Станислав Сенькин
Заговор Дракона. Тайные хроники
© Сенькин С. Л., 2018
© ООО «Яуза-каталог», 2018
* * *
От автора
Этот роман не доказывает существование вампиров так же, как другие авторы, начиная с Вольтера, это не опровергают. Мир без вампиров не полон, это понимают многие, но мало кто способен принять истинное знание о них.
Отдельная благодарность за помощь в исследовании феномена сербских вампиров профессору философии Нишского университета Деяну Марковичу, чей энтузиазм и верность истине не дали погрузиться этому вопросу во тьму невежественного отношения. Его самоотверженный труд направлен не на реабилитацию вампиров, как говорят многие, но на сохранение правильного отношения к видимой нечистой силе. Да сохранит его Господь от видимых и невидимых врагов!
Свою попытку донести альтернативную точку зрения до читателя я сам считаю удачной. Как всегда, оговариваюсь, что имена героев и сюжет являются плодом авторского творческого воображения.
Выпады некоторых героев произведения против евреев и англичан прошу не считать проявлением или пропагандой антисемитизма и ксенофобии, а художественным приемом, приемлемым в свободном художественном творчестве.
Немногие из вас поймут, о чем действительно идет речь в этом романе. Иногда слова имеют два значения.
Решающая битва великих драконов на святом Косовом поле еще впереди.
Глава 1. Сербия в лапах дракона
Не сомневайся, сын, за отрицанием видимой нечистой силы они перестанут признавать и невидимую нечистую силу. Мир людей и мир демонов при соблюдении некоторых условий находится во взаимном проникновении. Об этом хорошо знают монахи и колдуны, одни как борцы, другие как пособники демонов. Используя силу покорившихся ему людей, дьявол приступает к созданию своих полков и в мире людей. Рядовыми легионерами этих дьявольских войск являются грешники, возглавляют же их колдуны, вероотступники и вампиры – поганые князья, которые внешне исповедуют Христа, но внутренне поклоняются дьяволу. Они ходят по воскресеньям в церковь и пьют кровь своих крестьян. Ты должен это знать, сын мой, когда примешь управление парохией…
Монах Геронтий «Слово к иеромонаху Констанцию по поводу пресловутых споров о вампирах».
О вампирах сегодня не пишет лишь ленивый.
Литературный критик
Меня зовут Милан Горич
Много лет я не верил в существование вампиров, отрицал очевидное; я раздваивался сам в себе, очень долго подвергался жесточайшим сомнениям по поводу виденного мной. Реальности, та, которую знал я, и та, что исповедовали большинство, были и остаются разными. Настолько разными, что стена между мной и людьми оказалась выше Великой Китайской стены и намного прочней Берлинской.
Я пытался, обезумев от одиночества, объяснить людям про странное ощущение, которое возникает при столкновении с видимой нечистой силой: когда ты чувствуешь себя сумасшедшим и пытаешься обратиться к психиатру, который в современном мире один уполномочен в таких вопросах. Нейролептики превращают тебя в подобие зомби, ты на грани отчаяния, безумия, самоубийства. Затем, отчаявшись в своих попытках стать нормальным, ты плюешь на общественное мнение и начинаешь жить той жизнью, к которой тебя приготовил Господь, безо всякого психологического камуфляжа. Ты пытаешься найти подругу, друга, любого человека, кто смог бы понять тебя и разделить всю боль одинокого противостояния злу. Ты открываешь незнакомым людям в полупустых кофейнях в сотый раз все, что у тебя на душе, надеясь, хотя бы в сотый раз, найти понимание или просто сочувствие.
Но люди, как было нетрудно предположить, относятся к моим рассказам хоть и сочувственно, но несерьезно. Они видят во мне лишь не реализовавшего себя шута, одного из тех придурковатых парней, которые, напившись, диким голосом горланят свои песни в переполненных кофейнях.
