Стивен Кинг
Воспламеняющая
В память о Ширли Джексон, которой никогда не приходилось повышать голос
«Призрак дома на холме»
«Лотерея»
«Мы живем в замке»
«Солнечные часы»
Жечь было удовольствием.
Рэй Брэдбери. 451° по Фаренгейту
Stephen King
FIRESTARTER
Печатается с разрешения автора и литературных агентств The Lotts Agency и Andrew Nurnberg.
© Stephen King, 1980
© Перевод. В.А. Вебер, 2015
© Издание на русском языке AST Publishers, 2017
Нью-Йорк/Олбани
1
– Папуля, я устала. – В голосе девочки в красных брючках и зеленой блузке слышалось недовольство. – Давай остановимся.
– Чуть позже, лапочка.
Высокий, широкоплечий мужчина в старом, потертом вельветовом пиджаке и коричневых брюках из твила держал девочку за руку. Они шли по Третьей авеню в Нью-Йорке, шли торопливо, почти бежали. Он оглянулся: зеленый автомобиль никуда не делся, медленно катил следом по крайней правой полосе.
– Пожалуйста, папуля, пожалуйста.
Он посмотрел на дочь, увидел, какое бледное у нее личико. И под глазами мешки. Поднял ее, посадил на руку, но не знал, как долго сможет так ее нести. Он тоже устал, а Чарли уже не пушинка.
Часы показывали половину шестого вечера, и на Третьей было полно людей. Номера пересекающих авеню улиц приближались к седьмому десятку, сами улицы становились все темнее и пустыннее… Чего он и опасался.
Они наткнулись на женщину, которая толкала ходунки с корзинкой, полной продуктов.
– Смотри, куда прешь, – фыркнула женщина и растворилась в спешащей толпе.
Его рука начала неметь, он пересадил Чарли на другую, вновь обернулся. Зеленый автомобиль следовал за ними, отставая примерно на полквартала. Двое мужчин на переднем сиденье и, кажется, на заднем – еще один.
Что мне теперь делать?
Он не знал ответа на этот вопрос. Он устал и был напуган, и почти не мог думать. Они поймали его в крайне неудачный момент, и, похоже, ублюдки это понимали. Ему хотелось опуститься на грязный бордюрный камень и завыть, выплескивая растерянность и страх. Но это не ответ. Он взрослый, и ему придется думать за двоих.
Что нам теперь делать?
Отсутствие денег. Самая главная проблема, если забыть про мужчин в зеленом автомобиле. Без денег в Нью-Йорке никак нельзя. Без денег люди в Нью-Йорке исчезали. Словно проваливались сквозь землю, и больше их никто никогда не видел.
Он опять оглянулся, увидел, что зеленый автомобиль приблизился, и струйки пота чуть быстрее побежали по его спине и рукам. Если они знали – а он подозревал, что так и есть, – насколько ослаб его импульс, то могли попытаться взять его здесь и сейчас. Не обращая внимания на людей. В Нью-Йорке, когда что-то происходит не с тобой, у тебя развивается загадочная слепота. Они следили за мной? – в отчаянии гадал Энди. Если следили, то знали, что игра окончена. Если следили, то знали расклад. Как только у Энди появлялись какие-то деньги, на время странности прекращались. Те странности, которые их интересовали.
Не останавливайся.
Само собой, босс. Понятное дело, босс. Куда идем?
В полдень он зашел в банк, потому что ожил внутренний радар: интуитивное чувство, что они вновь на хвосте. В банке у него лежали деньги, и их хватило бы, чтобы они с Чарли смогли при необходимости перебраться в другое место. И что обнаружилось? У Эндрю Макги больше не было счета в «Объединенном банке химической промышленности», ни личного, ни корпоративного, ни сберегательного. Все они растворились, как дым, и тут он понял, что на этот раз его действительно хотят прижать к стене. Неужели это произошло лишь пять с половиной часов тому назад?
