Стейси Холлс
Покровители
– А ты сможешь помочь мне родить ребенка? Живого ребенка?
– Я…
– Я буду платить тебе пять шиллингов за неделю.
Записывая в гроссбух такую сумму, управляющий Джеймс наверняка изумленно вскинет брови, но отслеживание моих расходов унижало меня, и я осознала, что любая оплата должна рассчитываться в пределах достаточной щедрости и справедливости. Однажды Ричард заявил, что с бедняками нельзя обсуждать денежные вопросы. Алиса, очевидно, бедна и – я глянула на ее лишенные колец пальцы – не замужем. Теперь я поняла, что он имел в виду.
– Это в пять раз больше того, что я зарабатываю сейчас, – тихо произнесла она.
Просунув палец под чепец, она почесала голову и осторожно поставила на стол кубок с пивом. В животе у меня заурчало так громко, что мы обе это услышали, я ведь еще не съела ни крошки.
– Я также предоставлю в твое распоряжение лошадь, чтобы ты могла ездить на ней сюда и до постоялого двора в Падихаме. Пешком до Колна далековато.
Облизнув губы, она обдумывала мои слова, глядя на огонь, и наконец спросила:
– Ваша нынешняя беременность длится дольше, чем в предыдущие разы? Когда можно ждать разрешения?
– В начале осени, полагаю. Последний раз она прервалась… незадолго до конца срока.
– Мне понадобится осмотреть вас, – сказала она, – когда у вас были последние женские дни?
– На Святках. Есть кое-что еще.
Поставив свой кубок, я сунула руку за пазуху и достала письмо от доктора, которое переложила туда, когда переодевалась. Обычно я запирала его в ящике за маленькой квадратной дверцей в комоде, а ключ прятала на плетеной основе кровати под матрасом. Я развернула письмо и разгладила рукой бумагу, еще хранившую тепло моего тела. Но Алиса не взяла его, между ее бровей пролегла легкая морщинка.
– Я не умею читать, – хмуро призналась она.
Неожиданно от двери донеслось какое-то царапанье, и мы обе напряженно выпрямились. Я спрятала письмо на кресле, но никто так и не вошел.
– Кто там? – громко спросила я.
Не дождавшись ответа, я встала и сама открыла дверь. За порогом, тяжело дыша, стоял Пак, и я тут же опустилась рядом на колени.
– Это всего лишь ты. Мой милый.
Он последовал за мной к креслу, и по глазам Алисы я поняла, как поразили ее размеры дога.
– Он у нас добрый великан, – успокоила я девушку, позволив псу улечься у меня в ногах. – Мне постоянно приходится чистить юбки от его шерсти, но на самом деле я не возражаю. Кстати, доедай сыр, иначе он не преминет стащить его.
– Какой же он большой, – удивленно произнесла Алиса.
Услышав ее голос, Пак поднял свою рыжую голову и громко гавкнул.
– Успокойся, – велела я ему.
– Что это за порода?
– Говорят, бордоский дог.
– Подарок вашего мужа?
Я безотчетно почесала его за ушами.
– Нет. Я спасла его из «медвежьей ямы» в Лондоне. Тощий, изголодавшийся, он лежал, привязанный к уличному столбу рядом с хозяином медведя, продававшим билеты на свое кровавое развлечение. Я подошла погладить беднягу, а медвежий хозяин злобно пнул его. Заявил, что добрые собаки бесполезны и своими ласками я только еще больше испорчу пса. Я спросила, сколько стоит этот щенок, а он ответил, что такой хиляк не стоит даже веревки, за которую привязан. Я отвязала его и оставила веревку на земле, сказав, что тогда могу просто забрать его. Хозяин тут же передумал, заявив, что я лишаю его призового бойца. Я вручила ему шиллинг, и мы ушли, не оглядываясь. И я назвала его Паком, как персонажа одной пьесы, которую мы с Ричардом за пару дней до того смотрели в театре… Так называли там одного проказливого лесного чертенка или бесенка. Хотя в его натуре нет, по-моему, ничего бесовского.
