Три певца своей жизни. Казанова, Стендаль, Толстой – Стефан Цвейг

На первый взгляд кажется, что трех писателей Стефан Цвейг выбрал совершенно случайным образом. Просто из гипотетического списка всех существующих в мире писателей выписал три первые попавшиеся на глаза фамилии. Лично мне найти у этой тройки какое-то общее начало кажется задачей абсолютно невыполнимой. И именно поэтому пройти мимо этой книги я не могла. Что же увидел в этом сочетании писателей не менее именитый и известный автор?

Важнейшей задачей своего искусства они невольно считают не отражение макрокосма, то есть полноты существования, а демонстрирование перед миром микрокосма собственного "я": для них нет реальности более значительной, чем реальность их собственного существования. Итак, впереди нас ждет путешествие в три вселенных, каждую из которых один из выбранных писателей наполнил своим Я. И первый мир – это мир чувственного наслаждения, абсолютной открытости и искренности в желании получить все лучшее исключительно для себя. В этом мире нет времени думать о моральной стороне вещей, жизнь коротка и необходимо брать от нее все что нужно для собственного удовольствия. Здесь цель оправдывает любые средства. Богатство, женщины, вино и азартные игры – бери столько, сколько можешь проглотить, а завтра хоть трава не расти. Превращай свою жизнь в сюжет самого авантюрного романа. Убегай от обыденности и скуки, от привязанностей и обязательств. Проживи свою жизнь так, чтобы описание твоего обычного дня стало ярче и выразительнее любой фантазии. Таков мир Казановы.

Так разрешается убедительнейшим образом эта, на первый взгляд смущающая тайна его славы; ибо не в том, как описал и рассказал свою жизнь Казанова, проявляется его гений, а в том, как он ее прожил.Мир Стендаля противоречив и полон притворства. Это человек, который волею судьбы и воспитания, полученного в семье абсолютно противоположных по характеру и темпераменту родителей, всю свою жизнь играет роли и прячется за масками. Он романтичен и всегда находится в поиске высшего идеала в любви. Он практичен и всегда старается найти место, которое обеспечит ему минимум проблем и хлопот, и максимум свободного времени, и удовольствия. Оставаясь внутри утонченным любителем оперы и красивых женщин, внешне Анри Бейль представляется окружающим обычным мещанином с грубыми чертами лица и грузной фигурой. Вся духовная жизнь и литературное наследие этого притворщика, его внутреннее Я, его понимание психологии и людских порывов, все достается потомкам. Это мир тайной внутренней жизни, писательства не признанного современниками, мир единства и борьбы противоположностей внутри одного человека.

Чувство затопляет рассудок, затем интеллект снова резко останавливает поток ощущений. Ни одной минуты это дитя противоречий не принадлежит какой-нибудь одной сфере; в извечной войне ума и чувства редко происходили сражения более величественные, чем та непрерывная психологическая битва, которую мы именуем Стендалем. Видеть прекрасное в каждой отдельной травинке, купаться в лучах солнечного света, жить в полной гармонии с природой, обладая при этом недюжинным здоровьем до преклонных лет. Таким на первый взгляд представляется нам мир Льва Николаевича Толстого. Его усадьба в Ясной Поляне, любовь жены и тринадцати детей, добрые отношения с крестьянами. Картина полной идиллии, если бы не одно но. С самого детства чувствительная натура Льва Николаевича столкнулась со страшной трагедией. Смерть матери, которая потрясла его и породила в глубине души липкий и удушающий страх. Боязнь смерти, боязнь разложения, которое рано или поздно настигает и поражает все живое. И Толстой как никто другой чувствует эту черную и бездонную пропасть. Мир, в котором обладая всеми мыслимыми благами, ты постоянно чувствуешь ледяное дыхание смерти за спиной. Мир, в котором великий человек, в борьбе со своими страхами создает великие произведения.

