Стивен Кинг
Возрождение

– Ух ты! А как вы это сделали?

Он улыбнулся.

– Неплохой фокус, верно? И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош^[1]. Только я не Бог и потому пользуюсь электричеством. А оно – настоящее чудо, Джейми. Этот подарок от Господа позволяет нам чувствовать себя богоподобными каждый раз, когда мы щелкаем выключателем. Ты согласен?

– Наверное, – согласился я. – Мой дедушка Эймос помнит времена, когда не было электрического освещения.

– Таких людей немало, – сказал Джейкобс, – но пройдет не так много времени, и всех этих людей не станет… А когда это случится, уже никто не будет видеть в электричестве настоящего чуда. И тайны. Мы представляем, как оно действует, но знать, как что-то действует, и знать, чем оно является, – это не одно и то же.

– А как вы включили фонари? – спросил я.

Он показал на полку за столом.

– Видишь эту маленькую красную лампочку?

– Ага.

– Это фотоэлемент. Они продаются, но этот я сделал сам. Он проецирует невидимый луч. Если я проведу рукой на его пути, уличные фонари вокруг Мирного озера зажгутся. А если я сделаю это снова… Вот так… – Он провел рукой над ландшафтом, и свет уличных фонарей стал меркнуть, пока не превратился в едва заметные точки, а потом погас полностью. – Видишь?

– Здорово! – зачарованно выдохнул я.

– Попробуй сам.

Я вытянул руку. Сначала ничего не происходило, а потом я встал на цыпочки и пальцами дотянулся до луча. Жужжание под столом возобновилось, и фонари зажглись снова.

– У меня получилось!

– Тут и к гадалке не ходи, – отозвался Джейкобс и потрепал мои волосы.

– А что это за жужжание? Совсем как у нашего телика.

– Загляни под стол. Сейчас я включу верхний свет, чтобы было видно. – Он щелкнул выключателем на стене, и зажглась пара пыльных лампочек, свисавших с потолка. Они не избавили гараж от запаха плесени (правда, теперь я чувствовал еще какой-то запах, горячий и маслянистый), но мрак немного рассеялся.

Я пригнулся – наклоняться низко мне не пришлось – и заглянул под стол. Увидел несколько коробок, прикрепленных к фанере снизу. Жужжание и запах масла исходили от них.

– Батареи, – пояснил преподобный. – Их я тоже сделал сам. Электричество – мое хобби. И всякие устройства. – Он улыбнулся, как мальчишка. – Обожаю устройства. А жену это сводит с ума.

– А мое хобби – война с фрицами, – сказал я, но, вспомнив его слова про «не очень», добавил: – Я имею в виду немцев.

– Хобби нужно всем, – сказал он. – Как и чудо-другое, чтобы доказать, что жизнь не сводится к изнурительному пути от колыбели до могилы. А хочешь увидеть еще одно чудо, Джейми?

– Еще бы!

В углу стоял второй стол, заваленный инструментами, обрезками проводов, обычными батарейками, какие продаются в магазине, и распотрошенными транзисторными приемниками, похожими на те, что были у Клэр и Энди. И еще там имелся небольшой деревянный ящик. Джейкобс взял его, опустился на одно колено, чтобы мне было видно, открыл и достал маленькую фигурку в белом.

– Ты знаешь, кто это?

Я знал, потому что фигурка очень походила на картинку на моем флуоресцентном ночнике.

– Иисус. Иисус с коробкой на спине.

– Это не просто коробка, а отсек для батарей. Смотри. – Он открыл крышку на маленькой петельке размером со швейную иголку. Внутри я увидел пару кругляшков, похожих на блестящие монетки, с крошечными пятнышками припоя. – Их я тоже сделал сам, потому что в магазинах не продается ничего такого размера и мощности. Наверное, их можно запатентовать, и когда-нибудь, думаю, я так и сделаю, но… – Он покачал головой.

Преподобный закрыл крышку и подошел с Иисусом к ландшафту с Мирным озером.

– Надеюсь, ты обратил внимание, какая голубая тут вода, – сказал он.

