Станислав Борисович Малозёмов
Вести с полей
– Вылезли все и побежали переодеваться! – скомандовал Тихонов. – Теперь шестами толкаем лёд от себя. А двое крутите шестами же воду подо льдом. Воронку делайте. Рядом встаньте.
– Ну, а я что говорил! – Малович первым, естественно, увидел как подо льдом движется к открытой воде большой, темный и объемный предмет. – Свидетелей прошу поближе к берегу.
Сначала показались ноги, потом переворачиваясь по оси, медленно выплыло тело в пальто. Задранном вместе с платьем до пояса. А через пару минут тело выплыло полностью. Ледяная вода почти не изменила черты лица, хотя оно сильно распухло, как и всё тело. Мужики с баграми зашли по колено в воду, зацепили труп за одежду и подтянули к берегу.
– Кто может опознать утопленницу? – крикнул Малович.
– Все могут, – сказали из толпы. – Что тут опознавать? Нина это. Захарова.
Женщины заплакали громко и отвернулись. Мужики подошли поближе к следователям, Чалому и Данилкину, которые присели у трупа.
– Она это, – сказала наиболее стойкая из женщин, продавщица Завьялова. -
Серьги её. Кофта у меня такая же. Вместе в Кустанае брали. Родинка над губой. Она это.
– Зубы золотые. Нижняя челюсть, – подсказал Данилкин. Он взял с земли щепку от жерди и с трудом опустил нижнюю губу утопленницы.
– Протокол подпишите, свидетели, – Тихонов прошел вдоль ряда собравшихся – Там указано место, где найден труп. И опознание в трупе личности Захаровой Нины Васильевны.
Пока понятые расписывались, Костомаров впал в безнадёжную истерику. Он бился головой о землю, судорожно скрёб пальцами твердый наст возле трупа, сдирая ногти, рыдал и тонко выл, задирая к небу исказившееся лицо.
– Вы, гражданин Костомаров, признаёте в женщине, которую достали из-подо льда, свою законную супругу Захарову Нину Васильевну?
– У-и-у-у-и… – выл счетовод. И только когда Чалый и его земляк гомельский Вениамин Кириченко поставили его на колени, а Малович с Тихоновым застегнули на запястьях его наручники, тихо сказал. – Да. Признаю. Это моя жена Нина Захарова.
Но вокруг было ещё тише и все услышали признание Костомарова.
– Всем слышно было. Признал, – крикнули из толпы.
– Тогда всем спасибо за помощь! Расходимся! – Малович показал двумя руками, что народу надо расходиться.
– Да и мы пошли, – сказал Тихонов Чалому и Данилкину.– Под руки счетовода возьмите. Дотащим до его дома.
– Да ясно всё. Чего к нему домой переться? Сразу в следственный изолятор и везите. Чего тут непонятного? – почесал под шапкой затылок Данилкин. Малович с Тихоновым в стороне смотрели протокол. Чалый незаметно нагнулся к уху Костомарова и пошептал быстро.
– Про Данилкина ни слова. Понял? Всё бери на себя. Сам её порешил. И Петьку тоже сам. Ты приписки делал и его боялся. Понял? Так скажешь, во всем расколешься, мы тебя из «четверки» через год вытащим. Маловича уговорю, чтобы вышак тебе они не рисовали. Суд согласится. Но мы тебя выдернем, если директора не потянешь за собой. Усёк?
– Ты что там, молитву ему читаешь? – засмеялся Малович.– Пошли, что ли…
Чего тут стоять? У нас дело-то пока посерёдке застряло. Надо дальше колоться. Да, гражданин Костомаров?
– Суки, – ссохшимися губами прошелестел счетовод. – С-суки позорные, легаши, твари…
– Ну, ну!– покобенься маленько. – Излей зло на милицию. Такую славную жизнь порядочному дяденьке ломает ментовка легавая.
И маленькая кучка уставших людей тихо двинулась к открытой калитке костомаровского дома. Чтобы передохнуть часик и начать длинный, похоже, разговор с Костомаровым обо всех делах его недобрых и о злодейском убийстве агронома Петра Стаценко.
В том, что разговор этот закончится в пользу справедливости, не сомневался даже сам счетовод-экономист.
