Станислав Гольдфарб
Дело об оффортах
Глава четвертая
Савелий начинает и проигрывает
За 31 день до судебного процесса
Раздался телефонный звонок. Он звенел и звенел наглый, требовательный.
Брать телефон не хотелось, словно была уверенность, что ничего хорошего из трубки не послышится (и ведь не ошибся же!) Попробуй потом сказать, что предчувствия нет или оно в большинстве случаев обманывает.
Голос был незнакомым, каким-то мельтешащим. Вигдор сразу понял: такие голоса – ему не нравятся.
– Вигдор Борисович! Здравствуйте!
– Здравствуйте, извините, не узнал, мы знакомы?
– Не было повода, не было. А так, я бы сказал, заочно о вас уже многое знаю. Я представляю интересы Александра Петровича Спицына. Вам известен такой большой художник?
Вигдор молчал, собираясь с мыслями. Почему-то его в данный момент занимало, можно ли один разговор считать знакомством?
– Алло, Виг-дор Бори-со-вич! Вы слышите меня?
– Слышу. Что вы хотите, что за дурацкая история с судом? Что желает большой художник Спицын?
– Сколько вопросов сразу. Все, что мы хотели, так это справедливо и исключительно мирно уладить возникшие трудности. О чем и попросили суд.
– Значит, деньги?
– Нам больше нравится термин гонорар.
– Разве я что-то заказывал художнику Спицыну?
– Разумеется, нет. Вы просто опубликовали его лучшие произведения без авторского договора. И мой клиент хотел бы получить денежную компенсацию в досудебном порядке.
Опять воцарилось молчание.
– Вигдор Борисович, вы слышите меня?
– Слышу? Нет, я вас чую. Научился распознавать аферистов по голосу. Какие лучшие произведения Спицына? Как это без согласия? Он сам предложил художнику Савелию Кокореву взять несколько офортов для оформления. И раз уж вы представитель Спицына, вы должны знать об этом не хуже моего.
– Вигдор Борисович, любое знание дополняется последующим и отступает перед обстоятельствами. Напрасно вы так, Вигдор Борисович, напрасно. Что для вас и вашей компании какие-то сто тысяч евро? Вы разоритесь? Вы потеряете все? Отдайте моему клиенту деньги, и расстанемся хорошими друзьями.
Неожиданно для себя Вигдор расхохотался. Он смеялся так искренне и непринужденно, видимо, представив себе, что-то действительно очень веселое.
– Гонорар, значит, всего-то ничего сто штук европейских фантиков. Кажется, цена трешки в Лесовске. Я слышал, жилплощадь у нас такая же дорогая, как в столице. А что, разве вашему клиенту негде жить? Бедный-бедный художник! Я могу пригласить пожить его в своей квартире, потеснюсь ради талантливого человека. Слышите, пусть переезжает хоть завтра, да нет, лучше сегодня, сейчас. Ладно, господа вымогатели, спецпредставители и посланники, давайте встречаться. Будем вести разговоры. В обед, ресторан «Фантазия» устроит? В два часа, у меня в это время биологический сигнал «кушать подано». И вот еще что, за обед платите вы. С такими-то запросами по сто тысяч евро за пару оттисков, поди, не обеднеете.
Вигдор кинул трубку и тут же пожалел об этом. Конечно, это проявление слабости. Но какая наглость, вот так среди белого дня требовать деньги ни за что ни про что. Надо Кокореву звонить, чего он там учудил.
Савелий долго не подходил к телефону. Вигдор набирал номер несколько раз, и уже было оставил это занятие, но долгий гудок все-таки прервался. На том конце провода что-то громыхнуло, застучало и, наконец, раздался голос Савелия.
– Вигдор… ты убийца, ты же не можешь так издеваться над приятелем. Я уснул только под утро!
– Савелий! У меня вдруг образовалась проблема. У нас вдруг образовалась серьезная проблема! Она тревожит и мешает смотреть на жизнь добрыми глазами. С меня требуют 100 000 евро!
