Стелла Фракта
Замок Альбедо
4. Добрый доктор
[Сингапур, Сингапур, Чанги]
Двухнедельный отпуск Адама Брэдшоу подходил к концу, ему предстояло пройти регистрацию на рейс до Дубая – пересадку на пути в Вашингтон – общей продолжительностью полета около суток.
Он не чувствовал себя бодрым и отдохнувшим, от Сингапурского солнца у него до сих пор болела и облезала кожа на лице, он много пил и лежал у бассейна в отеле. Он хотел сменить обстановку – и у него получилось, однако теперь ему нужно было возвращаться в Балтимор.
Адам понятия не имел, что он будет дальше делать. Скандал, после которого его вынудили покинуть пост главного врача реабилитационного отделения госпиталя Джонса Хопкинса, разделил жизнь на «до» и «после», где «после» было сущей неопределенностью. То, что несколько месяцев назад от него ушла жена, сейчас казалось катастрофой меньшего масштаба – пусть и еще недавно он считал, что хуже и быть не может.
Его лишили медицинской лицензии – а это значит, его не возьмут ни в какой другой госпиталь, он не может продолжать даже частную практику. Мир полон несправедливости, и все же, Адам Брэдшоу почему-то даже не думал о том, чтобы мстить или отвечать на зло злом.
Ему часто говорили, что таких альтруистов, как он, очень мало – потому что они умирают первыми. Неспроста его прозвали «добрый доктор Брэдшоу» или просто «добрый доктор».
Он пошел на лечебное дело, не потому что хотел быть героем и спасать людей – а потому что у него все в семье были врачами, он даже не задумывался об альтернативе: не хирургом, не врачом скорой помощи, не стоматологом – а именно врачом общей практики, специалистом широкого профиля, ведущего своих пациентов на протяжении долгого периода.
Когда его благодарили – выздоровевшие пациенты и их счастливые родственники, – он всегда отвечал, что просто выполняет свою работу. Когда он своевременно обнаруживал проблему и отправлял пациента к более узкопрофильному специалисту, все лавры получали звездные хирурги, кардиологи, психиатры…
Он никогда не пытался занять место отца – в прошлом главного реабилитолога, в десятилетия руководства которого в отделении с командой физиотерапевтов, неврологов, психологов был феноменальный порядок, – но стал его заменой совершенно естественно. Отец Адама скончался вот уже как три года назад, мать ушла почти сразу после него. Адам в тот период практически их не навещал, его семейная жизнь уже тогда трещала по швам, они с Евой все время ругались, много раз расходились и снова сходились, он влезал в долги, чтобы сделать ремонт в квартире, старался изо всех сил – а ей всегда было мало…
Даже в день похорон матери она выносила ему мозги, жалуясь, что зря вышла замуж за врача общей практики – а не за какого-нибудь пластического хирурга, живущего в Маунт-Роял-Террас.
Родительскую квартиру он продавать отказался.
Идеальная картинка семейной жизни была картонной декорацией, которую – не исключено, что из-за совместимости их имен – хотела Ева. Она позволяла себе выходки, которые он выбирал терпеть – чтобы поддерживать разваливающуюся на части дырявую лодку, она всегда оправдывалась лучшими намерениями и всегда выставляла его виноватым.
Только когда она ушла, он вдруг понял, что она была всего лишь манипулятором, выворачивающим правду наизнанку, и ее правда никогда правдой не была… Он словно пережил абстинентный синдром, очистился от ее яда, а когда она вдруг позвонила ему, рыдая в трубку, очевидно, в состоянии опьянения, заявив, что скучает, он, вопреки ее ожиданиям, не повелся на трюк.
Он вдруг понял, что если он сейчас воспримет ее слова за чистую монету, все повторится – и головомойки, и его ненависть к себе, и ее истерики, и ощущение гадливости от ее измен.