– Да! Такого голубого озера я еще не видел!

Он кивнул:

– Тоже можно было бы счесть чудом… если не присмотреться повнимательнее.

– Как это?

– Вообще-то это просто краска. Я иногда размышляю над этим, Джейми. Когда не могу уснуть. Как покрашенное краской дно может заставить мелководье казаться глубоким.

Я подумал, что размышлять над этим глупо, но промолчал. Затем, будто очнувшись, Джейкобс положил Иисуса возле озера.

– Я собираюсь использовать это на собраниях БММ в качестве наглядного пособия, но тебе устрою маленькую демонстрацию сейчас. Согласен?

– Согласен.

– Это иллюстрация того, о чем говорится в главе четырнадцатой Евангелия от Матфея. А ты собираешься следовать Слову Божьему, Джейми?

– Само собой. Наверное, – ответил я, снова начиная чувствовать себя неуютно.

– Не сомневаюсь, что так и будет, – сказал он, – потому что знания, полученные в детстве, – самые прочные. Ладно, тогда слушай внимательно. И тотчас понудил Иисус учеников Своих – то есть приказал им – войти в лодку и отправиться прежде Его на другую сторону, пока Он отпустит народ. И отпустив народ, Он взошел на гору помолиться наедине…^[2] А ты молишься, Джейми?

– Да, каждый вечер.

– Хороший мальчик. Вернемся к рассказу. И отпустив народ, Он взошел на гору помолиться наедине; и вечером оставался там один. А лодка была уже на средине моря, и ее било волнами, потому что ветер был противный. В четвертую стражу ночи пошел к ним Иисус, идя по морю. И ученики, увидевши Его идущего по морю, встревожились и говорили: это призрак; и от страха вскричали. Но Иисус тотчас заговорил с ними и сказал: «Ободритесь; это Я, не бойтесь». Вот такая история, да благословит Господь Священное Писание. Хорошая история, верно?

– Верно. А он правда их успокоил?

– Правда. Хочешь увидеть, как Иисус идет по Мирному озеру?

– Еще бы! Конечно!

Джейкобс просунул руку под белое одеяние маленькой фигурки, и та начала двигаться. Добравшись до Мирного озера, фигурка не погрузилась в воду, а продолжила путь, торжественно скользя по ее поверхности. Секунд через двадцать она достигла другого берега. Там был холм, и фигурка попыталась на него подняться, но было видно, что она вот-вот упадет. Преподобный Джейкобс успел вовремя подхватить Иисуса, не дав ему опрокинуться, и выключил.

– У него получилось! – воскликнул я. – Он прошел по воде!

– Ну… – На лице Джейкобса появилась улыбка, но какая-то невеселая. Уголок его губ опустился вниз. – И да, и нет.

– Как это?

– Запомнил место, где он вошел в воду?

– Да…

– Пощупай его. Только постарайся не касаться линий электропередачи, потому что они под напряжением. Оно небольшое, но если дотронуться, тем более мокрой рукой, может стукнуть током.

Я осторожно протянул руку. Я не думал, что он хочет надо мной подшутить, как нередко делали Терри и Кон, но я находился в странном месте и со странным человеком, так что кто его знает… Вода выглядела глубокой, но это была иллюзия, созданная покрашенным дном и отражением света фонарей на поверхности. Мой палец погрузился в воду всего на одну фалангу.

– Ты не там смотришь, – сказал преподобный Джейкобс. – Надо чуть правее. Ты уже знаешь, где правая сторона, а где левая?

Это я умел. Меня научила мама: «Правой рукой мы пишем». Правда, в случае Клэр и Кона это не соответствовало действительности: папа называл их левшами.

Я послушался и нащупал в воде что-то металлическое с желобком посередине.

– Мне кажется, я нашел, – сообщил я преподобному Джейкобсу.

– Мне тоже так кажется. Ты касаешься дорожки, по которой ходит Иисус.

– Так это фокус! – догадался я. Я видел фокусников по телевизору на шоу Эда Салливана, а у Кона был набор фокусника, который ему подарили на день рождения, хотя в нем остались только парящие шары и исчезающее яйцо: все остальное потерялось.