Тридцать лет, от двадцатого года своей жизни до пятидесятого, Толстой жил жизнью творца – беззаботный и свободный. Тридцать лет, от пятидесятого года до конца своих дней, он живет в поисках смысла жизни и познания ее, в борьбе за непостижимое, прикованный к недостижимому. Ему жилось легко, пока он не поставил себе непомерную задачу – спасти этой борьбой за истину не только себя, но и все человечество. То, что он взялся за эту задачу, заставляет причислить его к лику героев, пожалуй, даже святых. То, что он изнемог под ее тяжестью, делает его самым человечным из всех людей. Вот такое необычное и увлекательное путешествие по судьбам и внутреннему миру трех писателей приготовил нам Стефан Цвейг. Путь каждого из них он анализирует с предельной тщательностью, каждым по-своему восхищается. Очень интересный и поучительный сборник заметок и эссе, единственным недостатком которого я могу назвать постоянное повторение одних и тех же выводов. Цвейг про особенное качество каждого из писателей рассуждает порой довольно подробно и многословно. Положа рука на сердце, могу сказать, что часть рассуждений можно было бы и исключить и от этого книга только выиграла бы. В целом же, погружаясь во внутренний мир каждого из писателей, наблюдая за тем как они живут и исследуют мир собственного Я, понимаешь, что все они, пусть и по своему, стали для нас знатоками глубинных чувств и эмоций человеческого сердца.

Цвейг сумел купить меня, уже начиная с предисловия.

Он нашел слова, точно определяющее мое отношение к автобиографиям и мемуарам. По его мнению, автобиография – это тот жанр, который реже всего оказывается удачным, ибо это самый ответственный вид искусства.

Казалось бы, что проще – отобразить собственную жизнь? Но лишь немногие способны справиться с этим. Легче о любом другом сказать правдиво, чем о себе. Самоизображению нужен героизм правдивости. Кроме честности художника нужно мужество. Так ли часто оно встречается? Много ли среди нас таких, готовых вынести на всеобщее обозрение всю правду о себе?

И как часто бывает, когда охотнее всего обнажается что-то ужасно отвратительное, чем мельчайшая черточка характера, выставляющая его в смешном виде. За громкими откровения скрывается та тайная суть, о которой знает только ее хозяин. Спрятаться за раскаянием и тут же умолчать – самый ловкий трюк.

Потому требовать от человека абсолютной правдивости в самоизображении абсолютно бессмысленно. Цвейг исследует принципы самоизображения на примере трех личностей: Казанова, Стендаль, Толстой. Для них нет реальности более значительной, чем реальность их собственного существования. Соединение этих трех имен – это не размещение их в одной духовной плоскости, что невозможно, а изображение трех ступеней самоизображения.Дальше…Казанова – примитивная ступень. Его «гениальность» не в том, как он рассказал о своей жизни в мемуарах, а в том, как он ее прожил. Жизнь для него только совокупность чувственных переживаний. Поверхностный человек, скользящий по жизни. Мужчина-праздник. Видеть женщину счастливой, приятно пораженной, восторгающейся, улыбающейся и влюбленной – для Казановы высшая точка наслаждения.

Социальное положение женщины для него не имеет никакого значения. Он с одинаковой настойчивостью добивается благосклонности как уличной проститутки, так и высокородной дамы.

Быть искренним для него – это значит быть бесстыдным, пренебрегать всем. Его книга – статистика в области эротики. Беспримерная правдивость всеобъемлющего любовника.

Он знакомит читателя со своей жизнью, не углубляясь во внутренний мир.

Его мемуары в интеллектуальном отношении ничего не представляют, это скандальная хроника, полнота фактов.

Джакомо Казанова вошел во всемирную литературу и переживет несметное количество высоконравственных поэтов. Он доказал, что можно написать самый забавный роман в мире, рассчитывая не на мораль, а на произведенный эффект.Стендаль – следующая ступень – психолог. Его изображение уже не представление голых фактов, он ищет мотивы поступков.

С детства, с юности присущее ему чувство неполноценности, неудовлетворенности собой приводит к углубленному самоанализу. С годами все это перерастает в тонкую, сдержанную надменность.

Вводить других в заблуждение – такова его постоянная забава; быть честным с самим собой – такова его подлинная, непреходящая страсть.