Она ушла от него к его коллеге, кардиохирургу, который впоследствии подставил Адама так, что его со скандалом уволили. Адам, конечно, был сам виноват, что дал повод обвинить себя в халатном отношении к работе…
Доктор Брэдшоу зевал, полулежа на стуле в зале Сингапурского аэропорта Чанги, вытянув ноги в проход. Рейс, который должен был быть в восемь утра, задерживали, он не спал всю ночь, ворочаясь с боку на бок, дурные мысли лезли в голову – пусть и он пытался себя не накручивать.
Он придумает, чем будет заниматься, он начнет придумывать, как только прибудет в Балтимор – а пока он может еще на сутки перестать имитировать надоедливый рефрен голоса самоедства.
– Врач! Мне нужен врач!
Это был условный рефлекс – как у собаки русского физиолога Павлова – на звуковую команду. Это было больше, чем привычка… Адам встрепенулся, его буквально подбросило на стуле, он тут же вскочил с места, поворачиваясь к молодому мужчине, вбежавшему в зал ожидания.
– Я врач, – откликнулся Адам.
На их диалог уже обратили внимание пассажиры, идущие и сидящие. Кто-то понимал английскую речь короткого обмена репликами, кто-то реагировал на встревоженный вид одного и решительную покорность второго.
– Пожалуйста, пойдемте со мной, – произнес парень.
Адам шел за ним следом, оставив чемодан у ряда стульев, он только потом понял, что больше он свои вещи не увидит… Они шагали из зала в зал, он едва поспевал следом и даже запыхался, парень на ходу объяснил, что им нужно попасть в сектор для деловой авиации, минуя яркие футуристические декорации аэропорта будущего.
Он только потом понял, что местная медицинская служба добралась бы до самолета, ожидавшего их на перроне, быстрее. В тот момент он ни о чем не задумывался.
Проводник затворил за ними дверь, на борту бизнес-джета был мужчина с кровавым пятном на одежде в области брюшной полости, на столе – раскрытая аптечка.
– Я думал, ты сбежал, – вместо приветствия пробормотал мужчина в кресле.
– Не дождешься. Это Адам, он доктор.
Парень представился как Дарио, имя незнакомца в данный момент не имело значения. Адам не стал терять времени и спросил, где можно вымыть руки.
Он понял, что они взлетают, когда он вышел из туалета.
– Постойте. У меня самолет через час, я не…
Дарио достал из-за спины пистолет и направил его на доктора. Незнакомец в кресле обреченно вздохнул и закрыл лицо рукой.
– Придурок, – сквозь зубы произнес он.
– Ты доктор или кто?
– Это же похищение!
– Оно самое. Мы вернем тебя обратно, когда ты закончишь.
Он коротко указал подбородком в сторону раненого мужчины, призывая к действию, Адам решил, что у него все равно нет иного выбора.
Он присел на пол, начал задирать одежду незнакомца, под мокрой от пота футболкой обнаружилась пропитанная кровью послеоперационная повязка. Дарио убрал оружие за спину.
– Что произошло? – спросил доктор.
– Ножевое ранение, вчера прооперировали, – отозвался мужчина.
– Он сбежал из госпиталя, – добавил Дарио, присевший у Адама за спиной на ряд кресел напротив раненого мужчины.
– Швы разошлись, – Адам нахмурился. – Надеюсь, в аптечке есть нить и игла. Потом придется лежать и не шевелиться.
– Не получится.
– Сколько лететь?
– Двенадцать часов.
Адам посмотрел незнакомцу в глаза.
– Ты жить хочешь?
– Больше всего на свете.
– Значит, сделаешь, как я скажу.
– Я согласен с доктором, – подал голос Дарио.
Мужчина ничего не ответил, он сглотнул и устало прикрыл веки. Адам тоже хотел жить – но об этом он им сказал уже чуть позже.