– Верно.

– Как и хождение Иисуса по воде!

– Иногда при такой мысли мне и самому становится страшно, – признался он.

Преподобный задумался и выглядел таким грустным, что я снова немного испугался, но мне стало его жалко. Правда, я не мог понять, как можно огорчаться, имея в гараже такой чудесный игрушечный мир с озером.

– Это и правда отличный фокус, – сказал я, погладив Джейкобса по руке.

Очнувшись, он улыбнулся.

– Ты прав, – сказал он. – Наверное, я просто очень скучаю по жене и сынишке. Потому и одолжил тебя на время, Джейми. Но сейчас я должен вернуть тебя маме.

Когда мы добрались до шоссе номер 9, он снова взял меня за руку, хотя никаких машин поблизости не наблюдалось, и не отпускал до самой Методист-роуд. Я не возражал. Мне нравилось держать его за руку. Я знал, что он обо мне заботится.

Миссис Джейкобс и Моррис приехали через несколько дней. Он был обычным карапузом, зато она – настоящей красавицей. В субботу, за день до того, как преподобный Джейкобс впервые взошел на кафедру нашей церкви, мы с Терри и Коном помогли перенести Мирное озеро в церковный подвал, где каждый четверг проходили собрания Братства методистской молодежи. Без воды было отлично видно, какое озеро мелкое. На виду оказалась и узкая металлическая планка с желобком посередине.

Преподобный Джейкобс взял с Терри и Кона клятву, что они сохранят увиденное в тайне, объяснив, что не хочет лишать малышей ощущения чуда (отчего я почувствовал себя большим, и это мне очень нравилось). Они согласились, и не думаю, что проболтались, но свет в подвале церкви оказался намного ярче, чем в гараже, и если стоять близко к ландшафту и внимательно его разглядывать, было видно, что на самом деле Мирное озеро представляет собой обычную широкую лужу. Да и металлическая планка тоже была заметна. К Рождеству от тайны не осталось ни следа.

– Это полный отстой, – заявил мне однажды в четверг Билли Пэкетт. Они с братом Ронни ненавидели четверговую вечернюю школу, но мать заставляла их туда ходить. – Если он снова начнет им хвастаться и рассказывать про хождение по воде, я точно блевану.

Я хотел его вздуть за эти слова, но он был сильнее. И моим другом. К тому же он был прав.

II. Три года. Голос Конрада. Чудо

Преподобного Джейкобса уволили за проповедь, которую он прочел 21 ноября 1965 года. Это легко было выяснить с помощью Интернета, потому что у меня имелся ориентир: тот день был воскресеньем перед Днем благодарения. Преподобный исчез из нашей жизни через неделю, и ушел один. Пэтси и Моррис – Морри-Хвостик, как прозвали его ребята из БММ, – к тому времени уже покинули нас. Как и «плимут-бельведер» с кнопочной коробкой передач.

Воспоминания о событиях трех лет между днем, когда я впервые увидел Мирное озеро, и Ужасной проповедью отпечатались в моей памяти удивительно ярко, хотя до начала своего повествования я был уверен, что помню мало. В конце концов, кто из нас помнит в подробностях свою жизнь с шести до девяти лет? Но изложение событий на бумаге – это чудесно и жутко в одно и то же время. Оно позволяет проникнуть в глубины памяти, доступ к которым был прежде закрыт.

Мне кажется, что я мог бы отложить в сторону события, о которых решил поведать, и написать целую книгу – и немаленькую – о тех годах и том мире, что так сильно отличается от того, в котором я живу сейчас. Помню, как мама в комбинации гладила белье – потрясающе красивая в утреннем свете. Я помню свои растянутые плавки из некрасивой серо-зеленой грубой ткани и купание с братьями в пруду Гарри. Мы говорили друг дружке, что дно скользкое из-за коровьих лепешек, но это был обыкновенный ил (наверное). Я помню навевавшие сон уроки в нашей школе с одним классным помещением, когда мы в своем углу занимались правописанием и подсказывали несчастному бестолковому Дикки Осгуду, как правильно написать слово «жираф». Я даже помню, как он говорил: «З-з-зачем мне п-п-писать про него, если я никогда его не в-в-видел?»

