Нил Стивенсон
Зодиак
Посвящается Эйлин
Вниз по реке, на берегах реки «Чарльз» -
Вот где мой дом.
Здесь я живу, в землях бродяг, влюбленных, воров.
Грязные воды, вас я люблю.
О Бостон, ты мой дом.
«Инмейтс»
1
Роскоммон приехал и перепахал наш огород через час после рассвета – приблизительно в то время, когда я обычно встаю, а он отключается на обочине какой-нибудь бесплатной трассы. У нас с домовладельцем договор: он берет с меня и моих соседей мизерную (по меркам Бостона, вообще никакую) квартплату, а мы взамен позволяем ему вволю грабить нашу экосистему. Год за годом он уничтожает мой огород. Еще, бывает, без предупреждения насылает на дом рабочих, сносит среди ночи стены, отключает воду, пока мы моемся, напускает в подвале невесть какой вони, срубает на дрова клены и вязы и переклеивает обои у нас в комнатах. А после утверждает, что собирается показать наше пристанище новым жильцам, поэтому нам лучше прибраться. Пронто.
В то утро я проснулся под треск, с которым взрывались под колесами его микроавтобуса маленькие, еще зеленые тыковки. Потом, судя по звуку, он сорвал нашу бадминтонную сетку. После его отъезда я встал и вышел купить «Глоуб». Бейсболист Уэйд Боггс только что вывихнул колено, а в Саути на юге Бостона горит отработанное масло с какими-то ПХБ. Полихлорбифенилами то есть.
Когда я вернулся, на плите тлел бекон, наполняя дом полицикличными ароматическими веществами – рискну сказать, это мои любимые канцерогены. У плиты стоял Бартоломью. Пустым взором человека, проснувшегося не по своей воле, он вперился в клип какой-то хеви-метал-группы по телику, а рукой зажимал край надутого мусорного мешка, занимавшего полкухни. Ну вот, опять мой сосед пользовался закисью азота возле открытого огня – неудивительно, что у него нет бровей. Когда я вошел, он гостеприимно поднял мешок повыше. Обычно я азотом до завтрака не балуюсь, но Барту ни в чем не могу отказать, поэтому взял мешок и изо всех сил вдохнул. Во рту у меня стало сладко, и пять секунд спустя в мозгу взорвался фейерверк в пол-оргазма.
На экране рокеры с пуделиными головами привязывали смазливую девчонку к дээспэшной плите, украшенной пентаграммой. Где-то вдалеке голос Бартоломью произнес:
– «Пойзен Бойзен», старик. Круть.
Поносить общество было еще рановато. Я цапнул пульт от телевизора.
– «Студжес» с Игги Попом пока нет, – предупредил Барт. – Я проверял.
Но я уже переключился на «Дип Чэннел», где пара жующих табак стариканов плавали по нетоксичной речке в каком-то южном штате, показывая, как оживлять коматозную рыбу.
Из той части дома, где жили женщины и ванные были чистыми, появилась Тесс. Мрачно прищурившись на безрадостное утро, она хмуро глянула на наш шкворчащий животный жир и кубический ярд азота и порылась в холодильнике в поисках домашнего йогурта.
– Вы, ребята, со своей дряни когда-нибудь слезете?
– Ты про мясо или про веселящий газ?
– А что из них токсичнее?
– Принцип Сэнгеймона, – возвестил я. – Чем проще молекула, тем лучше наркотик. А значит, самый лучший наркотик – кислород. Всего два атома. За ним следом – закись азота: всего три. Дальше этанол – девять. Ну а потом уже хрень с уймой атомов.
– И что?
– Атомы – как люди. Если соберутся кучей, никогда не знаешь, что выкинут. Насколько я слышал, Тесс, ты направо-налево называешь меня «Гранола Джеймс Бонд».
Тесс только пожала плечами.
– Кто тебе рассказал?
– Стоит придумать хорошую фразу, ее сразу подхватят.
– Я думала, тебе понравится.
– Даже тупица вроде меня способен уловить сарказм.
– И как ты хочешь, чтобы тебя называли?
– Токсичным Человеком-Пауком. Потому что он на мели и никогда не трахается.