5. Не шевелись
[Япония, Токио, Тюо]
Кровать в номере отеля Мандарин Ориентал на тридцать шестом этаже башни Мицуи в центральном районе Токио была с жестким, упругим матрасом. Ричард предпочитал такие матрасы воздушным перинам – в которых иной раз можно утонуть, – однако на этот раз лежать было больно. Он отсидел себе в самолете всю задницу, поясница ныла, словно ему было не тридцать шесть, а все восемьдесят… Он со вздохом опустился на постель и откинулся на подушки, растянувшись по диагонали, пытаясь снять ботинки, упираясь одной ступней в другую.
Александра шикнула на него и перехватила задранную над кроватью ногу, Ричард пересилил желание сопротивляться – и позволил ей стащить с него обувь. Следом были сняты носки, джинсы, футболка – уже без кровавого пятна на левой стороне живота.
Двигаться не хотелось, ничего не хотелось.
Был полдень по местному времени, веки саднило, он устало тер глаза, тщетно пытаясь прогнать сонливость. Сейчас он сходит в душ – и взбодрится… Надо только доползти до душа.
Он лежал и смотрел в потолок, собираясь с силами, Александра стояла у панорамного окна с видом на Токийское небесное дерево, самую высокую во всем мире телебашню, обнимая себя за плечи.
Она обернулась.
– Сходить с тобой в душ?
Ричард растянул губы в улыбке, ему пришлось запрокинуть голову, чтобы видеть ее лицо.
– Да.
Он скучал по ней – а долгожданное воссоединение было нелепым и скомканным. Если бы не эта проклятая рана, он бы занялся с ней сексом прямо в самолете – раз уж дома не получилось, потому что им нужно было торопиться.
Александра подошла ближе, не сразу опустилась на постель. Ричард, в свою очередь, продолжал лежать, глядя на нее снизу вверх.
Он протянул руку.
– Все, что хочешь – но только без глупостей, – сказала она, беря его ладонь, переплетая пальцы.
Ричард хмыкнул.
– Зануда.
– Я серьезно. Без резких движений и без акробатики – и потом, я тебе обещаю, ты начнешь от меня убегать и прятаться.
– Не начну.
Его живот с белым квадратом пластыря поднимался и опускался от вдохов, тело – мечта скульптора и художника – было привлекательным, – но он никуда не исчезнет… Даже если им вновь придется расстаться на время, при желании она всегда найдет его.
Она могла найти его где угодно – если бы захотела. Они договорились не видеться эти месяцы, и один философский бог ведал, как ей не хватало Ричарда все это время.
Александра вздохнула и сжала его руку сильнее. Солнце падало через широкое окно на серый ковролин, вычерчивая линии бликов на полу, противоположной стене, отражаясь от полированной поверхности столика. Голубые глаза Ричарда, если смотреть под углом, будто светились изнутри, кончики ресниц были светлее.
Она наклонилась к нему, свободной рукой провела по его шершавой щеке. Ричард притянул ее к себе за затылок, запуская пальцы в каштановые волосы, ему даже не пришлось приподниматься – она уже целовала его в губы, нависая над ним, он лишь держал ее крепко, словно она могла уйти.
Он в какой-то момент попытался перевернуться, подминая ее под себя, но она остановила его. Прохладные ладони упирались ему в грудь, темные глаза смотрели решительно и прямо.
От его щетины вокруг ее рта уже красные следы… Ричард улыбнулся.
– Не шевелись, – сказала она.
Он игриво прищурился.
– Тогда свяжи меня.
– Хорошая идея. Я тебя еще никогда не связывала.
Ее бедро лежало поперек его бедер, он мог бы опрокинуть ее на лопатки одним движением – но не стал. Ладони он положил ей на спину, под футболку, вновь привлекая к себе.
У нее во рту – наращенные клыки. Он вспоминал про них редко – он привык к ним почти с самого начала. При поцелуе – и даже при минете – он их вовсе не ощущал… Сейчас он будто целовал ее в первый раз, у него кружилась голова, он хотел сожрать ее, он уже задыхался. У него откуда-то взялись силы вновь начать дергаться, стаскивать с нее джинсы, засовывать руку ей под трусы, в то время как она снимала футболку, сидя на нем в неудобной позе, упираясь коленями в постель по обе стороны от его бедер.