Я помню паутину грунтовых дорог, опутывавших наш город, и игру в шарики на школьном дворе во время холодных апрельских перемен, и завывание ветра в соснах, когда я лежал в постели после молитвы на ночь и пытался уснуть. Я помню, как отец в надвинутой на лоб бейсболке с надписью «МОРТОН ФЬЮЭЛ ОЙЛ» выходил из гаража с гаечным ключом в руке, а на костяшках его пальцев сквозь грязь проступала кровь. Я помню, как Кен Маккензи представлял на своем шоу «Майти-90» мультфильмы с морячком Папаем и как мне приходилось уступать место перед экраном, когда приходила Клэр с подружками, потому что они хотели смотреть «Американ бэндстенд» и знать, что носят девушки. Я помню багряные закаты, похожие на кровь на отцовских костяшках, и от этих воспоминаний даже сейчас меня пробирает дрожь.

У меня в запасе тысячи других воспоминаний, в основном хороших, но я сел за компьютер вовсе не для того, чтобы взглянуть на мир сквозь розовые очки и предаться ностальгии. Избирательная память – один из главных пороков старости, и у меня нет на это времени. Не все было хорошо. Мы жили в сельской местности, где всем приходилось трудно. Полагаю, сельская жизнь нелегка и сейчас.

Левую руку моего друга Эла Ноулза затянуло в картофельный сортировщик его отца, и Эл потерял три пальца, прежде чем мистер Ноулз сумел выключить норовистый и опасный агрегат. Я был там в тот день и помню, какими красными стали ремни. Я помню, как кричал Эл.

Мой отец (вместе с Терри, своим верным, пусть и не очень умелым помощником) сумел починить «Дорожную ракету» – Господи, как чудесно и мощно ревел двигатель, стоило добавить оборотов! – и передал ее Дуэйну Робишо для участия в гонках в Касл-Роке. Машина была заново покрашена, и на ее борту красовался номер «19». На первом же круге первого заезда этот идиот не справился с управлением и опрокинул «Дорожную ракету». Сам Дуэйн не получил ни единой царапины. «Наверное, педаль газа заклинило», – объяснил он со своей обычной дурацкой ухмылкой, на что мой отец возразил, что если что и заклинило, так это мозги у Дуэйна.

– Это научит вас никогда не доверять Робишо ничего ценного, – заметила мама, на что отец засунул руки в карманы брюк с такой силой, что они немного сползли, и стала видна верхняя часть трусов. Не исключено, что он это сделал, чтобы руки не оказались на свободе и не совершили чего-то нежелательного.

Ленни Макинтош, сын почтальона, потерял глаз, когда наклонился, чтобы посмотреть, почему не сработал фейерверк, который он положил в пустую банку из-под ананасов.

У моего брата Конрада пропал голос.

Нет, не все было хорошо.

В первое воскресенье, когда преподобный Джейкобс приступил к своим обязанностям, в церкви собралось больше людей, чем когда-либо за все годы работы толстого, седого и добродушного мистера Латура, читавшего благонравные, но туманные проповеди. У него неизменно увлажнялись глаза в День матери, который он называл Материнским воскресеньем (эти подробности я узнал от мамы, поскольку годы спустя вообще смутно помнил, каким был мистер Латур). Вместо обычных двадцати прихожан собралось в четыре с лишним раза больше, и я помню, как громко звучал хор голосов, прославлявших Бога: «Хвала Господу, от которого проистекает всякая благодать, хвала Господу от всех, кто здесь собрался». У меня даже мурашки побежали по коже. Миссис Джейкобс отлично играла на органе, а ее светлые волосы, перехваченные простой черной ленточкой, отсвечивали разными цветами, когда на них падал свет сквозь единственное в церкви витражное окно.

