан совершенно другим тоном и с совершенно другим выражением лица. – Значит, вы тот джентльмен, о котором я слышал еще из Оша?

– Очень может быть, – сухо ответил я. – Но я из Парижа, а не из Оша.

– Ну да, – задумчиво произнес он. – Как вы думаете, лейтенант?

– Так точно, господин капитан, вне всякого сомнения, – ответил подчиненный.

Они посмотрели друг на друга, а затем и на меня с видом, который показался мне странным.

– Я думаю, – продолжал я, возвращаясь к предмету разговора, – что вы, капитан, или ваш командир впали в ошибку. И эта ошибка, сдается мне, будет не особенно приятна кардиналу.

– Я исполняю королевский приказ, – надменно возразил он.

– Конечно, – ответил я, – но, как вы знаете, кардинал…

– Но кардинал!.. – прервал он меня, тотчас, однако запнувшись и пожав плечами.

При этом они оба опять посмотрели на меня.

– Ну? – сказал я.

– Король… – медленно начал он.

– Позвольте, позвольте! – перебил я его, протягивая обе руки. – Мы говорили о кардинале. Вы сказали, что кардинал…

– Да, видите ли, кардинал… – И снова он запнулся и пожал плечами. У меня появились подозрения.

– Если вы имеете что-нибудь сказать против кардинала, то говорите, сказал я, пристально глядя на него. – Но наперед выслушайте мой совет. Постарайтесь, чтобы ваши слова не вышли за пределы этих четырех стен, иначе вам, друг мой, нельзя будет позавидовать.

– Я вовсе ничего не желаю говорить, – ответил он, взглянув на товарища. – Я могу только сказать, что исполняю королевский приказ. Вот и все, и этого, я думаю, достаточно.

– Ну? – сказал я.

– Ну… впрочем, не желаете ли принять участие? – уклончиво сказал он, указывая на кости. – Прекрасно! Лейтенант, достаньте для господина стакан и стул. И позвольте мне первому предложить тост. За кардинала – что бы там ни было!

Я выпил и сел к столу. Уже около месяца я не слышал музыки игральных костей, и искушение было непреодолимо. Тем не менее игра доставляла мне мало удовольствия. Я бросал кости, выигрывал его кроны – он был сущий ребенок в этой игре, – но мои мысли были в другом месте. Здесь что-то таилось, чего я понять не мог; я чувствовал какое-то новое влияние, на которое я не рассчитывал; здесь крылось что-то столь же непонятное, как и присутствие войска. Если бы капитан прямо отверг мое вмешательство, выгнал меня за двери или велел посадить на гауптвахту, я еще догадался бы, в чем дело. Но эти нерешительные намеки, это пассивное сопротивление ставило меня в тупик. Не получили ли они каких-нибудь известий из Парижа? Может быть, король умер? Или кардинал заболел? Я спрашивал их об этом, но они говорили: «Нет, нет, ничего подобного!» – или давали мне уклончивые ответы. И когда пришла полночь, мы все еще играли и говорили друг с другом загадками.