Станислав Вторушин
Еще один день
Когда Андрей спросил о Татьяне, Наталья не просто задохнулась, она оглохла от негодования. Выпускница Уральского университета, которая всего три часа назад была для нее чуть ли не небожителем, оказалась очередной обидчицей Светланы. Андрей никогда бы не спросил о человеке, который его не интересует как «предмет», решила Наталья и, конечно же, своего собственного мнения о личности практикантки скрывать не собиралась.
– А тебе чего эта ненормальная понадобилась? – с вызовом спросила она.
– Почему ненормальная? – опешил Андрей.
– Нормальная к нам в таких сапожках не поедет. – Наталья выставила ногу, обутую в Татьянин сапог, помотала носком. – В командировку приехала… Спасибо, Светлана ее одела. А то бы твоя фифочка совсем околела. Не Светка, в жизни бы этой доходяге свои пимы не отдала. – Наталья разжигала себя злостью и всеми теми обидами, которые нанес Светлане Андрей.
Она не хотела, да и не могла понять, что Андрею было совершенно безразлично, как к нему относятся Наталья и Светлана. В настоящий момент его интересовала только Татьяна.
– Куда они все-таки делись? Они со Светкой полетели?
– С кем еще? Сама она – тетя Мотя. Что такое буровая, и то не знает. Светлана повезла ее к Федякину.
– Когда прилетят?
– Должны послезавтра. Если ты такой добрый, пимы своей Танечке доставай сам. Мне мои самой нужны.
– Правильно. Наденешь их на руки и будешь ходить на четвереньках. Самое для тебя подходящее положение.
Что вопило ему вслед независимое существо, Андрей не слышал. Ему надо было обойти кое-кого из приятелей. Предупреждение, которое обронила Наталья со зла, он воспринял как еще одну возможность позаботиться о Татьяне. Приятелей у Андрея была половина поселка. Нашлись у них шерстяные носки, меховые рукавички, ушанка из ондатры. И даже унты из оленьего камуса. В общем, экипировки он набрал с большим запасом.
Уходя, Андрей хотел предупредить Татьяну, что о теплых вещах заботиться не надо – все есть. Но сказать об этом ни с того ни с сего вроде бы неудобно. Светлана и без того была на взводе, а тут могла сорваться и испортить Тане настроение на всю ночь. Совсем неожиданно Светлана сама вывела Андрея из трудного положения. Словно подслушав его мысли, она сказала:
– Ты, подруга, решила лететь к рыбакам? А ничего у тебя, наверное, не получится. В сапожках не полетишь, а валенки, хочешь не хочешь, придется возвращать.
Но Андрей вмешался, не дав ей договорить.
– Не ломай голову, у меня все есть, – сказал он, и Светлана почувствовала в его словах радость. Он по любому поводу готов был услужить Татьяне.
Сейчас Светлана сидела на кровати и думала, что ей, наверно, никогда не добиться расположения Андрея. Слова Тани о том, что она не верит в любовь по переписке, Светлана не приняла всерьез. И чтобы остудить ее, она, после долгого молчания, сухо предупредила:
– Ты этому летуну не верь. Я на нем обожглась.
Татьяне было все равно: обжегся кто-то на Андрее или не обжегся. Любая девушка, которую заинтересовал парень, уверена, что только она сама может составить о нем правильное суждение, все остальное – от лукавого. Светлана это поняла, и в ней забродило копившееся в течение вечера негодование на чужую слепоту и самоуверенность.