Рано или поздно судьба человеческая обязательно вытащит все его недобрые тайны на свет божий.
Закон этот жизненный, никем не писанный, никогда ещё не могли отменить
Никакие силы. Ни злые, ни добрые…
Глава четырнадцатая.
***
Фамилии действующих лиц и названия населенных пунктов кроме города Кустаная изменены автором по этическим соображениям.
***
Грустно началась весна в Корчагинском совхозе. Хотя и капель, вроде, билась о бетонные отливы перед фундаментами радостно. Она валилась с крыш торопливо, весело шелестя в тёплом воздухе большими своими каплями. Они разбивалась о бетон как гранаты, разбрасывая вокруг места встречи с бетоном осколки – брызги. Розовые, фиолетовые и желтые. Так смотрелись взрывы капель под осмелевшими лучами солнечными, которые протискивались даже в узкие дверные щели. Изо всех сил извинялась весна за сестрёнку свою старшую – зиму, у которой в этом году неважное было настроение и попортила она природе жизнь основательно. И птицам дал март
счастья навалом в виде рассыпанного и оттаявшего зерна на полях да возле зерносклада.
Пшеница разбухла в талой воде и маленькие воробьи, окуная животы в воду, мочили перья, клювы и головы, доставая тяжелые зёрна из луж.
Зато наедались так, что взлетали вроде гусей, с разбега, и плыли в согретом воздухе к крышам натужно, как под завязку нагруженные бомбами самолёты.
Кур в совхозе держал один Толян Кравчук. Они, видно, мозгами своими куриными врубались в собственную эксклюзивность и потому гуляли по всем улицам, не стесняясь ни собак, ни почти таких же размером ворон. И море воды на дорогах было по колено им. Они беспрестанно били клювами пробивающуюся из-под снега землю и уже от этого им было хорошо. Много чего вкусного осталось на дорогах с осени. Собаки с удовольствием облаивали всё происходящее, потому как победило тепло и собакам тоже необходимо было его с этим поздравить. Народ как змея, сбросившая тяжелую задубевшую кожу, приоделся в фуфайки легкие, кепки, платки и тонкие сапоги резиновые, а потому перемещался в теплом пространстве быстро, но сбивался с резиновых ног своих на потаённых ледяных останках, падал, раскидывая вокруг себя и волны, и радужные брызги. В целом это нравилось всем, потому как бегать мокрым в тёплом воздухе было куда полезнее для здоровья, чем сухим по сорокасемиградусному морозу.
На этом и кончалось всё, не вызывающее печаль. А так, если вдуматься, очень разрушительным был колотун дикий. Стены на многих домах трещины дали, около двухсот человек отморозили руки, ноги и лечили теперь их в больничке у Ипатова. Еду привозили с Урала не так регулярно, как договаривались. А своего почти ничего не осталось. Помёрзли погреба у всех поголовно, потрескались и почти разрушились многие печки от перегрева, в сараях пропало всё, что не смогли в дома затащить. Причём не только еда пропала. Стёкла запасные полопались. Даже щипцы всякие, плоскогубцы, ключи разводные, которые не успели смазать хорошенько солидолом, уже не открывались и не крутились. Да это ладно. Что – то восстановить можно, а что нельзя – легко купить. Но, например, Петю Стаценко и Захарову Нину насовсем потеряли. И не мороз сгубил их. А вот от рук человеческих после буйных первых целинных лет в последнее время почти не было смертей. Года три назад, правда, в блатном краю села подрались семеро пьяных придурков. И одному в суматохе воткнули заточку в печень. Помер. Но его и не жалел никто. Поганый был парнишка. Своих задирал, у них же воровал папиросы, самогон, деньги. Когда напивался – тянуло совершать гадкие подвиги. И вот он единственный ночами приходил на ту сторону села, где обычные люди жили. Шарахался по сараям, мелочь всякую тырил, электрические провода отрезал перед некоторыми домами, двух собак ломом убил. Чалый с ребятами тогда физическим насилием и культурным убеждением успокоили многих в том краю, а сам «герой» три недели у Ипатова лежал, переломы лечил. Ну, а когда зарезали его – даже милиция не приезжала. Директор заявление написал в УВД про несчастный случай со смертельным исходом. Мол, один пьяный напоролся ночью боком на арматуру в строящемся доме. Блатные день пили после похорон, да и забыли про него через неделю.
