Станислав Владимирович Далецкий
Донос
VII
Началась лагерная жизнь. Первую неделю вновь прибывшие з\к были размещены в карантинном бараке, где проходили санитарную обработку и восстанавливали силы после долгого пути. В лагере был вполне приличный лагерный магазин, где можно было купить еды, за деньги, которые имелись у всех лагерников.
Дело в том, что за работу по строительству железной дороги, заключенные получали зарплату, небольшую, и только за выполненную норму и за перевыполнение нормы, но всё-таки это были деньги для еды в подспорье к лагерному рациону, который тоже был вполне сносным.
Система лагерей тридцатых годов только формировалась, и все лагеря снабжались по единым нормам потребления на каждого з\к и зачастую, эти нормы питания были лучше, чем питались свободные строители коммунизма того времени. Но страна создавалась из ничего, из пустоты и разрушений империалистической и гражданской войн, и люди сознательно шли на лишения, понимая, что хорошая жизнь, может быть создана только длительным, упорным и тяжелым трудом целого поколения, которое жертвуя собой, создавало великолепную страну и благополучную жизнь для своего потомства. И эта цель была достигнута и даже Великая война ей не помешала, а лишь сдвинула сроки ещё на поколение.
Правда, потомки не оценили жертв своих дедов и отцов и поддавшись посулам врагов и предателей позволили им разрушить страну и уничтожить общество справедливости, построенное тяжелым трудом свободным людей, при участии з\к, праведно и неправедно осужденных в те суровые времена.
Через 60 лет, когда страна СССР будет уничтожена совместным натиском врагов, предателей и проходимцев при безучастии всего остального населения, бывшая узница лагерей, оставшаяся на жительство в Магадане и достигшая преклонного возраста, напишет в правительство ренегатов:
« Откройте снова лагеря, что были здесь под Магаданом в 30-е годы и посадите меня туда опять. Там я работала в меру сил, жила среди людей в теплых бараках, обеспечивалась едой хорошего качества и в достатке.
Теперь же я живу в своей квартире одна, получаю пенсию и всю её отдаю платой за квартиру, а сама голодаю и роюсь по помойкам в поисках объедков для пропитания.
Верните меня в сталинский лагерь или придите и убейте меня старую, чтобы не мучилась».
В карантинном бараке Иван Петрович и Евгений быстро восстановили силы после тяжелой дороги в душном и вонючем вагоне, впроголодь на хлебе и воде.
Прикупая в магазине свежие овощи и сухофрукты, они избавились от начинающейся цинги, тем более, что в рацион з\к в лагере входил рыбий жир, стоявший в больших стеклянных бутылях на столике у входа в барак – столовую, и каждый желающий мог зачерпнуть своей ложкой, этого рыбьего жира из плошки, стоявшей здесь же, куда дежурный з\к следивший, чтобы з\к не заходили внутрь в грязной обуви, подливал этого жира из бутылей.
З\к обычно проходили мимо, но вновь поступившие охотно пили эту вонючую маслянистую жидкость, желая поскорее избавиться от хворей и недомоганий, подхваченных в пути следования до лагеря. В их вагоне, слава богу, никто не умер и не слег с тяжелой простудой или воспалением, но в соседних, по слухам, такие случаи были, тогда охрана составляла акт о смерти и закапывала тело з\к здесь же на стоянке, а заболевших переводили в санитарный вагон, бывший в поезде – тюрьме.
К концу карантинной недели отдыха, в барак пришел помощник начальника 3-го отделения, некий лейтенант госбезопасности Шедвид, со списками вновь прибывших и начал распределять з\к по фалангам: так назывались бараки – бригады, где з\к жили и совместно работали на строительстве ж\д. При распределении учитывалась статья осуждения, специальность з\к и его здоровье.
Молодого и здорового Женю Харченко распределили в бригаду по вырубке леса под трассу Бама, а пожилого, но грамотного Ивана Петровича поставили учетчиком в бригаду по отсыпке насыпи – как и предполагал адвокат Лейбман, не советуя тёще Ивана Петровича подавать на апелляцию.
На следующее утро з\к расселили по баракам, согласно списку Шедвида и Иван Петрович попрощался со своим молодым спутником, как оказалось навсегда, напомнив ему держаться тех советов, чему он учил юношу на протяжении долгого пути.
(Следуя этим советам и набираясь лагерного опыта, Евгений Харченко выжил и через 18 лет вернулся из лагерей и ссылки в свой пристанционный поселок, поселился там, на окраине, поскольку родителей уже не было в живых, и дожил там, отшельником, отведённые ему годы).
Иван Петрович, собрав пожитки, вместе с другими з\к в сопровождении охранника и воспитателя: так назывался з\к – старший по бараку, отправился на свою фалангу. На БамЛаге бараки з\к представляли собой длинные приземистые здания с насыпными из шлака стенами и узкими оконцами под самой крышей. Внутри барак был разгорожен досками до человеческого роста на две стороны, кабинками типа плацкартного вагона, где стояли двое нар с матрасами, набитыми опилками и столик – полка прибитый к стене.
Сожителем Ивана Петровича, по кабинке оказался некий Михаил Иванович Миронов, тоже учитель, но без образования. Их фаланга № 3 занимала левую сторону барака, а в правой располагалась фаланга № 4.
При входе в барак и у противоположного его конца уже поставили две печки – буржуйки, которые дежурный по бараку должен был топить по мере наступления холодов, так, чтобы з\к не мёрзли ночами. Здесь же сушилась промокшая одежда, и можно было вскипятить воды для вечернего чая, который заваривали, обычно на листьях и почках деревьев, с просеки, которая расчищалась под ж\д.
У входа в барак стоял желоб с водой для мытья обуви, чтобы не разносилась грязь по дощатому полу барака, за чистотой которого, тоже следил дежурный. Всего в бараке было 32 кабинки по 16 с каждой стороны, где и расположились 60 вновь прибывших з\к. Ещё одну кабинку занимал воспитатель, а другая с дверью, служила кладовой, где хранились ведра, топоры для колки дров, швабры и прочий инвентарь для поддержания барака и жизни его обитателей.
Воспитатель Головко предупредила новичков, что завтра им на работу и посоветовал одеваться потеплее: стоял конец октября, и хотя погода была не по осеннему теплая и сухая, но в любой день могли наступить холода со снегом и дождями. У Ивана Петровича от дождя была брезентовая куртка с капюшоном, что ему принесла тёща, в последний день перед отправкой, выменяв эту куртку на базаре, на одну из безделушек, привезенных Иваном Петровичем.
У Миронова был брезентовый плащ и потому, они встретили известие о скорых холодах и непогоде спокойно, тем более что старший по бараку обнадежил их насчет жизни в лагере. Старшой был бывший красноармеец, впоследствии раскулаченный односельчанами, за то, что тяжелым трудом своей семьи из девяти человек, обзавёлся двумя лошадьми и тремя коровами.
При раскулачивании он оказал сопротивление, за что и получил пять лет лагерей, из которых ему оставалось отбыть два года и вернуться к семье, оставшейся в родной деревне в своем доме, а не высланной вслед за хозяином из – под Тулы в Приамурье. Так вот, этот воспитатель очень благожелательно отнёсся к этим уже немолодым учителям, один из которых был офицером на фронте.
Иван Петрович с Мироновым разместились в одной кабинке, рассовали свои вещи под нары, попили чаю, подогрев воды на топившейся буржуйке у входа в своих кружках, что им выдали после распределения по баракам. Каждому з\к были положены: миска, кружка и ложка, что носились с собой на работу, поскольку обед на работе разливался и раскладывался в эту личную посуду. Потеря посуды грозила остаться без обеда и вообще без еды, так как завтрак и ужин тоже выдавались в столовой в личную посуду, каждому з\к.
Разложив вещи, оба з\к уселись писать письма домой, одолжив бумагу, карандаши и конверты у воспитателя, под поручительство вернуть их с первой посылки.
«Здравствуй Аннушка! – писал Иван Петрович жене,– наконец-то добрался до лагеря, ехали почти полтора месяца и не было никакой возможности отправить письмо. В лагере прошел карантин и завтра приступаю к работам. Что и как буду делать, пока не знаю, но по разговорам моя должность табельщика, не очень тяжела и будет, наверное, в самый раз, так как за время пути твой старый друг ослабел и на тяжелых работах мне не вытянуть.
Получишь письмо и сразу в ответ. Мой адрес: Амурская область, г. Ворошилов, БамЛаг, фаланга №3. Если соберёте посылку – тоже по этому адресу.
Деньги здесь имеют цену, но просить не могу. Если вышлете, то в посылке и немного. Хотелось бы валенки на зиму, подбитые брезентом, чтобы и тепло и не промокали. Обязательно положите бумаги, и конверты для писем. Я могу писать одно письмо в месяц, если есть бумага и конверты с марками и еще можно одну посылку в месяц.
Как старшие дети? Учатся ли, и нет ли неприятностей из-за меня? Сильно скучаю по Ромочке: он только-только начал привыкать к отцу и опять без мужского воспитания.
Пока всё. О чем хотелось бы написать – нельзя, а прочих новостей нет. Тёще отдельное спасибо.
Жду с нетерпением известий.
Твой старый друг Иван Петрович».
Написав письмо, он сложил его в конверт, подписал адрес и на конверте, указав: «письмо первое», не запечатывая его, передал конверт воспитателю, для передачи дальше по инстанциям.
Письма эти, конечно, читались в 3-ем отделе, и если з\к описывали в подробностях свою лагерную жизнь или жаловались на несправедливость приговоров и лагерной жизни, то такие письма изымались, а их отправители лишались на какое-то время права отправки писем. Это письмо Ивана Петровича почему-то тоже не было отправлено по адресу.
Удары в рельс известили о начале раздачи ужина по-барачно и через каждые пять минут, согласно расписанию, очередной барак выдвигался в столовую, чтобы каждый з\к получил порцию каши в миску, кусок хлеба, горсть сухих овощей и мутного чая в кружку, поедал свой ужин в столовой или в бараке – это уж кому как нравится: строем з\к ходили только в столовую, а из столовой можно и поодиночке.
Вернувшись с ужина, Иван Петрович поговорил с Мироновым о завтрашней работе, подготовил свою одежду к завтрашнему дню, лёг на нары и вскоре забылся тяжелым и беспокойным сном.
VIII
Поутру з\к 3-ей фаланги получили по куску хлеба и луковицу на завтрак и двинулись к месту работы, путь, к которой лежал через станцию, погрузку в вагоны вместе с другими фалангами, что и составляло шестую колонну. И эти вагоны, числом пять, подцепил паровоз – кукушка и потянул за собой на ближнюю станцию Архары, где колонна должна была строить станционные запасные пути, чтобы потом приступить к строительству вторых путей на перегоне от этой станции до полустанка «Озерная падь».
Стройка станционных путей начиналась с дополнительной расчистки территории станции от пней, оставшихся после лесоповала, на месте которых и должны были отсыпаться полотно и укладываться станционные запасные пути.
Через полчаса состав остановился и з\к выгрузились из вагонов прямо на месте будущих работ, где их поджидал прораб из вольнонаемных, отсидевших срок и оставленных на поселение ещё на два-три года для окончательного исправления своей биографии.
Прораб указал, что и как делать, но оказалось что инструмент: топоры, кирки и лопаты ещё не подвезли и з\к принялись за разгрузку трактора, приданного колонне для корчевки пней, который стоял на последней платформе. З\к устроили из бревен, лежавших в штабелях вдоль полотна, наклонный съезд и трактор своим ходом съехал на полотно дороги и потом на обочину.
Через час подъехала мотодрезина с инструментом, и з\к приступили к работе. Одни топорами подрубали корни пней, другие кирками пробивали под крупными корнями подкопы, через которые заводился стальной трос и трактор, поднатужившись, выворачивал очередной пень из земли, с которого лопатами счищали вывороченную землю, отрубали длинные корни, и освобожденный пень относился на руках на край будущей строительной площадки.
Прораб указал Ивану Петровичу его задачи, как табельщика, которые заключались в переписи участников колонны, составлении наряда на работу со слов прораба, и вечером оформить наряд на выполненные работы, который подписывал прораб, и который являлся отчетным документом колонны по выполнению дневной нормы, что в свою очередь являлось основанием для получения доппитания и зарплаты за переработку нормы, или лишения этих благ, если норма не выполнялась.
Закончив с бумажками, Иван Петрович должен был присоединяться к другим з\к и выполнять посильную работу, поскольку наряд давался на всю колонну и такая помощь табельщика, воспитателей и инструментальщика, ответственного за выдачу и сохранность инструмента, помогала выполнить задание для всех.
Погода стояла почти по-летнему теплая – около 20 градусов, на безоблачном небе ярко светило солнце, позолачивая пожелтевшие от недавних заморозков листья берез, тут и там проглядывающих сквозь потемневшую хвою елей и сосен. Багрянцем светились осины, подступавшие к самим путям, и над всем лесом стояла тишина и спокойствие, какие бывают в этих местах поздней осенью перед наступление тайфунов и непогоды, предшествующих приближающейся зиме.
Однако з\к было не до красот Приамурского края – необходимо выкорчевывать участок, отмеченный прорабом колышками, иначе заслужат они штрафной паёк, на котором долго не протянуть при тяжелой работе.
Прораб объявил получасовой перерыв на обед, который состоял из пустых щей на свежей капусте и картошке, выращенных другими з\к в прилагерных подсобных хозяйствах, на расчищенных от тайги участках.
Кашевар зачерпывал половником щи из бака полевой кухни, привезенной на платформе вместе с трактором, и плескал щи в подставленную миску очередному з\к, которые колонной выстроились вдоль путей и медленно продвигались к заветному баку. Вместе со щами каждому давался ломоть хлеба, что и составляло весь обед.
Иван Петрович вместе с Мироновым попали в середину очереди и потому, получив каждый свою порцию, успели съесть свой обед, как, и положено, откусывая хлеб и прихлебывая горячие щи. Хуже было тем, кто получил свою порцию в самом конце. Не успели они отойти от кухни, как прозвучал удар в рельс, подвешенный на суку ближайшей сосны, что означало окончание обеда и начало работ. Эти бедолаги на ходу выпивали щи прямо из миски, засовывали кусок хлеба в карман, чтобы при случае украдкой от прораба, съесть этот хлеб всухомятку во время работы.
Уже темнело, когда урочный участок был очищен от пней и з\к снова погрузились в вагоны, подогнанные тем же паровозом, что доставил их сюда на работу. Паровоз дал гудок и медленно тронулся в сторону лагеря увозя з\к снова за колючую проволоку, от той мнимой свободы, что они провели на деляне, не огороженной проволокой и охраняемые только двумя вохровцами, присевшими на выкорчеванные пни вдоль опушки леса.
Такая охрана вызывала искушение побега, легкость которого ещё более облегчалась уходом в лес по нужде с согласия охраны, но поодиночке: следующий нужник мог отправиться в лес лишь после возвращения предшественника.
Таким образом, побег можно было совершить лишь одиночке или всем вместе разбежаться в разные стороны и два охранника смогли бы подстрелить одного – двух не более того. Кто-то из з\к в вагоне и высказал вслух мысль о побеге не из лагеря, а с места работы, но тотчас был осажден своим более опытным товарищем следующими словами:
– Убежать отсюда – дело нехитрое, а что делать дальше будешь? До границы отсюда почти 100 километров, по тайге – это две недели пути, если не собьёшься, без компаса и не ослабеешь без еды. Можно понемногу экономить хлеб и посушить сухарей, но на фаланге этого не скроешь, и тебя обязательно сдадут другие, потому что после побега вся фаланга объявляется штрафной, и всех отправят, поэтому, в другие лагеря на Север и в Магадан, где по слухам жить значительно хуже.
При этом, всем добавят лет по пять заключения ещё, за то, что не предупредили о побеге. Но и тому, кто убежит ничего не светит: вдоль железки не пойдёшь – там все поезда ходят под охраной и дрезины с охранниками проезжают. По тайге заплутаешь один, но если и выберешься к Амуру, то, как через него перебраться без лодки: все лодки здесь в поселках на цепи и под охраной рыбаков, которые тоже отвечают своей свободой за угон лодки. Скоро зима – зимой и вовсе в тайге не выжить и до Амура не добраться.
По первости, говорят, здесь было несколько побегов, но всех поймали, показали на фалангах, кто и откуда бежал, так з\к сами готовы были кончить беглецов, за то, что им срока добавили и штрафниками сделали.
Послушав эти разговоры, Иван Петрович, тоже оставил мысль о побеге, которая, было мелькнула у него в голове за целый день работы без колючки и охраны с собаками. Там, в охране, тоже не дураки, видимо, сидят, если такая свобода для з\к на местах работы, не то, что в лагере: и проволока в несколько рядов и постов охраны много у ворот и по углам на вышках и у администрации.
– Чудно как -то, – думал Иван Петрович по приезду в лагерь, – здесь охрана на каждом шагу, а на работе чуть ли не свобода: может это нарочно для провокации сделано: побежит з\к у всех на виду, можно и подстрелить его, чтобы другим неповадно было – для охраны достижение и благодарность от начальства.
Когда они вернулись в лагерь столовая уже закрылась, но дежурный по фаланге у печки, с согласия старшего по колонне, взял на всех порции каши пшенной в тазик и раздал её припозднившимся з\к. Поев, Иван Петрович, как и говорил ему прораб, отнёс наряд на выполненные работы в контору бухгалтерии. На этом первый его рабочий день закончился и, вернувшись на фалангу, он лёг и заснул спокойно, ускользающим сознанием думая о жене и детях.
На следующий день с утра занепогодило. Низкие быстрые тучи проносились, поливая землю, бараки и з\к холодными струями позднего дождя из обрушившегося на Приамурье циклона, добравшегося из теплых южных стран до северных мест заключения людей, именуемых з\к. Они и без этой холодной воды на их головы из осенних быстрых туч, испытывали лишения: физические и духовные и эта холодная вода на голову не взбадривала з\к, а лишь прибивала ниже к лагерной земле не давая укрыться от непогоды, под каким-нибудь навесом или на фаланге.
Как и вчера, паровоз – кукушка подогнал вагоны, з\к шестой колонны погрузились в вагоны, и под их крышей опять поехали к местам работы. Когда прибыли, дождь хлынул сплошным потоком, будто разверзлись хляби небесные, и над землей нависла угроза нового потопа, но уже без старикашки Ноя и не для всех тварей земных, а лишь для з\к БамЛага.
Прораб понял, что толку от работы в проливной дождь не будет никакого и разрешил з\к оставаться в вагонах, а сам в дождевике пошел осматривать площадку, чтобы решить, за сколько ясных дней можно выполнить порученные ему работы. По его расчетам получалось, что до зимы здесь не управиться заезжими колоннами зэков и необходимо обустроить здесь временный филиал БамЛага, как это делалось в других местах строительства Байкало-Амурской магистрали. Проще переселить з\к, чем возить их каждый день за тридевять земель на работы.
С таким решением прораб пришел в будку станционного смотрителя, и там, присев за стол у печки – буржуйки, стал составлять записку начальнику БамЛага Френкелю об организации временного филиала у станции Архара, на период строительства вторых путей Транссиба, на 300-500 зэков, чтобы не возить их каждый день на работу. К записке он приложил сметы объемов и сроков работ по благоустройству лагеря и об объемах работ по строительству вторых путей, с обоснованием численности з\к.
Подошло время обеда и з\к поочередно выскакивали под дождь к полевой кухне, которая еле дымилась под проливным холодным дождем, и, получив свою порцию макарон, сваренных на бульоне из сушеных овощей: моркови и картошки, ныряли обратно под крышу вагона.
Дождь не прекращался, и к вечеру состав с з\к, так и не приступивших к работе, отправился назад в лагерь, где промокшие до нитки з\к попытались сушить свою одежду у печек – буржуек, раскалённых докрасна стараниями дежурного по фаланге. Ужин неработающим з\к не полагался.
На следующее утро, получив по несколько ржаных сухарей вместо завтрака и запив их кипятком из титана, разогретого дежурным, который разливал кипяток в подставленные кружки, а воспитатель кидал туда каждому з\к кусочек сахара или давал этот кусочек в руку. Позавтракав з\к, снова под дождем, погрузились в вагоны и опять паровоз потянул состав с з\к к месту работы, на полустанок. Дождь не прекращался и, прибыв на место, состав з\к, как и накануне, простоял весь день на запасных путях так и не приступив к работе. Поздним вечером, промокшие до нитки по пути от места выгрузки до лагеря, з\к шестой колонны возвратились в свои фаланги, чтобы просушиться и немного отогреться после холодного осеннего дождя.
– Лучше бы снег шёл и похолодало,– поделился Иван Петрович со своим товарищем по кабинке Михаилом Мироновым, отжимая рубашку и свитер и развешивая мокрую телогрейку на стенку барака, куда он вбил колышек между досками, вместо вешалки.
– По такой погоде запросто схватить воспаление и отмучиться на этом свете, но у меня семья жена и четверо детей, мне никак нельзя умереть здесь от простуды, продолжал он, меняя мокрые портянки, на сухие, которые извлёк из-под нар.
– Да, непогода разыгралась не на шутку, – поддержал разговор Миронов, тоже пытаясь избавить свою одежду от воды, стекавшей каплями с его телогрейки и неприятно холодившей мокрое тело, хотя в бараке было тепло и душно: две раскаленные буржуйки гоняли горячий воздух по бараку вверх и вдоль стен, где остывая, он возвращался по дощатому полу снова к буржуйкам, чтобы повторить это круговращение.
– Охранники, из местных, говорят, что такая погода может длиться неделю и больше: это осенние тайфуны пробиваются сюда с юга и изливаются дождем или снегом, – продолжал Миронов, снимая рубаху и отжимая её, по примеру Ивана Петровича, скручивая рубаху в тугой жгут, из которого вода струйками стекала на доски пола и сквозь щели уходила в землю.
– Скажи, Иван Петрович, как нам будут рассчитывать по работе эти дождливые дни: как рабочие или актированные по непогоде? Если, как рабочие, то ещё будем на голодном пайке сидеть, поскольку наряд не выполнили, и его надо будет отрабатывать потом, а если дни актируются по непогоде, то нашей вины в том нет, и вся колонна будет получать рабочий паек.
– Как дожди кончатся, я – табельщик, составлю акт и спишу эти дни как нерабочие, – ответил Иван Петрович, переодеваясь в сухую одежду, в которой был вчера, и которая подсохла за день в тепле барака расстеленная на нарах. – Я уже говорил с воспитателем, она сказала, что тоже подпишет акт, и я думаю, что мы останемся на рабочем пайке питания.
– Хорошо бы так, – вздохнул Миронов, тоже переодеваясь в сухое, – но надо, чтобы и прораб подписал этот акт, а наш прораб, по слухам, из бывших зэков, оставлен здесь на поселение и чтобы получить полную свободу гнётся перед начальством и требует от зэков полной выработки нормы каждый день. Вряд ли он простит нам эти дождливые дни и заставит их отрабатывать.
– Что бестолку гадать, давай лучше пить чай с сухарями, что нам выдали утром и на завтрак, и на ужин – у меня и сахарок ещё остался, а на заварку я нарвал ягод рябины, когда ходил в тайгу по нужде, – ответил Иван Петрович, доставая из телогрейки пару гроздей рябины, уже побитой морозом и оттого утратившей горечь и помягчевшей.
– Это дело хорошее – попить чайку на рябине, – оживился Миронов, – как бы цингу здесь не схлопотать на одной каше и макаронах. В сухих овощах ничего полезного нет и я уже встречал здесь в лагере цинготных, что пригнали с северов: смотреть на них: гнилых и беззубых и то оторопь берет, а уж если сам, не дай бог, заболеешь, то и совсем дело худо будет.
Они, молча, попили чаю с рябиной, размачивая в нём сухарь и, согревшись, скоро уснули под мерный стук дождя, по крыше барака.
Следующее утро встретило пробудившихся зэков ясной и морозной погодой: за ночь циклон пронёсся над Приамурьем, с тыла ворвался холодный воздух с Севера, который заморозил воду в воздухе и на земле, словно и не было никаких дождей.
Этот день з\к 6-ой колонны отработали в полную силу и выполнили норму, установленную прорабом, который подписал наряд, но акт на два нерабочих дня подписывать не стал и обругал Ивана Петровича за попытку списать дни, как не рабочие.
– Мало ли, что дождь шёл, вы не работали и теперь должны наверстать упущенное, – злился прораб. – Будете работать по десять часов, вот и нагоните норму.
– Как в полной темноте можно работать: день-то уже короткий, – возразил Иван Петрович, мы бы не против, но дайте свет на площадку, – объяснял Иван Петрович, – вот и воспитательница подписала акт о нерабочих днях, потому что в дождь на БамЛаге всегда не работают – все мокнут, а толку от такой работы нет никакого – только людей мучить.
– Вы что, вместе с воспитателем против меня заговор устроили? – разъярился прораб, – так я вас обоих от должностей отстраняю и перевожу на общие работы, чтобы другим неповадно было. Не хочешь быть табельщиком в подмогу прорабу – покопай теперь землю и корчуй пни, а на ваши места я найду зэков посговорчивее, – закончил прораб и на том закончилась лёгкая работа табельщиком у Ивана Петровича.