Возвращаясь домой из церкви, вся наша нарядная семья поднимала клубы пыли, и я, оказавшись позади родителей, слышал, как мама выражала свое одобрение. И облегчение.

– Я боялась, что раз он такой молодой, нас ждет лекция о гражданских правах, отмене призыва в армию или чем-то в этом роде, – сказала она. – Однако была очень хорошая беседа на библейские темы. Мне кажется, люди будут ходить. Как думаешь?

– Какое-то время, – ответил отец.

– Тоже мне нефтяной магнат! Да к тому же циник! – отозвалась она и шутливо ущипнула его за руку.

Как выяснилось, они оба оказались отчасти правы. Посещаемость церкви никогда не падала до уровня времен мистера Латура, который в зимние дни редко собирал больше дюжины прихожан, жавшихся друг к другу, чтобы согреться: единственным источником тепла в продуваемом сквозняками помещении была дровяная печь. Постепенно количество прихожан сократилось сначала до шестидесяти, потом пятидесяти и, наконец, примерно до сорока человек, на чем и остановилось, колеблясь вокруг этого значения, словно показания термометра в переменчивый летний день. Никто не ставил это в вину мистеру Джейкобсу, чьи ясные и благоугодные проповеди всегда были основаны на Библии и никогда не затрагивали такие противоречивые темы, как атомная бомба или марш свободы. Люди просто потеряли интерес.

– Бог перестал быть важным для людей, – заметила как-то мама после службы, когда прихожан явилось совсем мало. – Но придет день, когда они об этом пожалеют.

* * *

За эти три года наше Братство методистской молодежи тоже пережило скромное возрождение. Во времена Латура по четвергам редко собиралось больше дюжины ребят, и у четырех из них была фамилия Мортон, а звали их Клэр, Энди, Кон и Терри. Я тогда считался слишком маленьким для посещения собраний, за что Энди называл меня счастливчиком и награждал щелбанами. Когда я однажды поинтересовался у Терри, как все проходило, он равнодушно пожал плечами:

– Мы пели песни, изучали Библию и обещали никогда не пить спиртного и не курить. Затем он говорил, что мы должны любить своих мам, а кэтлики отправятся в ад, потому что они поклоняются идолам, и что евреи любят деньги. И еще он говорил, что если кто-то из друзей рассказывает непристойности, надо представить, что Иисус их тоже слышит.

Однако при новом пасторе посещаемость выросла до тридцати с лишним ребят в возрасте от шести до семнадцати лет, что даже вызвало необходимость купить новые складные стулья для церковного подвала. И интерес был вызван вовсе не механическим Иисусом, пробиравшимся через Мирное озеро, – восторг от этого зрелища быстро сошел на нет, даже в моем случае. Не думаю, что ребят привлекали и картинки со Святой землей, которые преподобный развесил на стенах.

Все дело было в его молодости и увлеченности. Кроме чтения проповедей он устраивал игры и разные мероприятия, не уставая повторять, что Иисус нес свое учение в основном на открытом воздухе, а значит, христианство не ограничено стенами церкви. Мы продолжали изучение Библии, но занимались этим, играя в «музыкальные стулья», и нередко кто-то оказывался на полу в поисках стиха 9 главы 14 Второзакония или стиха 12 главы 2 Послания к Тимофею. Было весело. Кон и Энди помогли соорудить бейсбольную площадку позади церкви, и порой по четвергам мальчишки играли в бейсбол, а девчонки за них болели, а порой – девчонки играли в софтбол, и уже мальчишки поддерживали их (надеясь, что кто-то из девочек забудет про игру и явится в юбке).

Интерес преподобного Джейкобса к электричеству нередко находил отражение в его «беседах с молодежью» по вечерам в четверг. Я помню, как однажды он зашел к нам домой и попросил Энди надеть в следующий четверг свитер. Когда мы все собрались, он попросил моего брата выйти на середину и сказал, что хочет продемонстрировать, как выглядит бремя греха.

– Хотя я уверен, что ты не такой уж и грешник, Энди, – добавил он.

Брат нервно улыбнулся и промолчал.

