Станислав Хабаров
Сюжет в центре
«Сюжет в центре»
7 октября 1959 первая автоматическая межпланетная станция «Луна-3» обогнула Луну и сфотографировала её обратную невидимую до этого сторону. При движении вокруг Земли Луна всегда обращена к Земле одной, видимой стороной. Из-за либрации (покачивания) можно увидеть чуточку больше. И потому об её обратной стороне ходили разные гипотезы. Считали даже, например, что на обратной стороне большая впадина, в которой может быть даже воздух и вода и существует жизнь.
Космическая съёмка длилась 40 минут. В это время Раушенбах по вполне убедительным для него причинам оставался в Москве. Когда он в назначенное время позвонил в Евпаторию, откуда шло управление полётом первой межпланетной станции, ему ответили условной фразой: «Сюжет в центре». Это означало, что съёмка обратной, скрытой до этого стороны Луны успешно выполнена и система ориентации станции, за которую отвечал Раушенбах, исполнила свою задачу.
В тот вечер молодые сотрудники Раушенбаха решили отметить событие самостоятельно. Никто их не поздравил и никуда не приглашал. Они собрались у «Праги», у неработающего зимнего фонтана, под афишей кинотеатра «Художественный». Сидели, шутили, поджидали опоздавших. Попав затем в ресторан, они выпили за успех, а жёны их и подруги тогда недоумевали: «Да, налицо космические успехи. Да, запустили станцию и сфотографировали Луну. Всё это просто замечательно, но причём тут вы?» Такое было время. И хорошим тоном в секретных фирмах считалось не интересоваться тем, что творится за соседним рабочим столом, хотя в действительности это редко соблюдалось.
Нет, из меня, увы, не вышел Пигафетта. Каюсь, как я был неправ, не рассмотрев необыкновенного в окружающем. Где-то на окраине Москвы, в обшарпанном здании, в случайной комнате, на чужом столе создавалось полвека назад то, что затем приравняли чуть ли не к чуду света и отправили от Земли. И летит оно теперь миллионы лет мимо планет и звёзд, посланцем Земли, самостоятельно пересекает Вселенную.
Мы продолжали вариться в Лихоборах в собственном соку. По делу ездили к смежникам, а ради удовольствия иногда к площади трёх вокзалов на семинар Айзермана. Это было интеллектуальное наслаждение. Там, например, можно было услышать исследование о крысиных средневековых годах с описанием их изящными уравнениями. Семинар вообще был особенным удовольствием, возможностью слышать новое «из первых рук» и одновременно турниром – ристалищем, где схлёстывались умы.
Был я тогда в Подлипках у Михаила Мельникова: смотрел их стенды, читал отчёты и даже в них ошибку нашёл. Была она не принципиальной, теоретической, и я постеснялся из уважения сказать о ней авторам.
Вечерами ходили мы в бассейн «Динамо», где на короткой воде соревновались с творцами «Бури» и «Бурана».
Раушенбах
Раушенбаха хочется сравнить с Опенгеймером не смотря на их несравнимые миссии и масштабы. Опенгеймер имел дело с учёными, а Раушенбах с молодёжью без опыта и имени, с вчерашними выпускниками различных школ. Он выбирал основных исполнителей, а они уже тянули общий воз. Такими были Дима Князев, Евгений Башкин, включившийся на последней прямой, и ещё позже Виктор Легостаев, до этого аспирант и посильный участник работ.
Поражало умение Раушенбаха организоваться в любой обстановке. За минуту до важного совещания он мог спокойно просматривать газету. Он как-то читал иероглифы, и я спросил: «А для чего, Борис Викторович, вам китайский? «Видите ли, – как всегда мягко ответил он, – из-за новых идей. Европейские взгляды на мир мы впитываем с молоком матери, а на востоке они – иные». Я соглашательски кивал головой, хотя меня поражал его египетский труд ради мизерного, казалось, эффекта. Массу текстов, считал я, уже перевели и читай себе их на здоровье.