Она почти никогда не носила бюстгальтеры и у нее была маленькая грудь – но Ричарду нравилась ее маленькая грудь. Он отодвинулся вглубь кровати, к подушкам, в нетерпении дожидаясь, когда она снимет оставшуюся одежду, вновь притягивал ее к себе одной рукой, вторую держа внутри нее. Ее ладони уже были на его члене, он впивался в ее губы, держа за волосы, выдыхая стоны в ее рот, откидывая голову назад, когда она начала спускаться поцелуями по его шее, к груди, к рельефному животу, низу живота.
Теперь он цеплялся за ее волосы обеими руками, стараясь не двигать тазом, любуясь ею и тут же забываясь, закрывая глаза, растворяясь.
Потом он отнял ее от себя, вновь целовал в губы, она уже сидела на нем, ритмично двигая бедрами, он оставлял на ее плечах и спине малиновые следы от объятий, которые позже превратятся в синяки – потому что на ее коже легко остаются синяки – даже под черным геометрическим узором татуировок… Он вдруг тихо вскрикнул, от неожиданности, через короткое мычание. Он уже хрипло хватал ртом воздух, она едва успела отстраниться, продолжая держать его за плечи.
– Прости, – выдавил он.
Он вновь потянулся к внутренней поверхности ее бедра, но она остановила его, отводя руку, целуя в потный висок.
– Все хорошо.
– Я не хотел.
Они только начали… Он позабыл обо всем, он потерял контроль. С ней он терял контроль – но больше не боялся этого свободного падения, все было иначе. Он доверял – и тело, и мысли – и знал, что она доверяет. Это даже не касалось секса, пусть и секс с любимым человеком – привилегия до этого не доступная – стал одним из приятных открытий.
Он во многих вещах будто заново родился… И каково это – кончать не вовремя – оказывается, тоже пришлось узнать. Досада, недоумение и что-то от стыда – потому что отрезвление наступает сразу.
Александра легла рядом, обвивая его руками за пояс, Ричард обнял ее, касаясь губами лба с влажными, прилипшими прядями челки. Он закрыл глаза, усталость вернулась, боль в боку пульсировала яркими толчками.
Обезболивающее было где-то в кармане куртки, брошенной на пол в прихожей.
Он понял, что полулежа на подушках, он не может даже пошевелиться, пусть и теперь ему точно надо было идти в душ. Ричард засопел, размежил веки – но лишь чтобы лечь удобнее, ощущая рядом прохладное тело, вдыхая аромат сладких духов и шампуня, смешанный с запахами машины, аэропорта, самолета, такси, соленого пота.
Она никогда не говорила ему, что любит его… Это была странная мысль – несвойственная ему, уж слишком сентиментальная – пусть и нейтрально окрашенная, скорее из категории нерешенных вопросов. Даже он говорил – искренне, не в виде громкого признания или так, как обычно говорят на прощание или небрежно – но как аргумент, как тезис в диалоге.
Кажется, его, и правда, развезло от всех этих последних событий, ранения и перелетов. Какая, к черту, разница, говорила или нет – если он и так знает, что она его любит.
Ричард уснул практически сразу, Александра еще какое-то время лежала рядом, глядя на блики света, перемещающиеся по бежевой стене напротив кровати. Побег, ранение, опять загадки, опять этот Цирк…
Александра ненавидела Цирк – за то, что они сделали с Ричардом, за то, что продолжали делать – пусть и теперь у него был иммунитет к их манипуляциям и промыванию мозгов.
Он был инструментом – пластиковой куклой в пластиковом домике, с постановочными декорациями и гениальной – в своей циничности – режиссурой. За высокопарными словами о долге и чести, зле и добре, хаосе и порядке скрывались обыкновенные людские мотивы – пусть и уровнем влияния чуть ниже божественного.