– Как у вас сочинителей все запущено. Ладно, а чего по телефону, приезжай, пока ты в пути, я хоть полчасика оторву. Заодно проводишь Адель до остановки…
– Савелий!
– Вигдор, чтоб я так жил, упаси бог. Ты же знаешь, я с натурщицами только работаю. Я на кухонке сплю, она на диванчике. Поздно вчера уже было провожать, заработался. Адель! А-де-ль! Ты хочешь послушать фантазии моего друга писателя? – Вигдор, Адель не возражает выслушать тебя самым внимательным образом. Она с радостью вспомнила, что ты давненько не работал джентльменом. Так что давай, греби к нам. Двух внимательных слушателей ты уже имеешь.
Савелий открыл дверь так быстро, словно видел сквозь стену и заранее дежурил у входа.
– Заходи, заходи. Адель, к нам пожаловал господин сочинитель.
В мастерской ничего не изменилось, и даже Адель, казалось, навсегда вписана в это богемное пространство беспорядка. Она сидела в кожаном кресле, закинув ноги на подлокотники, закутанная шелковой шалью голубого цвета. Увидев Вигдора, она улыбнулась, помахала рукой, изящно встала.
– Привет! Я в ванную и сразу убегаю. Прощаюсь заранее, провожать меня не нужно. Вы поговорите, без меня у вас получится лучше.
Адель скрылась в ванной.
– Ты чего такой растрепанный, пойдем, покажу тебе шедевр моих последних дней.
Савелий потащил его к мольберту
– Погоди, шедевры чуть подождут. У меня проблема. У тебя проблема, у нас проблема.
Савелий недоуменно пожал плечами:
– Тогда начнем с твоей проблемы, я точно помню, что еще минуту назад у меня ничего не случилось.
– Повестка в суд пришла, Савелий. Спицын нанял адвоката, меня обвиняют в том, что я без разрешения автора опубликовал в своей книге его офорты. Ты что-нибудь понимаешь?! Ведь это ты художник моей книги, ты вел переговоры насчет этих офортов. Просто какая-то ерунда, с меня на полном серьезе требуют огромные деньги.
К удивлению Вигдора, Савелий принял известие совершенно спокойно, словно был готов к такому повороту событий.
– Подлец, подлец, подлец, подлец, – зачастил Савелий. – Я мог предположить такой финал! Этот человек способен на все! – Ты знал, что так может случиться?! Ты знал, и все равно попросил его работы, чтобы использовать в оформлении?!
– Вигдор, господи, не будь наивным ребенком. Идеалист! Твоим читателям что важнее: иркутские виды или характер того, кто их нарисовал. В твоем собственном цехе полно молящихся, а тех, кто верует, раз-два и обчелся. Не хотелось бы тебе лекции по этике и психологии читать, но все-таки замечу: творчество и характер творца – вещи разные. Тебе напомнить фамилии извращенцев и негодяев, которые создавали великие империи, архитектурные шедевры?
– Замолчи, Савелий, а то я за себя не ручаюсь. Я написал книгу. Она принята на «ура». Меня поздравляют с успехом, и все это в один миг летит в тартарары из-за философского словоблудия.
– Старик, не волнуйся ты так, не принимай близко к сердцу. Все уладится. Ну, не сумасшедший же, в конце концов, Спыцин. Кто-то надоумил его ввязаться в аферу, такие деньжища запросить. Уладим, поди, а?
– Уладишь, уладишь?! Как ты собираешься «это» улаживать, когда Спицын нанял представителя, и он предлагает мировую за 100 000 евро! Скажи мне, Савелий, ты держал в руках сто тысяч евро?
– Так, Вигдор. Угомонись, то есть поутихни. Сейчас я сам пойду к Спицыну, мы с ним поздороваемся, поговорим, и все прояснится. Мне кажется, я так думаю, все происходит за его спиной. Возраст у маэстро почтенный, еще чуть-чуть и, можно сказать, выжил из ума. Все, я иду к Спицыну, беру бутылочку «Порто», закусочку-колбасочку и шлеп-шлеп-шлеп. А ты сиди. Смотри на стены, наслаждайся высоким искусством!