В общем – внешне весна гляделась красиво и как будто вливала свежие силы в людей. Но сил этих новых пока не хватало для радости после больших потерь.
***
Просидели Малович с Тихоновым, да с Лёней Жуковым, участковым, допоздна у Костомарова, но почти бестолку. После того, как достали из воды труп жены, да сразу и заковали его в наручники, счетовод ушел так глубоко в себя, что на любые вопросы следователей произносил только одну букву.
– А?
Данилкин ушел к парторгу Алпатову инструктировать его по специфике похорон утопленной Захаровой, Чалый тоже отпросился у Маловича. Ему надо было обойти домов десять, сказать – во сколько похороны, чтобы эту информацию все разнесли по своим соседям, то есть – оповестили весь совхоз.
– Ладно.– Пристально оглядел Костомарова Александр Павлович. Понял, что толку с Костомарова сегодня уже не будет.– Пошли, Володя и мы домой к Данилкину. Девять часов уже. Чаю попьем, да ложиться надо. Устал немного.
– Ну, правильно.– Тихонов взял портфель. – С утра полегче и у нас пойдет дознание, да и подследственный очухается.
– Ты, Леонид, дежуришь ночь. Завтра отдыхаешь. – Малович поднялся с табуретки, надел фуражку. – Приглядывай, чтобы он на себя руки не наложил. Гляжу я – не в себе Костомаров. Самогону можешь налить ему. Пусть уснет. Ну, давай. Пошли мы.
По дороге встретили Данилкина, директора. Он тоже шел домой из столовой. Поминальный стол с поварихами расписывал.
– Ну, что?– поинтересовался директор, закуривая.– Выбили – кто надоумил его зарезать Петьку Стаценко?
– Ты с чего взял, Гриша, что он его зарезал?– хмыкнул Малович.
Тихонов тоже улыбнулся, но как – то не так, не по дружески.
– А даже если вдруг и окажется, что это он? Так разве сам Костомаров не мог его убить? Только если кто- то попросил сильно? У самого причины не было?
– Ну, не я же его просил.– Сказал Данилкин, директор.– А причин личных было три как минимум. Стаценко сводки его с приписками не признавал. Жаловался везде. Собирался в Москву поехать. В ЦК партии. А это тюрьма Костомарову. Вредительство в чистом виде. Я – то не знал, что он приписывает с женой вместе. А Петя проверял всё. Ругался с ним всегда. И посадить обещал. Но вот когда Костомаров про Москву услышал, то и понял, что уж там не отмахнутся как наши. А прихватят его всерьёз.
– Жену – то зачем убил? – Малович остановился.– Она же вместе с ним отчеты делала. Чего бы ему бояться Захарову? Оба бы на один срок пошли. Или под вышку. Приписки- то огромные. По старому они оба – враги народа. К стенке и пулю в затылок каждому.
– Потом ещё две причины.– Данилкин тоже остановился.– Он главным агрономом хотел стать. Значит решил себе место освободить. А третья причина- сама Захарова. Уж кому быть главным агрономом, то ей. Она и экономист посильнее раза в два. На агрономическом факультете в Тимирязевке три курса проучилась. Пока в шестидесятом он её не позвал к нему приехать. Замуж за него выйти. Они из одного города, из Жукова под Калугой. Только он в пятьдесят седьмом к нам приехал. А она учиться хотела. Он знал, что Нина посильнее в агрономии. Её убрал. Потом Петра.
– Ну, ты придумал, Ильич, версию! Это для плохого кино годится.– Малович пошел догонять Тихонова.– Чтобы на место агронома в захудалом, извини, совхозе сесть, ни один идиот двух человек убивать не станет. Да ещё так топорно. Видно же, что всё глупо довольно сделано.Без подготовки. Так можно в состоянии аффекта убить или в приступе бесконтрольного психоза. Нервы сдали. Но когда на мокрое идут ради спасения своей шкуры или шкуры начальства, от которого судьба его зависит- тут готовятся тщательно. Комар носа не подточит.
– Ты точно меня не имеешь в виду? – Догнал его Данилкин.– Мол, я его подговорил. Да или нет?
