Станислав Косаренко
Фишки.ин
III
Немного повалявшись на кровати, я понял, что отсутствие гаджетов неминуемо должно возвратить к истокам. Что там Беглов говорил про библиотеку? Я должен помнить, как пользоваться услугами таких учреждений.
Библиотека Пансионата была непохожа на знакомые по студенческим временам ряды стеллажей с расставленными в алфавитном порядке классиками соцреализма под охраной неприятной тётки в розовой кофточке и очках с роговой оправой. Это, скорее, напоминало книжное собрание какой-то усадьбы или замка, где в высоких шкафах из морёного дерева хранились накопленные поколениями сокровища человеческой мысли. Освещение явно диссонировало со столовой. Тяжёлые гардины сохраняли приятный полумрак, позволявший прочитать название, но не напрягавший зрение и не раздражающий. Из шести столов с настольными лампами под зелёными, не поверите, абажурами занят был только один. За ним, склонившись над бумажными страницами, сидел пожилой мужчина с лупой в руках. Его седая чёлка свисала вниз, частично прикрывая правый глаз.
Ещё в школе библиотекарша довольно громко и внятно объяснила нашему первому «В», что в библиотеке главное – соблюдать тишину, поэтому я медленно пошёл вдоль шкафов, мягко ступая по ковровой дорожке. В глаза сразу бросилось отсутствие системы. Книги были расставлены не по алфавиту, не по жанрам и даже не по цвету обложки, они просто были. Дамский роман соседствовал с одним из томов энциклопедии, а карманное издание детектива в мягком переплёте – с учебником английского для начинающих. То есть, даже для того, чтобы убить время с помощью книги, нужно было сначала потратить время, чтобы её выбрать. Впрочем, учитывая специфику Пансионата, куда торопиться его обитателям?
– Что, молодой человек, частный случай проблемы выбора? – проскрипел негромкий голос со стороны столов.
– Да, впервые сталкиваюсь с библиотекой без каталога.
– Это ещё что… Вот, помню, ребёнком я бродил по развалинам Дома культуры, где книжки были не только перепутанными взрывом, но ещё и обгоревшими. Современная молодёжь не ценит вечных ценностей, простите старика за тавтологию. Вы читаете в своих приборах даже не книги, а их краткое содержание или смотрите фильмы, в которых от книг осталось только название. А для нас повредить или выбросить книгу было равносильно преступлению.
– Но цифровые носители удобнее бумажных, в моём телефоне легко поместится вся Советская Энциклопедия. И я в любой момент могу её заменить, например, собранием со…
– Перестаньте! – перебил меня старик. Представьте, что завтра вдруг начнётся война. Чем вы будете заряжать эти ваши телефоны? Или думаете, что электричество вечно? Вечно только человеческое знание. Ладно, ещё раз простите старика, я уже не всегда поспеваю за изменениями в массовом сознании. Вы же понимаете, что человечество тысячелетиями жило неизменным укладом, развиваясь почти незаметно и вдруг за каких-то сто лет лошадей заменили машины, свечи – электролампочки, а теперь вот всю библиотеку – светящийся экран. Я считаю себя довольно прогрессивным старикашкой, но вижу детей, которые лучше разбираются в технике, чем я с моей докторской степенью по техническим наукам. Да и, честно говоря, если бы я читал сейчас немецких философов, ещё можно было бы укорять молодёжь в невежестве, но ведь это… А вот угадайте, молодой человек, что я сейчас читаю. Готов поставить свой ужин против Вашего, что Вам это не удастся даже с третьей попытки. Ну-ка, ну-ка…
Везёт мне в последнее время на докторов наук.
– Ну что Вы, доктор, я даже не буду пытаться, вдруг и правда угадаю. Я же никогда себе не прощу, что оставил без ужина седовласого старца. Но Вы меня заинтриговали.