Но, может, что-то все-таки оставалось? Жалкие крохи. С последнего случая прошла почти неделя: тот мужчина с суицидальными наклонностями, который пришел в «Союзники уверенности» на обычную встречу в четверг вечером и с удивительным спокойствием заговорил о самоубийстве Хемингуэя. Провожая этого человека, приобняв его за плечи, Энди послал ему импульс. Теперь он с горечью думал, а стоило ли оно того? Потому что все складывалось так, что расплачиваться предстояло ему и Чарли. Оставалось надеяться на эхо…
Но нет. Энди в ужасе и отвращении оттолкнул эту мысль. Такого никому не пожелаешь.
Совсем чуть-чуть, молил он. Совсем немного, Господи, только чтобы мы с Чарли выбрались из этой передряги.
Но Боже, как ты расплатишься… И на месяц вырубишься, превратишься в радиоприемник с разбитыми лампами. Может, на шесть недель. А может, умрешь в прямом смысле этого слова, и твои никчемные мозги вытекут через уши. И что тогда будет с Чарли?
Они подходили к Семидесятой улице, когда зажегся красный свет. Автомобили пересекали Третью авеню. Пешеходы скапливались на углу. И тут Энди понял, что именно здесь мужчины из зеленого автомобиля возьмут их. Живыми, если получится, но если возникнут проблемы… Они могли получить четкие указания и насчет Чарли.
Может, живыми мы им больше и не нужны. Может, они решили сохранить статус-кво? Что делают с неверно решенным уравнением? Стирают с доски.
Удар ножом в спину, выстрел из пистолета с глушителем, вполне возможно, что-то более изощренное: капелька экзотического яда на конце иглы. Патрульный, на углу Третьей авеню и Семидесятой улицы человек бьется в конвульсиях. Возможно, у него сердечный приступ.
Он должен попытаться использовать эти крохи. Ничего другого не оставалось.
Они добрались до толпы на углу. По-прежнему горел красный свет. Энди оглянулся. Зеленый автомобиль остановился. Дверцы со стороны тротуара открылись, из автомобиля вышли двое мужчин в деловых костюмах. Молодые, чисто выбритые – и в отличие от Энди Макги в прекрасной форме.
Он начал проталкиваться сквозь толпу, лихорадочно выискивая взглядом свободное такси.
– Эй, мужик…
– Ради Бога, парень!
– Мистер, вы чуть не наступили на мою собаку…
– Извините… извините… извините, – как заведенный повторял Энди. Искал взглядом такси. Не находил. В любое другое время их было бы полно. Мужчины из зеленого автомобиля приближались с твердым намерением схватить его и Чарли, увезти одному только Богу известно куда, в Контору, к черту на рога, а может, сделать кое-что похуже…
Чарли положила голову ему на плечо и зевнула.
Энди увидел пустое такси.
– Такси! Такси! – закричал он, размахивая свободной рукой.
За его спиной мужчины бросили притворяться и побежали.
Такси свернуло к тротуару.
– Стойте! – крикнул один из мужчин. – Полиция! Полиция!
В толпе закричала какая-то женщина, люди кинулись врассыпную.
Энди открыл заднюю дверцу, посадил Чарли на сиденье, сам нырнул следом.
– В Ла-Гуардию, быстро, – сказал он.
– Не двигаться, полиция!
Таксист повернул голову на голос, и Энди послал импульс – совсем крошечный. Кинжал боли вонзился ему в лоб, но тут же исчез, оставив только легкую тень, как бывает по утрам, если ночью спишь, неловко вывернув шею.
– Думаю, они хотят задержать того негра в клетчатой кепке, – поделился он своими наблюдениями с таксистом.
– Точно, – согласился тот, и автомобиль плавно отъехал от тротуара. Они покатили по Восточной Семидесятой улице.
Энди оглянулся. Двое мужчин стояли на бордюре. Остальные пешеходы не хотели иметь с ними ничего общего. Один из преследователей снял с ремня рацию и начал что-то говорить. Потом они исчезли из виду.
– Что сделал этот черный? – спросил таксист. – Ограбил винный магазин или еще что натворил?
– Не знаю, – ответил Энди, думая о том, как продолжить, как выжать из таксиста максимум за минимальный импульс. Они записали номерные знаки? Он полагал, что да. Но они не станут обращаться в полицию города или штата, и он застал их врасплох, ушел из-под наблюдения хотя бы на какое-то время.