Дверь хлопнула, и стало тихо-тихо. К удивлению Вигдора, в этой маленькой захламленной квартирке, которую Савелий гордо называл мастерской, было уютно. Сколько бы раз не приходил Вигдор сюда и каких бы размеров не принимал весь этот кавардак, всегда оставалось пространство, где действительно можно было поставить стул и смотреть на картины хозяина.
Вигдор даже не старался понять, высокое это искусство или «тяп-ляп» на потребу. Давным-давно уже выработал для себя форму общения с богемой. Формула была проста и понятна, ибо укладывалась ровно в два слова: «нравится – не нравится». А уж облечь ее в каждом конкретном случае в слова и фразы не составляло труда. Во всяком случае, с этим Вигдор никогда не испытывал затруднений. Формула действовала безотказно. Каждый раз на встречах с мэтрами художественного цеха он так и поступал, чуть напустив тумана, повспоминав несколько поездок в знаменитые галереи (куда его заносило либо случайно, либо в составе больших делегаций), он решительно признавался, что вот это полотно лично ему нравится однозначно. За цвет, за идею, за образы, за актуальность, наконец. Еще вспоминались перипетии личной жизни мастера… И такой его спич всегда воспринимался как глубокий психологический подход. Очень скоро среди деятелей искусства Вигдор стал своим, если и не желанным, то приятным гостем. И ему искренне были рады, помятуя, что он не жаден и прост в общении.
И вот сейчас, сидя в мастерской Савелия, он пытался отвлечься от неожиданно свалившейся проблемы и пытался оценить кокоревские картины по шкале «нравится – не нравится». В этот раз получалось плохо – сто тысяч евро «давили»…
В это же самое время Савелий стоял на лестничной площадке перед квартирой Спицына и соображал, как лучше начать разговор. До этого события – все было просто и понятно – собрат по цеху, усталость и озабоченность творческого человека и желание пообщаться, чтобы таким способом «разрядить» нестандартное сознание, и бутылочка вина как пропуск к начальной стадии беседы.
Савелий, как и всякий хороший художник, имел природный психологический дар выстраивать первые слова и предложения. Он находил правильные, даже когда, бывало, вспыхивала ссора по части лампочек и уборки общей площадки, когда Спицын требовал заплатить по счетчику не поровну, а почти все, поскольку один экономит электричество, а другой «жгет» его нещадно, ведя богемный образ жизни модного автора. Иногда Спицын и вовсе перегибал палку, вешая амбарный замок на дверь предбанника, который, между прочим, соорудил сам Савелий из решеток художественной ковки, подаренных здешними кузнецами по случаю какой-то гулянки.
Спицын не ленился менять замок после очередной перепалки, и Савелию приходилось выпрашивать у него ключ. Но это раздражало Савелия меньше, чем, к примеру, письма Спицына в правление Союза художников с требованием проверить, законно ли живописец Кокорев занимает мастерскую, и кто он на самом деле – живописец или мастер по обжигу глины, если за месяц набирает такое огромное количество киловатт-часов. – Большому мастеру – большое прощение, – всегда уговаривал себя Савелий, – после очередной выходки собрата по союзу.
Савелий вообще выгодно отличался от остальных творческих натур: он в принципе любил всех, точнее, весь мир вместе с художниками. Он не умел долго сердиться, и эта доброта и всепрощение нередко играли с ним злую шутку. Вот как в этот раз.
Савелий нажал на кнопку звонка. Подождал еще какое-то время и повторил попытку, потом уже без всякой паузы жал и жал на этот квадратик. Но дверь так и не открыли, хотя, как ему показалось, к дверному глазку кто-то все-таки припадал.
Для успокоения еще и постучал кулаком. Ничего. Он уже собрался было уходить, как дверь распахнулась.
Спицын стоял в коридоре в рабочем халате. Видимо работал – печатал офорты.
Он стоял и молчал, не приглашая Савелия войти.
– Поговорить бы нам, Александр Петрович!
– Говори!
– На лестничной площадке что ли, как-то не очень привлекательно, не пригласишь?