– Это не для того, чтобы вас напугать, ребята, – продолжил Джейкобс. – Некоторые священники верят в полезность страха, но я к ним не отношусь. Я просто хочу, чтобы вы были в курсе.

(Как потом выяснилось, обычно именно эти слова говорят люди перед тем, как напугать вас до смерти.)

Он надул несколько шариков и попросил нас представить, что каждый из них весит двадцать фунтов. Взяв первый, преподобный произнес:

– Это – ложь.

Затем он быстро потер шарик о свою рубашку и поднес к свитеру Энди. Шарик прилип к нему будто приклеенный.

– А вот это – воровство. – Он прикрепил к свитеру еще один шар. – А теперь гнев.

Я точно не помню, сколько всего было шаров, но, кажется, семь по количеству смертных грехов, и они облепили вязаный свитер Энди с оленями.

– Тут больше ста фунтов греха, – подвел итог Джейкобс. – Очень тяжелое бремя! Но кто берет на себя все грехи мира?

– Иисус! – дружно ответили мы хором.

– Правильно. И когда вы молите его о прощении, происходит вот что. – Джейкобс вытащил булавку и проткнул один за другим все шары, включая и тот, что почему-то оторвался, и его пришлось водружать на место.

Мне кажется, что часть с прокалыванием шаров нам всем понравилась гораздо больше, чем со святым статическим электричеством.

Но самое сильное впечатление произвела демонстрация возможностей электричества, устроенная с помощью собственного изобретения Джейкобса, которое он назвал «Лестницей Иакова». Это был металлический ящик размером с бокс, в котором жила моя игрушечная армия. Из него торчали два провода, похожие на комнатную телевизионную антенну. Когда преподобный воткнул вилку в розетку (прибор работал от сети, а не от батареек) и щелкнул выключателем на боку, по проводам поползли вверх длинные искры, причем такие яркие, что резало глаза. Достигнув верхней точки, они исчезали. Когда Джейкобс кинул в воздух над устройством щепотку какого-то порошка, карабкавшиеся вверх искры засветились разными цветами. Девчонки ахнули от восторга.

Этот опыт тоже имел какую-то религиозную подоплеку – во всяком случае, в представлении Чарлза Джейкобса, – но будь я проклят, если помню, какую именно. Может, что-то связанное со Святой Троицей? Без «Лестницы Иакова» перед глазами, без устремляющихся вверх искр и звука работающего прибора, напоминавшего шипение разъяренного кота, такие экзотические ассоциации забывались так же быстро, как обычная простуда.

Однако одну его мини-лекцию я помню очень хорошо. Преподобный устроился верхом на стуле лицом к нам. Жена сидела на скамеечке за фортепиано позади него, скромно сложив руки на коленях и слегка склонив голову. Может, она молилась. А может, просто скучала. Я знаю, что многим из слушателей было скучно – к тому времени основная часть методистской молодежи Харлоу уже начала уставать от электричества и его небывалых возможностей.

– Ребята, наука говорит нам, что электричество есть движение заряженных атомных частиц, называемых электронами. Поток электронов создает ток, и чем быстрее текут электроны, тем выше напряжение. Это – наука, и она очень хороша, но у нее имеются свои пределы. Всегда наступает момент, когда знания иссякают. Чем же в действительности являются электроны? Ученые говорят, что это заряженные атомы. Ладно, отлично, пусть так, но что такое атомы? – Он подался вперед, устремив на нас пристальный взгляд голубых глаз, которые сами казались наэлектризованными. – Никто этого не знает наверняка! И вот тут на сцену выходит религия. Электричество – это один из путей Господа в бесконечность.

– Лучше бы он притащил электрический стул и поджарил белых мышей, – презрительно фыркнул Билли Пэкетт как-то вечером после благословения. – Вот это было бы клево!

Несмотря на частые (и все более скучные) лекции о святом напряжении, большинство из нас с нетерпением ждало занятий в четверговой вечерней школе. Если преподобный Джейкобс не садился на своего любимого конька, его беседы на темы нравственности, которой учит Священное Писание, бывали очень увлекательными и даже веселыми.