И, наконец, я понял одну маленькую истину, которую и выношу на ваш суд: люди смогут принять мою особенную судьбу лишь как собственное развлечение. То, что занимало меня многие годы и стало для меня проклятием, для них, для вас всего лишь банальное лекарство от скуки. Если вам стало скучно, вы, возможно, зайдете в магазин и посмотрите на обложки книг, гадая, развлечет ли вас очередной триллер или нет, ибо по опыту вы знаете, что обложка очень часто не соответствует содержанию. Иногда содержание вас развлечет, и даже весьма развлечет, до дрожи в коленях, на которые вы кладете эту безумно интересную книгу. Вы готовы плакать над судьбой литературного героя и страшиться всей виртуальной нечисти. Но, встретив меня в какой-нибудь сербской кофейне с речами такого же содержания, вы скорее всего поспешно удалитесь, потому что, как я подозреваю, не хотите принять вампиров в собственную жизнь. О, как я вас понимаю! Жизнь без нечисти так прекрасна и лучезарна, луна покровительствует влюбленным, а кладбища располагают к философским размышлениям о смысле жизни. Но, хотите ли вы этого или нет, я свидетельствую: вампиры существуют.
Если допустить гипотетически, что вы встретились с чем-то необъяснимым, выходящим за рамки нормального понимания, куда, к кому вы пойдете? Я поступил так, как поступило бы большинство из вас: пошел за помощью в церковь. Там, где Бог разговаривает со своими слугами, которые борются против мира, страстей и дьявола, я надеялся найти ответы на все свои вопросы.
Но современная реальность не оказалась толерантной к средневековым моделям ее восприятия. Благообразный священник, на которого я возлагал особые надежды, услышав мои рассказы, посоветовал мне пройти лечение и постепенно стал чуждаться меня как душевнобольного. В один из последних наших разговоров – я помню – он недоверчиво и даже несколько презрительно усмехнулся:
– Милан, ты понимаешь ли сам, о чем говоришь мне? – Ухмыляющийся священник – зрелище, отнюдь не укрепляющее веру.
Его реакция вызвала у меня сильное раздражение, ведь я полагал, что если кто и должен верить в вампиров, так это духовенство. А он считал нас, ученых, более компетентными в подобных вопросах.
– Отец Василий, поверьте мне, я говорю правду. Вы что, не верите мне?! – Я смотрел на его желтоватые зубы с неровными краями, аккуратно подстриженную бороду и меня стали одолевать по-настоящему параноидальные сомнения в том, не является ли он сам одним из них?
Лишь потом я понял, что отец Василий просто комплексовал. Его многострадальное сословие считали в Югославии выразителем средневековых суеверий и всяческого мракобесия. Оттого священник искренне верил в прогресс и думал, что современные научные открытия скоро докажут существование Бога. Что наука есть действенное орудие промысла Божия. При грехе уныния он рекомендовал закаливание и регулярные спортивные процедуры, а не ежедневное чтение акафиста Иисусу Скорбящему. Я попал не на того священника, возможно, и промыслительно.
Он тогда со смехом, который почти оскорбил меня, отвечал:
– Какие еще вампиры? Милане, человече! Мы для себя самих являемся вампирами, когда бесстыдно грешим и не ходим в церковь, хотя бы на Славу[1], Рождество и Пасху. Если, дорогой Милан, мы не чтим семейную Славу и не жертвуем деньги на храм Божий, тогда, и только тогда, дьявол может подослать к нам своих коварных слуг, которые смогут принуждать тебя к совершению дурных поступков. Но слуги эти не видны невооруженным глазом, потому что это бесплотные духи. Современная наука не может опровергнуть или подтвердить существование невидимых демонов, обитающих в воздухе. Но насчет вампиров, оборотней и прочей нечисти «во плоти» вы – ученые и мы – религиозные деятели сошлись на том, что их все-таки не существует. А если ты, Милане, будешь причащаться и следовать всем церковным правилам, никто из «левых» не сможет к тебе и приблизиться. Молитва и пост… Начинай вести церковную жизнь… Особо ее не афишируй, ведь у вас в университете не очень-то нас жалуют. Ха-ха. Шучу, конечно. – Священник тогда снисходительно и бережно хлопнул меня по плечу, благословив на святое причастие. Но и частое принятие святых тайн не помогло мне увидеть истинную реальность без вампиров. Может быть, я не получил Божественную помощь из-за своего маловерия, а могло быть и так, что Господь намеренно оставил меня, чтобы я смог закалиться в борьбе и узнать больше об этом вопросе. С каждым прожитым днем я убеждался в том, что вампиры существуют.