Непостижимым и удивительным было для меня его умение учиться в кошмарной лагерной среде, там, где речь шла только о жизни и смерти. Свою серьёзную математическую подготовку он начинал самостоятельно в лагере после ареста. Раушенбах писал не без юмора, что по его мнению каждый порядочный человек должен был в то время отсидеть, и ему, этническому немцу, отсидеть в лагере во время войны с другими немцами было даже естественно.
Это было сказано позже, а тогда в наши дни об этом совсем не говорили в отличии от так называемых «гуманитарных» диссидентов, что после своего освобождения кричали на каждом углу. Нужен был запас личного мужества, чтобы после лагерей остаться созидателем, а не обиженным обличителем. Герои времени, они, действительно, стали на деле «впереди планеты всей».
Послевоенные работы Раушенбаха по горению касались проблем устойчивости, то есть вопросов управления, а не химии горения. Находясь в рамках тематики НИИ-1 он писал отчёты по крылатым ракетам сам и вместе с Леваковым, находясь как-бы на периферии движения. Конечно «Буря» и «Буран» сами по себе были достойной темой, но они тогда были не основными в русле этих работ.
Отчёты, как правило, ложились на полку среди прочих секретных работ. Как астрономы, исследующие механизмы Вселенной, развивающиеся собственным путём, они не влияли на ход работ. Такая творческая невостребованность вела к поиску самостоятельности.
Раушенбах принадлежал к сложившемуся после войны типу современного руководителя. Он был сдержан, ироничен, открыт, и в разговорах с подчинёнными неизменно оставался над схваткой. Своих эмоций, кроме доброжелательной насмешливости, он обычно не проявлял, и демонстрировал лёгкий стиль поведения в любой обстановке. Не легкомысленно лёгкий, а позволяющий среди массы иных забот легко решить и текущие насущные проблемы.
Взаимодействовать с Борисом Викторовичем было чрезвычайно легко, и часто даже самые сложные решения принимались без усилий на ходу. В его решениях не было политики, того, что, как правило, усложняет жизнь, и всё делалось логично и просто. Не легко, должно быть, созерцательному учёному стать техническим руководителем. Такое свойство, мне кажется, присутствует в личности. Умение увлечь других, умножить свой потенциал зачастую ценой качества и не пожалеть об этом. Это не всем дано. Подобно режиссёру носитель идеи нуждается в исполнителях, способных идею осуществить.
«Нет, я не создан руководителем», откровенничал Раушенбах. Впрочем, казалось, никакого руководства и не было. Существовало только взаимодействие озабоченных делом людей при поставленной временем проблеме.
Не раз меня поражала необыкновенная способность Раушенбаха делиться перспективной работой, которую он мог отлично сделать сам. Это множило число участников. Раушенбах действовал тактично и каждому казалось, что именно он незаменим в этом новом деле, и это дело действительно лично его.
Я столкнулся с подобным сразу, попав в НИИ-1. Мне поручили написать отчёт по перспективным управляющим двигателям космических аппаратов. Отчёт был требованием Постановления правительства и доложить его итоги самому БэВэ казалось сам бог велел. Но перед коллективным мозгом НИИ-1, возглавляемым академиками Мстиславом Всеволодовичем Келдышем и Георгием Ивановичем Петровым, БэВэ велел выступить мне – исполнителю, работавшему в коллективе без году неделю.
Совсем иначе даже в мелочах вели себя иные начальники даже в не особенно важном. Когда Чертоку стукнуло 60 лет я написал поэму – приветствие от коллектива и, хотя начальник отдела Легостаев пригласил меня на официальное чествование, прочесть поэму перед всеми довелось не мне. Читал её Легостаев, читал он плохо, путался, а сам автор смог бы, конечно, внести в действо живую струю.
Для Раушенбаха это было в порядке вещей. Приехал к нам как-то некий изобретатель с плазменным двигателем. Его работа отчего-то демонстрировалась в воде. В аквариуме возникал плазмоид и измерялся его реактивный толчок. Перед его приездом Раушенбах попросил меня посчитать диапазон требуемых двигательных параметров для спектра автоматических станций и пилотируемых кораблей, что я, разумеется, и сделал.