– Гриша, успокойся ты. На фиг ты нам не нужен. Сиди, жди когда в обком заберут.– Малович приобнял его за шею.– Мы тебя не подозреваем.Да, Тихонов?
– Подозревали бы – то ты, Гриша, уже давно в наручниках был.– Тихонов засмеялся.– Ты же про приписки только вчера узнал. Ты ж раньше – то про вредительство – ни сном, ни духом. Верно?
– Это правильно. И в мыслях не было. Сам потрясён.– Данилкин вздохнул и прибавил шаг.– Давайте ускоримся. Соня там, небось, и жаркое приготовила, и плюшек сладеньких. Отдохнем. Выпьем малость. Устали все. Спать пораньше ляжем и пораньше встанем. Работы завтра много. Костомарова надо расколоть на убийство Стаценко обязательно. Это он. Я нутром чувствую. Скотина пьяная!
– Давай, успокаивайся.– Малович открыл калитку.– А то я подумаю, что это ты его навострил на мокрое.
-Тьфу- тьфу! Не дай бог. Я коммунист. Это не партийный метод.– Данилкин и впрямь успокоился. Или так удачно вид сделал.
– Короче – перекусим, да спать. А пораньше встанем и к Костомарову. – Тихонов уже на крыльце стоял.– Кто рано встаёт…
– Тому и Бог даёт! – патетически закончил Данилкин, не верящий, по – правде говоря, ни в бога, ни в чёрта, ни в КПСС, ни в коммунизм. И даже советский строй не одобрял он потаённо и в блестящее его будущее не верил.
Хорошо, что кроме него этого никто не знал и даже не догадывался.
***
В домке у Данилкина жить можно было только после того, как организм смирится с набором многочисленных ароматов, часть которых смешивается с другими, а остальные живут отдельно. Все вместе они представляют собой такой сложносочинённый воздушный коктейль, который производит в голове нечастых и непривыкших гостей замыкание мозга. То есть электрические сигналы, поступающие от рецепторов и прочих нервных окончаний в мозг, перестают распознаваться и гость начинает себя странно вести. То руками размахивает не к месту, то болтает чёрт знает что. Причем почти без остановки. Некоторые после часа пребывания у Данилкиных натурально дремлют стоя или сидя, а был случай, когда очень солидный гость, проверяющий из областного Сельхозуправления, совсем не пьющий из- за язвы желудка, стал вести себя как выпивший три стакана самогона без закуски. Он пел, танцевал без музыки, рассказывал тайны семейной жизни и руководящей работы. Уложить спать его удалось только часам к двум ночи. Так вот за пределами дома Данилкиных это был молчаливый, строгий мужчина с наработанными жестами руководящих работников, короткими и многозначительными. Не позволял себе даже поворота головы непродуманного.
Сам Данилкин секрет своего дома знал, конечно. Но не рассказывал никому. Соню, жену свою, не хотел подводить. Это её личный многолетний секрет был. Самое удивительное, что гость, пришибленный набором неясных сладких, кислых, терпких, горьковатых ароматов и нежных запахов цветков, душистых восточных масел да плюс к ним привкусом лёгкого дымка, пахнущего чем- то печёным, из дома уходить очень сильно не хотел. Все всегда сидели до упора. Пока хозяйка сам не объявляла, что «Ой, как славненько мы провели приятненькое времечко, Уверена, что и в следующий разок нам вместе будет так же уютненько и прекрасненько!»