Священник отказался быть моим духовным отцом, сейчас я его прекрасно понимаю, я же был ученым, которого пригрела на своей груди система. По этой самой причине священник наверняка усомнился в своем помысле, не являюсь ли я хитрым провокатором, который хочет написать пасквиль о мракобесии священства, что в наше просвещенное время продолжает верить в вампиров, как будто в Европе царили еще темные века? Отец Василий никак не мог поверить, что молодой и подающий надежды профессор истории верит в подобную чушь…
Религия в Югославии считалась уделом неразумных женщин. Почти все из действующих сербских монастырей были женскими, и неразумные монахини были единственными, кто меня хоть в чем-нибудь понимал в безбожном социалистическом мире. Думаю, что меня выгнали бы за мои чудачества из Белградского университета, если бы не Божественное провидение. Если Бог Сам открывает какие-то двери, никто не в силах Ему помешать, ни идеологи социализма, ни сам Тито. А может быть, профессора считали мое болезненное увлечение лишь экстравагантным хобби?
Вампиры и вправду, как бы там ни было на самом деле, стали для меня навязчивой идеей. Вначале, как я уже говорил, по совету священника я боролся с ними при помощи медикаментозной терапии, затем, когда меня вытошнило от подобного лечения в уличную урну, я начал по-настоящему думать. На черном рынке я достал старинный пистолет, стреляющий серебряными пулями, стал носить в кармане чеснок и развешивать в своей полупустой белградской квартире пучки шалфея.
Несколько лет назад пугающие видения и странные совпадения, о которых можно говорить очень долго, почти перестали происходить в моей жизни. Самое время вздохнуть с облегчением и успокоиться, но я вдруг ощутил доселе неизвестное мне страстное желание изучить истоки этого вопроса: откуда вообще и зачем на земле существуют вампиры? Я воспринял это успокоение как краткую передышку, во время которой я смогу приобрести теоретические знания о вампирах, что поможет мне в дальнейшей борьбе. Но это оказалось очень трудным занятием.
Вампирологию ведь не преподают в школе или институте. Я обратился к Голливуду и художественной литературе, но современный миф о Дракуле и его приспешниках не вязался с теми маленькими познаниями, какие я уже приобрел в своей маленькой борьбе. Образ кинематографического Дракулы был полностью списан с больных порфирией – странным и неприятным заболеванием, которое возникает от генетических отклонений и характерно недостатком в организме красных кровяных телец – гемоглобина.
Кинематографический вампир был бледной обескровленной тенью настоящего, он был отдушиной для современного мира, который подозревал о существовании видимой нечистой силы, но не находил в себе собственных сил для того, чтобы признать ее живой и действующей. Так нечисть, изгнанная скепсисом, как святой водой, из реального мира, стала осваивать мир фантазий.
Тогда я обратился к древним легендам разных стран и народов и обнаружил неисчерпаемый источник вдохновения для своих трудов. Постепенно я узнал, что являюсь единственным настоящим вампирологом для своего времени. Это все было так странно и удивительно, что преисполняло меня гордостью. Но моя гордость часто сменялась страхом. Я вспоминал те моменты, когда вампиры пытались уничтожить меня, и думал: не следят ли они за моим продвижением в науке их познания, не ждут ли они чего-то от меня? Ведь вампиры не трогали меня, но я часто ловил себя на ощущении, что за мной пристально наблюдают. Либо они что-то от меня хотят, либо Господь оградил меня от видимого зла, чтобы я послужил Ему. Что же было правдой? Пока я не мог дать четкого ответа на этот вопрос.