Изобретатель начал разговор с «политеса», с общих знакомых, при этом часто фигурировал Совмин. Мы вместе с Игорем Шмыглевским терпеливо ждали окончания светской беседы и своей очереди. Но в этот раз Раушенбах нас ни о чём так и не спросил. Он выдал сам требуемые параметры, некий необходимый коридор. Он посчитал их сам, что было не просто, и с данными не погрешил. Изобретатель, правда, тогда не пришёлся ко двору: слишком мизерным оказался импульс его плазмоида.
Легенды рождаются из немыслимых совпадений. Приятель семьи Раушебаха археолог и скульптор М. М. Герасимов, прославившийся реставрацией обликов давно ушедших людей, стал свидетелем одного из них. Так получилось с гробницей великого Тамерлана и её предостережением – не вскрывать гробницу под угрозой начала войны. Могилу вскрыли 21 июня 1941 года, а на следующий день началась ужасная и кровопролитная Отечественная война.
О Раушенбахе ходили легенды, что он сказочно богат, хотя в своих воспоминаниях он говорит о практической нужде. Передавалась байка о том, как кто-то из наших не слишком щепетильных сотрудников попросил его одолжить ему деньги. «А где мы едем?», – лишь поинтересовался Раушенбах, словно везде, в разных сберкассах Москвы у него хранятся немереные деньги, хотя особых денег у него не было. Он был просто отзывчивым человеком и не мог отказать.
Это была яркая и противоречивая фигура. Что в ней было основным? Потрясающая скромность, невероятных размеров, от которой окружающим казалось, что они в чём-то его превзошли, хотя на деле всё было не так. Скромность Раушенбаха не была ни хитростью, ни приёмом и, вероятно, он всех достойными считал. Ещё неизменно присутствовала ирония, с которой трудности преодолевались улыбаясь, походя. Он был чужд обычной человеческой мелочности, зависти, обид, мстительности. Он жил легко. Он ещё умел внести элемент праздничности, отчего и в будни с ним было светло. Он был постоянно окружён талантливыми молодыми людьми, и свита делала короля.
Было у него ещё исключительное свойство – не реагировать на всякий дребезг, независимо от его масштаба. Жизнь закалила его поколение насколько это было возможным, не ожесточив. Королёв с челюстью, сломанной во время допросов, и Раушенбах, спокойно говорящий о том, что его спасло. Странно видеть их всепрощение и лояльное отношение к государству и людям после ужаса сталинских лагерей. Чудом возвращённые в прежнюю жизнь, они ценили её.
Была в его действиях первородная справедливость. И мы молодые рядом с ним считали, что справедливо устроен мир, и было это для нас тоже в порядке вещей. Вера согревала. В те дни наша жизнь нередко немногим превращалась в праздник, который родом из молодости и «всегда с тобой». Нам много давалось тогда рядом с ним, чем можно было воспользоваться, хотя это редко осознавалось, а жизнь несла нас чаще могучим потоком, как пловцов в аквапарке.
Между собой общались не только на работе. Вместе отмечали редкие праздники. Теоретики не умели пить. Как-то на Новый год в разгар застолья к столу руководства подскочил с ошалелым видом Витя Комаров, вызвав только ироническое замечание Раушенбаха: «Ещё один теоретик готов».
БэВэ поднимался выше мелочей. Его легкомысленный тон и иронические реплики в разговоре нередко озадачивали и даже, возможно, кого-то сердили, но запоминались. Себя он не афишировал. Он действовал по необходимости и исчезал зачастую надолго в верхах, решая вопросы проекта. Евгений Башкин потом не без доли лукавства отмечал, что первое время считал Раушенбаха просто жуликом. Остальные в нём не сомневались скорее оттого, что у них просто не было опыта.
Нас обучал он легко и мимоходом. Меня, например, учил писать в отчёте выводы. Когда я писал свой первый отчёт, меня отчего-то тянуло к длинным фразам. Я их не кончал и продолжал придаточными предложениям и обстоятельствами. Раушенбах же учил: выводы должны быть короткими. Но мне казалось, оборвёшь фразу, и мысль закончится, а мне часто не хотелось обрывать её.