Зная себя хорошо, Стендаль лучше всякого другого сознавал, что чрезмерная нервная и интеллектуальная чувствительность – его гений, его достоинство и вместе с тем угроза для него.

Он сознательно отдаляется от людей, желая иметь свой особый внутренний облик. Бережно лелеет Стендаль свое своеобразие. Человек, сохранивший в себе подлинную свою сущность, оставил ее навеки для других.

…Стендаля никогда не узнаешь до конца ни по его роману, ни по его автобиографии. Чувствуешь непрестанное влечение разгадать его загадочность, узнавая, понять его и, поняв, узнать. Это дух-искуситель манит каждое новое поколение попробовать на нем свои силы. Толстой – высшая ступень. Для него самоизображение – самосудилище.

Никогда писатель сознательно не жил так откровенно; редко кто-либо из них открывал свою душу людям. Творить для него – судить и осуждать себя.

Знаете, я больше не буду ничего писать о Толстом, мне кажется и в этих фразах сказано все. На мой взгляд – Цвейг прекрасно раскрыл гений Толстого и его боль, его внутренние метания и терзания, его понимание того, что часто слова и дела расходятся с жизнью.

Для меня именно это разночтение фактов и проповедей было точкой преткновения. Я благодарна Цвейгу за это, он (как это ни странно) примирил меня с Толстым, заставил понять его. Были отдельные нюансы в рассуждениях Цвейга о русском народе, вызывающие у меня лишь усмешку. Ту усмешку, которая часто присутствует, когда слышишь мнения иностранца о нас. Но простим ему это. Возможно, и мы допускаем подобное, говоря о других. Самое интересное в этой книге то, как Цвейг обосновывает, подкрепляет свое мнение о ступенях, раскрывая его на примерах жизни и творчества этих личностей. Таких разных, но, несомненно, интересных. С присущей Цвейгу страстной манерой повествования – наслаждения для почитателя творчества, как Цвейга, так и его героев.

Казанова, Стендаль, Толстой, на первый взгляд между ними нет ничего общего, но Цвейг говорит о них так: они являются «тремя ступенями в пределах одной и той же творческой функции: самоизображения».Низшая ступень – это Казанова. Он мало ассоциируется у меня с писателем, но его секрет прост, сама его жизнь была настолько бурной и захватывающей, что для описания ее не требовалось особого таланта, достаточно было достоверно перенести ее на бумагу и она сама приковывала к себе внимание. Поразительно, но оказывается Казанова был очень одаренным, он знает «латинский, греческий, французский, древнееврейский, немного испанский и английский языки», математику, астрономию, теологию, «он сведущ в химии, медицине, истории философии, литературе», он играет на скрипке и превосходно «справляется со всеми придворными искусствами и физическими упражнениями – танцами, фехтованием, верховой ездой, игрой в карты», плюс ко всему у него феноменальная память. При желании он мог стать кем угодно, но ему это не нужно. Казанова безнравственен, аморален, пуст, беспечен, легкомыслен и так очарователен.Его интересовала только свобода и женщины, точнее их тела. И что опять же удивительно, связь с Казановой, при всей его ветрености и даже именно благодаря ей, была для женщин праздником, «единственное и исключительное, ни с чем не сравнимое опьянение и увлечение, сумасбродство восторга, неповторимое великолепное приключение, не превратившееся, как с другими, в трезвую привычку и банальное сожительство». Но все когда-нибудь заканчивается, прошла и молодость Казановы, его бурная жизнь резко сбавила обороты, и в попытке вернуть частичку прошлого, согреть самого себя воспоминаниями, Казанова пишет историю своей жизни…Стендаль, Толстой…Ступень вторая – Стендаль. С внешностью ему повезло гораздо меньше, чем Казанове, «лицо тяжелое и вульгарное, массивное и широкое, отчаянно мещанское», «под подбородком зобом выпирает из-под тесного воротника слишком короткая шея, а ниже лучше и не смотреть, ибо он ненавидит свое глупое выпяченное брюхо и эти некрасивые, слишком короткие ноги». Но за этой внешностью скрывается удивительная натура, «в этом гигантском теле дрожит и трепещет клубок чувствительных до болезненности нервов». Стендаль заинтересовывается самим собой, углубляется в свой внутренний мир, он пишет автобиографию, чтобы лучше узнать себя, «среди всего шумного мира приковывает его страстное любопытство только человечество, а среди человечества только один, непостижимый до конца человек, микрокосм, Стендаль». Он дорожит этим внутренним миром, и это заставляет его стать поразительным мистификатором. Скрывая его от всех, он постоянно лжет, выдумывает факты, меняет даты, подписывается вымышленными именами, его биографы насчитали их более двухсот.