Субботица
Всякое явление в мире имеет начало. Когда я впервые встретился с видимой нечистой силой, был обычный летний вечер, не отличающийся ничем от других таких же вечеров, разве что жара тогда стояла необычайная. Я помню его так, как будто это случилось со мной лишь вчера.
На лето, да и просто на выходные, я ездил из Белграда к своей бабушке под Кралево, откуда была родом моя мама, в деревню под смешным и родным мне названием Субботица. Есть в Сербии еще и город Субботица, но это не то место, прошу заметить; наша Субботица – маленькая деревня в тридцати километрах от Кралево. И в этой самой маленькой Субботице с незапамятных времен стояла старая заброшенная церковь, посвященная святой Петке. Храм был небольшим и неказистым. Сельские женщины не дали ему окончательно превратиться в мерзость запустения и регулярно выносили оттуда мусор, но сельские мальчики с еще большей регулярностью устраивали там свои игры, несмотря на то что их за это драли за уши.
Нашей семейной Славой была как раз святая Петка. Святая великомученица Параскева, моли Бога о нас! Бабушка ездила на Славу в соседнее село, освящала славский калач, причащалась и приносила нам, если мы были тогда в Субботице, какие-нибудь святыни, просфорки или маленькие иконки. Мой отец был убежденным коммунистом и лично знал Тито, ему такая религиозность по понятным причинам была не по душе. Он никогда не говорил, что за Слава была у его семьи, отец просто отрекся от своей Славы, как и от Бога. Одним словом – коммунист. Но он был и моим отцом, и я по-своему любил его. Отец обладал джентльменским набором ценных личностных качеств, к примеру, он никогда не указывал моей бабушке, но ненавязчиво всегда давал ей понять, чтобы она даже не пыталась вмешиваться в мое воспитание и не учила меня молитве или другим вещам из религиозной практики. Когда бабушка в разговоре со мною как бы невзначай упоминала Имя Божье, отец всегда хмурился, что бы он ни делал в это время. Бабуля чувствовала его реакцию и осторожно прекращала свои попытки обратить мое детское сердце к Богу.
Мудрая бабушка понимала моего отца и вела себя при нем как неразумная женщина, которым в Югославии, со снисходительной подачи Тито, было дозволено предаваться религиозному чувству, как дурману. Но, несмотря на отцовский негласный запрет, бабушка все-таки объяснила мне, что святая Петка была покровительницей нашей семьи. Хотя мой умный и образованный отец не верил в ее существование, я, по бабушкиным ненавязчивым поучениям, не должен обращать на это внимание, но помнить святую и просить ее помощи во всех затруднительных ситуациях.
Бабушка подарила мне часть своей веры, которая передается не словами, а чувством. В ее глазах, устремленных к иконе Божьей Матери, или в ее невольных молитвенных возгласах было нечто, заставлявшее сердце содрогнуться от неясного, но приятного переживания. Сильная вера и благоговение не могут не передаваться, и даже мой суровый отец-марксист изредка крестился, когда бабушка затепляла лампадку. Я внимательно слушал отца, когда он объяснял мне азбуку научного атеизма, но мое сердце всегда было с бабушкой.
Я любил Субботицу. Разве в Белграде можно так поиграть и побегать, как здесь?
Соседский мальчик Горан был моим лучшим другом, но и отчаянным сорванцом, который ничего не боялся. С ним и с другими мальчишками мы играли в прятки вблизи заброшенной субботицкой церкви. Посеревший от времени и дождей храм Святой Петки стал местом наших излюбленных детских забав. Я часто прятался рядом с небольшим каменным престолом в алтаре и смотрел на остатки фрески, изображавшей святую Параскеву. Мое сердце бешено билось от страха, что меня найдут, и я, вспоминая уроки бабушки, просил святую Петку, чтобы меня как можно дольше не находили. И моя незрелая детская вера находила укрепление в том, что я действительно стал самым удачливым участником всех игр, в какие бы мы ни играли. Я боялся рассказывать друзьям о своем секрете, чтобы и они не воспользовались им и не стали удачливей меня.