– Не приглашу.
– Ладно, – все еще дружески продолжал Савелий. – Тут такое дело, я с твоего разрешения фотографировал у тебя несколько офортов для книги Вигдора Чижевского. Помнишь?
– Помню.
– Ага, значит, помнишь. А потом сам Вигдор был у тебя в гостях и приобрел в знак благодарности несколько твоих работ. – И это помню.
– Вот замечательно. Александр Петрович, представляешь, вдруг звонят от твоего имени Вигдору и требуют сто тысяч евро за эти самые офорты. Может, ошибочка какая, розыгрыш?
– Никакого розыгрыша. Требую по закону об авторском праве. Договор со мной никто не подписывал, следовательно, офорты опубликованы незаконно.
– Так ведь, Александр Петрович, ты же сам дал согласие.
– Дал.
– Я о том же. И потом еще благодарил Вигдора за помощь, ведь тогда кризис был, мы с тобой за свет не могли рассчитаться да за мастерские. И авторский договор… так ведь никто тогда никакие бумажки не подписывал. Купил – использовал. И потом, Александр Петрович, книжка – это же реклама твоих работ. Это не продажа оригиналов из первой сотни оттисков.
– Я все сказал, Кокорев. Никто не имеет права грабить художника. Мой представитель уполномочен решать все вопросы. Но, думаю, вряд ли нужно доводить дело до суда. Еще и пошлины оплатите.
Савелий хотел было возразить, но дверь захлопнулась.
Савелий вернулся совершенно растерянным.
– Что скажете, Савелий Анатольевич? Как прошел саммит двух художников?
Савелий плюхнулся на стул.
– Полный провал, который еще предстоит осмыслить потомкам. Я ничего не понимаю. Он даже не пустил меня на порог. Вигдор, это какая-то провокация.
Вигдор тоскливо поглядел на художника и понял, что в таком состоянии лучше ничего не добавлять к уже сказанному.
– Пойду я, Савелий. Пора адвоката нанимать. Ближайшее время нам с тобой, вероятно, не придется покидать пределов малой родины. Затаскает нас по судам Александр Спицын и компания. Давай созваниваться.
Селина ждала его в кабинете. Она курила изящные дамские папироски «Фэмина». Он хорошо помнил эту красную, почти квадратную коробку, с золотой полоской по бокам. Не коробка, а настоящая шкатулка. Каждая папироска была с золотым мундштучком. Длинная тонкая папироска в изящных пальчиках Селины выглядела очень привлекательно.
– Появился, наконец, – почти на выдохе сказала Селина.
– Ага, – почти безразлично отреагировал Вигдор. И добавил. – Как говорится, не солоно хлебавши.
– Позвольте поинтересоваться, с кем и где хлебал?
– Был у Савелия Кокорева, художника моей книги. Спицын его даже на порог не пустил. Сказал, чтобы мы общались с представителем.
– Молодец, отлично продумано. Нам теперь придется иметь дело с представителем, а последнее слово будет всегда оставаться за Спицыным. Мы же в поисках этого слова будем бегать, словно раненные басмачи по всей лесовской области. Когда же его все-таки удастся поймать, он, клянясь в любви и уважении, отправит нас к Спицыну.
– Может, мне сразу закрыть контору, продать машину, дачу и удовлетворить аппетиты этой банды?
– «Банды-лабанды», – отвлеклась от разговора Селина. Могло показаться, что это помогает ей думать и искать ответы. – Слушай, «писхатель», а ведь это и впрямь может быть банда мошенников. Сейчас это в моде – читать, к примеру, газеты, вылавливать нестыковочки в законе, договариваться с героями публикаций и тащить дела в суд. Как ты знаешь, на твой гонорар четыре раза в год в Европу не слетаешь и я, так сказать, консультирую пару редакций. Нет, ты послушай, до чего дошло дело. Пожар в высотном доме. Журналист пишет героическую заметку про спасенного молодым пожарником ребенка. Называет фамилию пожарника и ребенка. Заодно спрашивает, как мамаша могла оставить свое дитятко одного в доме без присмотра. Все, рыбка поймана. Журналюгу тянут в суд, и возникает дело о защите чести и достоинства. Зачем он назвал фамилию несовершеннолетнего дитяти? В итоге газета проигрывает процесс. А журналист получает наглядный урок, как опасно писать о добрых поступках.