– Черные в этом городе – банда наркоманов, – добавил таксист. – Можете мне не говорить – это я говорю вам.
Чарли клонило в сон. Энди снял вельветовый пиджак, сложил и подсунул ей под голову. Затеплилась искорка надежды. Все еще могло получиться, если он правильно использует сложившуюся ситуацию. Госпожа Удача послала ему – и он думал об этом без всякой предубежденности – человека, легко поддающегося воздействию. Таксист относился именно к этой группе: белый (азиаты по какой-то причине сопротивлялись лучше всех), достаточно молодой (воздействовать на стариков практически не представлялось возможным) и со средним интеллектом (умные поддавались легче всего; с глупыми приходилось напрягаться; с умственно отсталыми все усилия шли прахом).
– Я передумал, – обратился Энди к таксисту. – Отвезите нас в Олбани.
– Куда? – Таксист уставился на его отражение в зеркале заднего вида. – Приятель, я не езжу в Олбани. Ты рехнулся?
Энди достал бумажник, в котором лежала одна долларовая купюра. Возблагодарил Бога, что это такси без пуленепробиваемой перегородки, исключавшей любой контакт с водителем, если не считать щели для передачи денег. Непосредственное общение облегчало работу. Он так и не уяснил для себя, психологическое это воздействие или какое-то другое, но сейчас это значения не имело.
– Я дам вам пятьсот долларов, если вы отвезете меня с дочерью в Олбани. По рукам?
– Го-о-осподи, мистер…
Энди сунул долларовую купюру в руку таксиста, и когда тот бросил на нее взгляд, послал импульс… сильный. На мгновение испугался, что не сработает, что ничего не осталось, он выскреб последние крохи со дна бочки, когда заставил таксиста увидеть несуществующего черного в клетчатой кепке.
Потом пришло ощущение – как и всегда, сопровождаемое кинжальным ударом боли. Желудок наполнился свинцом, а кишки свело и скрутило. Он поднес трясущуюся руку к лицу, гадая, вырвет ли его сейчас… или он умрет. На одно мгновение ему захотелось умереть, как случалось всегда, если он прилагал чрезмерное усилие («Потребляй, но не злоупотребляй», – всплыл из подсознания лозунг канувшего в Лету диск-жокея, хотя он понятия не имел, о чем шла речь). Если бы в этот момент кто-нибудь сунул пистолет ему в руку…
Потом он глянул на Чарли, спящую Чарли, Чарли, верящую, что он вытащит их из этой передряги, как вытаскивал из других, Чарли, убежденную, что он будет рядом, когда она проснется. Да, из всех передряг, только на самом деле это была одна передряга, одна гребаная передряга, и всегда они делали одно и то же: убегали. Черное отчаяние давило изнутри на глаза.
Ощущение ушло… но не головная боль. Ей предстояло становиться все сильнее и сильнее, пока она не превратится в кувалду, забивающую раскаленные гвозди в голову и шею при каждом ударе сердца. От яркого света глаза начинали слезиться, а плоть за ними пронзали стрелы агонии. Перекрывались носовые ходы, дышать он мог только ртом. Кровь пульсировала в висках. Легкие шумы усиливались, обычные гремели, как отбойный молоток, громкие становились невыносимыми. Боль все росла, и наконец создавалось впечатление, что голову сжимают в инквизиторском черепном прессе, «шапке любви». На таком уровне она держалась порядка шести часов, или восьми, или десяти. Что будет с ним на этот раз, Энди не знал. Ему еще не приходилось посылать столь сильный импульс в таком истощенном состоянии. Но пока в голове властвовала боль, он становился совершенно беспомощным. Так что Чарли предстояло заботиться о нем. Бог свидетель, ей уже доводилось это делать… и тогда им везло. Однако сколько раз человеку может везти?
– Послушайте, мистер, я не знаю…
Это означало, что таксист подумал о проблемах с законом.
– Наша договоренность сохраняется, если вы ничего не говорите моей девочке, – прервал его Энди. – Последние две недели она провела со мной. Должна вернуться к матери завтра утром.