Проблема была не в том, что Ричард и его коллеги служили сильным мира сего, вовсе не добру и порядку – а в том, что абсолютное доверие и беспрекословное выполнение приказов превращало их из людей в мясо. Мясо профессиональных лжецов и обольстителей, дорогая в обслуживании, но, все же, вещь, высококлассные специалисты – верные псы, регулярно приносящие трюфели.
Когда они только познакомились, Ричард показался ей пустой оболочкой, она не знала, что он шпион – но видела, что он притворяется – искусно, так, что никто никогда не догадается… Но она почувствовала, что он врет. Он смотрел на нее своими прекрасными голубыми глазами, он ходил за ней по пятам, не навязываясь, но предлагая – и оказывая помощь – в решении проблемы… Им самим созданной проблемы – чтобы она бросилась к нему в объятия, ища защиты.
Цирк посчитал писательницу Стеллу Фракта опасной – из-за набравшей популярность художественной книги об алхимии – и популяризации секретов сообщества Поэтов. Цирк никогда не поймет, что нет никаких секретов – есть лишь уровень вовлеченности в великое делание, уровень понимания и доверия – себе и всем символам, которые ведут алхимика на протяжении жизни к предназначению.
Британская разведка слишком рациональна, чтобы поверить, что нигредо, альбедо, цитринитас и рубедо – не просто слова и волшебный рецепт, это очевидные ключи и процесс, описывающий любую задачу.
Когда мир Ричарда начал рушиться – вовсе не спрашивая его позволения для этого – он вдруг понял. Он перестал быть куклой с широкими плечами, упругой задницей и сухим прессом – но без души; он больше не смог развидеть то, что увидел.
Он всего лишь понял, что никогда себя не знал – а когда пришло время выбирать, ему было выбирать не из чего. Он вдруг понял, что его обокрали – когда забрали его личность, но дали взамен десятки других биографий – и их было все равно недостаточно.
Никогда не будет достаточно комплектов гардероба – даже самых изысканных – если в своей собственной коже ты никогда не бывал – и не знаешь своего собственного отражения.
Ричард вспомнил, что он кто-то, помимо своих личностей под прикрытием и миссий, только когда влюбился. Александра сама понятия не имела, что влюбится – еще год назад она вот так же лежала рядом с ним и ждала, когда, наконец, этот странный тип уйдет – потому что Ричард Норт был во всем идеальный и правильный, но от него веяло пустотой.
Он выдал себя сам – она даже особенно не старалась. Она просто позволила ему вовлечься в ее игру, в ее приключение, увидеть мир ее глазами – и в итоге получила агента британской разведки с потрохами.
Она полюбила его, когда он перестал притворяться и прятаться за масками. Когда он признал, что ничего не понимает – и попросил ее помочь. Когда он сбросил свои искусственные личины и пришел голый, немного испуганный собственной наготы, растерянный с непривычки – без суфлеров и страховки.
Он побывал в аду – и не один раз. Он стал Поэтом – и наблюдал, как рушится все вокруг, как все, за что он цеплялся, все, что составляло его реальность, забирают у него… Он прошел первый этап великого делания – нигредо, – и теперь ему предстояло строить заново свою новую реальность, реальность алхимика, свой замок альбедо.
Ричард нетерпелив… Он привык, что у него все получается с первого раза. Он привык, что люди покупаются на его обезоруживающую улыбку и сладкую внешность, он все еще по привычке делает глаза котенка и крутит задницей, когда хочет что-то получить. С Александрой это не работало… Она иногда задумывалась, было ли это причиной его влюбленности, привязанности, одержимости – когда она просто не замечала его, не велась на его уловки, не реагировала так, как он ожидал.
Это неважно. У них много общего – больше, чем просто совместимые травмы, создающие сильные связи. У нее ужасный характер – и не самая спокойная жизнь… У него – цирковой поводок на шее, который, пусть и уже не звенит цепью, не впивается шипами и не душит, но не дает далеко уйти.
Он не избавится от поводка – потому что это не только его работа, но и ремесло, в котором он хорош, как никто другой.