– Эххх… Вы лишаете мою жизнь остроты. В этом возрасте не так уж много источников адреналина. Разве что забыть о вечерних таблетках. Ладно, раз уж я всё равно завёл этот разговор, сознаюсь, – книга про индейцев. Один из тех авторов, что я нашёл тогда в разбомблённом клубе. Я помню, как жадно её читал, проглотил буквально за пару дней. И, знаете, сейчас она не менее увлекательна. Хотя накопленные за эти годы знания и меняют восприятие, но величие писателя в том, чтобы читатель не мог оторваться.
– Да ладно Вам, доктор, я сам, в некотором роде, писатель. Чтобы кто-то не мог оторваться, ему просто нужно не давать такой возможности. Писать по два-три абзаца, тогда чтиво не успеет надоесть.
– Вот. «Чти-и-иво». Этим литература и отличается от писанины в этих ваших твиттерах. Простите великодушно, если мой тон излишне назидателен. Несколько десятилетий преподавания юным оболтусам, некоторые из которых уже сами остепенённые преподаватели… Хе-хе… Лучше бы они были остепенившимися, – и старик сначала затрясся от смеха над собственной шуткой, а потом закашлялся. – Простите, здоровье, знаете ли, уже не то. Дыша на ладан, ухитряюсь кашлять. В общем, не обращайте внимания на менторские нотки. В мои планы совершенно не входит читать Вам нотации.
– Меня трудно удивить преподавателю, я тоже был оболтусом и застал старую школу, не заморачивайтесь, ведите себя, как Вам привычнее. В моей жизни не было дедушки и общение с пожилыми людьми для меня, в некоторой степени – замена тому, что я не сидел в своё время на коленках и не слушал интересные истории.
– Общение… Да, общение в определённый момент перестаёт быть интересным, если твой собеседник не умнее тебя. То есть разговор со студентом – тоже общение, но сначала к нему, а потом и ко всем остальным разговорам начинаешь относиться, как к работе – просто так нужно. Такая своеобразная профдеформация, наверное.
– Мне это должно польстить или сейчас – тоже работа?
– Хе! Подловили. Я Вас совершенно не знаю, поэтому заранее исхожу из того, что собеседник умён. А в наше время, когда, как я уже говорил, иной ребёнок может утереть нос профессору, трудно считать себя достаточно умным. Так я это всё к чему – писатели, хоть и не разбираются в интегралах, наделены свыше особым даром умения поддержать беседу. Не факт, что им это удаётся в реальной жизни, например – в разговоре с женой, но герой литературного произведения, как правило, не имеет с автором ничего общего. Это – отдельная личность с совершенно отдельным складом ума, пониманием жизни, отношением к людям и так далее. И вот в этом создании собственного мира писатель подобен Творцу, – тут он воздел горé перст указующий, чтобы я понял, что речь идёт о Том, Который с большой буквы. -Когда Господь вдохнул жизнь в Адама, Он предоставил ему возможность действовать и мыслить самостоятельно. Так и автор, создав персонаж, отпускает его в самостоятельную жизнь и дальше лишь описывает его мысли и действия.
– А как, простите, что перебиваю, степень доктора технических наук сочетается с креационизмом?
– Хе! Отлично сочетается, молодой человек. Изучив многие вещи вдоль и поперёк, в конце концов натыкаешься на кучу необъяснимых несостыковок, что и приводит, если не к религиозности, то к некоторому, скажем, неприятию теории эволюции. Не хочу навязывать своё мнение, поймите меня правильно, но после того, как мне пришла мысль о возможности сравнить писателя с Творцом, я понял, почему не могу смотреть на уничтожение книг – там, где кто-то видит гору макулатуры, я вижу пантеон. И прочие художники – скульпторы, живописцы, композиторы отличаются от литераторов именно отсутствием Божьей искры, потому что только из-под пера выходит полноценная, живущая своей жизнью личность. Но я уже замечаю признаки нетерпения, ожидания звонка, если хотите. Не буду Вас утомлять своим брюзжанием, спасибо, что дали возможность выговориться.