Почувствовав внезапную симпатию к этой, как ей казалось, неустроенной и незащищенной девушке, она еще в редакции, во время первой их встречи, с горячей категоричностью решила, что по всем человеческим, а тем более журналистским канонам она обязана взять над ней шефство. Шуба и валенки, конечно, не такая уж и большая забота. С одежкой-обувкой Татьяне помогли бы и без нее. В том же райкоме партии есть и полушубки, и валенки, и унты. Настоящая забота – это не полушубки и валенки, это совсем другое. К сожалению, Татьяна этого не понимает…
А свеча горела себе да горела. Светлана три раза уже подрезала фитиль, снимая нагар. При этих ее движениях ровный желтый свет становился неверным, начинал метаться по стенам комнаты, высвечивая совершенно неожиданные предметы. В последний раз из темноты выпрыгнула и заметалась по стене тень от гитары, которую Андрей, уходя, прислонил к изголовью кровати. Несколько мгновений тень стремилась вверх и, казалось, вот-вот коснется потолка. Но ожившее под ножницами пламя успокоилось, и все двинувшиеся в самостоятельную жизнь тени притихли тоже и заняли каждая свое место. Татьяне гитарное отражение напомнило о недавних мелодиях, которые тут же связались с образом музыканта, и она спросила:
– Ты на гитаре играешь? И вообще на каком-нибудь инструменте играешь?
– Мне слон на ухо наступил, – глухо ответила Светлана. – А гитару мне подарили. У нас года три назад такая мода появилась: гитары дарить. Играет человек, не играет, а гитару ему в какую-нибудь памятную дату поднесут. Откуда такая мода взялась – не знаю…
– Интересно… В Челябинске тоже такая мода была. Да и сейчас еще осталась. Идет компания, все с рюкзаками. И почти к каждому рюкзаку приторочена гитара. Она создает настроение. Особенно в турпоходе.
Татьяну тянуло говорить, но она не знала, с чего начать, чтобы не обидеть Светлану. Она боялась сказать «что-то не то». Может показаться странным, что за два дня, которые они провели вместе, у них ни разу не зашел разговор об Андрее. Но до сегодняшнего вечера они даже не подозревали, что Андрей их общий знакомый. А оказывается, он был не просто знакомым.
В это время далеко за стенами дома раздалось торопливое «тух-тух-тух», словно там пытались оживить кого-то. Светлана приложила палец к губам, требуя тишины, и удовлетворенно сказала:
– Электростанцию запускают.
И тут же висевшая над столом под зеленым шелковым абажуром (только сейчас Татьяна обратила внимание на абажур и заметила, что он зеленый) лампочка несколько раз робко подмигнула и засияла ровным, напористым светом.
– Совсем другое дело, – удовлетворенно сказала Светлана.
– А по-моему, исчезла романтика, – прищурившись, сказала Таня. – До этого у меня было такое чувство, будто я ночевала в стогу свежего сена, дышала таким настоем, что никакой француз ни в каких своих духах не придумает, а меня перетащили на кровать, сунули под одеяло, и вся прелесть исчезла.
Светлана резко повернулась, какое-то время рассматривала Татьяну, потом колко спросила:
– Тебе в стогу часто приходилось спать?
– Не часто, но приходилось.
– Сколько за всю жизнь: раз, два, четыре?..
– Не знаю, – пожала плечами Татьяна. – Но раза три наверняка.
– С парнем? – Светлана впилась в нее взглядом, ожидая услышать то, что хотела.
– Да ты что, с парнем? – испуганно отшатнулась Татьяна. – Мы с девчонками спали на сеновале, когда на уборку в колхоз ездили.
– Какое же это спанье? – разочарованно протянула Светлана.
– Слушай, Светка, вы с Андреем жили? – дрожащим голосом спросила Таня. – Как муж и жена я имею в виду?
– В том-то и дело, что нет. Я сдуру за другого хлестанула. Насолить, видишь, хотела. – Светлана вдруг почувствовала себя до отчуждения одинокой и никому не нужной. – Ты как насчет «покрепче»? Не хочешь выпить?
– Нет, – сказала Таня.
– Ну и не пей. Ложись спать. Тебе завтра вставать рано.
Светлана достала раскладушку, постелила постель. Таня легла, накрывшись толстым ватным одеялом. За сегодняшний день у нее было столько впечатлений, сколько иногда не набиралось и за целый год. Она думала о Светлане, и ей было жаль ее. Тане казалось, что Светлана достойна лучшей судьбы. Но ее мысли тут же перескочили на Андрея. Им она не хотела делиться ни с кем.