Только после этого заклинания гости нехотя, но удалялись. А вообще дома у Софьи Максимовны был много лет уже обоснован дамский клуб по интересам. Поскольку у всех совхозных женщин интересы были почти одни и те же, то их сплотить было – раз плюнуть. Компании дамские менялись, перемешивались, увеличивались и уменьшались. Но «клуб» процветал. Тётя Соня была приторно ласковой, хорошо кормила, давала неизвестные и сумасшедшие по неповторимости и вкусности рецепты всего, что консервировалось, заваривалось в чугунке, варилось на большом огне, пеклось, настаивалось, солилось или жарилось. Она ткала коврики на маленьком станочке, который заказал для неё Данилкин аж в Москве какому- то известному на весь СССР умельцу. Она всех желающих научила ткать коврики под ноги возле кроватей и узорчатые, яркие, которые только на стены вешать вместо картин. У неё же учились кроить, шить, вязать, вышивать двойным крестиком и гладью, очень правильно вялить рыбу, чтобы была она с душком, любимым мужиками, сушить шампиньоны, растущие в полях по краям просёлочных дорог. А! Ещё тётя Соня тренировала ей же избранных женщин гадать на картах не как попало, а по древней науке какой – то. Она сама узнала этот секрет верного гадания от почти столетней бабушки, которую в пятьдесят пятом привезли с собой внуки из Кишинёва в Кустанай. Софья Максимовна женщин притягивала как земной шар всё, что на нём крутится. Имела она мощный заряд гравитации, приземлившей к её ногам ну, очень много народа из числа прекрасной половины человечества. Всем она правильные советы давала, верно разбиралась в запутанных семейных делах её обожательниц и предсказывала судьбу по глазам. И никто не смог за многие годы догадаться или осознать, что при всей своей плющево – бархатной внешности и поведению добрейшей и человечнейшей тётушки. Что при образе такой молоденькой бабуси из доброй сказки, которая разговаривала только с уменьшительно- ласкательными суффиксами и непременно тягучим нежным голосом, спрятана жесткая, четкая, расчётливая, хитроумная, безжалостная сущность, умеющая незаметно и не понятно для других сталкивать людей лбами, сеять вражду и рознь, портить жизнь тем, кто жил не по её наставлениям, разрушать семьи и корёжить нормальные судьбы тем, кто её, тётю Соню, смел ослушаться. Забавная, добренькая и страшная одновременно женщина -Софья Максимовна Данилкина. Правительница и укротительница всех женских сил и возможностей. Которых, кстати, у любой дамы куда как больше, чем у мужиков.
Ну, да ладно. Скажу- что за ароматы летали по дому Данилкиных, да к более захватывающему событию перейдем аккуратно.
В той тёмной, закрытой черными шторами комнате, где было десятка три икон, плаха с топором и ножами посреди помещения, висело ещё около сотни подсвечников и трубочек , куда помещались разноцветные свечи с разными запахами дыма. А в трубочки вставлялись тонкие круглые палочки, облепленные на концах неизвестными твердыми смесями. Когда всё это зажигалось, а зажигалось только специально под приход гостей, то весь дом внутри благоухал так, как я описал выше. Смесь ароматов сочилась через щель дверную и обволакивала гостей почти наркотически. Но, скорее, гипнотически. О наркотиках в то время знали десятки, а пробовали единицы. Но гипнотического состояния собравшейся публике хватало, чтобы слова тёти Сони пронзали гостей как стрелы амура или молний.
***
Поужинали мужики от пуза. Меню было обширным, питьё вкусным, пьянящим ласково, без одури. Поели деловые люди, разомлели и откинулись на спинки стульев. Закурили и молчали. О своём думали.
– Ну, теперь меня, миленькие, послушайте. Силушку вашу не убавит рассказик мой. Была я вчера да сегодня до обеда в «альбатросе» Помните же про Валюху Мостовую, которую ровно восьмого марта прямо с праздника забрал от живого мужа себе в жёны ихний агроном Алипов Игорёк. Кирилл, можно сказать, сам её отдал ему. Добром. Жили всё одно – плохо. Без любви и интереса.– Софья Максимовна отловила в темноте черную кошку, гладкую и блестящую, имеющую один желтый глаз, а другой – тёмный. Она звала кошку Ганечкой и чесала её за ушами.– Ну, значит, забрал. Домик ей подготовил хороший. Пятистенок. Всё туда поставил и повесил, что надо. Телевизор там, радиола, швейная машинка. Стиральная тоже! «Алма-Ата». Живи – не хочу. Своё он тоже всё в этот домик свёз. Даже ружья охотничьи. Москвич во дворе примостил свой желтый. Шампанское и торт на стол поставил. Любовь у них! Я на картах кинула. Да! Любовь обоюдная и стопроцентная.