Вигдор усмехнулся, а Селина продолжила.
– Ты, «писхатель», не падай духом, не расстраивайся. Будем тянуть время, сколько получится. Пока суть да дело, встречусь с представителем Спицына, погляжу на этого любезного телефонного говоруна, покопаемся в его биографии, потом обратимся к дружеским советам моих однокашников – следователей, судей и прокуроров. Глядишь, наши горизонты знаний расширятся. А? Вигдор, знаешь, мне даже как-то веселее жить стало. А то рутина твоей компании меня совсем доконала. Я все-таки бывший прокурор.
– Селина, я хочу сделать чистосердечное признание. Когда ты пришла устраиваться на работу, я представил тебя в роли следователя. Да-да, не прокурора, а следователя. И мне подумалось тогда, что от одной твоей энергетики преступники должны были колоться как орехи. Но это еще не все. Я представил тебя с клещами в руках, увидев которые, преступники в ужасе разбегаются. И мне подумалось, что преступности придет конец.
– Вигдор, забудем о предметах средневековой роскоши, у нас и без них было чем бороться с нарушителями спокойствия граждан Лесовска.
Селина, словно кошка, вся выгнувшись, «заскользила» по столу, вероятно, имитируя охоту за мышкой.
– Слезь немедленно. Вот кто-нибудь зайдет сейчас, и вся контора решит, что у нас с тобой что-то было.
– Вигдор, не смеши меня и окружающую среду. У нас по определению быть ничего не может, кроме зарплаты и специального гонорара за это частное расследование. – Селина басовито захохотала. – Потянешь мой гонорар?
– Разберемся. Судя по твой развязной манере говорить с начальством, у тебя уже есть козырный ход. Это же твой фирменный стиль, козыри в любой игре.
– Увы и ах, пока что нам обьявили шах. Пока. Кстати, заметь, они требуют компенсации и от тебя, и от конторы. Понимают, что с тебя, «писхателя», много не получишь, а вот с конторы можно слупить поболе. Делят иски! О чем это говорит?
– Понятия не имею!
– Это свидетельствует об опыте спицынского представителя. Вероятно, в таких делах он не новичок. Итак, что у нас уже есть. Я была в суде и получила кой-какие бумажки. Слушай теперь внимательно. Заявитель пишет, что ты, опубликовав его офорты без письменного согласия, нарушил авторские права. Это раз. А он, бедный художник, до этого подписал договор с неким гражданином Икифоровым и отдал ему эти офорты для использования по собственному усмотрению. И тот заплатил ему аж сто тысяч евро. И в том же договоре будто бы указано, что в случае публикации офортов без согласия Икифорова Спицын обязан уплатить ему неустойку в те самые искомые 100 000 евриков. Вот кружочек и замкнулся. Ты своей книгой нанес «непоправимый» урон гражданину Икифорову, и он теперь требует с художника Спицына компенсацию в звонкой монете. Ты понял, писхатель?
– Понял… Мы что, все уже проиграли?
– Нет. Нам пока только обьявили шах. Будем тянуть время, искать нестыковки и подлоги. Чует мое прокурорское прошлое, нас ждут забавные открытия. Ну, скажи мне, знаток человеческих душ, какой нормальный человек во время нестабильной экономики купит у Спицына офортов на такие бешеные деньги? Этот Икифоров, он что, наследник арабского султана? Или он известный коллекционер? Ты слышал такую фамилию? Так что ничего пока не проиграно. Будем дознаваться, кто этот покупатель, сверять его подписи на договорах с оригиналами, запрашивать налоговую, а заплатил ли наш Спыцин налог с полученных денег. Ну и, наконец, писхатель, мы же не встречались с представителем потерпевшей стороны. Посмотрим на этого веселого паренька! Ты понимаешь, уж больно мне его фамилия знакомой показалась. Майков, Майков. Где-то я ее слышала…
Селина сделала паузу, но, видимо, так ничего и не вспомнив, продолжила.