Он говорил о реальных проблемах, с которыми мы все сталкивались: от травли одноклассников до соблазна списать во время контрольной. Мы с удовольствием играли, с удовольствием (преимущественно) занимались и с удовольствием пели, потому что миссис Джейкобс была прекрасной пианисткой и никогда не растягивала гимны.

К тому же она умела играть не только гимны. Одним незабываемым вечером она сыграла три песни «Beatles», и мы вместе исполнили «From Me to You», «She Loves You» и «I Want to Hold Your Hand». Мама говорила, что Пэтси Джейкобс играла на пианино в семьдесят раз лучше мистера Латура, и когда жена священника попросила выделить немного церковных денег на настройщика из Портленда, дьяконы единогласно поддержали ее просьбу.

– Но лучше, наверное, все-таки воздержаться от «Beatles», – сказал при этом мистер Келтон. Он был дьяконом методистской церкви Харлоу дольше других. – Дети могут послушать их по радио. Нам бы хотелось, чтобы вы придерживались более… хм… христианских мелодий.

Миссис Джейкобс, застенчиво потупив взгляд, согласилась.

Но и это было не все. Чарлз и Пэтси Джейкобс обладали сексуальной привлекательностью. Я уже упоминал, что в него втрескались Клэр с подружками, а вскоре большинство мальчишек запало на жену священника, потому что Пэтси Джейкобс была потрясающе красивой: светлые волосы, чистая белая кожа, полные губы, большие зеленые глаза. Конни утверждал, что Пэтси обладала колдовскими чарами, потому что каждый раз, когда она смотрела в его сторону, у него подгибались колени. С такой внешностью она наверняка стала бы причиной пересудов, если бы активно пользовалась косметикой, а не ограничивалась легким мазком губной помады. Но в двадцать три года ей ничего больше и не требовалось. Косметикой ей служила молодость.

По воскресеньям она носила подобающие платья до колен или чуть ниже, хотя в эти годы дамские юбки начинали постепенно укорачиваться. На собрания БММ по четвергам она надевала юбки и платья безупречной длины (из «Шип энд Шор», как утверждала мама). Но женская половина паствы все равно смотрела на нее с пристрастием, потому что безукоризненно сидевшая одежда лишь подчеркивала фигуру, и мои братья лишь закатывали глаза или изображали, что отдергивают руку, будто случайно дотронулись до раскаленной плиты. Она играла в софтбол вместе с девчонками в «дамские дни», и однажды я подслушал, как мой брат Энди – думаю, тогда ему было лет четырнадцать – признался, что вид Пэтси Джейкобс, пробегающей базы, вызывает у него чувство, близкое к религиозному экстазу.

Она могла играть на пианино по четвергам и участвовать в большинстве других мероприятий БММ, потому что приводила с собой маленького сынишку. Он был послушным и славным мальчуганом. Морри любили все. Насколько я помню, он нравился даже Билли Пэкетту, чей атеизм в то время начинал набирать силу. Морри почти никогда не плакал. Если он падал и сдирал кожу на коленях, то просто хлюпал носом и тут же успокаивался, стоило одной из девочек постарше взять его на руки и прижать к себе. Когда мы выходили на улицу поиграть, он неизменно следовал за мальчишками, а если не мог за ними угнаться, то за девчонками, которые с удовольствием возились с ним во время изучения Библии или качали его в такт при пении – отсюда и прозвище Морри-Хвостик.

Особенно его любила Клэр. У меня перед глазами до сих пор стоит картина – хотя я понимаю, что она является плодом многих наложенных друг на друга воспоминаний, – как они сидят в углу с игрушками: Морри – на маленьком стульчике, Клэр – на коленях рядом, помогает ему с раскраской или выкладыванием змейки из домино.

– Когда я выйду замуж, то рожу четырех таких детей, – призналась однажды Клэр матери. Думаю, ей тогда было семнадцать и ее пребывание в БММ подходило к концу.

– Удачи тебе, – ответила мама. – Во всяком случае, я надеюсь, что твои дети будут не такими страшненькими, как Морри, этот медвежонок.