– Права на посещение ребенка, – кивнул таксист. – Я в курсе.
– Видите ли, мне следовало доставить ее туда самолетом.
– В Олбани? Рейсом «Озарк», правильно я понимаю?
– Правильно. Но дело в том, что я до смерти боюсь летать. Знаю, звучит глупо, но это правда. Обычно я отвожу ее сам, однако на этот раз моя бывшая взъелась на меня и… я не знаю. – И Энди действительно не знал, как продолжить. Байку он выдумал на ходу и чувствовал, что зашел в тупик. Возможно, сказывалась крайняя усталость.
– И я высажу вас у старого аэропорта Олбани, чтобы мамуля думала, что вы прилетели, так?
– Именно. – Его голова раскалывалась.
– А мамуля будет думать, что вы не квох-квох-квох, верно?
– Верно. – Квох-квох-квох? И что это могло означать? Боль нарастала.
– Пять сотен долларов, чтобы не лететь на самолете. – Таксист покачал головой.
– Для меня оно того стоит, – ответил Энди и направил последний крошечный импульс. А потом добавил, очень тихо и спокойно, почти в ухо таксисту: – И должно стоить для тебя.
– Послушайте, – в голосе таксиста послышались мечтательные нотки, – я никогда не откажусь от пятисот долларов. Можете мне не говорить – это я говорю вам.
– Хорошо. – Энди откинулся на спинку заднего сиденья. Таксиста все устроило. Шитая белыми нитками история вопросов не вызвала. Он не стал удивляться, что семилетняя девочка проводит две недели у отца в октябре, когда занятия в школе давно начались. Не удивился и тому, что у них не было даже маленькой дорожной сумки. Его ничего не смущало. Он получил импульс.
И теперь Энди предстояло за это заплатить.
Он положил руку на ногу Чарли. Дочь крепко спала. Всю вторую половину дня они провели в пути, с того самого момента, как Энди зашел за девочкой в школу, где она училась во втором классе, и забрал с урока под уже наполовину забывшимся предлогом… бабушка тяжело заболела… позвонила домой… извините, что приходится забирать ее посреди учебного дня. При этом он испытывал огромное, нарастающее облегчение: как он боялся, что, заглянув в класс миссис Мишкин, увидит пустой стул Чарли и стол, в который аккуратно убраны книги. Нет, мистер Макги… она ушла с вашими друзьями примерно два часа тому назад… они принесли от вас записку… что, не следовало ее отпускать? Воспоминания о Вики вернулись, внезапный ужас пустого дома, испытанный в тот день. Безумная гонка за Чарли. Потому что однажды они уже забирали ее, да, забирали.
Но Чарли была в классе. На сколько он их опередил? На полчаса? Пятнадцать минут? Меньше? Ему не хотелось об этом думать. Они поели в «Натанс» – и после этого не останавливались (Энди признавал, что его охватила паника: они ехали на подземке и автобусах, но по большей части шли пешком). А теперь Чарли совершенно вымоталась.
Он долго, с любовью смотрел на нее. Со светлыми волосами до плеч, спокойно спящая, она светилась красотой. Настолько напоминала Вики, что щемило сердце. Он закрыл глаза.
На переднем сиденье таксист с восхищением разглядывал пятисотдолларовую банкноту, которую дал ему этот парень. Потом засунул ее в поясной кошелек, предназначавшийся для чаевых. Ему не казалось странным, что этот мужчина с заднего сиденья разгуливал по Нью-Йорку с маленькой девочкой и пятисотдолларовой купюрой в кармане. Он не думал о том, как будет улаживать все это с диспетчером. В голове крутились совсем другие мысли. К примеру, как обрадуется его подружка Глин. Глинис постоянно твердила, что работать таксистом уныло и скучно. Что ж, осталось только дождаться, пока она увидит эту унылую и скучную пятисотдолларовую банкноту.
Энди сидел, откинув голову и закрыв глаза. Головная боль росла и росла, неизбежная, как вороной конь без седока в похоронном кортеже. Удары копыт этого коня отдавались в висках: бух… бух… бух.
В бегах. Он и Чарли. Сейчас ему тридцать четыре, и годом раньше он работал преподавателем английского языка и литературы в колледже, расположенном в Гаррисоне, штат Огайо, сонном университетском городке. Старый, добрый Гаррисон, в самом сердце Соединенных Штатов. Старый, добрый Эндрю Макги, славный, крепко стоящий на ногах молодой человек. Помните загадку? Почему фермер – столп местного общества? Потому что он всегда возвышается над своим полем.
Бух, бух, бух. Красноглазый вороной конь без седока вышагивал по коридорам разума, подкованные железом копыта впивались в серое вещество, выдавливая мистические полумесяцы, которые тут же заполнялись кровью.
Таксист легко поддавался воздействию. Само собой. Столп местного общества.
Он задремал и увидел лицо Чарли. А лицо Чарли превратилось в лицо Вики.
Энди Макги и его жена, красавица Вики. Они вырывали ей ногти, один за другим. Вырвали четыре, а потом она заговорила. Во всяком случае, он так думал. Большой, указательный, средний, безымянный. И: «Хватит, я буду говорить. Скажу вам все, что вы хотите узнать. Только не делайте мне больно. Пожалуйста». Так она сказала. А потом… возможно, это был несчастный случай… потом его жена умерла. Что ж, с чем-то нам двоим не совладать, с чем-то не совладать нам всем.
Например, с Конторой.
Бух, бух, бух. Вороной конь без седока вышагивал, вышагивал и вышагивал: и вот, конь вороной[1].
Энди спал.
И вспоминал.
2
Руководил экспериментом доктор Уэнлесс, толстый, лысеющий и как минимум с одной странной привычкой.
– Юные дамы и господа, мы намерены сделать вам по одной инъекции, – говорил он, потроша сигарету над стоявшей перед ним пепельницей. Его маленькие розовые пальцы рвали тонкую папиросную бумагу, выдергивали щепотки золотисто-коричневого табака. – Шестерым впрыснут чистую воду. Шестерым – воду с незначительным количеством химического вещества, которое мы называем «Лот шесть». Его точный состав засекречен, но вещество это обладает гипнотическим и слабым галлюциногенным эффектом. Таким образом, будет использован двойной слепой метод… то есть ни вы, ни мы не будем заранее знать, кому введут чистую воду, а кому – нет. Все двенадцать участников эксперимента будут находиться под постоянным наблюдением сорок восемь часов после инъекции. Вопросы?
Несколько вопросов нашлось, по большей части о точном составе химического вещества «Лот шесть»: слово «секретно» подействовало на участников, как красная тряпка на быка. Уэнлесс с завидной легкостью ушел от прямых ответов. Никто не задал вопроса, больше всего интересовавшего двадцатидвухлетнего Энди Макги. Он даже подумывал над тем, чтобы поднять руку во время паузы, накрывшей практически пустой лекционный зал в корпусе, который делили факультеты социологии и психологии Колледжа Гаррисона, и спросить: «Послушайте, а почему вы так раздираете хорошие сигареты?» Но не спросил. Предпочел дать волю воображению, пока продолжалось это занудство. Уэнлесс пытался бросить курить. Люди с оральной фиксацией курят сигареты; люди с анальной – рвут их. (Это глубокая мысль изогнула губы Энди в легкой улыбке, и он прикрыл их рукой.) Брат Уэнлесса умер от рака легких, и доктор таким способом стравливал агрессию по отношению к табачной индустрии. А может, это один из вычурных закидонов, которые профессора колледжей предпочитали выставлять напоказ вместо того, чтобы подавлять. На втором году обучения в Гаррисоне английский язык и литературу у Энди преподавал мужчина (к счастью, теперь ушедший на пенсию), который постоянно нюхал галстук, рассуждая об Уильяме Дине Хоуэлсе и расцвете реализма.
– Если вопросов больше нет, попрошу заполнить эти бланки, и надеюсь увидеть вас всех в следующий вторник ровно в девять утра.
Две аспирантки раздали ксерокопии с двадцатью пятью нелепыми вопросами, на которые следовало ответить «да» или «нет». «Вы когда-нибудь обращались за помощью к психиатру?» – № 8. «Верите ли вы, что когда-либо сталкивались с паранормальным явлением?» – № 14. «Вы когда-нибудь употребляли галлюциногенные наркотики?» – № 18. После короткого размышления Энди подчеркнул «нет», думая: А кто их не употреблял в нашем дивном шестьдесят девятом?
В это исследование он попал благодаря Куинси Тремонту, с которым на пару снимал жилье. Куинси знал, что финансовое положение Энди оставляло желать лучшего. Был май, шел последний год учебы, который Энди заканчивал сороковым из пятисот шести выпускников (третьим – по английскому языку и литературе). Но картошку на это не купишь, как он сказал Куинси, который специализировался на психологии. Энди светила аспирантура – занятия начинались осенью – и ссуда на учебу, которой хватило бы только на продукты и оплату занятий. Но до осени еще предстояло пережить лето. И в этот период он мог рассчитывать только на ответственную и перспективную должность оператора ночной смены на заправочной станции «Арко».
– Как насчет того, чтобы быстро срубить две сотни? – спросил Куинси.
Энди откинул с зеленых глаз длинные темные волосы и улыбнулся.
– В каком мужском туалете мне их отрабатывать?
– Нет, это психологический эксперимент, – ответил Куинси. – Хотя проводит его Безумный Доктор. Предупреждаю заранее.
– Кто он?
– Сам Уэнлесс, кретин. Самый крутой шаман на факультете психологии.
– А почему его называют Безумным Доктором?
– Человек-крыса и последователь Скиннера[2], – ответил Куинси. – Бихевиорист. Таких, как он, нынче не очень жалуют.
– Ясно, – ответил заинтригованный Энди.
– Кроме того, он носит маленькие очки без оправы с очень толстыми линзами, в которых похож на парня, уменьшавшего людей в «Докторе Циклопсе». Или ты не видел этот фильм?
Энди, любитель поздних телепередач, видел и почувствовал знакомую почву под ногами. Но не знал, хочет ли участвовать в эксперименте, проводимом профессором, которого характеризовали как а) Человек-крыса и б) Безумный Доктор.
– Они не собираются уменьшать людей? – спросил он.
Куинси весело рассмеялся.
– Нет, такое под силу только мастерам спецэффектов в малобюджетных ужастиках. Факультет психологии проводит испытания различных слабых галлюциногенов. По договору с разведывательной службой США.
– ЦРУ?
– Не ЦРУ, не РУМО и не АНБ, – ответил Куинси. – Эта предпочитает держаться в тени. Слышал об организации, именуемой Контора?
– Может, читал в воскресном номере. Не уверен.
Куинси раскурил трубку.
– Все работают примерно по одной схеме, – заговорил он. – Психологи, химики, физики, биологи… даже социологи получают свой кусок долларового пирога. Определенные программы, субсидируемые правительством. От брачного ритуала мух цеце до способов утилизации плутония. Любая организация, подобная Конторе, должна потратить свой годовой бюджет, чтобы оправдать получение такого же финансирования на следующий год.
– Мне это не нравится, – вставил Энди.
– Любому здравомыслящему человеку это не нравится, – ответил Куинси с безмятежной улыбкой. – Но караван должен идти. Зачем нашей разведке потребовались слабые галлюциногены? Кто знает? Не я. Не ты. Возможно, они сами не знают. Но отчеты будут неплохо смотреться на закрытых заседаниях комитетов конгресса в период формирования бюджета. И у них есть свои люди на каждом факультете. В Гаррисоне их человек на факультете психологии – Уэнлесс.
– Администрация не возражает?
– Не будь наивным, мой мальчик. – Куинси с удовольствием попыхивал трубкой, отправляя облака вонючего дыма к потолку гостиной их жалкой квартиры. Его голос становился все более раскатистым и звучным. – Что хорошо для Уэнлесса, то хорошо для гаррисонского факультета психологии, который в следующем году получит собственный корпус и больше не будет топтаться на одном пятачке с этими социологами. А что хорошо для факультета психологии, то хорошо для всего Колледжа Гаррисона в штате Огайо. И для штата в целом. Бла-бла-бла.
– Ты думаешь, это безопасно?
– Они не будут тестировать на добровольцах студентах что-то опасное, – ответил Куинси. – Если бы имелись хоть какие-то сомнения, тестирование проводилось бы сначала на крысах, а потом на заключенных. Не сомневайся, в этом эксперименте до тебя участвовало три сотни человек, и их реакции тщательным образом протоколировались.
– Мне не нравится, что это как-то связано с ЦРУ…
– С Конторой.
– Какая разница? – мрачно спросил Энди. Он смотрел на постер Куинси, изображавший Ричарда Никсона, который стоял перед разбитым старым автомобилем. Никсон улыбался, вскинув сжатые кулаки с оттопыренными буквой «V» пальцами. Энди до сих пор с трудом верилось, что именно этого человека страна выбрала президентом менее года тому назад.
– Ладно, я просто подумал, что две сотни долларов тебе не помешают, вот и все.
– Почему они платят так много? – подозрительно спросил Энди.
Куинси поднял руки.
– Энди, это же правительственные денежки! Или ты еще не врубился? Два года тому назад Контора потратила почти триста тысяч долларов на исследования целесообразности массового производства взрывающегося велосипеда… об этом писали в воскресном приложении «Таймс». Полагаю, очередная мина-ловушка, вроде тех, что использовались во Вьетнаме, хотя точно никто не знает. Как говаривал Фиббер Макги[3], «тогда это казалось хорошей идеей». – Куинси быстрыми, резкими ударами выбил трубку. – Для этих парней любой кампус Америки – что универмаг. Где-то они покупают, где-то глазеют на витрины. Если ты не хочешь…
– Может, и захочу. А ты участвовать не собираешься?
Куинси улыбнулся. Его отцу принадлежала процветающая сеть магазинов мужской одежды в Огайо и Индиане.
– Острой необходимости в двухстах баксах у меня нет. А кроме того, я ненавижу уколы.
– Понятно.
– Послушай, я не собираюсь тебе это впаривать, будь уверен. Просто вижу, что деньги тебе не помешают. Да и шансы, что ты окажешься в контрольной группе, – пятьдесят на пятьдесят. Две сотни баксов за инъекцию воды. Причем не сырой, а дистиллированной.
– Ты можешь это устроить?
– Я встречаюсь с одной из аспиранток Уэнлесса, – ответил Куинси. – Они получат примерно пятьдесят заявлений, причем многие – от подхалимов, которые хотят выслужиться перед Безумным Доктором…
– Я бы хотел, чтобы ты перестал его так называть.
– Хорошо, перед Уэнлессом. – Куинси рассмеялся. – Он лично проследит, чтобы эту братию вычеркнули. Моя девушка позаботится, чтобы твое заявление приняли. А потом, дорогой, ты в свободном плавании.
В результате Энди написал заявление, когда объявление о наборе добровольцев появилось на информационном стенде факультета психологии. Через неделю позвонила молодая аспирантка (возможно, та самая подружка Куинси), чтобы задать несколько вопросов. Он сказал, что его родители умерли, группа крови у него первая, он никогда не участвовал в экспериментах факультета психологии, в настоящее время учится в Гаррисоне на последнем курсе, и количества изучаемых им дисциплин более чем достаточно, чтобы считаться студентом дневного отделения. И да, ему исполнился двадцать один год, так что по закону он может подписывать любые контракты, как с организациями, так и с частными лицами.
Неделей позже Энди получил через почту кампуса письмо, в котором сообщалось, что он принят для участия в эксперименте. Ему предлагалось расписаться на бланке согласия и принести его в аудиторию 100 «Джейсон-Гирней-холла» шестого мая.
Где он теперь и сидел – подписанный бланк отдан, потрошитель сигарет Уэнлесс ушел (профессор и в самом деле напоминал безумного доктора в «Циклопсе»), – отвечая на вопрос о своем отношении к религии в компании одиннадцати других студентов. Болел ли он эпилепсией? Нет. Его отец умер от инфаркта, когда Энди исполнилось одиннадцать. В семнадцать он потерял мать, погибшую в автомобильной аварии, и долго переживал эту трагедию. Из близких родственников у него оставалась только сестра матери, тетя Кора, достигшая преклонного возраста.