Новый хозяин
Свой первый рабочий день Остудин начал с планерки, на которую пригласил всех начальников цехов и отделов. Они сидели перед ним за длинным столом, он поднимал каждого и просил доложить, чем занимается служба сегодня и что намечает сделать в течение недели. О более дальних перспективах спрашивать не было нужды, они становились ясными из ближайших действий. И сразу начались выяснения отношений, требования, обещания. Он словно был не в кабинете начальника нефтеразведочной экспедиции, а в своей родной конторе в Поволжье. И здесь, оказывается, кому-то чего-то не хватало, кто-то кому-то был должен.
Он молча слушал, отмечая по накалу претензий главные вопросы, в которые должен вмешаться. Прежде всего надо было побывать в вышкомонтажном и транспортном цехах. К ним претензий больше всего. Потом переговорить с начальником ОРСа. Остальное можно решать, как говорят в таких случаях, в рабочем порядке.
Закончив планерку, Остудин направился в цехи. Он предполагал завершить дела там до обеда. Но как только зашел к вышкомонтажникам, понял, что увяз надолго. Начальник цеха Базаров выложил перед ним такую кучу проблем, в которых черт ногу сломает. Пришлось разбираться с ними.
Из вышкомонтажного Роман Иванович пошел в цех транспортный. На его начальника, Николая Афанасьевича Галайбу, он обратил внимание еще вчера, при знакомстве в конторе экспедиции. Сегодня разглядел не торопясь. Крупный, круглолицый парень со светлыми волосами и неторопливым южнорусским говором. У Галайбы были длинные, отвисшие усы запорожского казака, и он время от времени оглаживал их ладонью.
– Давно вы здесь? – поинтересовался Остудин.
– Да уж третий год северные полностью получаю.
Остудин прикинул: полновесные северные надбавки выплачиваются после пяти лет работы. Следовательно, Галайба в экспедиции восьмой год.
– Не скучаете по Украине?
– Та я ж не с Украйны, я с Кубани.
– Был сейчас у Базарова, – выдержав небольшую паузу, сказал Остудин. – Жалуется на вас. Не даете транспорт. Грузы перевозить не на чем.
– Робить лучше надо, а не шукать повинных. Станков готовых нема, вот он и шукает козла отпущення.
– Значит, транспорта хватает?
– Я ж не сказал, что его не треба, – живо отозвался Галайба.
– Понимаю, понимаю, – как мог серьезно принял его горячность Остудин. – Вот когда вы работали в… Где вы работали до Таежного?
– У совхози Илыча.
– Так вот в совхозе Ильича вы по нужде в кусты ездили на трехтонке – столько у вас было избыточного транспорта. Так ведь?
– Та ни, – вскинулся было Галайба, но тут же понял, что к чему, и широко разулыбался. Пояснил: – Та я ж – начальник цеха.
В самом деле, где вы найдете такого начальника транспортного цеха, который сказал бы, что перевозочных средств у него в достатке? Конечно же, пяток, а лучше десяток новых автомобилей ему необходимы позарез. За восемь лет Николай Афанасьевич не помнил дня, чтобы его служба и буровые были полностью обеспечены оборудованием и материалами. Однако скважины бурили и даже открыли Юбилейное месторождение нефти. На торжествах по поводу этого события начальник экспедиции подчеркнул: «Несмотря на слабую работу транспортного цеха»…
– Если бы трошки помогли тракторами-болотоходами. Но нам их не дають… Барсов об этом министру писал…
Был такой случай. Измученный нехваткой транспорта, Барсов обратился к министру за помощью. Тот переправил письмо Батурину с визой: «Прошу решить положительно».
– Я не слухал, о чем они бачили, – сказал Галайба. – Тилько видел, шо лицо Николая Александровича стало як буряк и руки дрожали.
Батурин сказал, что производство тракторов у него еще не налажено. Тем более болотоходных. Я думаю, Батурин его крепко отматюгал.
– Жаль, что не налажено, – отозвался Остудин. – Очень даже жаль. Малина была бы, не жизнь. А пока проведи-ка меня по твоим заповедным местам, покажи, где что прячешь.
– Та каки ще заначки? Каждая гайка…
– Ладно, рассказывай… Казанская сирота.
Хозяйство Галайбы Остудину понравилось сразу. Чистенько все настолько, насколько может быть чистенько и прибрано в действующем цехе, который живет не на показ приезжим комиссиям. Особенно это бросилось в глаза, когда проходили участок по ремонту двигателей. По цементному полу не струились масляные потеки, не валялись ошметки солидола, на которых можно сломать ноги. Были, конечно, пятна, но засыпаны они песком, и ходить по ним можно без опаски. Как про себя отметил Остудин, «аккуратные пятна». Иначе говоря, те самые издержки производства, без которых рабочие площади не были бы рабочими. И заслуга в этом прежде всего начальника хозяйства. Ничья кроме. И вывод: Галайба на самом своем месте.
– Водителей хватает? – спросил Остудин, когда они закончили обход хозяйства.
– Шуткуете? – усмехнулся Галайба. – Выкручиваемся за счет переработок. Було б жилье, люди б приихалы.
Об этом Остудину говорили и буровики: будет жилье, будут работники. Не те, временные, готовые, как перекати-поле, немедленно сорваться с одного места и перебраться на другое, а люди семейные, обстоятельные, которые приедут сюда не за запахом тайги и не за туманами. Трудиться приедут, открывать новые месторождения. И соответственно труду зарабатывать.
Когда Остудин вернулся в свой кабинет, первым делом спросил у Машеньки, нет ли срочных радиограмм с буровых или из объединения. Ему почему-то казалось, что Батурин обязательно должен был позвонить. Что ни говори, а ведь у Остудина сегодня первый рабочий день. Здесь, в поселке, ему приткнуться не к кому. А Батурин, прощаясь, сказал, что не забудет про нового начальника Таежной экспедиции… Узнав, что ни звонков, ни радиограмм не было, Остудин подумал даже с некоторым удовлетворением: «Ну и черт с ним, без него обойдемся».
Проходя мимо кабинета главного геолога, на всякий случай толкнул рукой дверь. Еланцев сидел за небольшим двухтумбовым столом, листал не то книгу, не то рабочий журнал. Поднял на Остудина глаза, немного суховато спросил:
– Ты по делу или по пути?
– Хочу кое-что прояснить, – сказал Остудин, переступая порог. – Сейчас был у Базарова. И вот что бросилось в глаза. Буровых станков у нас вроде бы не так уж мало, а работать нечем.
Остудин огляделся. Кабинет Еланцева был тесным. Развешанные по стенам геологические карты с начерченными на них контурами структур, перспективных на нефть и газ, как бы сближали и без того узкое пространство и создавали впечатление еще большей тесноты. Остудину в какой-то миг показалось, что, пробираясь к столу, он плечами раздвигает стены. Он обвел рукой кабинет и спросил не без иронии:
– А поменьше себе ничего выбрать не мог? Ты же все-таки главный геолог.
– Я этот кабинет из-за тепла выбрал. Зимой здесь очень уж уютно.
Стол, за которым сидел Еланцев, застилало толстое, прозрачное стекло. Под ним, чуть сдвинутый в сторону, лежал большой лист белой бумаги с напечатанными на машинке телефонами областного геологического объединения и Таежной экспедиции. А в верхнем левом углу – фотография красивой светловолосой женщины. Остудин вспомнил разговор с Красновым и подумал: «Та или жена?» Заметив любопытствующий взгляд Остудина, Еланцев положил на фотографию книгу и заговорил, не давая Роману Ивановичу времени на посторонний вопрос:
– Видишь ли, в чем дело. Теоретически буровых станков нам хватает. Когда работали на Юбилейном, не было никаких проблем. Пробурил скважину, перетащил станок на полкилометра выше-ниже и принимайся за следующую. Каждая скважина давала нефть. Тут тебе план и по проходке, и по приросту запасов. А что теперь? – Еланцев открыл стол, достал сигареты, закурил. Сизое облачко повисло, растворяясь, посреди комнаты. Затем взял с подоконника маленькую указку и подошел к карте района. – Взгляни сюда. Одну скважину мы бурим на Моховой площади, вторую – на Оленьей. Расстояние между ними – пятьдесят километров. С Моховой нам надо перетащить станок на Трехбугорную. Всего-то тридцать верст. А на этих верстах четыре реки, пятикилометровое болото. Я уж не считаю ручьи и мочажины. У вас в Поволжье как? Погрузил станок на трейлер и двинулся в путь. А тут надо ждать января. Именно к этому времени болота и реки промерзают. От Оленьей до Белоярской двадцать километров, пройти их можно часа за три-четыре. А ты плюсани сюда еще пол-лета, осень… в общем, до января. Выходит, шесть месяцев с лишним техника стоит без движения. Заколдованный круг. Все условия для нормальной работы вроде есть, а без Деда Мороза ни шагу.
– Где же выход? – Остудин смотрел на карту и мысленно представлял версты, которые нарисовал Еланцев.
– Надо пересмотреть нормы. – Еланцев снова затянулся сигаретой. – Сибирь не Поволжье и даже не пески Каракумов. Хотя, понимаю, там тоже несладко. Но самая высокая эффективность нефтеразведочных работ у нас. Сюда прежде всего и надо вкладывать деньги. Кстати, на скважине Р-1 на Моховой сегодня начало расти давление.
– Что же мне сразу не сообщили? – резко спросил Остудин и почувствовал, как кровь бросилась в голову. – Кто там бурит?
– Вохминцев. Человек опытный. – Еланцев подошел к столу, погасил в пепельнице сигарету и поднял глаза на Остудина. – За него можно быть спокойным.
– Я никаких сообщений от него не получал, – заметил Остудин.
– Очевидно, было небольшое проявление газа. Сейчас все вошло в норму. Вот и молчит.
– Ты меня не разыгрываешь? – все еще не веря сказанному, спросил Остудин. – Не успел я появиться в экспедиции, и сразу – проявление газа.
– Именно, – кивнул Еланцев. – Проявление газа означает, что мы наткнулись на месторождение.
Главный геолог произнес это со странным спокойствием, а у Остудина судорожно бухнуло сердце. Сотни прекрасных геологов сносили тысячи пар сапог, лазая по тайге и болотам в поисках нефти и газа. Им приходилось под жуткое гудение гнуса спать у костра, мерзнуть на буровых, не щадить ни себя, ни тех, кто работал рядом с ними. И все напрасно. Казалось, что нефть рядом. Стоит пробурить еще одну скважину, еще несколько метров, и над землей с реактивным свистом забьет фонтан, которого геолог ждал всю свою жизнь. Но бурили последнюю скважину, последние метры, а нефти не было. А тут! «Неужели счастье улыбнулось в первые же дни?» – промелькнула у Остудина робкая мысль.
Еланцев то ли намеренно, то ли случайно сдвинул книгу, и Остудин снова увидел фотографию женщины. Она смотрела на него холодно и открыто.
– Жена, – тихо сказал Еланцев, перехватив взгляд Остудина.
– Вы разведены?
Еланцев уперся в Остудина колючим взглядом. Его удивило, что нового начальника успели уже посвятить в чужие семейные дела. Он хотел узнать – кто? И вдруг по наитию, а может, высчитав, не спросил, а заявил утвердительно:
– Краснов постарался опередить всех?
– Я в чужие семейные дела не лезу, – сказал Остудин, отвернувшись. – Да сейчас, по-моему, ни у тебя, ни у меня нет особого желания говорить о них.
Еланцев согласно кивнул.
Остудин снова посмотрел на карту, в левом верхнем углу которой черным контуром была обведена Моховая площадь, и сказал:
– Нам с тобой надо будет слетать к Вохминцеву.
– Я хоть завтра, – ответил Еланцев.
– Завтра я не смогу. Надо кое с чем разобраться здесь. А вот через пару дней обязательно слетаем. Надеюсь, там ничего до этого времени не случится?
– Думаю, что нет, – сказал Еланцев и опустил глаза, остановившись взглядом на фотографии.
Остудин вышел. Мысль о семейных делах Еланцева сразу ушла на второй план. Покоя душе не давала скважина на Моховой. «Неужели все-таки получим нефть?» – думал он, ворочаясь ночью на кровати. Сон не шел. В середине ночи он встал, шлепая босыми ногами, прошел к столу, на котором лежали сигареты, на ощупь нашел их, закурил. Но, сделав несколько затяжек, погасил сигарету и снова лег.
Утром, не заходя в свой кабинет, направился на радиостанцию. Никаких вестей от Вохминцева не было. Радист успокоил его:
– Я тут сижу неотлучно. Если бы что случилось, нам бы сообщили сразу. Таков порядок.
«А ведь он прав. И нервничаю я совсем зря», – подумал Остудин. Он вышел из конторы и, сев в машину, попросил шофера отвезти его к Оби. На льду залива, врезающегося в берег, его внимание привлекла одинокая фигура рыболова. Он попросил Володю подвернуть. Его интересовал не улов и тем более не досужая беседа. Его интересовала прочность льда. Не доезжая до рыбака метров тридцати, остановил машину, пошел пешком. Рыболов, оторвав взгляд от лунки, с недоумением смотрел на непрошеного гостя. Остудин, скользя сапогами по льду, подошел к нему, спросил:
– У вас это одна прорубка?
Вместо ответа рыбак вдруг напрягся, резко дернул вверх удочку и начал выбирать натянувшуюся, словно струна, леску. Через несколько секунд на льду затрепыхался крупный полосатый окунь. Сняв его с крючка, он повернулся к Остудину:
– Вы о чем-то спрашивали?
– У вас, говорю, это одна прорубка?
Удильщик с недоумением посмотрел на Остудина. Сразу было видно, что человек никогда не занимался рыбалкой.
– Нет, конечно. И на глыби есть, и на мели. Пока хорошего окуня вытащишь, от пешни спина взмокнет.
Остудин заглянул в ближнюю лунку. Матерый лед, уходя в провал, голубел, насколько видел глаз. «Середина марта, а по льду еще можно ездить на тракторах, – подумал Остудин. – Говорят, ледоход здесь начинается в середине мая. А когда появляются забереги?»
Подойдя к машине, спросил об этом у Володи. Тот ответил неопределенно:
– Вроде перед ледоходом и появляются.
Остудин усмехнулся:
– С таким «вроде» тебе, брат, на печке место, а не за рулем. Для водителя ледовая обстановка – таблица умножения.
– Для ледовой обстановки есть метеорологи, – сказал Володя таким тоном, что Остудин не понял – отшучивается человек или обиделся на справедливое замечание.
С берега Оби Остудин поехал в ремонтно-механический цех, затем зашел к электрикам и на склад цемента. И везде свои проблемы, везде жалобы на нехватку то одного, то другого.
Когда вернулся в контору, еще на лестнице услышал шум в своей приемной. Вслед за ним раздался женский визг. Перескакивая через ступеньки, Остудин влетел на второй этаж и рывком открыл дверь. Приемная выглядела необычно.
На стуле, прислонившись к вешалке, сидел мужчина лет сорока. Его голова безвольно клонилась вниз, тонкую шею в два оборота окутывал шерстяной клетчатый шарф. Один конец шарфа был засунут за пазуху, другой уходил за спину. Мужчина явно впадал в дрему и, казалось, был безучастен к тому, что происходило вокруг.
На пороге остудинского кабинета стояла щупленькая Машенька, широко расставив ноги и упершись руками в дверные косяки. Ее пытался схватить здоровенный парень в черном расстегнутом полушубке. Маша не давалась. Но он все-таки ухватил ее за отвороты жакета и, приподняв над полом, стремился отставить в сторону. Испуганным, визгливым голосом Маша кричала:
– Отпусти! Кому говорю, отпусти!
Увидев Остудина, совсем по-детски пожаловалась:
– Роман Иванович, чего он…
Остудин всю эту странную картину охватил одним взглядом и, как всегда бывает в таких случаях, не раздумывая, бросился в свалку. Схватив парня за воротник полушубка, он резко дернул его на себя, тот выпустил Машеньку и, повалившись на Остудина, чуть не сбил его с ног. Он едва успел отскочить в сторону. Парень, стукнувшись боком о стол, остолбенело остановился. Остудин шагнул к Машенькиному столу, придвинул стул и, по-хозяйски усевшись на него, властно спросил:
– Мария Григорьевна, что здесь происходит? Что это за люди?
Машенька, одернув жакет, в мгновение ока стала ответственным человеком, которого необычное событие только отвлекло, но не выбило из колеи.
– Он за какой-то запиской пришел, чтобы ему водку продали… К вам в кабинет рвался, – торопливо, но обстоятельно объяснила Машенька. – Я ему говорю, начальника нет, а он вцепился…
– Ты пока зайди в мой кабинет, приведи себя в порядок, а я поговорю с посетителями.
Остудин подвинулся, Машенька взяла из ящика стола свою сумочку и скрылась за дверью кабинета. Все это время парень в полушубке стоял и слушал, чем закончится разговор начальника с секретаршей. Внезапное появление Остудина и его резкий выпад оказались для него неожиданными.
– Как фамилия? – спросил Остудин, снизу вверх посмотрев на парня. Он специально не поднимался со стула, давая посетителю понять, кто здесь настоящий хозяин.
– Семен Лоскутов, – ответил парень. К удивлению Остудина, он не был пьяным. Если и выпил, то только слегка.
– С ним пил? – Остудин кивнул в сторону сидевшего.
– Я одеколон не принимаю, – ухмыльнулся Лоскутов.
– О какой записке ты говорил? Что это за записка на водку?
– В магазине сказали: новый начальник экспедиции приказал продавать водку только по запискам.
– Кто сказал?
– Продавщица, кто же еще? – Парень, отступив на шаг, откровенно разглядывал нового начальника.
Остудина это удивило. Никаких распоряжений ни в отношении водки, ни в отношении каких-либо других товаров он не давал. И не только потому, что еще не успел разобраться в этом. Просто считал – вопросами снабжения занимается начальник ОРСа, ему за это и держать ответ. У начальника экспедиции других забот хватает.
– Мария Григорьевна, – Машенька уже привела себя в порядок и выглядела как невеста на выданье, – пригласите Соломончика. А ты, Лоскутов, подожди здесь.
Остудин прошел в кабинет, там пахло духами. Он покрутил головой, втягивая запах ноздрями. Всего несколько минут пробыла в нем женщина, а аромат парфюмерии казался устоявшимся.
Сразу всплыли перед глазами приволжская квартира, Нина, Оленька… Остудин, почувствовав в ногах томительную слабость, на мгновение остановился, но тут же мотнул головой, отгоняя видение. Прошел к вешалке, разделся и шагнул к своему столу.
При смотринах Соломончик не произвел на него впечатления, да и глядел на него Остудин без внимания. Может быть, потому, что его больше интересовали производственники, а скорее всего, потому, что сидел Ефим Семенович спиной к окну, затененное его лицо смотрелось неясно и провально. Не то сейчас. Перед Остудиным стоял чуть полноватый человек в хорошо подогнанном костюме, с породистым лицом артиста, рассказывающего анекдоты о кулинарном техникуме, и постаревшим по сравнению с экранным лет этак на десять. Остудин не удержался от удивления:
– Так вот вы какой, Ефим Семенович Соломончик…
– В первый день вы меня не разглядели?
Даже улыбнулся Соломончик породисто. Губы шевельнулись в уголках, но не раздвинулись. От глаз радужно расползлись тонкие лучики и тут же разгладились. Вроде надел человек на лицо нужное выражение, продержал его ровно столько, сколько требовал момент, и снял. Остудин оценил эту улыбку как театральную, и она ему не понравилась. Поэтому ответил суховато и как бы между прочим:
– Скорее всего, не разглядел, но вы не обижайтесь на это. Столько на меня знакомств в одночасье свалилось… С чем я вас пригласил-то… Товарищи ко мне с претензией пришли: водку им не продают. Вроде по моему указанию. Это что, самодеятельность продавца или ваша инициатива?
– Товарищи – те, которые в приемной? – кивнул Соломончик на дверь.
– Какое это имеет значение? Люди пришли, одним словом.
– Что ж, людям надо входить в наше положение. С водкой у нас действительно трудности. Так что эта инициатива вызвана необходимостью.
– Но прежде чем отдавать распоряжения от моего имени, надо было спросить меня, – нахмурился Остудин.
– Роман Иванович, уважаемый, неужели вы думаете, что я решил прикрыться вашей должностью? Если в магазине и правда сослались на вас… поверьте, я здесь ни при чем. К тому же, – на этот раз Ефим Семенович улыбнулся, не сдерживаясь, и сверкнул набором ровных ухоженных зубов, – волноваться следует мне, а не вам. Значит, я для своих непосредственных подчиненных меньший авторитет, нежели вы. Меня это настораживает.
– Я смотрю иначе: ваши подчиненные вас прикрывают.
– Вы полагаете, я в этом нуждаюсь?
Он задавал вопрос так, словно Остудин был уверен в незыблемости авторитета Соломончика. И тому сразу захотелось получше прощупать своего главного снабженца. Ведь работа геолога во многом зависит от того, как он накормлен, одет-обут.
– Послушайте, Ефим Семенович, а как у нас на самом деле с водкой? С другими продуктами как?
– С водкой неважно. – Соломончик сделал серьезное лицо и нахмурил брови. – До навигации два месяца, а на складе всего двадцать ящиков. С другими продуктами получше.
– Двадцать ящиков… Четыреста бутылок, – удивился Остудин. – Это же – залейся.
– По понятиям средней полосы России, может быть, и так, – сказал Соломончик, – а на Севере нормы совсем другие. К тому же необходимо помогать факториям. У тех со спиртным вообще скверно. Туда его завозят не по потребности, а по плану. Пушнину же требуют сверх головы. Приходится помогать.
– А мы-то какое отношение имеем к факториям? – удивился Остудин.
– Если хочешь жить, должен дружить со всеми.
– Я что-то не понял.
– Вы знаете, что такое айсберг? – спросил Соломончик, глядя на Остудина выпуклыми глазами. – Так вот торговля, а если взять шире, все снабжение – тот же айсберг, только над поверхностью сотая его часть. Остальное в глубине. Постичь эту глубину невозможно. Будешь пытаться – непременно утонешь.
– Однако вы философ, – заметил Остудин, чуть улыбнувшись.
– Это не философия, это жизнь. Я свято соблюдаю правила, которые мне предписаны. И никогда не делаю попытки проникнуть ниже допустимого.
– Очень любопытно, – все более удивляясь, сказал Остудин. – Даже поучительно… Кстати, как мы будем с товарищами, которые ждут в приемной и в тонкости торговли вдаваться не хотят?
– По-моему, вы уже решили, – надев на лицо невинную улыбку, ответил Ефим Семенович.
Остудин засмеялся:
– Прямо по сценарию. Помните, Фурманов Чапаеву: «Командир уже принял решение, и, по-моему, оно правильное». – Остудин сразу посерьезнел. – Давайте сегодня выделим этому дуэту пару бутылок, и пусть он катится к чертовой матери. А то ведь как получается. Еще вчера водкой торговали свободно. А как появился новый начальник, торговля кончилась…
– Воля ваша, – пожал плечами Соломончик. – Только ради бога, не вводите послабление в систему. Иначе она перестанет работать.
Роман Иванович нажал на вмонтированную в стол кнопку, дверь открылась, и на пороге появилась Машенька.
– Лоскутов ждет? – спросил Остудин.
– А куда он денется? – Она даже дернулась от возмущения. – И второго разбудил…
– Послушайте, Мария Григорьевна, – мягко сказал Ефим Семенович. – Позвоните, пожалуйста, в магазин. Пусть этим… гражданам отпустят две бутылки водки. Скажите, что это мое разрешение.
Машенька вышла. Мужчины еще поговорили по делу. А затем Роман Иванович сказал:
– Знаете, Ефим Семенович, вы меня этим айсбергом здорово заинтересовали. Неужели так много под водой? Очень хотелось бы просветиться.
– На досуге, Роман Иванович, на досуге, – снова надев на лицо невинную улыбку, сказал Соломончик. – И то – в самом сжатом очерке.
Торговля-снабжение и в самом деле заинтересовали Остудина. Даже не столько, пожалуй, они, сколько сам Ефим Семенович. Когда тот говорил о факториях, у Романа Ивановича мелькнула неожиданная мысль…