Тесс поморщилась, всем своим видом показывая, что для обеих бед есть веская причина. Молчание прервал Барт:
– Вот черт, ты прав. Человек-Паук здоров как бык, а у Джеймса Бонда скорее всего СПИД.
Выйдя во двор, я пошел по следам от шин Роскоммона. Все тыквы погибли, но эти обманки меня мало волновали. Зачем вообще тыквы? Перепачкать оранжевой дрянью весь дом? Все важное – кукуруза и помидоры – росло вдоль заборов или за горами мусора, куда микроавтобусу не добраться.
Мы не спрашивали Роскоммона, можно ли развести огород здесь, на Самом Большом Заднем Дворе Бостона. И все потому, что официально его не существует, а это дает ему право гонять тут на машине. Сады и огороды, знаете ли, положено поливать, а счета за воду включены в нашу номинальную квартплату, поэтому, разбив огород, мы фактически обкрадываем Роскоммона.
Но тут есть почти ярд земли, запрятанный в складку риманова пространства, возникшую от того, что улицы в Брайтоне проложены иррационально. Даже сорняки не научились расти в этой пустыне битого кирпича и бетона. Когда мы развели огород, Бартоломью, Айк и я два дня просеивали их, собирая почву для делянки, а остальное складывая в невысокие курганы. На Самом Большом Заднем Дворе Бостона имелись и другие, рассыпанные в беспорядке горы. Время от времени Роскоммон взрывал очередное свое владение и являлся с наемным грузовиком – через огород, через бадминтонную сетку и по садовой мебели, – чтобы возвести новую.
Я только надеялся, что он не закапывает тут никаких токсичных отходов. Хотелось бы думать, что не в этом причина низкой квартплаты. Ведь будь оно так, мне пришлось бы призвать чуму на его дом, заблокировать его банковские счета, сжечь его деревни, изнасиловать его лошадей и продать его детей в рабство. Короче, подвиги Токсичного Человека-Паука на всю катушку. И тогда я стал бы его альтер эго без гроша за душой – Токсичным Питером Паркером. Мне пришлось бы платить настоящую бостонскую квартплату: тысяча в месяц и никакой площадки для бадминтона.
Питера Паркера укусил радиоактивный паук, и парнишка превратился в Человека-Паука. В обычной жизни он – сущий неудачник: ни денег, ни престижа, ни будущего. Но попробуй тронуть его в темном переулке, и ты труп. Он все спрашивает себя: «Перевешивает ли секундное удовлетворение Человека-Паука все то дерьмо, с которым приходится мириться Питеру Паркеру?» В моем случае ответ – да.
В темные века моей жизни, когда я работал в «Массачусетс Аналитикал Хемикал Системс» («Масс Анальной» для краткости), у меня был обычный «фольксваген»-пикап. Но питерам паркерам мира сего страховка в этом городе не по карману, и теперь я перемещаюсь на велике. Поэтому, заправившись кофе и беконовыми угольками Барта (нет ничего лучше «черного с черным» завтрака!) и прочтя от корки до корки комиксы в «Глоуб», я вскочил в седло моего увенчанного боевыми шрамами внедорожного «стамп-джампера» и покатил на работу.
Позавчера пронесся ураган «Элисон» и притащил с собой адский ливень. На улицах – ветви деревьев и озерца дождевой воды. Мы зовем ее «дождевой» и «водой», но на самом деле это непереработанные нечистоты. Светофор на углу Коммонуэлс-авеню и Чарльзгейт-вест закоротило. В Бостоне это не повод для задушевных статеек в желтой прессе про обычных граждан, которые выходят из машин, лишь бы регулировать движение. Нет, это – предлог ездить как чадская армия. Если двум полосам надо пересечь четыре, надеяться им не на что. Пробка на Коммонуэлс протянулась до самого БУ, или Бостонского университета. Поэтому с полмили я проехал по тротуару и так оказался впереди колонны.
Проблема в том, что если водители двух первых машин недостаточно агрессивны, не важно, насколько круты застрявшие сзади. Вся улица так и будет стоять, пока сообща не выкипит от негодования. Рев гудков тоже ничего не даст, сколько бы усилий ни прилагала сотня водителей.
Когда я добрался до Чарльзгейт, где Коммонуэлс пересекал односторонний четырехполосный поток, то во главе одной полосы обнаружил маломощный пикапчик с мэнскими номерами, за рулем которого сидела мамаша, пытавшаяся присматривать за четырьмя отпрысками, а во главе другой – древний «мерседес» со старушкой, которая выглядела так, словно даже собственного адреса не помнит. И полдюжины велосипедистов, только и ждущих, чтобы настоящий сорвиголова возглавил прорыв.
Пересекая запруженную магистраль, штурмуйте по одной полосе зараз. Выждав, когда в первой появится двадцатифутовый зазор, я в него вклинился. «BMW» передо мной вильнул было на соседнюю полосу, чем вызвал волну вдоль Чарльзгейт, когда десяток машин попытались повторить его маневр. Потом машина завибрировала и остановилась (сработала компьютеризированная система тормозов), и водитель обмяк на гудке.
Следующая полоса далась еще проще: какой-то новичок из Джерси на «камаро» совершил ошибку, притормозив, и я захватил его жизненное пространство. Кретин на «BMW» попробовал вклиниться за мной, но у половины велосипедистов и перечницы на «мерсе» хватило ума двинуть вперед и его заблокировать.
Через десять секунд огромная дыра возникла в третьей полосе, и я метнулся туда прежде, чем «камаро» сообразил что к чему. Я рванул так агрессивно, что какой-то второразрядный клерк-стенографист на «хонде» притормозил на четвертой ровно настолько, чтобы я и ее цапнул. Тут плотину прорвало: чадская армия перешла в наступление и оккупировала перекресток. Надо думать, водители «BMW», «камаро» и «хонды» теперь заглушат моторы и выйдут размяться.
Прохожие и пьянчуги зааплодировали. Юный юрист, едва начавший бриться, но, похоже, уже с шестизначным доходом, обогнал десяток машин, лишь бы крикнуть, опустив верх, дескать, я малый не промах.
– Что-нибудь новенькое скажи, робот ты адский, – бросил я в ответ.
По мосту Массачусетс-авеню я перебрался на противоположный берег Чарльза. На полпути остановился, чтобы ее оглядеть. Реку то есть. Река и гавань – мой хлеб насущный. Ветра особого не было, поэтому я с силой втянул носом воздух, прикидывая, какую дрянь свалили в нее выше по течению прошлой ночью. Согласен, метод примитивный, но так уж вышло, что человеческий нос – исключительно чувствительный прибор. Для некоторых смесей лучшего детектора, чем наш шнобель, просто не придумаешь. Электроника ему в подметки не годится. Например, я много чего могу рассказать про машину, просто понюхав ее выхлоп: насколько хорошо отлажен мотор, есть ли у нее каталитический нейтрализатор выхлопных газов, на каком бензине она работает.
Поэтому время от времени я нюхаю Чарльз, чтобы определить, не упустил ли чего. При длине в тридцать миль у нее ширина и груз токсинов – как у Огайо в Питтсбурге или Кай-яхуги в Кливленде.
Потом я двинул через студенческий городок МТИ, лавируя между умниками с пятидесятидолларовыми учебниками под мышкой. Студенты стали теперь чертовски молодыми. Казалось бы, не так давно я сам ходил в университет по ту сторону реки и этих троллей считал сверстниками и соперниками. А сейчас мне их просто жалко. И им меня, наверное, тоже. По внешним меркам я – из отбросов общества. На прошлой неделе я был на вечеринке бостонских яппи, не новомодных, а настоящих, и все они жаловались на попрошаек, ошивающихся на Коммон, мол, какие они стали агрессивные. Сам я ничего подобного не заметил, ведь ко мне никто не приставал. А потом вдруг понял почему: потому что я сам на них похож. Джинсы с прорехами на коленях. Кеды с дырами, протертыми необрезанными ногтями на больших пальцах. Футболки, длинные майки и фланелевые рубахи в несколько слоев, чтобы регулировать температуру тела. Растрепанные светлые волосы, подстригаемые… ну, раз в год. Бесформенная рыжеватая борода, подстригаемая или сбриваемая… ну, два раза в год. Не слишком толстый, но наделенный зрелыми округлостями человека, живущего на дешевом крепленом вине и плюшках. Никакого портфеля, манера бесцельно глазеть по сторонам и нюхать реку.
К тому же, хотя велосипед у меня хорош, я заранее полил его из баллончика дешевой золотой краской, чтобы он не выглядел таким уж приличным. Даже замок казался дерьмовеньким: «криптонитовый» и весь в царапинах от кусачек. В прошлом году мы повесили его на ворота токсичной свалки, и владельцы пытались попасть на свой объект, использовав не те инструменты.
В Калифорнии я сошел бы за хакера, направляющегося в какую-нибудь хай-тек-компанию, но в Массачусетсе даже хакеры носят рубашки на пуговицах. Я катил через территорию хакеров, мимо череды хай-тек-магазинчиков, присосавшихся к МТИ, и, наконец, выехал на площадь, где у моей организации был местный офис.
«ЭООС». «Экстремисты охраны окружающей среды». Прошу прощения: «ЭООС Интернэшнл». Меня держат на ставке профессионального мучителя: это врожденный талант, которым я пользуюсь со второго класса школы, с тех пор как сообразил, как фонариком довести до мигрени училку. Я мог бы привести и другие примеры, устроить вам экскурсию по галерее сломленных и разъяренных начальников всех мастей, которые за прошедшие годы пытались учить меня, направлять, воспитывать или подавлять, но будет слишком уж похоже на хвастовство. Я не так уж горжусь своими умениями. Но деньги за это беру.
Велосипед я втащил на четвертый этаж – надо же делать зарядку. Проемы под ступеньками были заклеены стикерами «ЭООС», чтобы в шести футах у тебя перед глазами всегда маячила фраза «СПАСИ КИТОВ!» и что-нибудь про «ДЕТЕНЫШЕЙ ТЮЛЕНЕЙ». К тому времени когда посетитель добирался до четвертого этажа, у него развивалась одышка, а мозги были безнадежно промыты. Приковав велосипед к батарее (на всякий случай), я вошел внутрь.
В приемной командовала Триша. Она у нас с приветом, зато милая, имеет довольно странное представление о телефонном этикете и считает, что я «в порядке».
– Вот черт, – приветствовала меня она.
– Что?
– Ты просто не поверишь.
– Во что?
– Вторая машина.
– Фургон?
– Ага. Уэймен.
– Худо?
– Пока неизвестно. Он все еще на обочине.
Я предположил, что машина в лепешку и что Уэймена теперь уволят или, во всяком случае, задвинут на такое место, где он даже близко к машине «ЭООС» не подойдет. Всего три дня назад он поехал на «субару» за изолентой и на парковке размером не больше теннисного корта умудрился так врезаться в бетонное основание фонаря, что безнадежно раскурочил машину. Его пятнадцатиминутное объяснение было серьезным, но путаным, а когда я попросил рассказать, как было дело, он обвинил меня в линейном мышлении.
А теперь он угробил наше последнее дерьмопластовое средство передвижения. Головной офис скорее всего про это узнает. Я почти пожалел Уэймена.
– Как?
– Ему кажется, он включил заднюю передачу на автостраде.
– Зачем? Там же автоматическая коробка передач.
– Он любит думать своим умом.
– И где он?
– Кто знает? Наверное, боится возвращаться.
– Нет. Ты бы побоялась. Я – возможно. Но не Уэймен. Знаешь, что он бы сделал? Он явился бы ясный как солнышко и попросил ключи от «омни».
По счастью, я собрал и расплющил все ключи от «омни», кроме моих собственных. И всякий раз, оставляя машину, поднимал капот, выдергивал и забирал с собой высоковольтный провод с катушки зажигания.
Можно подумать, что отсутствие провода и даже ключей не помешает завести машину членам ударной группы «ЭООС», этим Асам Хитрости и Бичу Промышленности. Разве не они собственными силами организовали вторжение в Советский Союз? Разве не они проникли на якобы аварийный, строго охраняемый корабль в амстердамском порту? Разве не они носятся по океанским волнам на мощных «Зодиаках», держащихся на жвачке и заколках для волос, и приходят на выручку несчастным морским млекопитающим?
Ну, иногда они все это делают, но необходимыми умениями обладает лишь небольшая горстка, и в северо-восточном отделении я один такой. Остальные (вроде Уэймена), как правило, бывшие филологи, впадающие в истерическую немощь при виде штуковин с движущимися деталями. Заговори с ними про клапана или сальники, и они споют тебе песнь протеста. Выдергивание провода из «омни» для них – черная магия.
– Кстати, тебе трижды звонили из «Фотекса». Там очень хотят с тобой поговорить.
– О чем?
– Какой-то тип желает знать, следует ли им сегодня закрывать фабрику.
Днем раньше, разговаривая с каким-то умником из корпорации «Фотекс», я пробормотал что-то про закрытие. На самом деле завтра я собирался в Нью-Джерси закрывать совсем других, поэтому «Фотекс» мог вволю сбрасывать в Бостонскую гавань фенолы, ацетон, фталаты, различные растворители, медь, серебро, ртуть и цинк – во всяком случае, до моего возвращения.
– Скажи, что я в Джерси.
Пусть себе гадают, у «Фотекса» там тоже заводы есть.
Я пошел к себе в кабинет – для этого пришлось пересечь похожее на ангар помещение, где большинство эоосовцев сидели среди незаконченных транспарантов и сломанных запчастей для «Зодиаков», пили травяной чай и разговаривали по телефону.
– Пятьсот единиц на миллион нам подойдет.
– Только не на оборот кулинарного раздела.
– А в дельтах рек они водятся?
Я не принадлежал к ветеранам «ЭООС», которые начинали с распыления оранжевой краски на мертвых детенышей тюленей в Ньюфаундленде. Я начал подрабатывать здесь, еще когда ишачил в «Масс Анальной». Однажды я случайно раскопал для «ЭООС» большое дело как раз перед тем, как мой босс сообразил, какой огромной занозой в заднице я оказался. «Масс Анальная» меня вышвырнула, «ЭООС» наняла. Моя зарплата уменьшилась вдвое, а язва желудка испарилась: я снова могу лопать жареные луковые кольца в фешенебельном «Международном блинном доме», но теперь они мне не по карману.
В «Масс Анальной» мне полагалось разбираться со всем, что бы на нас ни сваливалось. Иногда это был настоящий промышленный шпионаж (препарировать кроссовки, чтобы посмотреть, какие клеи в них использованы), но в основном моя работа сводилась к анализу воды из-под крана для нервных яппи, которые переезжают в центр города, или встречам с представителями «зеленых», которые не желают пичкать ни своих младенцев ароматизированным углеводородом, ни свои «саабы» – бензином из универсама «От семи до одиннадцати». Но – долго ли, коротко ли – однажды в «Масс Анальную» явился тип в трениках и майке, и его отправили ко мне – ко мне отправляли всех, у кого не было делового костюма в полоску. Тип размахивал пустым пакетом из-под хрустящих палочек «Доритос», и на мгновение я испугался, что он потребует проверить их на предмет диоксинов или еще какой анафемы здорового питания. Но он увидел выражение моего лица: вид у меня, наверное, был скептический и раздраженный. Скорее всего я выглядел сущим занудой-бюрократом.
– Извините за пакет. Ничего другого на беговой дорожке не нашлось.
– Что в нем?
– Не знаю.
Предсказуемый ответ.
– А приблизительно сказать можете?
– Земля. Но очень странная.
Взяв пакет, я опрокинул его на «Глоуб», развернутую на странице комиксов. Я люблю комиксы, смеюсь вслух, когда их читаю, и меня считают недалеким. Бегун издал фыркающий смешок, будто не мог поверить, что именно так я провожу химический анализ. Конечно, гораздо внушительнее класть образчик в стерильную колбу, но намного быстрее – рассыпать его по «Человеку-Пауку» или «Булм-каунти». Вынув изо рта зубочистку, я начал расковыривать мелкие катышки.
Но занимался я этим лишь для виду, поскольку сразу понял, что в них дурного. Земля была зеленой, а еще пурпурной, красной и голубой. Это бегун сам видел, не знал лишь, почему она такая, а вот я без труда догадался: контаминация тяжелыми металлами, по-настоящему серьезным дерьмом, из которого делают красители.
– Вы что, бегаете по свалкам промышленных отходов? – поинтересовался я.
– Значит, эта хрень опасна?
– Конечно. Тяжелые металлы. Видите этот желтый комок? Скорее всего кадмий. Так вот, однажды, во время Первой мировой кадмий испробовали как отравляющий газ. Он испаряется при очень низких температурах – шестьсот – семьсот градусов. Подопытных заставляли вдыхать пары.
– И что от него бывает?
– Гангрена мошонки.
Судорожно вздохнув, бегун убрал свою подальше от моего стола. Одна из проблем общения со мной в том, что любую тему я могу превратить в страшилку про токсины. Я потерял работу и двух подружек, в неподходящий момент зачитав вслух и снабдив своими комментариями список ингредиентов на наклейке.
– Где?
– Суитвейл-колледж. Прямо в кампусе. Там есть небольшой лесок, и пруд, и беговая дорожка.
Я, выпускник Бостонского университета, попытался вообразить себе картину: студенческий городок, где есть деревья и пруды.
– Там все таких цветов, – продолжал тип. – Земля, пруд, вообще все.
– Так раскрашено?
– Сущая психоделика.
В силу образования я давно отказался от психоделиков, исходя из того, что они идут вразрез с Принципом Сэнгеймона. Но понял, что он имеет в виду.
На следующий день я сел на велосипед, поехал в Суитвейл, и – будь я проклят! – он был прав. На краю кампуса действительно оказался хилый лесок, вклинившийся в треугольник между дорогими кварталами вокруг Коммонуэлс. Им редко пользовались. И, вероятно, к лучшему, поскольку место вокруг прудика представляло собой клоаку тяжелого металла, и я не хеви-метал имею в виду. Тут были радужные пятна чего-то, похожего на воду с бензином, и не только на поверхности. Краски кружили до самого дна. И такие же я увидел на земле. Краски были разные и – прошу прощения, если тут повторюсь – все от веществ, вызывающих рак.
Из курса физической географии в Бостонском университете я чертовски хорошо знал, что этот прудик искусственный. Вопрос заключался лишь в том, что тут было раньше.
Выяснение этого стало моим первым расследованием в роли токсического детектива, и затруднили его лишь мои собственные неловкость и неумелое копание в городской библиотеке. Я бросился в ноги Эсмеральде, библиотекарше-негритянке, которой было между девяноста и ста годами и которая под монументальной прической хранила все знания мира – или, во всяком случае, умение их отыскать. Она раскопала мне кое-какие старые муниципальные документы. И вот пожалуйста, на рубеже веков в этом месте процветал завод по изготовлению красок. Когда его прикрыли, владелец подарил землю колледжу. Хорошенький подарок – квадратная миля яда.
Я позвонил в «ЭООС», остальное – история: статьи в газетах, репортажи по телевидению (которые не слишком хорошо смотрелись на моем черно-белом телевизоре), попытки очистки земли на федеральном и местном уровне и целая лавина судебных исков. Две недели спустя ребята из «ЭООС» попросили проанализировать для них кое-какую воду. Через месяц я уже приковал себя к цистерне с промышленными отходами на ступенях здания Сената, а через полгода стал Координатором «ЭООС Интернэшнл» по токсикологии на северо-востоке.
Кабинет у меня размером с ящик для пианино, но все-таки отдельный. Я хотел поставить себе компьютер, а ни один из боссов «ЭООС» не рискнул бы сидеть в комнате с этим аппаратом. Компьютеры нуждаются в трансформаторах, а в некоторых есть ПХБ, которые любят испаряться и выползать из вентиляционных отверстий, провоцируя выкидыши и прочие неблагие знамения. Начальство отдало мне свой кабинет и перебралось в общий «ангар».
Но те же самые люди и глазом не моргнули, когда наш «офис-менеджер» Гомес взялся красить стены. А ведь тем самым они подверглись воздействию токсичных испарений в миллион раз более концентрированных, чем те, какие исходят из моего компа. Но этого они не заметили, потому что привыкли к краске. Люди то и дело что-нибудь красят. А еще распыляют всякую дрянь себе под мышками или заливают в свои бензобаки. Гомес хотел и мой кабинет покрасить, но я его не пустил.
Вечно бдительная Эсмеральда прислала мне пачку смазанных ксерокопий из архива микрофишей. Это были статьи в «Республиканском маяке» из Блю-Киллс, маленького городка на побережье Нью-Джерси, на который вскоре обрушится бич моего гнева. В таких газетах до сих пор печатают полнополосные комиксы про Дениса-бесенка.
Все статьи были из раздела «Спорт и активный отдых». Читай: «Охота и рыбалка», которыми занимаются под открытым небом, а это и есть окружающая среда. Вот почему новости окружающей среды всегда следует искать в разделе «Активный отдых».
Эсмеральда нашла четыре разные статьи, написанные разными репортерами (особого сотрудника у них в редакции нет – не такая уж важная тема) на приблизительно природоохранные темы. Местная свалка, с которой мусор попадает в дельту реки. Проект трассы, которая прикончит заболоченную пойму. Загадочная пленка чего-то липкого на воде. Обеспокоенность токсичными отходами, возможно, поступающими с завода на окраине городка, которым заправляет крупная корпорация – назовем ее «Швейцарские Сволочи». Наряду с «Бостонскими Прохвостами», «Королями Напалма», «Властелинами Плутония», «Индийцами-Убийцами», «Выжигателями Легких», «Гадами из Буффало» и «Рвачами с Рейна» это один из самых больших химических концернов на некой планете, третьей по счету от одной средненькой звезды в ничем не примечательной галактике, названной в честь шоколадного батончика.
Все статьи были на две с половиной тысячи слов и написаны в одном стиле. Очевидно, редактор «Республиканского маяка» правил железной рукой. Местных жителей в газете почему-то называли «блукерами». Сложносочиненные предложения не приветствовались, зато скрупулезно соблюдались инверсии и обратный порядок слов. Чинуш из пиар-отдела «Швейцарских Сволочей» старомодно именовали авторитетными «лицами», а не современно и более привлекательно «источниками».
Беспокоило меня лишь одно: а вдруг редактор настолько стар и дряхл, что уже почил на рабочем месте или, того пуще, ушел на пенсию. С другой стороны, он казался закоренелым «спортсменом», а эти типы традиционно живучи – если только не проводят слишком много времени, продираясь через токсичные болота. Привычная к моим методам Эсмеральда прислала ксерокопию выходных данных из последнего номера. Никаких перемен там не наблюдалось. За «Спорт и активный отдых» отвечал Эверетт «Рыжий» Грутен, а редактором спортивной странички был Олвин Голдберг.
Вероятно, из моего офиса раздался пронзительный смех, потому что, бросив трубку на пиар-директора «Фотекса», Триша крикнула:
– С.Т., что ты там делаешь?
Позвонив в цветочный магазинчик, я попросил послать Эсмеральде «обычное», потом включил мою старую ПХБ-испускалку и прошерстил файлы на кодовые слова: «дельты рек», «популяции водной дичи», «влияние органических растворителей». Это были старые газетные заметки, которые я написал давным-давно. По большей части они относились к обзорам «Федерального агентства по охране окружающей среды» или его и моим последним исследованиям. Время от времени в них цитировался «источник» в «ЭООС Интернэшнл», известной на всю страну организации «зеленых», – как правило, ваш покорный слуга. Я запустил функцию «поиск-замена», чтобы поменять «источник» на «авторитетное лицо».
Потом открыл свой пресс-релиз о том, что именно «Швейцарские Сволочи» сбрасывают в воды Блю-Киллс и что мы с газовым хроматографом обнаружили во время моей последней туда поездки. Вставил это в середину заметки, а потом придумал лихую завлекалочку без мудреных слов и союзов, где утверждал, что «спортсмены-блукеры», возможно, станут первыми, кто на собственной шкуре испытает последствия «выброса токсичных отходов» с незаконной свалки «Швейцарских Сволочей». Изменил порядок слов и получил в результате две тысячи триста пятьдесят слов. Добавил последний абзац, непритязательный замковый камень к пирамиде, упомянув, что не сегодня-завтра в Блю-Киллс могут объявиться представители известной организации природоохранной «ЭООС».
Затем я открыл принтер и вставил «ромашку» со шрифтом, который вышел из моды еще в тридцатых. Распечатал статью на дешевой бумаге, вложил в конверте несколькими стандартными фотографиями «ЭООС» (дохлые рыбины и двухголовые утки), подходящими под ширину колонки в «Республиканском маяке». И отправил все «федеральным экспрессом» некоему Рыжему Грутену на домашний адрес – почему-то у меня возникло подозрение, что он не слишком часто заглядывает в редакцию.