Ну и пёхом пошел уже поздненько за последним чемоданом своим. Ну, мелочь всякая в нём набита была. Бумаги нужные, бритвы две штуки электрические, Пижамы домашние и всё такое. Приходит он за чемоданом, а Наталья, жена его, лежит на полу. Дергается в судорогах. Весь пол рядом в белой пене, вонища в комнате жуткая, дышать нечем. Я через три часа к ним приехала Натаху спасать, так в хате до тех пор нельзя было выше кровати голову поднять. Такой злой запах висел. Они, оказывается с утра ещё объяснились. Игорь ей цветы подарил, цепочку с медальоном, в который две его фотокарточки были на память вставлены, дочку поздравил, игрушек всяких надарил и на детский утренник отправил. И дочь пятиклассницу, и пятилетнего сына Кольку. А потом сказал, что уходит от неё. Другую, сказал, полюбил крепко, до гробовой доски. Ну, она поплакала, да вроде успокоилась.
-А мы как же? Колька да Людочка? А я как без тебя? Ты, правда, нас не любишь больше? Не нужны мы уже?– Сказала.– Знала я про вас и раньше. Но не думала, что бросишь нас. Думала – погуляешь, да забудешь её…Ну, коли так, то иди. Сердцу отказать нельзя. Оно главное в тебе. Не лежит к нам, пусть ляжет к той, какую полюбил. Жалко, конечно, что ты прямо на праздник мне подарок жестокий приберёг. Иди, бог с тобой.
И перекрестила его.
– Это так он мне сам рассказал потом.– Софья выпила наливочки и страшные глаза сделала.
-Ну, он поехал на «москвиче» к нам на праздник. Валентину забирать. А Натаха – то пошла к соседке, взяла у неё яду крысиного. Мол, замучили крысы. Оттуда принесло их – не известно. Надо избавиться. Ну, соседка ей дала пачку полную. Натаха пришла домой, развела в чае и выпила целых две кружки. Да ещё дуста туда добавила. Был у них дуст. И всё!!! Игорь врачей вызвал своих. Они её промыли изнутри. Уколы сделали и велели молоком отпаивать. Ночь врачи сидели у них. Всё, что надо делали. Дутов самолично приходил. Вызвал скорую из Кустаная. Она поздно ночью приехала. Капельницы поставили две штуки.
Положили на кровать Наталью, укрыли потеплее. Игорь Сергеевич ей в рот всю ночь столовой ложкой молоко горячее вливал. Я – то уже на другой день приехала. Она уже полегче была. Заставила я её за мной повторить молитву спасительную. При страшных болезнях помогает. Потом я над ней обряд колдовской совершила. Я их немало знаю. Откуда- не спрашивайте. Через пять часов ожила она совсем. И я уехала домой. Но сперва зашла по адресу, куда он Вальку Мостовую привёз. И сказала, что с ней не будет Игорь жить, с Валюхой то есть. Не уйдет из семьи.
Валентина открыла рот, замерла. Оцепенела. И стала раскачиваться, тонко подвывая. Как от боли зубной. Лицо побледнело, глаза аж ввалились. Тошнило её. Я сразу заметила. Потом закашляла она и побежала к рукомойнику. Не успела добежать. Рвать её начало раньше. Да и простояла она над рукомойником минут пять. Пока всё не вышло из неё.
– Как же это? – заплакала Валентина.– А я беременная от него. Не видно ещё живот. Но в Кустанай ездила, проверилась. Шесть недель уже.
Пожалела я её, сказала, чтобы назад к Кириллу вернулась.
-Нет! – Говорит. – Мне пусто с ним. Душно. Не люблю и, получается, не любила. Я много вспоминала да передумала. Не люблю. И не было любви. А без неё с мужиком – мука, а не жизнь.
-И при мне – Вернулась Софья Максимовна к семье Алиповых -
Игорь Сергеевич жене поклялся, аж слеза его пробила, что не бросит её с детьми. Повинился и твердо заверил, что остаётся дома. И прощения просил всё время. А потом я уехала.
– Будешь и дальше ей помогать? Здоровье – то будет не просто возвернуть. А с твоей помощью побыстрее поправится она.– Данилкин в упор смотрел на жену.
