Стив Хокенсмит
Союз рыжих
– Возвращайтесь! Мы сделали что могли! Марш на ранчо!
Никто не возражал. Осиногнездовцы забились в барак и повалились спать, мокрые и скользкие, как угри. А наутро перед нами предстал мир, состоящий из солнца и грязи. Глянешь вверх – ясная синева, глянешь вниз – грязно-бурая жижа. Швед сварганил нам булочки с ветчиной, и мы принялись обсуждать вчерашнюю грозу – вечером все так вымотались, что было не до разговоров. Я ждал подходящего момента, чтобы вставить слово о встрече с управляющим, но появился Ули и ускорил дело.
– Кто-нибудь из вас видел Перкинса? – спросил Макферсон.
– Сегодня утром – нет, – ответил я, а остальные только пожимали плечами и мотали головами.
– Почему ты сказал «сегодня утром»?
– Я наткнулся на него вчера во время бури.
– Что?!
– Я тоже его видел, – вставил Дылда Джон.
– И я, – добавил Мизинчик Харрис.
– Мы были милях в четырех на юго-запад, гнали скотину с равнины, – пояснил я.
– Какого черта Перкинсу там понадобилось?
Я пожал плечами.
– Может, помочь хотел.
Ули прищурился на меня, и мы поняли, что он сейчас скажет.
– Гм, а я его не видел. И в доме его нет.
Мы, не говоря ни слова, отодвинули тарелки и взяли седла. Все знали, что нужно делать. Дылда Джон, Мизинчик и я провели всех туда, где видели Перкинса, а оттуда мы разбрелись в разные стороны.
Поиски были недолгими. Ули выстрелил в воздух, и все собрались на звук. Дылда Джон с Макферсоном стояли у черно-красно-бело-желтого пятна в грязи. Черным оказался сюртук.
А остальное… ну, вы уже знаете.
Всего несколько часов назад это был человек.
Глава шестая
Похороны,
или Мы зарыли одну могилу и начали копать другую, уже для себя
Всегда-Пожалуйста Маккой описал открывшееся перед нами зрелище с присущими ему красноречием и душевностью.
– Гроб не нужен, – брякнул он. – Такое можно и в ведре похоронить.
Однако ни гроба, ни даже ведра не потребовалось, поскольку Ули объявил, что Перкинса надо закопать как есть, прямо на месте. Я уже собрался посочувствовать тому, на чью долю выпадет столь мрачное занятие, но тут подал голос Густав и предложил нас с ним. Ули кивнул, крикнул остальным, чтобы отправлялись работать, и ускакал.
Ребята потянулись вслед за Макферсоном, но Будро задержался у тела. Альбинос не то следил, не сговаривается ли кто за спиной у босса, не то надеялся прикарманить медальон Перкинса вместе с золотой цепочкой или выковырять из грязи еще что ценное.
– Слышь, Будро, – начал Густав. – А ты давно на «ВР»?
Альбинос уставился на моего брата глазенками цвета мочи, и я решил, что другого ответа и не будет. Он ведь не только с нами отмалчивался: с Макферсонами тоже почти не разговаривал, ограничиваясь отрывистыми «да, босс» или «нет, босс», а больше мы ничего и не слышали. Казалось, Будро безмолвно парит над землей, а слова грозят притянуть его вниз, в грязь, где барахтаются все остальные. Засранцы вроде Всегда-Пожалуйста считали Будро надутым черномазым уродом, но, думаю, мой братец видел в нем нечто вроде родственной души.
– Похоже, ты не очень-то убиваешься по Перкинсу, – продолжил Старый, не дождавшись ответа.
– С чего бы мне убиваться?
Глухой голос альбиноса застал меня врасплох, как гром в ясную погоду.
– Ты же его знал, – ответил Густав.
Будро пожал плечами.
– Да не особо.
– Ну все равно… разве не жаль? Даже если ты с ним и не дружил.
Будро окинул взглядом кровавое месиво.