– И вот еще что. Завтра начинаем погружаться в мир искусства. Идем в художественный музей. Будем выяснять, сколько реально могли стоить эти офорты, каков их статус и чем они ценны для народа. Мне порекомендовали, и я уже договорилась о встрече с лучшим искусствоведом здешнего музея, некой Марианной Синицей. Она покажет истинные шедевры современной живописи и графики. Я узнала по большому секрету, запасники в подвалах ломятся от признанных и непризнанных гениев – некуда выставлять – все залы забиты голландцами и флорентинцами. Во как! Наш музей покруче многих европейских будет!
Вигдор посмотрел на Селину с явным удивлением.
– Ты не знала, а откуда тебе знать! Книжки читать надо, альбомы на ночь пролистывать. Успокаивает, знаешь. Нет худа без добра. Благодаря мошенникам границы твоего мира раздвигаются. Наконец-то у тебя в производстве практическое дельце. А то так и стряпала бы договора подряда под копирку!
Теперь уже Селина ошалело поглядела на Вигдора.
– И это говорит человек без пяти минут банкрот, «стыривший» у бедного художника его лучшие работы. Может быть, он убил на них целую вечность!
Расхохотались они одновременно. Оба поняли, что предстоит длинная и сложная работа и никто не даст ответа, смогут ли они доказать всю абсурдность обвинения.
Глава пятая
Простой аферист Майков
За 30 дней до судебного процесса
Майков был мошенником по призванию. Он даже не очень скрывал это. Все, кто профессионально работал на следствие и суд, отлично знали его как прохиндея, который имел особенность выходить чистым из любой переделки. В определенном смысле он стал достопримечательностью в этих кругах, образом нарицательным: всякий раз, когда очередное его дельце доходило до приговора, что-то в последний момент не срабатывало, и Майков оказывался «вне срока». Правда, однажды он чуть было не загремел по-крупному после неудавшегося рейдерского захвата. На кону стояла мехбаза. Казалось бы, всё продумали до мелочей: как по маслу с помощью милиции проникли на территорию, захватили сейф с печатями и уставными документами, объявили себя владельцами, и уже были готовы продавать украденную собственность, но в итоге выстроенный домик рухнул. То ли замахнулись на слишком лакомый кусок, предназначенный другим, то ли реально восторжествовала справедливость. Их повязали на третий день захвата. У обвинения все срослось, а защита, исчерпав свои козыри, уперлась в стену, но и тогда Майков отделался условным сроком. А ведь шлейф этого маскарада был устлан инфарктами, сломанными карьерами, потерей всего, что люди заработали за годы теперь уже капиталистического труда.
Как этот тип выходил сухим из воды, оставалось загадкой даже для умудренных следаков, закаленных оперативников, судей, видавших всякое, ну, что тут скажешь – талант!
Майков очень нравился себе, чего не скажешь об окружающих. Зная его историю, можно было бы вполне подумать, что образ жизни и род занятий совпадают с природой вещей. В том смысле, что все, что окружает человека, помогает ему соответствовать мыслям и делам. Не случайно же бытует мнение, что мысли рано или поздно материализуются.
Майков выглядел так: большая лысая голова, рост чуть выше среднего. Никаких пропорций фигура его не выдерживала – все было несуразным: руки болтались где-то у колен. Огромный размер ноги, квадратная грудная клетка делала его коренастым и при этом маленький носик, глубоко посаженные маленькие глазки, детские губы, словно сложившиеся в бантик. Так что если он начинал говорить, казалось, его обидели, и он вот-вот заплачет. А эти маленькие глазки желтовато-коричневого цвета буравили и будто просвечивали насквозь из-под нависших густых бровей.
Говорил Майков скверно, без интонаций и без пауз. Словно встроенный в нем магнитофончик запускался и крутил уже готовую пленку с речью.