Мы не только играли в храме, но и рассказывали друг другу страшные истории, как это заведено у детей. Про страшную черную комнату, зашторенную черными занавесками, про гномика, задушившего маленькую девочку и, наконец, про вампиров, пьющих человеческую кровь.
При полной луне, плывущей в летнем небе, мы рассказывали друг другу эти леденящие кровь истории и дрожали от приятного возбуждающего страха. Горан, который был нашим заводилой и вожаком, воровал из дома парафиновые свечи. Мы прилепляли их к старым каменным окнам и осторожно зажигали. Этот таинственный мерцающий свет придавал нашим детским посиделкам по-настоящему жуткий колорит. Как будто в храме шла служба, но уже не Богу, а его противнику. Мы садились на деревяшки, лежащие на каменных подоконниках, Горан доставал папиросу, и мы начинали по очереди курить и вытаскивать из собственного подсознания все эти детские мифы про злых карликов из пряничных домиков. Постепенно нам начинали мерещиться всякие маньяки и демоны. Мы смотрели под ноги, с опаской наблюдая, чтобы не наступить на поскока – рогатую гадюку, укус которой был смертельным. Это все было очень волнующе и приятно, несмотря на опасность, духовную и телесную.
Однажды мы вдвоем с Гораном забрались в церковь. Было девятое августа, жаркий летний вечер с комарами и лунным светом. Мы ели ломтики холодной свинины, разложенной на газете и обсуждали недостатки наших общих приятелей. Только мы с Гораном были самыми сильными и ничего не боялись, остальные казались нам слабыми и нуждающимися в нашем покровительстве. Наконец, Горан спросил меня:
– Милане, ты знаешь, кто похоронен на этом кладбище? – При субботицкой церкви, как это было принято на Балканах, было кладбище. Маленькие могилки нуждались в сильном уходе либо уже сносе. Имена усопших уже стерлись с камней, и уже почти невозможно было узнать, кто здесь похоронен.
Я посмотрел на своего друга и испуганно прищурился. На самом деле я боялся Горана, и он, надо отметить, это прекрасно чувствовал. Поговаривали, что его бабушка была опытной колдуньей, умеющей вызывать злых духов. Его мать покончила с собой, когда русский отец Горана поручик Борис Зайцев был расстрелян смершевцами в госпитале для ветеранов Первой мировой войны в городе Белая Церковь. Эта несправедливость, как каленым железом, выжгла в сердце мальчика шрам – отметину на всю оставшуюся жизнь. Горан был смелым и сильным, но в нем жила какая-то ненависть, не к конкретному человеку или народу, а ко всему миру, к существующему порядку вещей.
Он был настоящим маленьким антихристом, способным высмеять как Бога, так и Тито. Для него воистину не было ничего святого, хотя и мерзким я назвать его все-таки при всем желании не смог бы. Была в нем и доброта, хоть и высокомерная, но ведь доброта. В тот самый день, когда он спросил меня о кладбище, я внимательно посмотрел в его черные цыганские глаза. Моя внимательность была порождением не только обычного страха.
Мне было уже двенадцать лет, на год меньше, чем Горану, но я еще совсем недавно выстрадал идею неумолимой смерти. Когда я, наконец, понял и всем сердцем осознал, что человек – смертное существо и мне как человеку придется оставить этот мир рано или поздно, в моей душе началась настоящая война. Какие-то силы, олицетворяемые образами бабушки и отца, отстаивали противоположные взгляды на мое собственное посмертное существование. Образ отца был агрессивней и поэтому сильней, он показывал мне смерть как спиралевидную черную дыру, притягивающую все и из которой нет возврата.
Поздно вечером я пришел к отцу и матери. Родители еще не спали. Отец, с обычным сердитым выражением лица, читал газету, а мать вязала ему теплые носки. Привычная идиллическая картина показалась мне наполненной болью и вселенским разложением. Конечно же, скоро черная дыра поглотит все это уютное тепло без остатка, как жадный зверь! Вылакает жизнь из блюдца моего сердца, как кошка молоко.
Я подошел к родителям, заплаканный и насупленный, и высказал свой страх, надеясь получить от него освобождение. Мать улыбнулась и погладила меня по голове, попыталась что-то сказать, но отец властным жестом остановил ее. Он осторожно взял меня за голову обеими руками, немного сдавил ее подушками пальцев, как сдувшийся мяч, и заглянул мне в глаза со всей присущей ему суровостью:
– Милан, сынко, все умирают. Смерть – в порядке вещей. – Мать хотела вставить и свое утешающее слово, но отец резко перебил ее: – Пусть он знает всю правду! Лучше отрубить больную руку одним махом, чем пилить ее день за днем. – Он обернулся ко мне с видом пророка: – Ты умрешь, Милан, как и все на этой земле. – Отец поднял свою руку вверх, указывая на потолок своим узловатым пальцем. – Но ты должен прожить свою жизнь достойно, ради счастья будущих поколений. Ты меня понял?
Я оцепенел от такой жестокости. Разве можно разбивать так мечты и надежды, пусть даже они иллюзорны? Покачав головой, я решительно заявил:
– Отец, скажи мне тогда. Если я умру, какой смысл всему? А мне-то что до будущих поколений? – Острый страх смерти вызвал у меня дерзость, но эта дерзость была понята моим отцом. Было видно, что он уже дал себе ответ на этот вопрос, который в свое время и его немало беспокоил.
– Мне-то что? – Мой родитель надменно усмехнулся. – Ты скоро сам все поймешь. Они, наши потомки, должны жить лучше, чем мы, они будут благодарить нас… – Его глаза засветились благодушием, что бывало крайне редко. – Они будут счастливы, и это счастье будет построено на крепком фундаменте, замешенном на нашей крови. Ты, Милан, еще это поймешь, вот увидишь.
Потом, будучи уже маститым профессором, я действительно понял отца, – он просто подчинился всей душой чувству родового бессмертия, которое в большей степени присуще еврейскому народу.
Но меня тогда, впрочем, как и сейчас, не устраивало родовое бессмертие, мне хотелось бессмертия личного. Я, как затравленный волчонок, отвел глаза в сторону, чтобы не смотреть на отца. Мне не стало страшно, обреченность – чувство другого порядка, чем страх, в котором еще присутствуют жизнь и даже надежда. Отец тогда олицетворял для меня этот страшный и странный порядок вещей, его правая рука давала жизнь, а левая – отбирала ее. Мать, зная его крутой нрав, не пыталась перечить ему или говорить мне что-нибудь утешающее.
Для меня же слово отца было словом самого Бога – сурового и справедливого демиурга, создавшего эту жестокую вселенную, державшего нас в плену жизни пряником удовольствий и неумолимым кнутом личной смерти. Твердый и решительный ответ отца захлопнул для меня дверь в небесные врата, о которых душа знала и тосковала…
…Услышав вопрос Горана, я напрягся, поскольку чувствовал, что мой друг знал что-то о смерти, чего не мог знать даже мой отец. Его мать и отец уже были мертвы, а бабка стояла одной ногой в могиле. Горан, как мне казалось, был в каком-то родстве со смертью. Он знал многое. Однако это знание было еще страшней, чем суровый ответ отца. Это был стук не в райские, а в адские врата…
…Горан тряхнул меня за плечи.
– С тобой все нормально, Милан? Ты похож сейчас на нашего белого кота, у него такой же испуганный вид, когда бабка льет на него холодную воду.
– Нормально. – Я попытался улыбнуться. – Так ты что-то хотел рассказать про наше субботицкое кладбище?
– Да не про кладбище, чудак! Я спросил, знаешь ли ты, кто здесь похоронен и почему эта церковь сиротливо стоит без попа и службы?
– Хм! – Я недоуменно оглянулся и посмотрел на трепещущую свечу, которая освещала небольшой заброшенный храм с остатками древних примитивных фресок. – Ну как, все это знают… Тито и коммунисты.
Горан засмеялся.
– Ничего ты не знаешь, приятель! Причем здесь Тито со всеми этими долбаными коммунистами?! Ха. Эту церковь закрыли давно, гораздо давнее, чем ты думаешь. Моя хитрая бабка говорила, что она была пустой еще при австрийском царе. Знаешь почему?
– Нет. – Я удивленно посмотрел на своего друга. В моем сердце жило предчувствие, знание о том, что история, которой он со мной хочет поделиться, будет самой страшной из всех – настоящим хитом среди всех наших страшилок. Почему же он не рассказывал ее при всей нашей компании, но только сейчас, наедине со мной, своим сотаинником и другом? Ведь тогда бы он еще больше утвердил свой авторитет. Я понял, что это была не просто страшная история, вечерняя развлекаловка, а и вправду некое откровение, которое отворит мне врата смерти и, наконец, покажет, что находится за ними.
Горан выдержал многозначительную паузу.
– Я тебе все сейчас расскажу, но ты с нашими не делись. – Он спрыгнул с подоконника. Его взгляд светился, почти как у моего отца, когда тот говорил про будущие поколения. – Это не простое место, мой друг, а в каком-то смысле и заколдованное. Да-да, заколдованное. Наш храм стоит на кладбище кровососов.
– Каких еще кровососов?
– Каких-каких! Вампиров!
Я недоверчиво покосился на Горана, ожидая, пока тот прыснет от смеха. Но его лицо оставалось невозмутимым.
– Ты что, серьезно? Он что, построен на нем?
Горан кивнул:
– Ага. То есть нет, не построен, но вокруг него с давних времен стали хоронить вампиров. Здесь, на этом самом кладбище, лежат тела с отделенными головами и пробитой грудной клеткой. Им вгоняли осиновый кол в сердце и отделяли головы, чтобы они не вставали из могил, не пили кровь людей.
Горан, как посвященный жрец, носитель тайного знания, сделал паузу. Меня это, честно говоря, впечатлило. Вокруг этого кладбища в Субботице витала ка-кая-то тайна. Никто никогда не говорил о нем и не приходил ухаживать за могилками. Селяне действительно чурались этого места, как проклятого.
Услаждаясь моим кроличьим испугом, мой приятель высокомерно продолжил:
– Этот храм закрыла австрийская королева Анна, чтобы предотвратить восстание сербских крестьян. Простолюдины считали, что их изводили высокородные вампиры. Правдой ли это было или нет, я не знаю… Но повсюду в Кралево находили обескровленные трупы крестьянок. Власти успокаивали крестьян, говоря, что это орудует насильник, который таким образом маскирует свои преступления. Но крестьяне все больше верили в настоящих вампиров. У всех на слуху еще было имя Эрджебет Батори[2]. Истории, подобные этой, передавались из поколения в поколение. Страшные слухи о вампирах подогревали тлеющую ненависть простолюдинов к надменным аристократам.
Восстание черни уже начиналось, было убито несколько чиновников, немцев по крови. Толпа разорвала их на куски. В Кралево были поспешно посланы войска, и восстание было подавлено на корню, утоплено в крови. Последний священник – настоятель этого храма был обвинен в государственной измене, арестован и перевезен в Будапешт. Он умер в темнице от переохлаждения. Земляки говорили, что он написал это самое последование «запрещение вампира» на стенке темницы и что этот кусок стены находится в запасниках Габсбургов в Вене вместе с копьем судьбы и другими реликвиями.