– Ага, ну да, жаль, – проговорил он безжизненным, как и останки на земле, голосом. – Страсть какая потеря.
Потом альбинос глянул на север, проверяя, все ли осиногнездовцы уехали, и тоже отчалил.
– Интересно, что о нем сказал бы мистер Холмс, – заметил Старый, когда Будро пропал из виду. – Этот малый… себе на уме. – Потом братец хлопнул по луке седла и спешился. – Ну что ж, ты слышал приказ. Начну потихоньку собирать. А ты дуй на ранчо и привези нам пару лопат.
И это возвращает нас, дорогой читатель, к тому месту, с которого мы начали. Я, не торопясь, съездил за лопатами, а по возвращении обнаружил, что Густав складывает тело как пазл. И посчитал своим долгом сделать ему важное напоминание:
– Черт тебя подери, брат! Ты же ковбой, а не детектив.
Старый чуть не по колено увяз в кровавых ошметках, однако же уголки его губ слегка приподнялись в подобии улыбки.
– Ведь на самом деле именно поэтому мы здесь и торчим, а? – не унимался я. – Чтобы ты мог поиграть в Шерлока Холмса, верно?
– Хотел глянуть на тело, пока его не закопали, – отозвался Старый.
– Да я не про это «здесь» говорю! А про здесь – на ранчо «ВР», под началом Макферсонов. Это же гадюки самые настоящие, но тебе не терпится выяснить, какой они породы. Вот ты и затащил нас в змеиное гнездо.
Когда я договорил, ухмылка Густава увяла и лицо стало хмурым.
– А где бы ты хотел оказаться, а, Отто? – выпалил братец. – В Майлзе, где придется клянчить монетки, или здесь, с полным брюхом?
На последних словах желудок у меня подпрыгнул – возможно, по причине того, что Густав как раз копался в человеческих кишках. Я отвернулся и принялся рыть могилу.
– Ладно, но какого черта ты здесь ищешь?
– Повреждения, – отозвался Старый.
Мне было совсем не весело, но, услышав такой ответ, я не удержался и фыркнул.
– Господи, Густав, да тут одно сплошное повреждение.
– Мне нужны те, что не от коров и койотов.
– Например? Нож в спине? Веревка на шее?
– Нет. Я ищу улики, черт тебя подери. Вот как здесь.
Я оглянулся и увидел, что Старый машет мне рукой. Причем не своей.
– Ничего странного не замечаешь? – спросил он, держа руку за один красно-розовый палец.
– Еще как замечаю, чтоб мне сдохнуть. – Я снова вгрызся лопатой в жидкую грязь. – Замечаю, что кто-то обменивается рукопожатиями с рукой, и это не просто странно: это омерзительно.
Брат вздохнул.
– Если бы ты дал себе время посмотреть на нее, то увидел бы, что Перкинс втихаря выскальзывал из замка, а мы и не знали.
– С чего ты взял?
– Элементарно. Кожа на руке загорелая, – пояснил Старый. – А кроме того, на этом вот пальце было кольцо.
– Я не замечал у него кольца.
– Да где уж тебе. Глаза что куриные яйца.
Я пропустил оскорбление мимо ушей, но бросил копать. Пусть мой брат и не детектив, но у него как раз глаза на месте, и видит он ими лучше прочих. Если Густав сказал, что у Перкинса было кольцо, значит, у Перкинса было кольцо.
– Может, оно слетело с пальца, когда по владельцу пробежались коровы, – предположил я. – Не знаю, заметил ли ты, что у покойного много чего не хватает. Например… ну, всего, что выше груди.
– Копыта могут расплющить человека. Но стянуть золотое кольцо? – Густав положил кисть руки на место. – Это только пальцами можно сделать.
– Так что ты хочешь сказать?
Густав пожал плечами и наконец взялся за лопату.
– Да ничего. Просто думаю.
И больше братец действительно не сказал ни слова. Он молча копал, и отсутствующий взгляд говорил мне, что разговор окончен. Когда Старый углубляется в свои мысли, его и Льюис с Кларком[3] не отыщут.