В зависимости от ситуации Майков представлялся историком, юристом, адвокатом, даже археологом. Но чаще выступал «представителем интересов». И каждое такое «представительство» знаменовало новое мошенническое дело.
Надо отдать должное его умениям плести интриги, погружаться в конкретную историю, вникать в детали и, на первый взгляд, совершенно лишние подробности. Но все вместе они и выработали ту особую майковскую тактику строить игру на нестыковках и пробелах, детальках, штришках.
На «офорты» он вышел случайно. После неудачного рейдерского захвата мехбазы оправились в ресторан расслабиться. Накануне суд щедро «раздал» всей компании по заслугам. Лично ему, Майкову, достался условный срок в три года. Подельники получили сроки меньше, но реальной тюрьмы. «Реалисты» уже отбывали приговор, а «условники», их было значительно больше, приходили в себя, обсуждая в деталях причины провала. «Гуляли» не от веселья, а от тоски и досады, что, казалось бы, продуманная до мелочей операция закончилась так скверно.
При всем том, что с законом он никогда особенно не дружил, ему все время приходилось «развиваться» – читать, учиться, посещать тренинги и семинары, ведь представлять чьи-то интересы посредством кулака и рэкета становилось немодным и далеко не безопасным.
И потому как-то особенно трогательно звучало из его уст в ходе судебного заседания «Ваша честь»! И, слава богу, что на этих судебных разбирательствах ни разу не побывали его подельники. Они бы точно все испортили, услышав проникновенно эпатажные речи Майкова, где главным лейтмотивом всегда оставалось: «Человек – это звучит гордо» или «Человека легко обидеть». В лучшем случае они сорвали бы ход заседания своим хохотом и подколками «праведного» Майкова. А в худшем заподозрили, что их подельник не в себе, что он «того»…
Хотя Майков чаще всего представлялся юристом, он и близко не имел отношения ни к одному юридическому факультету, коих расплодилось превеликое множество. Но он был образчиком самообразования. Знал назубок все кодексы, подзаконные акты и судебную практику так, что бывал неотразим, попадая в точку своими вопросами-ответами в ходе прений или допроса свидетелей. Единственное, чего не хватало ему в такие минуты, – публичного признания и восторга публики. Но где ж их взять, когда судебный процесс нередко шел месяцами?
Итак, Майков, что называется, залечивал раны в ресторане. Из тех двадцати пяти, кто участвовал в последнем рейдерском захвате, на свободе остались пятеро. Вот за всех они и пили горькую, вспоминая каждого.
За соседним столиком, судя по всему, веселья тоже не хватало. Мужская компания пила без куража, анекдотов, веселых историй и занимательных воспоминаний. Наконец, обе компании дошли до черты, за которой начинался поиск виноватых.
Майков сидел к соседней компании спиной. Банальщина, которую он слышал, его не раздражала. Какое ему дело до их дурацких тостов. По обрывкам фраз он догадался: гуляют художники. Время от времени слышались рассуждения об импрессионистах, пост-модернистах, поп-арте, музыке Курехина и великом искусстве Левитана. Кляли Союз художников и полный беспредел с мастерскими здешних живописцев, который устроили чиновники, ничего не смыслящие в высоком искусстве. – Эти знатоки из районной управы решили повысить плату за мастерскую моего отца! Народный художник, мэтр! Что им графика, они разве понимают прелесть офорта?
– Да они же бесплатно там всю жизнь обитали, Федяй, кончай свист, слезу вышиб. Была бы у меня такая мастерская, я бы и за деньги снимал. Разве это оплата – гроши.
– Да, гроши, а как еще, коли искусство для народа! Искусство задаром! Я вчера книгу у Светки в библиотеке приметил – «История Лесовска». Полистал, пока Светку ждал. Смотрю, о, ничего себе – отцовские работы. Брякнул ему, поздравляю, денег не даешь, жмотишься, а картинки печатаешь в подарочных книгах. А он говорит, что это бесплатно. Так сказать, из любви к искусству. Мол, разрешил соседу-художнику при оформлении использовать. Какая-никакая реклама. Гуманист! Сыну пожрать не на что, а этот направо-налево раздает все бесплатно. Ну и как ему после этого за мастерскую платить?!