Он продвигался по колонке вопросов, подчеркивая «нет», «нет», «нет». Только один раз ответил «да», на вопрос: «Случался ли у вас перелом или серьезное растяжение? Если «да», уточните». В оставленном пустом промежутке он написал, что двенадцать лет назад сломал левую лодыжку, поскользнувшись на второй базе во время игры Малой лиги.
Энди проверял ответы, двигаясь снизу вверх, легонько касаясь вопросов ручкой «Бик», когда кто-то притронулся к его плечу, и девичий голос, нежный, но немного хриплый, произнес:
– Если вы закончили, одолжите мне, пожалуйста, ручку. Моя не пишет.
– Конечно, – ответил он, поворачиваясь, чтобы отдать ручку. Симпатичная девушка. Высокая. Светло-каштановые волосы, великолепно чистая кожа. Бирюзовый свитер и короткая юбка. Красивые ноги. Без чулок. Поверхностный осмотр будущей жены.
Он протянул ручку, она благодарно улыбнулась. В свете ламп ее волосы, небрежно стянутые белой лентой, вспыхивали медью. Получив ручку, девушка вновь склонилась над вопросником.
Свой экземпляр вопросника он отнес аспирантке, которая сидела в начале аудитории.
– Благодарю вас, – произнесла аспирантка, словно робот. – Аудитория семьдесят, в субботу, в девять утра. Пожалуйста, не опаздывайте.
– Какой пароль? – хрипло прошептал Энди.
Аспирантка вежливо рассмеялась.
Энди вышел из лекционного зала, пересек холл, направляясь к высоким дверям (снаружи зеленела трава, студенты прогуливались взад-вперед между корпусами), но вспомнил про ручку. Уже решил оставить ее девушке – в конце концов, это «Бик» за девятнадцать центов, а его ждали экзамены, к которым требовалось готовиться. Но и девушка была хороша, вполне достойна того, чтобы увлечь ее разговором, как сказали бы англичане. Он не питал иллюзий ни относительно своей внешности (незапоминающаяся), ни о статусе девушки (или с кем-то встречается, или обручена), но день выдался хорошим, и Энди пребывал в прекрасном расположении духа. Поэтому решил подождать. Хотя бы для того, чтобы еще раз полюбоваться ногами девушки.
Она вышла из аудитории через три или четыре минуты, с несколькими тетрадями и учебником под мышкой. Действительно, очень красивая, и Энди похвалил себя: такие ноги стоили ожидания. Не просто хороши – восхитительны!
– Ах вот вы где, – улыбнулась она.
– Я здесь, – кивнул Энди Макги. – И что вы об этом думаете?
– Не знаю, – ответила она. – Моя подруга говорит, что эти эксперименты проводятся постоянно. В прошлом семестре она участвовала в одном, связанном с ЭСВ-картами[4] Джи-Би Райна[5], и получила пятьдесят долларов, хотя не угадала практически ни одной. Вот я и подумала… – Она пожала плечами и откинула назад медные волосы.
– Да, я тоже. – Энди взял протянутую ручку. – Ваша подруга изучает психологию?
– Да, – кивнула она, – и мой парень тоже. Он ходит на семинары к доктору Уэнлессу, но не смог стать участником эксперимента. Конфликт интересов или что-то такое.
Парень. Логично. У высокой рыжеволосой красавицы не могло не быть парня. Так устроен мир.
– Как насчет вас? – спросила девушка.
– Та же история. Приятель на факультете психологии. Между прочим, я Энди. Энди Макги.
– Вики Томлинсон. И я немного нервничаю, Энди Макги. Вдруг у меня начнется психоз?
– Полагаю, наркотик будет слабенький. А даже если дадут кислоту… что ж, лабораторная кислота отличается от той, что можно купить на улице, так я, во всяком случае, слышал. Чистая, мягкая, да еще и в спокойной обстановке. Вероятно, под музыку «Cream» или «Jefferson Airplane», – улыбнулся Энди.