Наконец останки – уж сколько удалось наковырять – оказались под толстым слоем земли. Едва мы закончили работу, Густав отложил лопату и начал ходить кругами, с каждым разом все шире, глядя себе под ноги. Брат – первоклассный следопыт, однако я не понимал, какие следы он надеется отыскать на земле, взбитой, что твое масло.
Так или иначе, поиски длились недолго. С вершины холма послышался стук копыт, и появился Паук, несущийся на нас во весь опор. Когда тело только нашли, он тут и не показывался, но, сдается мне, вряд ли сейчас спешил сказать последнее «прости». Паук опять погнал лошадь прямо на Старого, как и несколько дней назад, и братец не дрогнул и на этот раз. Сегодня в награду за смелость его обдало грязью, а лошадь Паука едва не ткнулась мордой в грудь Старого.
– Где Перкинс? – гаркнул Паук.
Старый указал на место, где мы закопали управляющего.
– Так и что вы здесь ошиваетесь?
– Смотрим, не упустили ли чего, – ответил я.
– Если упустили, койоты без вас найдут, – отрезал Паук. – Валите отсюда.
Судя по тому, как Паук смотрел на нас, пока мы садились в седла, его вовсе не волновало, что мы где-то ошиваемся: он опасался, как бы мы чего не разнюхали. Ули еще не понял, насколько любопытен мой брат, а вот Паук – наверняка. Он ехал за нами до самой конторы, и я опять чувствовал неприятный зуд между лопатками, как будто за спиной зависла пуля, которая вот-вот вопьется в тело.
Остаток дня прошел как обычно, если не считать слухов. Народ через слово поминал Перкинса. Но стоило показаться Макферсонам, и парни принимались насвистывать или говорили о погоде. Что бы ни думал Старый – о Перкинсе, погоде, свисте и прочих вопросах, – со мной он своими мыслями не делился.
В тот вечер после ужина к нам нагрянули Паук и Ули. Ели они всегда отдельно, своим кружком, и мы редко видели их после захода солнца. Как и следовало ожидать, они не стали делать вид, будто решили наконец полюбезничать.
– Никаких перемен не будет, – объявил Ули, сразу переходя к делу. – Перкинс здесь ничего не значил, просто наемный конторщик. На этом ранчо всем заправляю я, и до тех пор, пока хозяева не надумают прислать нового управляющего, все так и останется.
Ули обвел взглядом барак, давая каждому возможность попытаться возразить. Мне показалось, что на Густава он смотрел чуть дольше, чем на других. Когда дошла очередь до меня, я ответил приказчику тем же взглядом, какой он увидел бы в зеркале.
Шведа Макферсон оставил напоследок.
– Завтра отправляю Паука в город, – сообщил он старику-повару. – Можешь поехать с ним и купить, что тебе нужно.
– Да, сэр, мисти-ир У-ули, сделаем, – отозвался Швед, хотя, судя по голосу, перспектива таскаться весь день в телеге рядом с Пауком его не обрадовала.
Ули коротко кивнул, а потом снова обвел своим цепким взглядом комнату.
– И не вздумайте трепаться тут всю ночь впустую. Завтра рано на работу, как в любой другой день. Ясно?
Утвердительные ответы прозвучали не слишком бодро, но приказчику этого хватило. Как только они с Пауком вышли, осиногнездовцы, конечно же, предались той самой трепотне, от которой их предостерегали. Главная тема обсуждения состояла в том, будет ли без Перкинса лучше или хуже. Если бы объявили голосование, то «хуже» одержало бы оглушительную победу.
– Теперь на Макферсонов вообще нет управы, – вздохнул Глазастик Смит. Он был старше всех: его, тридцатилетнего, считали уже стариком. Обычно он одним из последних падал духом или, наоборот, распалялся по поводу наших злоключений, но сейчас его косой взгляд потерял обычное выражение терпеливого недовольства. Хоть глаза у Смита и смотрели в разные стороны, ни один из них явно не видел ничего такого, чему стоило бы радоваться.
– Точно, – поддакнул Набекрень Ник Дьюри. – Теперь мы точно в заднице, с такими-то придурками. Я бы дал деру, будь у меня яйца покрепче.
В родном городе Набекреня – Лондоне, Великобритания, – это, возможно, сошло бы за меткое замечание, остроумие или хоть что-то. Но здесь, в Монтане, это было все равно что сверчок пернул, и Всегда-Пожалуйста Маккой тут же вступил в беседу, словно вовсе не слышал англичанина:
– Да эти ублюдки теперь нас совсем заездят. – Его вечно налитые яростью глаза горели, предвкушая еще не высказанные оскорбления. – Ну, пусть только попробуют меня пришпорить – они сами или их ручной уродец. Мигом пожалеют.
– Если повезет, Ули и его ребята будут пьянствовать неделю-другую, так что им будет не до нас, – предположил Мизинчик Харрис. – Видали же, сколько у Перкинса в доме выпивки. Зуб даю, Макферсоны уже квасят за упокой управляющего.
– Господи! Тут у нас рабочий барак или кружок вышивания? – вскричал Дылда Джон с издевательской усмешкой на костистом лице с выдающимся вперед подбородком. – Послушайте этих кумушек! С чего вдруг здесь что-то переменится, жив Перкинс или нет? Он и носа-то из своего замка не высовывал. Макферсоны будут обращаться с нами как раньше, и мне кажется, не так уж это худо.
– Не-а… все хуже некуда, – сказал я, не в силах пропустить возможность вставить слово. – Я, пожалуй, согласен с остальными. Без Перкинса «ВР» практически принадлежит Макферсонам. Владельцы где-то за океаном. Кто станет указывать Ули, что можно делать, а что нельзя?
– Ну а я согласен с Дылдой Джоном только в одном, – вмешался Старый. – Треплетесь вы много, вот что.
С этими словами он встал, отошел к своей койке и стал укладываться.
Вскоре его примеру последовали остальные. Хотя нам и было о чем поразмыслить, это никому не помешало заснуть, и через пару минут парни уже хором храпели. Я присоединился к ним, и мне снилось все то, что мы, ковбои, так редко видим наяву: женщины, вкусная еда, женщины, хорошая выпивка, женщины и снова женщины. И только я собрался запечатлеть поцелуй на губах одной из прекрасных дам из царства снов, как кто-то зажал мне рот в реальном мире.
Темная фигура склонилась надо мной и прошептала на ухо:
– Бери сапоги и выходи за мной. И не шуми.
Рука исчезла, и послышались шаги, направляющиеся к двери. Я осторожно слез с койки, схватил сапоги и постарался выскользнуть из барака так, чтобы не грохнуться лбом о стену.
Когда я догнал Густава, он уже ждал моих вопросов: в тусклом свете луны я увидел, что брат прижимает палец к губам, веля мне молчать. Он начал натягивать сапоги, и я последовал его примеру, так как вышли мы явно не затем, чтобы насладиться свежим ночным воздухом. И, уверяю вас, воздух этот был ледяным, а у меня поверх кожи, уже превратившейся в гусиную, не было ничего, кроме фланельки исподнего.
Обувшись, Старый зашагал к замку. Я смотрел ему вслед и взвешивал, что лучше: получить пулю или проспать всю ночь под теплыми одеялами. В такие минуты сомнений ко мне приходит воспоминание, которое всегда склоняет чашу весов в одну и ту же сторону.
В страшную ночь, когда Коттонвуд-ривер вздулась, вышла из берегов и поглотила нашу семью, моя сестра Грета и я забрались на верхние ветки дуба. Мы сидели там несколько часов, отчаянно цепляясь друг за друга, а прямо у нас под ногами бурлящая вода несла обломки и мертвые тела. В ночной тьме мы оба в какой-то момент заснули, а когда я очнулся утром, Греты нигде не было. Я был настолько измотан, что отпустил сестру, и даже ее предсмертные крики не смогли меня разбудить. Тела так и не нашли.
В итоге у меня остался только один Амлингмайер, за которого можно было держаться, и отпускать его я не собирался.
Я вздохнул и пошел за братом.
Глава седьмая
Бутылки,
или Густав обнаруживает, что чернила не смешиваются со спиртным
Подойдя к задней стене замка, я решил, что мы уже достаточно далеко от бараков, и задал вопрос, который мучил меня все это время:
– Что за ерунду ты затеял?
Брат снова жестом велел мне молчать, а сам достал из кармана короткий кусок проволоки и принялся ковыряться в дверном замке.
Как правило, Густав не интересуется детективами из американских журналов: мол, одна грубая сила, а метода нет. Но фокус с отмычкой он взял со страниц десятицентовой книжонки про Ника Картера. Этот Ник вечно залезает в темные особняки или выбирается из стальных сейфов, заполняющихся водой, просто немного поковыряв в замке зубочисткой. Честно говоря, я никогда в такое не верил, и Старый, очевидно, тоже сомневался.
– Да будь я проклят, – пробормотал он, когда замок щелкнул, ручка повернулась и дверь перед нами распахнулась.
В доме царила полная темень, но моего братца это не остановило. Он точно знал, куда идти, а я следовал за ним, полагаясь больше на слух, чем на зрение. Вскоре Старый достал спичку и зажег лампу, и когда комната осветилась, я увидел, что мы в кабинете Перкинса.
– Занавески, быстро, – скомандовал Густав, прикручивая фитиль лампы.
– Ну да, конечно, гоняй меня, как мула в упряжке, – проворчал я, задергивая занавески. Обернувшись, я обнаружил, что брат открывает верхний ящик письменного стола Перкинса. – Не хочешь сказать, что за хрень ты тут ищешь?
– Не могу, потому как сам не знаю, – ответил Старый, перебирая скрепки, перья и пузырьки с чернилами.
– Что?
Густав открыл следующий ящик.
– Перкинс вечно торчал тут, хотя до весеннего сгона оставалось еще несколько недель. Насколько мы знаем, учитывать ему было нечего: скот не пригоняли и не продавали. Над чем же он столько трудился-то?
– Откуда тебе знать, что он именно трудился? Может, сидел тут и вырезал картинки с корсетами и панталонами из почтового каталога.
Старый поднял голову и бросил на меня хмурый взгляд.
– Когда мы приводили в порядок замок, Перкинс время от времени попадался нам на глаза, помнишь? Неужели ты хочешь сказать, что ни разу не замечал пятен чернил у него на пальцах?
– Ой. Пожалуй, придется так и сказать.
Брат покачал головой и скрылся под письменным столом. Когда он вынырнул оттуда, в руках у него было металлическое мусорное ведро. Он заглянул внутрь, улыбнулся и повернул ведро ко мне, показывая содержимое.
Там лежало по меньшей мере двадцать пустых пузырьков из-под чернил.
– Ты ведь горбатился в свое время за конторкой, – сказал Старый. – Что на это скажешь?
Как один из немногих мальчишек в Пибоди, штат Канзас, обученных грамоте и достаточно смышленых, я два года проработал помощником конторщика в зернохранилище, пока снова не пришлось семь дней в неделю вкалывать на ферме из-за постигшего семью очередного злоключения: в тот раз это было крепнущее убеждение моего дядюшки Франца в том, что он не кто иной, как Мартин Лютер, а один из наших боровов – папа римский. С тех пор прошло немало лет, но по своему конторскому опыту я понимал: Перкинсу пришлось изрядно попотеть, чтобы извести столько чернил.
– Тут хватит на три конторские книги, и еще останется, чтобы утопить собаку, – сказал я. – Но что это меняет?
– Возможно, очень многое… если смерть Перкинса была не случайной.
– О-о, – простонал я. – Опять.
– Да, опять, – огрызнулся брат. – Смотри: как мы знаем, здесь творится нечто странное. Когда мы приехали, нас послали ремонтировать дом, не разрешают удаляться больше чем на несколько миль, Макферсоны следят за нами, как ястребы, нарезающие круги над курятником, Перкинс целыми днями строчит в кабинете непонятно что, а в итоге его затаптывают коровы. Разве тебе хоть немного не любопытно?
– Любопытно, да. Но жить пока не надоело. Если Ули с Пауком нас здесь поймают…
– Я только хочу найти, что именно Перкинс…
Тут глаза у моего брата вылезли из орбит, и, уверен, у меня тоже. Мы оба услышали скрип открывающейся двери, а потом шаги.
Проникнув в кабинет, мы закрыли за собой дверь, но слабое мерцание лампы, просачивающееся сквозь замочную скважину, могло нас выдать. Густав погасил лампу, и мы замерли в полнейшей темноте, столь хорошо знакомой слепцам.
Коридор в доме начинался от кухни и раздваивался, охватывая лестницу на второй этаж, как две руки. На северной стороне дома коридор шел мимо столовой и гостиной и вел в прихожую. А если пойти по южной стороне, то, миновав уборную, пустующую комнату для прислуги и спальню Перкинса, в итоге окажешься в кабинете управляющего, где мы и засели.
Судя по звуку шагов, кто-то направлялся прямо сюда, к нам. Я неожиданно очень остро почувствовал неприятную легкость на бедре: вес кольта сейчас меня изрядно подбодрил бы. Нам предстояло столкнуться с новой неведомой опасностью не только без оружия, но и без штанов, поскольку мы оба были в кальсонах.
– Что будем делать?
– Ничего… пока, – прошептал в ответ Старый.
Шаги замедлились и затихли. Мы услышали вздох, напоминающий стон привидения:
– Ах-х-х-х. – Потом тихий звон стекла и снова: – Ах-х-х-х.
Я опять услышал шаги, но гораздо ближе: это братец подкрадывался к двери. Послышалось тихое бряканье – Густав повернул ручку, – и появилась тонкая полоска света. Старый приоткрыл створку ровно настолько, чтобы выглянуть через щель. Я подошел сзади и посмотрел поверх его головы.
На другой стороне прихожей, на мягком диване в гостиной раскинулся наш с братом двойник: парень в сапогах и исподнем. На полу у его ног стояли свеча и три бутылки с жидкостями – темно-янтарной, соломенно-желтой и кроваво-красной.
Скотч, пиво и вино.
Незнакомец поднес ко рту стакан и запрокинул голову, чтобы не упустить ни капли.
– Ах-х-х-х, – выдохнул он.
Потом оторвался от стакана, и мы увидели его лицо.
Парень был далеко не таким здоровым, как Ули или Паук, и руки у него не были молочно-белыми, как у Будро. И все же я был настолько уверен, что это один из ребят Макферсона празднует досрочную отставку Перкинса, что чуть не вскрикнул от удивления, когда сообразил, кто перед нами на самом деле.
Мизинчик Харрис?!
Мне удалось сохранить молчание до тех пор, пока Старый не закрыл дверь.
– Вот зараза, – проворчал братец. – У меня тут серьезная детективная работа, а одному из наших приспичило уйти в запой.
– Я вот что тебе скажу. Сейчас выйду и тоже выпью с Мизинчиком. Его это отвлечет, а ты здесь тем временем закончишь.
Густав, фыркнув, отверг мое великодушное предложение:
– Думаю, Мизинчику интересна только выпивка Перкинса, но рисковать нельзя. Вдруг он примется шарить тут в поисках табака, или похабных открыток, или еще чего. Так что вернем все на место, как было, и вылезем в окно.
Послышался шорох задвигающегося ящика, потом тихо звякнул о дерево металл – это Старый поставил мусорное ведро под стол. В мертвой тишине дома оба этих звука, казалось, отдались эхом, как раскаты грома. Мы с братом немного постояли неподвижно, прислушиваясь, не услышал ли нас Мизинчик.
– Ах-х-х-х, – выдохнул Харрис.
Звякнула о стакан бутылка.
– Ладно, – прошептал Старый, – шуруй к окну, да смотри не споткнись обо что-нибудь.
Проще сказать, чем сделать. Мы не так уж долго находились в темноте, но я успел полностью забыть обстановку кабинета. Стулья, шкафы, книжные полки – я не мог вспомнить, где они, и даже есть ли они здесь вообще. С тем же успехом пол мог быть усеян медвежьими капканами и бильярдными шарами. И, конечно, при каждом шаге половицы скрипели так, будто по ним топал слон весом в тысячу фунтов, а не обычный человек, пусть и массивный.
Старый каким-то образом опередил меня и оказался у окна раньше, причем совершенно бесшумно. Он медленно и плавно раздвинул занавески и осторожно открыл окно. Приподняв раму ровно настолько, чтобы можно было пролезть, брат наклонился и одним ловким движением выскользнул наружу.
Я последовал за ним, но не столь ловко. Мне-то приходилось пропихивать через окно куда больше, чем брату, а в результате нога зацепилась за подоконник, я вывалился наружу и с глухим ударом рухнул на землю.
Мы со Старым уставились друг на друга: два ковбоя в одном исподнем при луне, неподвижные, как статуи. Прошла минута, но ничто не указывало, что Мизинчик или другие обитатели бараков нас услышали, и мы снова разрешили себе дышать.
– Давай-ка возвращайся в койку, – сказал Старый, по-прежнему шепотом. – А я подтянусь через минутку.
– То есть ты сейчас не пойдешь?
– Если кто заметит, как один парень тихонько пробирается в барак, решит, что тот выходил цветочки полить. А вот если сразу двое – уже подозрительно.
Звучало разумно, поэтому я последовал указанию брата и как можно тише прокрался обратно в барак. Когда я карабкался на койку, она так скрипнула, будто я раздавил мышь, однако ни один из храпунов не пропустил ни такта.
Растянувшись на койке, я стал ждать Густава, и меня охватило знакомое чувство. Сколько раз братья и сестры говорили мне: «Иди лучше учись. Тут работа для взрослых». Они доили корову или цепляли плуг, и в свое время я узнал, что работа эта не более захватывающая, чем наблюдение за испаряющейся водой. Но в детстве она казалась мне настоящим приключением хотя бы уже потому, что старшие не разрешали мне в ней участвовать.
Вот и сейчас у меня возникло подозрение, что Густав отправил меня в барак только для того, чтобы я не путался у него под ногами. Это меня изрядно задело: ведь я уже не какой-то щенок, но мужчина крепкого телосложения и с неменьшим запасом любопытства и самолюбия, чем у любого другого. Но только если этот другой – не Старый.
Я решил, что действовать в одиночку брата заставляет гордыня. Должно быть, очень обидно обладать незаурядным умом, будучи при этом совершенно неграмотным. Возможно, Густаву постоянно хочется доказать, что у него имеются мозги, а разгадывание загадок – способ довольно наглядный. Не говоря уже о том, что смертельно опасный.
Меня бесило, что я подвергаюсь опасности исключительно из-за тщеславия Старого. Коль скоро ему охота совать свой длинный нос в чужие дела, не моя вина, если этот нос однажды отстрелят.
С другой стороны, я обязан своему брату абсолютно всем, что имею. Да собственно, он и есть всё, что я имею, будь я проклят. Когда наша семья сгинула, Густав стал моим ангелом-хранителем. Может, теперь настал мой черед примерить крылышки?
Уже решив было спрыгнуть с койки, отыскать Старого и либо помочь ему, либо дать хорошего пня по тощей заднице, я… в общем, я заснул.
А проснувшись наутро, понял, что так и не слышал, когда брат вернулся.