Майков сразу и не сообразил, что вперед торкнуло в голове: о «бесплатно» или «без договора». Высший пилотаж в любом деле, когда обычные, казалось бы, слова моментально порождают целую цепочку фантазий или реальностей. Вот и Майков, услышав только обрывки фраз, машинально подумал, дело можно раскрутить в обратную сторону. Заставить издателей заплатить – создать конфликт на голом месте.
У Майкова, вообще, была выработана своя собственная и, как он полагал, стройная мировоззренческая система, которая гласила: там, где конфликт, работы непочатый край.
Он больше не слушал путаную перепалку подвыпившей компании, но сменил дислокацию и сел так, чтобы видеть все происходящее за соседним столиком. Его очень заинтересовал Федяй. К нему, источнику конфликтной информации, следовало присмотреться и прислушаться внимательнее.
Внешний вид и некоторые жесты Федяя подсказали Майкову немало интересного. На вид сыну художника было за двадцать. Худой, импульсивный, не очень опрятный. В профиль хорош. Женщины любят таких слегка небритых, утомленных, с поволокой в глазах юнцов с бледным блуждающим взглядом.
«Ишь ты, птица-говорун, – подумал Майков, рассматривая своего потенциального клиента, – папка денег не дает, плохой папка, мог бы и продать картинки и пособить Федяю. Федяю с компашкой погулять не на что».
Пора было уходить, обе компании досидели, что называется, до последнего посетителя. В другой раз Майков исчез бы пораньше, но не сегодня. Федяй, несмотря на то, что был серьезно «подшофе», все еще держался бодрячком, ел и пил, точнее, уже прихлебывал то, что осталось после многочасовой гулянки.
Приятели Федяя потянулись к выходу. Встал и Федяй, и шаткой походкой направился было к выходу, но снова вернулся к столу, оглядел его в надежде, что в бутылках осталось хоть что-нибудь. – Мужик! Чего скучать в одиночестве, давай к нашему столу, – к Федяю подошел Майков.
Федяй недоверчиво поглядел на добросердечного зазывалу и улыбнулся. Майков показался ему столь несуразным и смешным, что не вызывал опасения или мысли о подвохе.
– Мужик! Все нормально, это наш стол. Я только хотел выпить пять грамм на посошок. А нету… Не-ту, а я хотел.
– У тебя нету, а у нас есть. Пойдем, пойдем, дорогой, к нашему огоньку. Раз человеку надо пять грамм, значит надо. Человек человеку помогать должен, – сочувственно прошептал на ухо Федяю Майков. – Пошли, пошли, брат. Тебя, кажется, друзья Федяем называли.
– Федяем, Федяем, а как иначе.
– Приятели не потеряют, ушли вроде как, может, ждут?
– Эти-то, как же, ждут… Бросили одного. Живописцы хреновы. Не. Не потеряют.
– Тогда тем более покатили к нашей поляне.
Майков представил нового знакомого приятелям.
– Все нормально, мужики, это Федяй, хороший парень, художник, Федяй, ты художник?
Тот кивнул:
– Художник, хороший художник.
– Ну вот. Я и говорю, художник. Ему пять грамм за нашим столом не возбраняется налить?
Компания отреагировало вяло, и здесь все были в хорошем подпитии и уже плохо соображали, зачем Майков притащил этого парня.
Майков щедро разливал, но сам уже не пил, а Федяй совсем поплыл и, когда сам попытался налить рюмку, Майков по-отечески приобнял его.
– Давай, Федяй, выкладывай, кто твоего отца, замечательного художника, обидеть посмел, кто лишил тебя законного гонорара?
Федяй вдруг пьяно закатил глаза и… заплакал навзрыд. Так горько и натурально, что даже Майков испугался. К рыдающему обернулись припозднившиеся гости сразу с нескольких столов.
Майков театрально распрямился и, словно трибун, отведя руку, в сторону произнес:
