Наталья Солнцева
Синдром Медеи
– «Сатана там правит бал!» – прошептала она слова из арии, которую частенько напевал Фэд.
Жаль, что его не приняли в консерваторию. Какого красавца потеряла оперная сцена! Он бы и там стал первым.
* * *
Грёза задумалась, и манная каша для ее подопечных едва не сбежала.
– Ах ты, господи! – воскликнула девушка, снимая кастрюльку с огня. – Чуть без завтрака бабушек не оставила!
Она разложила кашу по тарелкам, налила две чашки чаю, размешала сахар, поставила все на поднос и понесла.
Хорошо, что все двери выходили в один коридор, как в коммуналке. Отказавшиеся выселяться жильцы по стечению обстоятельств жили на первом этаже, две обшарпанные квартиры на втором самовольно заняла многодетная семья, а третий этаж, самый аварийный, пустовал. Окна и двери там были заколочены, чтобы никто не залез, электричество и газ отрезаны, а лестница перегорожена огромным, тяжеленным ящиком со строительным мусором.
Грёза предпочитала не прислушиваться к звукам, раздающимся в пустых помещениях, – ее пугали странные шорохи, стуки и скрипы, непонятный треск, гуляющие по комнатам сквозняки.
– Там коты живут, – успокаивала ее одна из старушек. – Штукатурка обсыпается, лепнина падает. Потолки да стены никудышные, дранка, поди! И крыша небось прохудилась. Хорошо еще, не заливает. Дожди-то почти каждый день идут.
– Это дети Курочкиных бегают, – говорила вторая. – Они балованные, невоспитанные. Того и гляди, потолки провалят! А чинить никто не придет. Дом нуждается в основательном ремонте – его легче снести, чем дыры латать.
Грёза соглашалась, но все равно побаивалась. Слава богу, ей не было нужды ходить на второй этаж. И как только Курочкины там живут?
После завтрака она принималась за уборку или шла по магазинам, день протекал в хлопотах. А вечером наступало время неторопливых бесед. Старушки – их звали Варвара и Полина – собирались на одной кухне, вспоминали молодость, грустили, говорили о войне.
– Тогда ленинградцы самое ценное отдавали за горсть муки, за кусочек хлеба. Можно было состояние сделать на антикварных вещах. Мародеры проникали в пустые квартиры, брали картины, подсвечники, табакерки, часы! В наш дом попала бомба, пришлось перебираться в соседний. Ох, и натерпелись мы лиха! – вздыхала Варвара. – А после войны меня здесь поселили. Жили в такой бедности, что представить страшно. Фаина, покойная, однажды простудилась – металась в жару, едва дышала, ослабела так, что ноги не держали. Ей бы питаться получше, а продавать уже нечего. Тогда я ей предложила: давай, мол, шахматы твои снесу на барахолку, может, возьмет кто? Все-таки вещь старинная, тонкой работы.
У Грёзы аж сердце сжалось от таких слов. У нее бы рука не поднялась продать шахматы – привыкла она к ним, полюбила играть фигурками, словно живыми людьми.
– Как?! – ахнула она. – Неужели Фаина Спиридоновна согласилась?
– Куда ей было деваться? – прищурилась Варвара. – Жить-то хочется! Мы ж молодые были, ничего еще не изведали, не вкусили, кроме горя и слез. «Бери, – сказала Фаина, – да только вряд ли ты их продашь. Я пробовала. Не получается!» Ну, думаю, рискну, авось мне больше повезет. Завернула этот сундучок в мешковину и отправилась продавать. А Фаина-то оказалась права – никто шахматы у меня не купил. Смотрели, трогали, восхищались, цену спрашивали, потом качали головами и… уходили прочь. Я и так, и этак, совсем уже дешево стала просить за них. Не помогло! Так и вернулась несолоно хлебавши.
– Там четырех фигур не хватает, – волнуясь, произнесла Грёза. – Может, поэтому шахматы не захотели покупать?
– Как не хватает? – в один голос удивились старушки.
– Все фигуры были в сундучке, ровно тридцать две штуки. Я их посчитала, перед тем, как нести на барахолку! – добавила Варвара. – И потом, раз уж эти шахматы не захотели нас покидать, мы стали ими пользоваться: иногда от скуки садились играть.
– Да-да, – кивнула Полина. – Я их обеих научила, и Варю, и Фаю. У меня отец шахматами увлекался, просто бредил Алехиным, называл его величайшим в мире гроссмейстером. Хотел из меня сделать знаменитую шахматистку. Так что мы бы заметили отсутствие фигур!
– Полина нас постоянно обыгрывала, – горько усмехнулась Варвара. – Видно, мы эту науку толком не постигли.
– То в вашей молодости было, – возразила Грёза. – С тех пор больше полувека прошло! Фигурки могли потеряться.
Пожилые дамы переглянулись.
– Верно говоришь, – согласилась Варвара. – В молодости мы играли от скуки, а жизнь накатила – нам не до шахмат стало. Работа, хозяйство, мужья… Пронеслось все, будто ураган, и стихло. Мужей схоронили, детей не нарожали, остались одинешеньки: Фая и мы с Полей. Опять скука! И заставила она нас садиться за шахматную доску, хоть изредка. Читать много мы уже не можем – глаза устают; телевизор смотреть тоже надоедает с утра до вечера, так мы то в картишки сыграем, то в лото, то в шашки, то в шахматы. Все же разнообразие.
– Я шашек не нашла, – пробормотала девушка.
– У Фаи, что ль? Ну, правильно. Шашки-то мои, – объяснила Полина. – И лото мое. А шахматы были у Фаины, мы к ней приходили играть. Доска большая, фигуры красивые, любо-дорого в руки взять!
Грёза задумалась. Старушки не стали бы ее обманывать. Зачем? Действительно, она не раз заставала их то за картами, то за лото.
– Когда мы последний раз играли? – задумалась Варвара. – Кажется, года два тому назад, на Фаином юбилее. Ей восемьдесят два исполнилось. Фигуры все были на месте.
– Вы точно помните?
– Точно, – подтвердили старушки. – Шахматную партию без полного набора фигур не сыграешь.
– Но… куда же они делись?
– Ты поищи, дочка, – посоветовала Полина. – В шкафах, в комоде. Может, Фаина забыла их в сундучок положить, мало ли? Она ведь болела, с головой совсем плохо было. Вот и засунула фигурки куда-нибудь. Жалко. Такие чудесные шахматы!
Они еще немного поболтали и разошлись каждая к себе. Полина и Варвара отправились смотреть очередную серию телевизионной любовной эпопеи, а Грёза – искать недостающие шахматные фигуры.
Она закрыла за собой дверь квартиры, постояла и со вздохом принялась за трехстворчатый шкаф в прихожей – он был до отказа набит всякой всячиной. Но шахмат в нем не оказалось. В комнатах дело обстояло еще хуже: этажерки, комод, книжный шкаф, тумбочки, буфет, две шифоньерки – лучше не думать об этом, а просто искать.
Грёза провозилась до пяти часов утра – безрезультатно.
– Где же они могут быть? – шептала она, методично перекладывая с места на место, с полки на полку чужие старые вещи.
Впервые ей захотелось последовать совету Виктора – собрать весь этот хлам и вынести на мусорку. Легче дышать будет. «Как тебе не стыдно? – тут же укорила она себя. – Ведь это память о Фаине Спиридоновне, единственном человеке, который позаботился о неимущей девчонке».
Грёза так устала, что уснула прямо на полу, на горке одеял и ветхого постельного белья. Ее разбудил Никон – кот проголодался и начал отчаянно мяукать, требуя внимания и еды.
– Ах ты, крикун, – добродушно ворчала она, зевая. – Кушать хочешь? Ладно, пойдем завтракать.
Часы показывали восемь утра. Поспать ей удалось всего три часа, голова налилась тяжестью, все тело ныло от неудобного лежания на полу.
Грёза дала коту рыбы и поставила чайник. Кухня тоже показалась ей слишком загроможденной мебелью и посудой. Керогазы давно пора выбросить, почерневший самовар и половину кастрюль – тоже.
– Надо нам генеральную уборку устроить, Никон, – поделилась она своими планами с котом. – Ты не возражаешь?
Тот, урча от удовольствия, уписывал рыбешку за рыбешкой.
– Вот обжора! – улыбнулась девушка. – Гляди не лопни.
Сия печальная участь Никону не грозила. Он отрастил брюхо, куда могло вместиться еще много чего. Наевшись, кот занялся утренним умыванием, тщательно вылизываясь, он сверкал на новую хозяйку желтыми глазищами.
– Был бы ты собакой, – мечтательно протянула Грёза. – Сразу бы нашел пропавшие фигурки! По запаху. Что толку от твоего нюха, если его нельзя применить для пользы дела?
Никон обиженно отвернулся, тяжело поплелся к печке – спать. Смысла сказанных слов он не понял, но пренебрежительную интонацию уловил.
А Грёза не удержалась, чтобы не заглянуть в заветный сундучок. Открыла, пересчитала шахматные фигуры: вдруг, у нее затмение ума, и все они на месте? Увы, двух белых пешек, черного ферзя и белого короля как не было, так и нет. Девушка не устояла перед соблазном полюбоваться рыцарями в доспехах, всадниками, королем из черного дерева, с искусно выкованной короной и аккуратной бородкой, тщательно, волосок к волоску, выполненной неизвестным древним мастером. Но белая королева превосходила их всех – с драгоценной диадемой, распущенными по плечам локонами, в платье с узкой завышенной талией и юбкой, собранной в складки, украшенной цветной эмалью и позолотой. Ее лицо с тонкими чертами выражало кроткую нежность и чистоту.