Если он ставит дату, – можно ручаться, что она неверна; если в предисловии к «Пармской обители» он рассказывает, что книга написана в 1830 году в расстоянии тысячи двухсот миль от Парижа, – значит, это шутовство, потому что на самом деле роман сочинен в 1839 году и притом в самом центре Парижа.

Он лжет всем и вся, и есть только один человек, которому он не лжет никогда, это он сам, в автобиографии он старается «откинуть всякий стыд, всякие опасения, давать самым неожиданным признаниям вырваться прежде, чем судья и цензор там, внутри, опомнится», «он сознательно жертвует красотой своих мемуаров ради искренности, искусством ради психологии».Писать художественные романы Стендаль начинает достаточно поздно, в сорок лет, для того, чтобы избавиться от скуки, ему меньше доступны развлечения, и надо же чем-то себя занять, и в этих романах он опять же изображает самого себя.

Стендаль <…> изображает страсти лишь затем, чтобы самому пережить их снова, более интенсивно и осознанно; он старается узнать человека лишь затем, чтобы лучше узнать самого себя…

И, наконец, высшая ступень – Толстой. Честно говоря, именно за эту часть я снизила книге оценку. Во-первых, мне кажется, что о русских, о России, надо писать как-то по другому, проще, стиль Цвейга для этого слишком вычурный.

И он «был первым» среди могущественных, богато и спокойно жил он в унаследованном доме. Его тело полно здоровья и силы, любимая им девушка стала его женой и родила ему тринадцать детей. Дело его рук и его души вросло в вечность и окружает его ореолом: благоговейно склоняются мужики в Ясной Поляне, когда могучий барин проносится мимо них на коне, благоговейно склоняется перед его рокочущей славой вселенная.

Во-вторых, некоторые высказывания меня просто покоробили. Читая, например, не самое приятное описание внешности Толстого, а потом такие строки опять о нем же: «обыденном русском лице, за которым можно предположить решительно все, кроме одухотворенности, поэзии, творчества», и затем «с таким анонимным общерусским лицом можно председательствовать за министерским столом так же, как и пьянствовать в притоне бродяг, продавать на рынке булки или в шелковом облачении митрополита осенять крестом коленопреклоненную толпу», как-то обидно за Россию становится. А потом еще и за женщин, оказывается у женщин «явление полового кризиса проявляется грубее и клиничнее», чем у «мужчин, носящий более духовный характер». Но, возвращаясь к Толстому, Цвейг вознес его на высшую ступень по двум причинам, первая заключается в том, что во всех произведениях, в течение всей своей жизни, Толстой обязательно изображал себя, причем каждый раз он изображал себя новым, таким, каким был на этот момент своей жизни. И это изображение «несравнимо с однократным самоизображением Казановы или фрагментарным – Стендаля: как тень за телом, так Толстой бежит за своими образами». Но помимо этого «лишь изобразительного ряда» Толстой с 19 лет ведет дневник, где оценивает и безжалостно казнит самого себя, это и является второй причиной, его самоизображение становится морально-этическим.

…с 12 до 2 говорил с Бегичевым, слишком откровенно тщеславно и обманывая себя. С 2 до 4 гимнастика; мало твердости и терпения. От 4 до 6 обедал и покупки сделал ненужные. Дома не писал, лень; долго не решался ехать к Волконским; у них говорил мало – трусость. Вел себя плохо: трусость, тщеславие, необдуманность, слабость, лень.