Мы все учились у немцев «чему-нибудь и как–нибудь». И занимаясь устойчивостью струи я переводил статьи Вебера и Генлайна. Увидев как-то переведённую мной немецкую статью, Раушенбах предложил свои услуги по её редактированию. Тогда я этого предложения не оценил, а он был немцем, и в переводах с немецкого карты были ему в руки.
В Химках рядом с главной знаменитой водной артерией имелись небольшие пруды. Мы ходили туда в обед купаться и однажды увидели там Раушенбаха. У него был на наш взгляд нелепый вид: раздетый и в чёрных плавках. И этим видом он никак не вязался с нашим представлением о нём. Между тем Раушенбах был человеком любознательным и появлялся в разных местах. Борис Скотников привёл однажды БэВэ в московский молодёжный киноклуб, где мы считали себя его завсегдатаями. До этого клуб посещала только молодёжь, и человек его возраста казался в нём неуместным.
Молодёжный лекторий открылся в здании кинотеатра «Россия» в его документальном первом этаже, под знаменитой лестницей. Первым был нам показан фильм «Гражданин Кейн» и был рассказ об Орсоне Уэллсе. Затем мы спорили, выступая оценщиками и критиками. Это было всего интересней и привлекало нас свежим мнением и было в чём-то для нас подобно выступлениям поэтов в Политехническом. Мы ходили туда, смотрели фильмы, судили их, и вот однажды Борис Скотников и привёл Раушенбаха. Смотрели в тот раз ещё не вышедший на экраны фильм Марлена Хуциева «Мне двадцать лет», названый так вместо задуманной и неразрешённой цензурой «Заставы Ильича». Мне тогда не понравилось участие Раушенбаха в молодёжной тусовке, хотя бы и в роли зрителя. Я был одним из главных спорщиков, и спорили мы напропалую. Присутствие старших же нас смущало. Но Раушенбах был любопытен, а было тогда ему от роду сорок девять лет.
Отцы и дети. Детям вечно кажутся старее их отцы, старее чем те чувствуют себя и есть на самом деле. И их явление в молодёжном кругу кажется неестественным. Однако косвенные приметы говорили, что Раушенбах не стар и не чужд молодёжных увлечений. При сборах первой поездки в горы мы убедились, что деревянные горные лыжи есть только у Раушенбаха, и увлечение водными лыжами было перенято у него. Он был моложе многих из нас не только душой, но и телом, хотя это им не афишировалось. Каюсь, тогда мы сломали его горные лыжи, обучаясь на горках, спускающихся к речке по соседству с железнодорожной платформой Яуза.
Раушенбах нас во всём опережал: не только в горных и водных лыжах и в буксирующем катере, который он продал после Володе Осипову. Словом, он уже от чего-то освобождался пресытившись, а мы только начинали.
На первых порах мы ему безоглядно верили. В вопросах веры репутация важна, последовательная и нерушимая. Сложно не оступиться, не сбиться тысячей причин. У Раушенбаха это получалось. Он жил по собственным правилам, ни под кого не подделываясь, и поступал, как считали, нетипично. На полигон, в немереное царство спирта он мог приехать с бутылкой сухого вина.
«Нет пророка в своём отечестве». Вокруг нас были интересные и необычные люди, но интереса они, как правило, не вызывали. А Раушенбах и среди них был на виду. От первой встречи с ним у меня навсегда сохранилось впечатление. Как он явился франтоватым и весёлым, уверенным в себе, удачливым. И глядя на него, казалось, что и у вас с ним всё получится. Вместе вам будет сопутствовать удача, что бы не встретилось на пути и несмотря ни на что.
Ветер перемен
Дело команды Раушенбаха тронулось и пошло. Так начинает дитя ходить, и с первых его шагов окружающие уверены, что дело пойдёт. Не все, правда, верили в команду Раушенбаха. Только Королёв не колеблясь ввёл её в процесс, который в его ОКБ уже шёл полным ходом. Создавались не только всеразмерные ракеты, но и их начинка, наполнение, так называемый полезный груз, который по мнению военных должен был оставаться смертоносным.