Алиса задумчиво разглядывала избалованного питомца, разлегшегося на турецком ковре. Он лежал, беспечно вывалив язык, размером с доброе лососевое филе, и вид у него был совершенно довольный.
– Как здорово ему повезло в жизни, – заметила она, – я слышала, что народ развлекается, глядя, как травят медведей, но сама ничего такого не видела.
– По-моему, это кошмарная забава. Но в Лондоне полно кровожадных любителей таких зрелищ; вероятно, потому, что у людей нет возможности самим охотиться.
Мы немного посидели в тишине, но наше молчание, явно стало менее напряженным, потом она кивнула на письмо, вновь вытащенное мною на свет.
– О чем там говорится?
– О том, что я умру во время очередных родов, – впервые произнеся вслух эти слова, я почувствовала, как ослабли сжимавшие мне горло щупальца страха, – как ты понимаешь, мне остается надеяться на чудо. Бог одарил меня достаточно щедро. Хотя не уверена, что среди этих щедрот есть дар материнства, но сегодня я как раз уже думала о снадобьях знахарки и вот встретила тебя. Мне так хочется подарить моему мужу сына… он давно мечтает о наследнике.
– А вы?
– Я же его жена и надеюсь стать матерью его детей. Мне не хочется, чтобы он стал вдовцом.
Я с трудом проглотила подступивший к горлу комок. Алиса смотрела на меня с откровенной жалостью, и меня вдруг удивило ее отношение: как же она, такая бедная, незамужняя, не имевшая, несмотря на свои двойные труды, даже лошади, могла жалеть меня? Возможно, этот прекрасный особняк, красивый муж и дорогие наряды ничего не значат для нее, и, возможно, она также считает, что и мне все это богатство принесло мало пользы, раз я могла получить все что угодно, за исключением того, что хотела больше всего: стать Ричарду хорошей женой, отплатить ему за то, что сделал для меня, за то, что подарил мне новое будущее, избавив от несчастного прошлого. Ради него мне хотелось наполнить этот дом детскими липкими ладошками и грязными коленками. Пока у нас нет детей, наша семья неполноценна; у нас есть большой дом, но не уютный семейный очаг. Даже уединенная и ограниченная жизнь в Бартоне, где с утра до вечера я видела лишь недовольство матери, была предпочтительнее такой альтернативы. Не знаю, что бы я делала, если бы не появился Ричард.
– Госпожа?
Алиса озабоченно смотрела на меня. Языки пламени начали шипеть и плеваться искрами, рукоятка ножа торчала из сырной головы, точно кинжал, вонзившийся в ствол дерева.
Я подалась вперед, впервые готовая молить о помощи. Я пребывала в тайном отчаянии с тех пор, как случайно встретила ее, однако оно копилось месяцами, даже годами, и сейчас вырвалось на свободу.
– Пожалуйста, – простонала я, – скажи, что поможешь мне. – Я вдруг осознала, что до боли сжала подлокотники кресла. – Ты нужна мне, чтобы спасти мою жизнь, и не только мою. Помоги мне, Алиса. Прошу, помоги мне стать матерью, родить ребенка.
Она взглянула на меня странно, словно оценивая и сомневаясь, достойна ли я помощи. Наконец она кивнула с такой уверенностью, словно скрепила наш договор рукопожатием.
Глава 5
В ту же ночь в моей одинокой кровати мне опять приснился кошмар. Я блуждала в непроглядно-черном холодном лесу, под ногами шуршали опавшие листья, и вдруг застыла на месте, не видя даже собственной руки, поднесенной к лицу. Сердце глухо колотилось в груди, я вслушивалась в лесную тишину. И вдруг поблизости что-то зашуршало и захрюкало, на меня повеяло жарким и алчным дыханием любопытных диких кабанов. Я закрыла глаза, чтобы лучше слышать, и почувствовала, как что-то задело подол моей юбки. Лес замер в безмолвии. Капелька пота сбежала по моему лицу, а потом тишина взорвалась и начался тот самый безумный кошмар. Тьма наполнилась жуткой какофонией звериных голосов – пронзительными визгами, завываниями и лаем. Не видя ни зги, я бросилась бежать, выставив вперед руки. Грудь мою сотрясали рыдания, звери гнались за мной, рыча и щелкая зубами, своими острыми, точно костяные ножи, клыками. Споткнувшись, я повалилась на землю и, всхлипывая, закрыла голову руками. Они обступили меня, окружили свою падшую добычу. Изголодавшиеся, они готовились пронзить мое тело, продырявить меня огромными клыками. Режущая, стреляющая боль раздирала меня надвое, и я невольно попыталась подтянуть колени к груди, но они вцепились в подолы моих юбок, и я завопила что есть мочи.
Взмокшая от пота, я очнулась в своей спальне, залитой ярким дневным светом. Мое сердце гулко колотилось в груди, лицо было залито слезами, но волна облегчения омыла меня, когда я осознала, что нет больше никакого леса и никаких кабанов. Переведя дух, я почувствовала тупую боль в запястье. По совету Алисы я наложила на руку тугую повязку, но она развязалась, и конец терялся где-то подо мной в постели. Зевнув, я прищурилась от солнечного света, потянулась и повернулась на бок.
Рядом с моей кроватью, взирая на меня ястребиным взглядом, сидела моя мать.
В молчаливом ожидании она наблюдала, как я неловко пытаюсь принять сидячее положение. Даже не глядя на нее, я знала, что она, поджав губы, укоризненно смотрит на мои растрепанные черные волосы, на посеревшее, как каминный пепел, лицо. Мэри Бартон решительно не одобряла любого рода болезни, слабости или недостатки; более того, она воспринимала их как личное оскорбление. Прежде чем мы нарушили молчание, из коридора донеслись шаги башмаков Ричарда и позвякивание монет в подвешенном к ремню кошеле.
– Вот видите, кто приехал к нам с визитом, – провозгласил он, войдя и положив руку на несгибаемое плечо моей матери.
Наконец наши с матерью черные глаза встретились. Она гордо восседала с непокрытой головой, но ее прическу высоким веером окружал идеально накрахмаленный воротник. Ее сложенные белые руки благопристойно покоились на коленях, а на лице застыло выражение выразительной весомой сдержанности. Платье скрывалось под дорожным плащом, создавая впечатление, что либо она только что спешилась, либо собралась уезжать. В Бартоне она вечно мерзла, сетуя на гигантские размеры его комнат, и именно поэтому с удовольствием уехала оттуда после нашего с Ричардом венчания и поселилась, приняв приглашение Ричарда, в более скромном доме дальше к северу.
Увы, недостаточно далеко.
– Здравствуйте, мама, – сказала я.
– Вы пропустили завтрак, – отозвалась она.
Я провела языком по зубам. Во рту ощущался мерзкий вкус, такой же, наверное, как и мое дыхание.
– Я принесу что-нибудь перекусить, – сказал Ричард, выходя и закрывая за собой дверь.
Под пристальным взглядом матери я откинула толстое стеганое одеяло, слезла с кровати и, пройдя к умывальнику, взяла полоску ткани, чтобы почистить зубы.
– Спальня у вас похожа на свинарник. Вашим слугам следует быть более усердными… чем еще им тут заниматься? – спросила она и, не услышав моего ответа, продолжила: – Вы собираетесь сегодня одеваться?
– Вероятно.
Над каминной полкой с двух сторон от герба Шаттлвортов, точно часовые, стояли две гипсовые статуэтки, высотой фута в два: символические изображения Благоразумия и Справедливости. Порой я представляла их своими подругами. А перед камином, прямо посередине между ними, стояла с гордо выпрямленной спиной моя мать, напоминая воплощенное Страдание, их третью сестру.
– Флитвуд, что вас так забавляет? Вы же хозяйка дома… одевайся немедленно.
За дверью жалобно заскулил Пак, и я впустила его. Он не спеша подошел к моей матери, обнюхал ее юбки и направился ко мне.
– Не могу понять, – продолжила она, – почему вы держите этого зверя в доме. Собаки предназначены для охоты и охраны, с ними не цацкаются, как с детьми. Что это у вас на запястье?
Я подобрала конец ленты и начала потуже обматывать руку.
– Вчера во время прогулки я упала с лошади. Это всего лишь растяжение.
– Флитвуд, – сказала она, понизив голос, и оглянулась через плечо, проверяя, закрыта ли дверь.
До меня донесся слащаво-приторный запах сухих духов, которые она наносила на свои запястья.
– Ричард сообщил мне, что вы опять в тягости. Если не ошибаюсь, вы уже потеряли троих детей, даже не появившихся на свет.
– Я ничего не потеряла.
– Тогда я скажу проще. Три раза вам не удалось выносить ребенка. Неужели вы действительно думаете, что разумно позволять лошади сбрасывать вас на землю? Как же вы неосторожны. У вас есть повитуха?
– Да.
– Где вы нашли ее?
– Она живет неподалеку. В Колне.
– Возможно, вы поступили бы разумнее, наняв женщину с хорошими рекомендациями от знакомой нам почтенной семьи? Вы с Ричардом уже говорили с Джейн Таунли? Или с Маргарет Старки?
Я пристально глянула на гипсовое лицо Благоразумия. Ее стоический взгляд ускользал от меня. Выйдя замуж, я стала хозяйкой одного из лучших имений на многие мили вокруг, но мне приходится стоять в ночной рубашке, выслушивая брюзжание моей матери. Неужели ее пригласил Ричард? Он же знает, как я ненавижу ее. Пытаясь успокоиться, я начала сжимать кулаки, медленно считая до трех.
– Кого бы я ни наняла, это мое решение, матушка, – последнее слово я произнесла с особой медоточивостью, и на ее неизменно невозмутимом лице невольно проявился легчайший оттенок ярости.
– Я поговорю об этом с Ричардом, – заявила она, – и тем не менее я хочу, чтобы вы дали обещание сделать все возможное ради успешного вынашивания этого ребенка. В настоящее время ваше поведение не внушает мне доверия. Вам необходимо больше отдыхать и заниматься… домашними делами. Вероятно, лучше заняться музицированием, чем галопировать по лесам, как Диана-охотница. У вас же прекрасный муж, и если вы будете вести себя, как подобает жене и матери, то Господь одарит вас. Я предпочла жить отдельно не для того, чтобы вы разыгрывали из себя принцессу в башне. Итак, я надеюсь, вы отобедаете со мной. Пожалуйста, одевайтесь и спускайтесь вниз.
Я слышала, как она начала спускаться по лестнице, и мысленно пожелала, чтобы наш портрет свалился со стены и придавил ее.
* * *
Ричард налил бокал красного вина и передал его моей матери. Темное, как рубин, оно имело цвет того, что трижды истекало из меня… удивительно красивый в своей яркости, он так прочно окрашивал простыни и матрасы, что их приходилось сжигать на костре. Избегая пьянящего винного аромата, я подняла лицо к оштукатуренному потолку столовой. Его украшала лепнина из множества вьющихся по всему потолку виноградных лоз, изобиловавших спелыми гроздьями, их листья сплетались, как любящие руки.
– Не хотите ли вина, Флитвуд?
– Нет, спасибо.
Ричард наполнил другой бокал для своего друга Томаса Листера, заехавшего к нам по пути в Йоркшир. Мы сидели вокруг камина, где тихо тлели поленья, исходящий от них жар и духота столовой навевали сон. Но окончательно не усыпили, позволив заметить жадный взгляд Томаса, скользнувший по кольцам на пальцах Ричарда, когда он вручал ему бокал. Его собственные, лишенные колец, пальцы, сжали бокал и, перехватив мой взгляд, он тут же отвел глаза.
По возрасту Томас был где-то между Ричардом и мной, а по благосостоянию – где-то между простым землевладельцем и нами. С первым он мог согласиться, но со вторым – никогда. Их с Ричардом объединяли другие жизненные моменты: оба они женились в один и тот же год; у обоих умерли отцы; оба унаследовали большие поместья и заботились о матерях и сестрах. Четыре года тому назад старшему мистеру Листеру стало плохо во время венчания сына, он потерял сознание в церкви, не дослушав свадебных обетов, и через несколько дней отошел в мир иной. Мать Томаса, так и не оправившись от горестной потери, жила с тех пор затворницей.
Я считала Томаса Листера странным, но довольно интересным мужчиной – он с трудом поддерживал беседу, предпочитая в основном слушать и помалкивать. На мир он смотрел большими, слегка навыкате глазами, но сам был по-женски маленьким и хрупким. Ричард говорил, что благодаря такому телосложению он стал великолепным наездником и держится в седле прямо, как стрела.
Моей матери не удавалось найти общего языка с молодыми людьми: зато она легко заставляла их чувствовать себя детьми, и Томас, заикаясь, выдавил вежливый ответ, когда она поинтересовалась здоровьем его матушки. Его спасло появление Эдмунда, помощника с псарни, он сообщил Ричарду, что с одной из ферм пришла женщина с новостями о собаке, загубившей овцу. В те дни мы разводили много овец; почвы на полях были слишком влажными для иного пользования.
Помедлив, Ричард поставил свой бокал и спросил?
– А чья эта собака?
– Она не знает, господин, – Эдмунд покачал головой, – обнаружила только, что эта псина носится вокруг, пугая все стадо. Она просила вас поскорее приехать.
Ричард быстро вышел. Местные жители частенько приходили к нам и рассказывали о своих печалях. Ричард был щедрым хозяином, давал им зерно в неурожайные годы и разрешал вырубать деревья для ремонта домов. В Падихаме жили две сотни семей, и с тех пор как мы поселились здесь, приходилось решать столько же проблем.
– Зачем вы едете в Йоркшир? – спросила моя мать Томаса.
Она старательно изображала радушную хозяйку, с удовольствием намекая на мою несостоятельность в этой роли.
– Я еду на судебное заседание. Великопостные ассизы[10], – ответил Томас.
– Какое-то судебное разбирательство?
Поленья в камине затрещали, разгоревшись с новой силой. Я задумалась, надолго ли Ричард уехал; день клонился к закату, и за окнами скоро стемнеет.
Томас неловко сменил позу.
– Разбирательство убийства, – тихо произнес он, – обвинение выдвинуто против одной женщины, по имени Дженнет Престон.
Я слегка напряглась.
– Вы знаете ее? – спросила я.
– К несчастью, очень хорошо. – На его скулах проступили желваки. – Она долгие годы работала в нашем доме, но со времени кончины моего отца никак не может оставить нас в покое. Мы предоставили ей помощь и поддержку, но она, неблагодарная, требовала все больше и больше.
– И в чьем же убийстве ее обвиняют?
– Ребенка.
Нас с матерью ненадолго объединило общее потрясение.
Томас мрачно уставился на языки пламени.
– Вы отстаиваете ее невиновность?
– Невиновность? – Томас резко взглянул на меня. – Ее вину. Она виновна в смерти сына другого слуги – младенца, ему еще и года не было, – жестоком и бессердечном.
Перед моим внутренним взором вдруг всплыло нежеланное воспоминание: застывшее тельце, два ряда крошечных ресничек, которые уже никогда не откроются. Закрыв глаза, я отогнала это видение.
– Почему же она решилась на это? – спросила я.
– Потому что ревнива и завистлива, – отрывисто произнес Томас, – ей не удалось совратить Эдварда, поэтому она забрала у него с женой самое дорогое. Она ведьма.
– Еще одна ведьма? – Моя мать резко подалась вперед, явно смутив Томаса. – Вы разве не слышали о последней гостье Рид-холла?
– А откуда вы знаете об этой гостье Рид-холла? – удивилась я.
– Мне Ричард рассказал. – Она пренебрежительно передернула плечом.
И жестом, и тоном она подразумевала, естественно, что он охотно разговаривает со своей тещей о всех важных делах. На самом деле она умела вытягивать сведения из людей, мгновенно улавливая их нерешительное или случайно брошенное замечание, и тогда уж принимаясь изводить их, точно собака, гоняющая овец. Ричард не стал бы сам рассказывать о деловых планах своего друга в графстве; должно быть, моя мать уже слышала об этом от кого-то другого и наверняка сумела задать нужный ей вопрос, пока он был занят и отвлечен другими делами.
– И кто же гостит в Рид-холле? – спросил Томас, переводя взгляд с моей матери на меня.
И она с удовольствием поведала ему о делах близко знакомого Томасу Роджера, а также и о том, что приключилось с торговцем Джоном Лоу по вине ведьмы Элисон Дивайс. Томас внимал ей с большим интересом.
В ее версии история, поведанная мне Роджером, предстала в сокращенном и не столь впечатляющем виде. И я с огромным удовлетворением не снизошла до того, чтобы поправить ее, а, чтобы она не поняла этого по моему самодовольному выражению, принялась увлеченно разглядывать затейливый фриз, украшавший верхнюю часть стен столовой. Русалки, дельфины, грифоны и самые разные причудливые создания, получеловеческой и полуживотной природы, взирали сверху в центр зала, словно мы собрались на каком-то грандиозном мифическом приеме. С тех пор, как я приехала в Готорп, этот великолепный фриз оставался моим любимым украшением особняка, и я могла подолгу ходить по столовой, разглядывая каждого персонажа, давая им имена и придумывая истории их жизни. Особенно мне полюбились две осиротевших сестры, морские принцессы, повелевавшие волнами; и львиное войско, вооруженное щитами и изготовившееся к битве. Я видела, как с приближением вечера фриз покрывался тенями, придававшими его героям еще большую таинственность, а моя мать и Томас Листер все продолжали сплетничать, как две прачки. Мои веки начали слипаться; во рту пересохло, голова заболела. До возвращения Ричарда мне придется сидеть в гостиной, но пока ничто не предвещало его прихода.
Но внезапно меня взбодрила одна мысль: пока моя мать гостит у нас, Ричард будет, наверное, спать вместе со мной, чтобы не возбуждать ненужного любопытства, поскольку ее глазки-бусинки не упускали ни единой подробности нашей жизни. Она еще ни словом ни намекнула, что видела выдвижную кровать, хотя Ричард, вероятно, разумно запер дверь в гардеробную.
Я слегка поправила валики в прическе, подумав, скоро ли наконец смогу вытащить их.
– Именно поэтому девица живет в доме Роджера Ноуэлла, – сверкая глазами, заявила моя мать, – он держит ее взаперти, чтобы она никому больше не причинила вреда.
– Неужели она во всем призналась?
– Так говорят.
– И Роджер полагает, что в наших краях есть еще ведьмы?
– Да, из той же семейки, – кивнув, подтвердила моя мать.
– Господи, мама! Можно подумать, что ты лично проходила мимо Джона Лоу, когда его прокляли, – заметила я.
Томас с задумчивым видом прижимал свой бокал к груди.
– Томас, не желаете ли полюбоваться на наших русалок? – предложила я. – На них стоит взглянуть поближе. Они просто великолепны, созданы двумя братьями, выполнившими всю отделку стен и потолков в Готорпе.
Будучи понятливым и воспитанным, он встал и направился к стене, а я, обращаясь к матери, прошептала:
– В этом доме не принято обсуждать дела Роджера Ноуэлла в стиле деревенских кумушек. Он наш друг. А теперь Томас донесет все твои домыслы до Йоркшира, хотя нам здесь вовсе не нужна такая слава.
– Я просто сообщила вашему соседу о том, – помрачнев, парировала моя мать, – что происходит в его округе. Уже скоро все и так будут знать, что в ваших краях злодействуют ведьмы. Ведь такова ужасная реальность. Разве неправильно говорят, что эти особы здесь совсем распустились?
– Я не обращаю внимания на слухи, меня они не волнуют. И, кроме того, я сомневаюсь, что распущенность равносильна злодеянию.
– Да, мастерская работа, – вежливо оценил Томас, оглянувшись в нашу сторону, – на редкость затейливая композиция. Превосходные мифологические образы. – Он заметно разволновался и явно не собирался возвращаться в свое кресло. – Пожалуй, мне пора опять трогаться в путь, пока еще не совсем стемнело. Вероятно, по дороге в Йоркшир я еще загляну в Рид-холл.
– Тогда вам придется сделать крюк миль в десять, – заметила я, – ведь Рид-холл в другой стороне.
Томас взял свой плащ.
– Передайте мой поклон Ричарду.
Он поспешно покинул гостиную, и звуки его шагов эхом разнеслись по коридору. После краткого молчания я тоже удалилась под предлогом того, что мне пора прилечь и отдохнуть.
В нашей спальне уже горели свечи, и я, стоя перед зеркалом, вытащила из прически валики. Тусклые и истонченные пряди волос рассыпались по плечам, и я принялась старательно расчесывать их. Подойдя к окну, чтобы закрыть шторы, я увидела в стекле силуэт Ричарда, он стоял на пороге спальни.
– Сегодня вы будете спать здесь? – спросила я.
– Полагаю, да.
Я повернулась к нему, и у меня вдруг екнуло сердце.
Руки его покраснели от крови. Она покрывала его дублет, кровавые брызги также попали ему на лицо и испачкали руки до локтей.
– Что произошло?
– Я распорядился принести воды.
Он попытался вытереть руки о рукава, но кровь уже засохла. Пальцы вокруг ногтей побурели.
– Чертовщина какая-то, – продолжил он, – мне еще не приходилось видеть собаку, чье поведение так напоминало бы волчье.
Подойдя к кровати, я села на нее и сбросили туфли.
– Это же невозможно. В наших краях уже много лет не видели волков.
Мне подумалось, что сегодня ночью мы опять будем спать обнявшись и он согреет меня своим теплом. Может даже, я, как раньше, пробегу пальцами по его спине. А, может, он даже поцелует меня, и я вновь почувствую твердость его копья. Даже если бы мы никогда больше не спали вместе в одной кровати, я никогда не забуду мягкий жар его торса под кончиками моих пальцев. Но внезапно я вспомнила о тайном письме, и мои мечты рассеялись.
– Неужели овца сдохла? – спросила я, повернувшись спиной к Ричарду, чтобы он распустил шнуровку корсета.
– Нет. Мне самому пришлось добить ее.
– А собака? Какой породы?
– Не знаю, просто лохматая коричневая дворняга. Она убежала, я не успел поймать ее. Потом я еще пытался выяснить, чья это могла быть собака.
– А я наняла повитуху, ту девушку, которая спасла меня.
– Правда? Как ее зовут? Значит, она повитуха?
– Алиса. Она очень опытная, – добавила я, избегая его взгляда, – надеюсь, вы не будете возражать… я предложила ей взять на время одну из лошадей с нашей конюшни, пока она будет навещать меня.
– Не одного из моих рысаков?
– Нет, серую упряжную кобылу. Она уже довольно старая. Ричард… – я помедлила, подавляя волнение, – а теперь вы снова будете всегда спать со мной?
– Многие супруги спят в отдельных комнатах, в этом нет ничего необычного, – спокойно ответил он.
– Но ведь положено…
– Глупости. Кроме того, вы уже ждете ребенка. И нам все равно не удастся зачать второго.
Но я уже не слышала его, поскольку сняла сорочку. Тонкая красная струйка стекала по моему бедру. Я приложила к ней палец, чтобы остановить, и панический страх навалился на меня, как грозовая туча. Закрыв глаза, я начала молиться.