– Нет. Всё!– ответила Софья Максимовна жестко и убежденно.– От смерти упасла и будет с неё. Потому, что осуждаю я Наталью. Из- за мужика с собой покончить – дело не хитрое. Но у неё дочка – красавица, умница. Грамоты в школе за каждый класс получает. Сыну Кольке пять лет. Никакой мужик не стоит детей твоих. Мужика можно другого заиметь. А детей без матери оставить – это надо, чтобы мозг вообще работать перестал и душа истлела в прах. Знать её больше не хочу! Пусть силы небесные хранят их всех. Но я лично – враг Наташке теперь. Нельзя ей мамой теперь назваться. Предала она детей своих, идиотка. Ненавижу, хоть и спасла от смерти.
Софья Максимовна поклонилась мужчинам, сказала несколько слов добрых и ушла в свою комнату. Сначала думать и молиться, а потом спать.
– Во- от. – Данилкин сжал голову в ладонях. Вздохнул.– Вот как…
– Надо бы съездить к ним после допроса Костомарова.– Предложил Тихонов.
– Ну да. Суицид вполне может иметь уголовную подстёжку. Надо поглядеть внимательно.– Согласился Малович.– Костомарова мы завтра не расколем, конечно. Вряд ли. Экземпляр непростой. Крутлявый и хитрый. Но всё одно- никуда не денется. Потому поедем завтра вечером к Дутову. Походим. Посмотрим. Определимся на месте.
-Ну, что? Наливочки вмажем ещё? – лихо спросил Тихонов.
– Водки лучше выпейте по соточке. Расслабьтесь.– Данилкин, директор, бутылку откупорил и налил не по соточке, а почти по полному стакану.– Завтра и день будет смурной, и вечер у Алиповых, да и у бывшей жены Кирюхиной.
-Ай, да хрен бы с ней, с водкой!– улыбнулся Малович.– Не ведро же. И закусь королевская.
Чокнулись они звонко, махнули стоя водочки, да и спать пошли, забыв по – королевски закусить перед трудным днём, который неизвестно сколько сил высосет и чем закончится.
***
Утром одиннадцатого марта, часов в девять, в дверь дома Чалого Серёги кто -то стучал ногой. Разница в звуке большая. Пальцами, кулаком или ногой колотишь.
– Надо, бляха, звонок всё же провести. Лежит уже год на шкафу. Чего лежит?
Снесут когда – нибудь дверь начисто!– Серёга проснулся в восемь и пил чай с пряниками. Одеваться не стал, потому что наверняка Игорька Артемьева нелёгкая принесла за опохмелкой. У него никогда на утро ни капли не оставалось. Всё с друзьями уничтожали до последнего глотка. Поэтому он в трусах и босиком пошел открывать. На крыльце стояла почтальонша Кораблёва Людмила, а в похолодевшей ночью лужице позади неё топтался муж, шофер Витёк. Они по пяти поселкам из города почту возили.
Драсти! – улыбнулась Людка Кораблёва.
Привет, Серёга!– Кашляя, сказал Витёк, сделал шаг и руку протянул.
– С прошедшим тебя, Людмила!– Поздравил почтальоншу Серёга Чалый.-
Цвети долго, не увядай! И нам всем приятно будет, а Витьке просто награда
самая желанная. Да, Витёк?
Пока шофер радостно смеялся, Людмила Кораблёва из сумки своей, имеющей три отделения и висящей через плечо на широченном кожаном ремне, вынула шесть штук открыток и четыре вчерашних газеты. Почта свежая всегда была именно вчерашней.
– Вот «Правда», «Известия» вот, «Труд» и твой любимый «Советский спорт».
– Ни фига!– Принимая почту весело возразил Чалый.– «Правда» – моя самая любимая газета. По три раза перечитываю всегда. Вот! Ты это Данилкину мимоходом скажи и там у себя ещё. На Главпочтамте. Да так скажи, чтобы им захотелось эту радостную новость передать в обком партии вместе с газетами и письмами из ЦК.
-Мы из «Альбатроса» сейчас.– Кораблёва профессиональным движением плеча переместила здоровенную сумку за спину.– Новость такая. Дутов и Алипов на дутовской «волге» увезли в шесть утра Наталью в обкомовскую больницу в Кустанай. Чувствует себя получше, но рвёт её пока и есть не может. Температура высокая. Дутов вечером главврачу домой звонил, договорился. Недели три проваляется точно. А Игорь Сергеевич сказал, что там же будет .В больнице. При ней. Детей Ленка Лапикова, коровка дутовская, к себе забрала. Всем расскажи, хорошо? Люди – то ваши все в курсе. Волнуются. Ну, надо же так завернуться событию – то!