На секунду мне казалось, что Горан сочувственно относится к этому священнику.
– Так что, этот отец Савва был святым мучеником? – робко осведомился я. – Получается так, он ведь пострадал безвинно, за веру…
Друг в ответ на это только рассмеялся:
– Не-ет, что ты! Какая еще вера! Бабка говорила, что этот священник – отец Савва – был ловким мошенником, как раз из таких, о которых и говорит Тито. Он прекрасно знал Писание и обладал превосходным даром слова. Савва продавал землю, кладбищенские места невежественным крестьянам под могилы для вампиров. Причем цена на квадратный метр здесь была достаточно высокой, почти такая же, как на Венском кладбище.
Кралевские крестьяне выкапывали всех мертвецов, кого только подозревали в вампиризме, и привозили сюда, на это самое кладбище. Они не жалели денег, хотя сами голодали, и скупали кладбищенские участки заранее. Здесь отец Савва, руководствуясь каким-то древним последованием, читал над подозрительными покойниками молитвы и торжественно отделял голову трупа.
Горан, как опытный актер, показывал руками, как отец Савва обезвреживал тело вампира, и я почти воочию видел всю ужасную картину и почти чувствовал невыносимое зловоние разлагающегося тела.
– Поп хоронил вампиров и убеждал крестьян, что он своей молитвой связал всех упырей, которые отныне не будут беспокоить крестьян и упокоятся здесь вечным сном. Особенно если крестьяне не будут забывать вносить свои щедрые пожертвования. Все были довольны талантливой постановкой мистического спектакля, и дела этой парохии[3] шли очень хорошо. Затем к отцу Савве стали по ночам приходить головорезы гайдуки, и они о чем-то сообщались. Приходской священник постепенно становился политической фигурой. После месяцев этих тайных сообщений отец Савва стал учить с амвона, что главные вампиры находятся в Вене, и, пока сербы не скинут с себя ярмо немцев, убийства невинных крестьян будут продолжаться.
Дальше был бунт, о котором я уже рассказал тебе, арест отца Саввы, как одного из организаторов восстания, и указ австрийской королевы о том, чтобы как можно быстрее закрыть эту церковь. Анна хотела стереть и саму память о кладбище вампиров, но отдавать приказ о его сносе боялась.
В следующие десятилетия и века храм пытались открыть еще несколько раз, но смелые восстановители храма сталкивались с лютыми происками нечистой силы: некоторые строители тронулись умом, иные вообще погибли при загадочных обстоятельствах. Поэтому владыки и не хотят связываться с субботицким храмом и службы здесь никогда не будет. Никогда!
Горан перешел на громкий шипящий шепот:
– Это мое мнение, которое я никому не навязываю. Это проклятое место, Милане. Ты понимаешь? Здесь хоронили всех кралевских вампиров.
У меня вырвался стон удивления и страха:
– О-о! – Я обернулся по сторонам. – Да поможет нам святая Петка. Это место и впрямь какое-то странное. Бабушка говорила, что мне следует молиться святой Петке и чтить ее, ведь это наша Слава. Но про вампиров она мне ничего такого и никогда не рассказывала. Ты уверен, что… это правда? Я имею в виду эту историю. Или это всего лишь твоя очередная страшилка? Ты своей цели добился, я действительно испугался, братишка. – Я взял друга за руку.
Горан усмехнулся, как впоследствии отец Василий усмехнулся в ответ на мои вопросы о вампирах, с язвительной снисходительностью:
– Хочешь убедиться в правдивости моих слов? – Он смотрел серьезно и злобно, пробуждая во мне страх и неуверенность.
– Н-нет.
– Тогда не надо меня злить своим недоверием! Разве я когда-нибудь обманывал тебя, дружище? Айде, пойдем, я покажу тебе самую свежую могилу и расскажу еще кое-что. Об этом еще никто из наших не знает, да и не узнает, если ты будешь держать свой язык за зубами. Да и не нужно им все это, как ты считаешь?