Старик смахнул со лба чёлку, взял лупу и вернулся к своим индейцам, а я решил, что выбрать, что почитать, смогу и завтра, сейчас остаться здесь означало бы вернуться к разговору, но профессор уже закончил сегодняшнюю лекцию, а мне нужно какое-то время, чтобы смириться с существованием такого взгляда на литературу. «Хе! – почему-то подумал я, – далёк ты от уровня Творца, что Рыбаков, что Фишкин. Из тебя и ангел-то хреновый».
Слегка оглушённый собственной оценкой уровня своей божественности, я увидел одни из настенных часов, которые явно указывали, что самое время поужинать.
IV
Невзирая на бурю эмоций, связанную с сегодняшним обедом, дорогу в столовую я запомнил. А так как Марина, практически, оставила меня голодным, ноги сами принесли меня к столику с подносами. Заодно подумалась мысль, как мы непостоянны в своих оценках. Ведь ещё несколько часов назад я был уверен, что основным нужно считать инстинкт продолжения рода, а в эту минуту для меня гораздо важнее пожрать. Интересно, если я сейчас опять наткнусь на Марину, как быстро изменю своё мнение?
Побросав на поднос понравившиеся мне тарелки, я прошёл к свободному столику в углу и ещё не закончил расставлять на нём еду, как услышал: «У Вас не занято?» Мысль о том, что уединиться в столовой во время ужина не удастся, мне просто не приходила. Да я вообще об этом не думал. То есть каждый приём пищи, скорее всего, будет дополнен чьим-то обществом. Да. Ну это даже неплохо, не придётся искать собеседников по всему Пансионату.
– Свободно, располагайтесь, – ответил я, поворачиваясь на голос.
Он принадлежал пожилой, очень ухоженной женщине. Про таких говорят «со следами былой красоты», хотя красота тут была не былая, а настоящая, просто далеко не девичья. Видно было, что пожизненный статус красавицы её нисколько не тяготит, а теперешняя внешность принята безоговорочно. Коротко стриженные, довольно густые волосы были равномерно серебряными, тщательно выполненный макияж не имел отталкивающих дефектов, вроде отставшей пудры, осыпавшейся туши или слишком яркой неровно нанесённой помады. Никаких волосатых бородавок и робких усиков. Крупные бордовые камни в серьгах не могли быть ничем, кроме рубинов. Шея скрыта высоким воротником, на пальцах ни одного кольца, то есть сделано всё, чтобы не заострять внимание на следах прожитых лет.
– Эльвира, – произнесла моя новая теперь уже знакомая и, коротко кивнув, разобрала столовые приборы.
– Матвей, – ответил я и с трудом подавил желание шмыгнуть носом.
Выудив из тарелки кусок мяса в густой подливе, я заметил вслух, что в последний раз ел такое в заводской столовой при Советской власти. Эльвира ещё более выпрямила спину, хотя я был уверен, что это невозможно и, тщательно выговаривая слова, с какой-то горечью изрекла:
– Да что Вы можете знать о Советской власти, юноша!
– Ну не то, чтобы совсем ничего, я даже успел побывать комсомольцем.
– А мой отец, – она почему-то выделяла звук «о» во всех словах, где он встречался, – был репрессирован за собственные стихотворения и десять лет провёл в лагерях.
В обычных условиях я бы обязательно пошутил, что в лагерях мне больше всего нравилось подглядывать за вожатыми в душе, но бабка явно была из сумасшедших, поэтому я нашёл в себе силы воздержаться. Так, старухе лет семьдесят, то есть её отец мог накосячить где-то в семидесятых.
– В период застоя? – мне показалось, что выразить свою осведомлённость историческими процессами будет уместно.