– А что за открытки?– Чалый Серёга перебрал все картинками вверх. Все к восьмому марта. – От родителей, вижу, да от сестрёнки. А это от кого четыре штуки?
И он ушел в дом, не забыв помахать супругам рукой.
Ирина перебрала открытки. Кроме сестры и родителей поздравили её подружки из дома на Таганском Валу в столице нашей Родины, где она выросла, окончила педагогический институт, и откуда на целину уехала работать на нефтебазе и жить с незнакомым парнем Серёгой, который стал её замуж звать на второй день после того, как увидел. Трактор он заправлял каждый день. И говорил ей, чтобы готовилась Ирина стать его женой тоже каждый день. Через месяц они поехали в Кайдурунский ЗАГС и вот уж десять лет вместе. Не считая одного года с хвостиком, когда Чалый мотал срок в « четверке» за удачную защиту от четверых хулиганов в кустанайском парке, куда приезжал часто поиграть на бильярде.
– Ух ты! – Удивилась Ирина.– Это как же он меня нашел через одиннадцать лет? Гляди, Серёга! Это от моего бывшего ухажера Генки открытка. В девятом и десятом классе ухаживал за мной. Не, не подумай чего. Даже не целовались.
– Про «чего» можешь вообще не говорить.– Чалый Серёга довольно улыбнулся. – Ты в первую нашу ночь брачную девушкой была. Я тогда сам удивился. Такая красотка, да уцелела. Чудо просто!
Ирина издали огрела его полотенцем посудным по спине.
– Зато ты, блин, кобелём был и в Гомеле своём. Мне твои землячки рассказывали. Все три. И Валечка Савостьянов, почти брат твой, тоже гомельский. Да и тут ты порезвился до меня.
– Это ладно. Кобель. Точно.– Чалый развеселился.– Эх, погулял!!! Но ты вот лучше поспрашивай народ – хоть раз кто – нибудь видел меня с какой другой после тебя? Шиш! Никто не видел. Мне теперь тебя одной хватает. Выше крыши.
– Спрашивала иногда.– Засмущалась Ирина.– Так все горой за тебя стоят. Ни одной сплетни. Запугал что ли всех?
– Каждого в отдельности. Все две тысячи человек пугал индивидуально.– Серёга засмеялся и стал одеваться.– Пойду к Костомарову. Уже и следователи там. Данилкин тоже. Приду поздно, наверное. Ложитесь спать пораньше.
Он обнял Ирину, дочь поцеловал, которая во вторую смену училась и потому никто её не будил. Обулся, достал папиросы из кармана и ушел.
***
Костомаров стоял посреди комнаты и показывал Маловичу, Тихонову и Данилкину как душил жену своим галстуком. Захарову Нину. Вместо Нины стоял участковый Лёня Жуков, красный от пота и злой.
– Не сходится что – то.– Говорил Тихонов.– Она что, вот так стояла лицом к тебе на середине? Ну, давай, накидывай галстук.
Костомаров забрасывал его через Лёнину голову, тянул на себя и скрещивал руки, чтобы галстук замкнулся на горле. Не получалось. Лёня был не высокий, ростом чуть выше Захаровой. И когда шелковая материя касалась горла он просто наклонял вниз голову и петля соскальзывала.
– Ну, не помню я уже. Дайте самогона маленько.– Костомаров устал, сел на корточки.-И закурить тоже. А я повспоминаю .Башка же трещит. Ночью пил.
Чалый налил ему чуть больше половины стакана и прикурил папиросу. Отдал.
– А может не галстук был у тебя? – Спросил Малович.– Может шелковый пояс от её халата? Где халат?
Он открыл шкаф. Достал синий шелковый халат.
– Теперь будем пояс искать.– Тихонов первым стал заглядывать в укромные места, куда счетовод мог закинуть пояс после того как задушил. Но нашел пояс Чалый. В сенях между флягами для воды. Похоже, тащить мёртвую жену на улицу он стал сразу же, не сбросив удавку. Она сама свалилась в сенях и он ногой на ходу откинул её вбок. Пояс и застрял между флягами.