Он может быть кем угодно – и в этом его воплощение. Он создает миры – через себя, живет в искусственной реальности, вовлекая в нее других – как настоящий Поэт.
Александра смотрела, как дрожат длинные ресницы, как поднимается и опускается грудь под углом одеяла, которым она накрыла его спящего.
Сейчас миру по имени Ричард Норт угрожает опасность – и что бы это ни было, она найдет это. Уничтожать или нет – Ричард решит сам.
6. Мир
[Япония, Токио, Тюо]
Ричард проснулся, когда солнце уже село. Он был в номере один, накрытый одеялом, за окном пестрели огни Токио с высоты небоскреба. От неловкого движения бок тут же пронзило болью, он морщился, садясь вертикально на кровати.
Рядом с ним, на пустой половине постели, лежала карта таро. Мир – из колоды Райдера-Уэйта-Смит, с полуобнаженной девушкой в центре, в окружении четырех персонажей: юноши, хищной птицы, льва и быка.
Александра оставила ему послание – и наверняка сейчас гуляет по вечернему городу или ужинает где-нибудь… Ричард тоже был бы не против перекусить, он не мог вспомнить, когда что-то ел, в самолете ему кусок в горло не лез.
Приближающиеся по коридору шаги он мог узнать из тысячи, когда дверь номера отворилась, он по-прежнему сидел на кровати, с картой в руке, с углом одеяла на бедрах.
В руках Александры был контейнер.
– Суп? – заявила она с порога.
Ричард хотел улыбнуться, но еще больше задумался, и лишь кивнул.
– Потом устроим брейншторм, – продолжила она. – Расскажешь мне, кто все эти люди.
– Я и сейчас расскажу, – отозвался Ричард. – Про всех, кроме льва.
Вместо супа Александра протянула ему бутылку с водой с тумбочки. Ричард отложил карту на кровать и начал пить жадно. На половине она остановила его.
Он смотрел ей в глаза снизу вверх, сидя на постели, бутылку он не закрыл.
– В центре – это ты, – начал он. – Человек в зверинце – я.
– А мне кажется, наоборот, – усмехнулась Александра. – Как минимум, потому что ты голый, как максимум – потому что ты главный персонаж истории.
Ричард нахмурился, вертикальные штрихи на переносице стали еще глубже.
– Возможно.
– Что ты делаешь?
– Танцую.
Он помнил, что чем меньше задумывается – тем точнее будет трактовка.
– С двумя жезлами.
– У меня есть чего-то два – для баланса, – сказал Ричард. – Чего-то два.
Диалог звучал странно, но они друг друга прекрасно понимали. Ричард слабо улыбнулся.
– Орел, коршун, сокол, черт знает кто это – Цирк… – рассуждал он. – Потому что Фэлкон – шеф Цирка.
Игра слов, говорящие фамилии – и совпадения.
– Бык – это Ротештир.
– Интересно, – молвила Александра, присаживаясь на угол кровати.
Ричард вновь начал пить воду, она не сводила с него взора, пока он не опустошил бутылку.
Заполненный мочевой пузырь уже о себе напоминал, но он упрямо не вставал с постели, не желая бросать разговор на середине.
– Осталось понять, кто лев.
– Что для тебя лев?
Она всегда спрашивала так, словно знала ответ – а он, как нерадивый ученик, туго соображал. Она никогда не давала ему готовое решение – она заставляла думать самостоятельно, искать ответы в своей собственной системе символов.
– Гордый царь зверей, себялюбивый, – перечислял Ричард, – окружающий себя материальными благами, в погоне за признанием. Кто-то из элиты.
У него не было идей, кто это… В его окружении – на протяжении разных миссий – всегда были богачи и властолюбцы, избалованные лицемеры, с которыми ему следовало изображать приятельство. Его подсовывали им за стол переговоров, подкладывали в постель – чтобы он выведал их секреты и подобрался к рубке управления.
Врагов из прошлого у него было слишком много. Тот, кто намеревался его припугнуть, угрожая разоблачением, мог быть кем угодно.
– Ты сказал, что он называл тебя по имени.
– Человек в одеянии Ротештира был наемником, он сказал то, что его просили сказать. Он был обезличенным, через него невозможно выйти на заказчика.
– Он назвал тебя Ричард Норт.
– Я думал об этом. С одной стороны, это мог быть кто-то из твоих знакомых, – Ричард усмехнулся, Александра сохраняла нейтральное выражение лица. – Тот, кто видел нас вместе – пока мы были вместе: на твоих мероприятиях, на улице, в Москве, в Лондоне.
– С другой стороны, – подхватила она, – тебя могли видеть в новостях и в соцсетях, тебя мог увидеть твой старый знакомый – и узнать. Поэтому он назвал тебя Ричард Норт, публичным именем – а не как-то иначе.
– Справедливо.
Ричард вздохнул, ему предстояло вспомнить всех львов – которых было немало. Львов, львиц… Александра знала почти всех – заочно, читая его досье – которое он отдал ей, когда путешествовал в Ад Данте – оставил на пороге, как надежду. В подробности миссии с гоночной командой Ротештир он ее не посвящал – однако она была в курсе, что он все эти месяцы работал механиком, путешествовал из одного города в другой по объектам Формулы-1.
– Он сказал, что я мертвец. Это тоже может быть важно.
Настала очередь Александры вздохнуть.
– Что значит мертвец?
Он поднял на нее взгляд – до этого он смотрел на ее руки с длинными белыми ногтями, сложенные на коленях.
– Что он убьет меня. Или желает моей смерти или…
– Что Ричарда Норта не существует, – сказали они одновременно.
– Значит, все-таки, он угрожает, что разоблачит меня, – скривился Ричард. – Он знает, что я под прикрытием.
– Но у тебя несколько прикрытий.
– И он узнал то, о котором известно многим – и он наверняка узнал меня в лицо.
– Но почему именно в Сингапуре?
– Без понятия, – он засопел, откидывая одеяло, намереваясь встать. – Может, это совпадение. Я оба дня ломал голову, какая связь между Быками и Поэтами, но ничего, кроме как личной мести, не придумал. Между Ричардом Бейтманом и Ричардом Нортом нет ничего общего – кроме меня самого.
Он предпочитал рассуждать категориями работы, он все еще прятался за масками своих прикрытий. Он был просто Ричардом – и, все же, хотел быть больше Ричардом Нортом, чем кем-либо еще – потому что Ричард Норт был с Александрой, Ричард Норт был Поэтом и алхимиком.
Ричард молча встал и пошел в ванную. На мраморной поверхности боковин раковины уже были приготовлены принадлежности для перевязки, он включил воду, посмотрел сквозь деревянные горизонтальные жалюзи окна во всю стену, отделявшего ванную от комнаты. Александра в задумчивости продолжала сидеть на кровати, держа в руках пустую бутылку.
Он принял душ и обработал рану самостоятельно; когда он вышел из ванной, Александра стояла у панорамного окна, в той же позе, что и утром, огни ночного Токио мерцали и переливались вдалеке.
Ричард подошел сзади и обнял ее за плечи, касаясь подбородком затылка.
– Завтра свободные заезды, – сказал он. – Я, конечно, хотел посмотреть хотя бы один Гран-при как зритель – но не такой ценой.
Он улыбался, она слышала это по голосу.
– В закулисье Формула-1 совсем иная, – согласилась Александра.
– Это целый мир. Они – настоящая команда. И они такие же сумасшедшие, как мы.
Она однажды в шутку назвала гоночную команду Ротештир алхимиками… Ричард убедился в этом воочию.
За считанные годы новички-британцы под австрийской лицензией, которых ассоциировали исключительно с энергетическим напитком, стали мировыми чемпионами – собрав невероятную команду энтузиастов и профессионалов. Ротештир показал высший пилотаж – хороший пример инвестиций в технологии, приносящие зрелища толпе, хлеб – всем участникам огромного алхимического котла.
Пилоты всегда в центре внимания – из всей их жизни делают шоу. Их задача – показывать, как исполняются мечты, и что нет ничего невозможного – но они, как Ричард понял, вовсе не против. У Макса реакция, как у кота, который ловит мух со скоростью света, у Серхио все под контролем, он словно предвидит будущее, а Даниэль всегда на позитиве, у него неисчерпаемый ресурс энергии…
Ричард тоже не сразу осознал, что Формула-1 – шоу-бизнес со своими звездами. Инженерные и конструкторские достижения с каждой гонкой бьют свои собственные рекорды, индустрия стремительно развивается, задавая моду и планку остальной автомобильной отрасли – а за немыслимыми воплощениями человеческой задумки, выносливости и храбрости с замиранием сердца наблюдает весь мир.
Большинство зрителей не понимает и малой доли происходящего – но их захватывает волной драйва, Формула-1 это культ, к которому хочется приобщиться и в котором хочется остаться.
Пилоты – рок-звезды, но за ними стоит целая команда – и каждый выполняет свою важную, незаменимую на время сезона роль. Все работают вместе, сутками оборудуют боксы, приносят комплекты покрышек, запасные моторы, коробки передач, композитные материалы и топливо, сутками собирают грузовые контейнеры, которые потом отправляются за океан на уик-энды в далекие страны, ночами доводят до совершенства конфигурацию болида, если можно не соблюдать комендантский час… На командном мостике и у мониторов – настоящий центр управления космическими полетами, каждая секунда на счету, а во время пит-стопа важна каждая мелочь, каждый дюйм и каждое движение.
Чтобы сменить одно колесо задействуется три человека: ставящий, в защитных перчатках – потому что покрышка уже заранее разогретая, из чехла; гайковерт, в ярко-желтых перчатках, чтобы подать визуально заметный сигнал об окончании процедуры, поднимая руку вверх; снимающий – и отбрасывающий прочь, желательно не в коллегу – покрышку, тоже раскаленную. Мировой рекорд самого короткого пит-стопа установила бригада болида, пилотируемого Максом, четыре года назад.
Личности механиков и инженеров не раскрываются, а вот звездные пилоты и имена Быков на командном мостике обычно у всех на слуху.
Ричард все шестнадцать уик-эндов подавал заднее левое колесо. В это воскресенье его заменят.
Фил, главный механик, руководит оркестром в боксе, он всегда у автомобиля и всегда на подхвате, в курсе происходящего. Эдриан и Роб, гениальные конструкторы, чаще находятся в боксе, но иногда убегают на пит-уолл, чтобы передохнуть или чтобы избежать столпотворения – из механиков, гоночных инженеров и пилотов. Во время заездов рядом с болидом находятся только те, кто непосредственно работают с машиной – и все в наушниках, общаются по радиосвязи, как правило, внутри отдельной бригады.
Дарио Фишер отвечает за стойку с наушниками, радиостанциями и микрофонами, передатчики в шлемах пилотов, обеспечивает бесперебойную связь. Сейчас он на паддоке трассы в Судзуке, наверняка уже подписал каждый комплект наушников на стенде и напомнил всем вернуть оборудование на место перед окончанием дня – чтобы завтра избежать неразберихи.
Куриный суп – самый настоящий, из европейской кухни – был уже остывшим, но Ричард ел с аппетитом. Его почти сразу начало клонить в сон, он сопротивлялся, как мог, но тщетно – и вскоре он уснул, уткнувшись носом в подушку, в надежде, что на следующий день он перестанет быть овощем и, наконец, со всем разберется.
Вещи он так и не разобрал, телефон лежал, разряженный, на прикроватной тумбочке вместе с документами, время как будто бы замерло – потому что шахматная партия уже началась, и оппонент ждал его хода.
Почему-то Ричард был уверен, что противник – тот самый лев – действует по законам жанра и играет в шахматы. Важно понять, какой должен быть следующий шаг.