– Забудьте, юноша, это выражение. Тогда был период развитого социализма, Олимпиада в Москве, достижения в космической сфере и в науке, надежды на будущее…
– Постойте, но ведь, как вы говорите, Ваш отец…
– Да, папина борьба за свободу стоила ему десяти лет жизни.
– Но с чем же он боролся?
– Он боролся не с социалистическим строем, он боролся за свободу слова при этом строе. Он хотел добиться искоренения ошибок, которые привели в конечном счёте к развалу первого на свете справедливого государства. Развал Союза – самое трагическое событие двадцатого века. Даже Великая Отечественная война была меньшей трагедией, поскольку Советский строй в ней выстоял и смог развиваться дальше. Скажите, где ещё на Земле можно было найти всеобщее бесплатное образование, бесплатную медицину для всех, возможность получения жилья от государства? Вы, юноша, просто не успели осознать, что потеряло человечество вместе с властью Советов. Бабушка явно выносила мне мозг. Но я постоянно помнил, что нахожусь, так сказать, при исполнении и мои реакции должны быть максимально сдержанными.
– Вероятно. Эльвира, вы заставили меня задуматься. Я никогда не рассматривал государство, в котором родился, под этим углом. Скорее всего, как Вы справедливо заметили, я просто не успел осознать. – Хорошо, что пока она всё это говорила, я успел прожевать, проглотить и даже дойти до стакана с кефиром. Давно я не пил кефир на ужин. А почему, кстати? Нужно будет внести изменения в рацион. Если запивать им ежевечерние макароны, патологоанатом когда-нибудь скажет, что я был не таким уж законченным идиотом.
Последняя, произнесённая мной вслух фраза, по моему мнению, была достаточно учтива и вместе с тем давала мне возможность закончить беседу. Собрав тарелки, я пожелал Эльвире хорошего вечера и сбежал от наследницы диссидента.
Солнце собралось отходить ко сну. Густые кроны деревьев позволяли сумеркам заполнять парк раньше, чем это происходило на открытой местности. Уже знакомые мне лавочки то тут, то там были заняты людьми. Я присмотрел свободную и направился к ней. На деревянных рейках лежала пара подушек. Плюхнувшись на одну из них, я отметил про себя, что целый день смог как-то обойтись без телефона и, поскольку общения с людьми на сегодня было уже достаточно, решил просто посидеть в тишине. Откинувшись на спинку и сложив руки на груди, я закрыл глаза. Постепенно мысли улеглись, где-то неподалёку засвистел соловей, и я вспомнил, как когда-то поехал с отцом на ночную рыбалку. Мы поставили сети, поужинали у костра и потом такая птичка над ухом не давала мне уснуть до тех пор, пока я не набрал камней и не забросал ими все кусты вокруг. Из этого блаженного состояния меня вывело прикосновение чего-то шершавого к моему уху. Резко повернувшись, я увидел огромного серого кота, лежавшего на закруглении спинки моей лавочки и во всю пасть зевнувшего, когда я от неожиданности отпрянул. «Брюс, Брюс, Брюс», – раздалось где-то поблизости. Кот медленно повернул морду в ту сторону, снова зевнул, вытянулся во всю длину и замер. «Брюс! Брю-ус!», – звучало всё ближе. Наконец из-за деревьев вышла женщина лет тридцати пяти-сорока, миловидная с длинными непонятного цвета волосами, слегка расплывшейся фигурой в белом трикотажном платье ниже колен, украшенном орнаментом из красных и зелёных поперечных полос и какими-то красными шнурами.
– Вот ты где, гадёныш! – как-то без особых эмоций констатировала она.
– Не такой уж я и гадёныш, – ответил я машинально.
– Мужчина, я не с Вами разговариваю.
– Простите, но тут больше никого нет.
– Как это «нет», а Брюс? – С этими словами она сгребла в охапку котяру и прижала его к себе. – Брюсик, тебя здесь не обижали? – Кошачья морда выражала полнейшую покорность судьбе.