При всей своей неделикатности это замечание не было лишено оснований. Хотя Чарлз Джейкобс был красивым мужчиной, а Пэтси Джейкобс – самим совершенством, Морри-Хвостик выглядел заурядно, как картофельное пюре. У него было совершенно круглое лицо, напоминавшее мне Чарли Брауна из комиксов, и тусклые темные волосы. Хотя глаза отца Морри были голубыми, а матери – чарующе зелеными, у самого мальчика они оказались самыми обыкновенными карими. Тем не менее все девчонки его обожали, словно именно такого малыша им хотелось родить в ближайшие десять лет, а мальчишки относились к нему как к младшему брату. Он был нашим талисманом. Он был Морри-Хвостиком.

Как-то вечером в один из февральских четвергов мы впятером возвращались домой, раскрасневшись от катания на санках за церковью (преподобный Джейкобс провел электрическое освещение вдоль всей трассы), распевая «Я Генрих Восьмой» во все горло. Я помню, Энди и Кон были в особенно веселом настроении, потому что привезли наши санки и устроили Морри на подушке впереди, где он бесстрашно восседал, похожий на резную фигуру на носу корабля.

– Вам нравятся эти собрания, верно? – спросил отец. Мне показалось, что в его голосе звучало удивление.

– Да! – подтвердил я. – Мы ответили на тысячу вопросов по Библии, а затем пошли кататься на санках. Миссис Джейкобс тоже каталась, только никак не могла удержаться и все время падала!

Я засмеялся, и отец рассмеялся вместе со мной.

– Это здорово, Джейми, но вы там чему-то учитесь?

– Воля человека должна быть продолжением воли Божьей, – отбарабанил я, цитируя последний урок. – А еще, если соединить положительный и отрицательный полюса аккумулятора проводом, будет короткое замыкание.

– Верно, – согласился отец, – и поэтому надо быть особенно осторожным, когда «прикуриваешь». Но мне непонятно, какое отношение это имеет к уроку по христианству.

– Это к тому, что, когда поступаешь плохо, чтобы сделать что-то хорошее, ничего хорошего не получается.

– Ясно. – Отец взял последний номер журнала «Кар энд драйвер» с крутым «Ягуаром-XK-E» на обложке. – Знаешь, Джейми, есть такое выражение: дорога в ад вымощена благими намерениями. – Он на секунду задумался и добавил: – И освещена электрическими фонарями.

Эта мысль его развеселила, и он засмеялся. Я тоже рассмеялся за компанию, хотя и не понял, в чем заключалась шутка. Если это вообще была шутка.

Энди и Кон дружили с братьями Нормом и Хэлом Фергюсонами. Фергюсоны относились к тем, кого у нас называли «чужаками» или «пришлыми». Они жили в Бостоне, так что общение обычно ограничивалось летними каникулами. Их семья владела загородным домом на озере Лукаут примерно в миле от нашего дома, и две пары братьев познакомились на церковном мероприятии, которое называлось «Библейская школа на каникулах».

У Фергюсонов был семейный абонемент на посещение курорта «Козья гора», и иногда Кон и Энди ездили с ними на их автомобиле-универсале поплавать и пообедать в «клубе». Они рассказывали, что бассейн там в тысячу раз лучше пруда Гарри. Нас с Терри это не очень-то волновало – нам хватало пруда, и у нас были свои друзья, – но Клэр им дико завидовала. Ей хотелось посмотреть, «как живут богатые».

– Да точно так же, как и мы, дорогая, – сказала мама. – Кто говорит, что богатые другие, ошибается.

Клэр, отжимавшая белье в нашей старенькой стиральной машине, недовольно скривилась.

– Сильно сомневаюсь, – ответила она.

– Энди говорит, что девчонки в бассейне плавают в бикини, – вставил я.

– Это все равно что в трусах и лифчике, – фыркнула мама.

– А мне бы хотелось иметь бикини, – заметила Клэр. Думаю, она сказала это нарочно, чтобы позлить мать, как это любят девушки в семнадцать лет.