Наступил год 1960-ый. Повеяло ветром перемен. В отделе Раушенбаха царило чемоданное настроение. Составлялись списки перехода в Подлипки. С приближением перехода в списке появились новые люди. Стала почти своей, приходившая к нам сексапильная техник Быкова из конструкторов, смущавшая молодёжь в коридорах своей походкой. А её коллеги – самоуверенные и энергичные неизвестные нам прежде молодые люди – считали себя безусловно предназначенными на переход. Однако начальник отдела кадров королёвского КБ Г. М. Пауков вычеркнул их из списка со словами: «У нас своих евреев хватает».
Есть у каждого в жизни свой «звёздный час», когда играется собственная главная роль. Такая роль при нашем переходе досталась Нине Парамоновой. Она была той самой кадровичкой, что оформляла нас на работу, и поразила меня ещё в отделе кадров. А после оказалась в особой роли второго человека в отделе на время перехода.
Красивая бывшая сотрудница отдела кадров, по слухам прошедшая деловую школу где-то в Китае. Когда и где? – толком никто не знал, да и не интересовался. У неё, ставшей разом ведущей в отделе, была недюжинная деловая хватка. В прежние времена существовали способы влиять на деловую жизнь не будучи специалистом. Нина Ильинична Парамонова стала в отделе партийным секретарём, возглавив отдельскую партийную организацию.
Партийных в отделе тогда практически не было. Молодёжь как могла избегала надеть на шею навязчивый партийный хомут. И Нина Ильинична на правах серого кардинала взяла в свои руки хлопоты перехода.
В КБ статус Парамоновой переменился. По уровню образования она могла остаться в отделе только старшим техником, и ей пришлось впрячься в техническую лямку вместо руководства с партийных высот.
Очередной Новый год мы отмечали отделом в ресторане Москва. Собрался ограниченный состав и на слуху была песня Галича про Парамонову. Мы в то время не знали автора, но песня понравилась и нам казалась нашим вызовом партийному влиянию. Мы спели песню Раушенбаху и посмеялись над ней, потому что Парамонова была у нас одиозной фигурой.
Позже Нина Парамонова ушла из отдела в ГОНТИ – Головной отдел научно-технической информации ОКБ, что был на первом производстве по соседству с технической библиотекой. Мы встречались с ней редко. Впрочем все бывшие сотрудники отдела всегда радушно приветствовали друг друга.
Она спрашивала нас при встрече:
– У вас есть дикий мёд?
– Откуда, помилуйте, Нина Ильинична?
Оказывается речь шла о нашумевшем в то время романе «Дикий мёд» Мэйджер Энн, и информаторы из ГОНТИ, считая себя просвещёнными людьми, старались быть в курсе новомодных литературных новинок, мы же, технари, в этом деле отставали. Затем она вышла замуж и исчезла с нашего горизонта.
1965 год. На юбилее Раушенбаха. Юбиляру – пятьдесят, а нам по тридцать.
Почётные гости.
Почётные гости. Чета Королёвых.
За центральным столом: Вера Михайловна и Борис Викторович Раушенбах, Нина Ивановна и Сергей Павлович Королёвы.
Газета друзей из «Комсомольской правды» вызвала неподдельный интерес.
Шапка газеты-шутки с рабочими пометками диктора Левитана.
Дима и Лялька Князевы. Лялька считала, что фильм «Мужчина и женщина» именно о них. Они были дружной парой, пока Дима не погиб в авиационной катастрофе.
Константин Давыдович Бушуев – виновник «бунта на королёвском корабле»
Два поколения. Ровесник юбиляра Черток и сотрудники отдела Раушенбаха – Михаил Чинаев, Евгений Райхер, Жора Сазыкин.
Олег Бабков готовился служить атомной отрасли, а угодил в ракетную. Рядом его жена Татьяна.
В центре Евгений Башкин. По отдельской версии «Мойдодыра» – «всех паяльников начальник и триодов командир». Рядом его жена Лида.
Среди гостей с бутылкой Камю сновал Толя Пациора, предлагая сказать тост и выпить за него. Очередь Главного Конструктора.
В Подлипки
Говорят, что Москву создал перекрёсток – пересечение торговых путей. Поселение Москва возникло в начале второго тысячелетия новой эры на пересечении торговых дорог с Балтики и из Смоленской земли на Волгу и Каспий и из Чернигова и Киева в Суздальщину и Ростов Великий.
В самих Подлипках был волок на пути из княжеств Рязанского и Московского во Владимирское. В этих местах Клязьма близко подходит к верховьям Яузы. Их разделяют всего лишь километры.
Яуза – главный приток Москва – реки. Она вытекает из торфяных болот Лосиноостровского заповедника. В IX–XI Яуза была частью великого водного пути из Балтики в Персию. Путь к Волге по Яузе короче, чем по Москве-реке к Оке.
До Мытищ плыли по Яузе, затем суда волокли посуху до Клязьмы. Волок начинался в старых Мытищах и проходил по нынешней улице Пионерской между Ракетно-космической корпорацией «Энергия» и Центром управления полётами. Суда катили по брёвнам мимо нынешнего стадиона «Вымпел» и жилого микрорайона «Новые Подлипки» и спускали на воду у селения Городище.
Волок по тем временам считался передовым транспортным средством. Но кто мог представить, что в наше время в этих местах родится новая техника, увеличившая скорость подобного передвижения в миллионы раз.
Шло время, и яузский путь был забыт. Упоминание этих мест мелькают в истории лишь искрами царского внимания. Здесь принимал послов татарских ханов Иван Грозный. Здесь замышлял построить канал Великий Пётр. Здесь по Переяславке – дороге богомольцев прошла пешком в Сергиеву обитель императрица Екатерина Вторая.
В 1779 возле села Мытищи у истоков Яузы молния ударила в болото и открыла «громовые» ключи. Отсюда в 1805 году провели московский водопровод. Появилась местная промышленность. Фабричное производство поначалу переходило из рук в руки. В 1875 году здешнюю фабрику – «Куракинскую» приобрели братья Сапожниковы – двоюродные братья Алексеевых (одним из них был К. С. Станиславский – будущий реформатор театра).
Само название «Подлипки» звучит загадочно. «Вилла Подлипки» появилась в 1800 году, хотя лип здесь не было. Был обычный для этих мест елово-сосновый смешанный лес. Росли и берёзы, осины, но лип не было. Владельцем имения значился фабрикант Перлов. Тот самый, кому принадлежал знаменитый торговый дом «Чай» в китайском стиле в Москве, на Мясницкой, что сохранился до наших дней. Чай тогда вошёл в московский обиход, и на Мясницкой была перловская чайная фабрика. Суть её деятельности состояла в упаковке чайных листов, доставляемых из Китая. Здесь им придавался товарный вид. Тут же велась продажа. Впрочем Перлов недолго владел Подлипками. В 1912 году он проиграл их на скачках.
Вскоре сюда пришла артиллерийская тематика, эвакуируется петербургский орудийный завод. На нём когда-то поработал недолго М. И. Калинин, и с 1923 года и завод и посёлок при нём носят имя «всесоюзного старосты». В годы второй мировой войны в этих местах командовал «бог войны». Здесь находились КБ и завод артиллерийского конструктора В. Г. Грабина.
Метаморфоза тематики выглядела исторически закономерной. На смену артиллерии – «богу минувшей войны» – пришла ракетная техника. Но в жизни всё было проще. «Бог войны» был вытеснен с производственной территории из-за интриг.
Грабинская территория с конца войны подвергалась «набегам варваров». Она смотрелась лакомым кусочком, соседствующим со столицей. Запускал в неё свои когти атомный Александров, спроектировавший чернобыльскую АЭС. Шло перетягивание каната. Маятник выбора колебался между ракетным и атомным производством до тех пор, пока Устинов не дал Королёву на окончательное решение три дня, и жребий был брошен.
Победила ракетная техника, хотя артиллерийское производство не было удачным для создания ракет. Технологичней была в то время авиационная техника. И хотя территорию получил Королёв, атомные следы на ней остались. Вузовское пополнение атомников по инерции направлялось после вузов сюда. Олег Бабков и Станислав Савченко, предназначенные Александрову и сюда распределённые, встречали в начале 1960-го в Подлипках раушенбаховский отряд.