«Ах, если бы мне превратиться в такую красавицу, хоть на миг, на одно сладкое мгновение!» – замирая от восторга, подумала Грёза. И увлеченно пустилась подбирать царственной невесте жениха. Черный король казался рядом с нею слишком старым, слишком умудренным жизнью, в его глазах таилось коварство, тогда как пехотинцы были чрезмерно юными, не способными заинтересовать такую женщину. Всадники нелепо выглядели на своих свирепых жеребцах, два воина в восточных одеждах восседали на слонах, а у рыцарей, черного и белого, были опущены забрала. Жених, прячущий лицо, не годится для королевы. Не хватало как раз белого короля, который, возможно, подошел бы для любовной игры с прекрасной дамой.
– Тебя похитила черная королева! – прошептала Грёза, воображая разговор с отсутствующим монархом. – Она заманила тебя в ловушку. Я освобожу тебя, только подай весточку о себе. Где ты? Куда скрылся?
Громкий стук в дверь испугал ее, отвлек от виртуального диалога. Неужели белый король так быстро откликнулся? Не может быть.
– Это я! – подтвердил ее последнюю мысль голос Виктора. – Откроешь?
Звонки в старом доме давно перестали работать, и жильцы привыкли стучать друг другу в двери.
Грёза поспешно смешала фигуры на доске, пошла в прихожую.
– Ты уже завтракала? – спросил молодой человек, протягивая ей коробку с пирожными. – У меня электрочайник перегорел. Давай вместе чаю попьем?
– Ладно, входи, – согласилась она. И почувствовала, что не против полакомиться эклерами с шоколадной начинкой.
Виктор окинул неодобрительным взглядом ее кухню.
– Слу-у-ушай! Ты так и не выбросила весь этот утиль? – воскликнул он. – Давай я тебе помогу, раз ты сама не решаешься.
– Может быть, потом как-нибудь…
Виктор поворчал и принялся заваривать чай. Он делал это особым способом, чтобы напиток получился крепким и душистым, а не жидким, как у Грёзы.
– Разве ты чай пьешь? – возмущался он. – Привыкла для своих старушенций готовить чуть подкрашенную водичку. Чай должен быть густым и терпким на вкус.
– Им такой нельзя.
– Ерунда! – махал рукой Виктор. – Тот же травяной настой, только называется по-другому.
На сей раз Грёза даже не стала с ним спорить. Ее занимал вопрос о шахматах.
– Виктор, – начала она, – а ты… в шахматы умеешь играть?
Тот удивленно поднял на нее глаза.
– Ну… не очень. У меня приятель есть, он в шахматный клуб ходил. Пытался и меня научить, даже шахматы подарил на день рождения, чтобы я дома тренировался, но у него терпения не хватило. И вообще, шахматы – не для меня! Я предпочитаю волейбол или рыбалку.
– Расскажи мне о шахматных фигурах, – попросила Грёза. – Подробно.
– Что у тебя за интересы какие-то… стариковские? Бабок своих решила развлекать? Для пенсионеров шахматы в самый раз, а ты же молодая девчонка…
Он откусил большой кусок пирожного и вынужденно замолчал, пережевывая его. Грёза попробовала чай.
– Горький… мне не нравится. Так расскажешь о фигурах?
– И чего они дались тебе? – с набитым ртом пробормотал Виктор. – Не помню я…
– Подожди-ка!
Грёза сбегала в комнату, сложила шахматы в сундучок и принесла их в кухню, выложила на стол, расставила на доске. Парень с недоумением наблюдал за происходящим. Пожалуй, надо проявить интерес, а то соседка совсем разобидится.
– Ух ты! – Виктор отложил пирожное и потянулся к фигуркам. – Какие странные! Красивые… старинные, видать. Небось кучу баксов стоят, если отнести в антикварный магазин.
– Руки вытри сначала, – серьезно сказала девушка, подавая ему полотенце.
– От Фаины остались? – спросил он, послушно вытирая руки. – Надо их продать. Тебе деньги нужны: телик купишь, одежду на зиму, сапоги теплые.
– Они не продаются, – отчего-то перешла на шепот Грёза. – Они – заколдованные!
Брови Виктора поползли вверх.
– Чего-о-о? Совсем рехнулась, девочка?
Он ухаживал за Грёзой, только она этого не замечала. Девушка принимала его знаки внимания за дружеское расположение. И частенько своей наивностью, своим нелепым упрямством выводила Виктора из себя. Чего ей надо? Сама без гроша за душой, возится с больными стариками, никакой карьеры ей не светит, никакой жизненной перспективы, а туда же, носом крутит! Не понимает своей выгоды! Удивительно, как это Фаина ей квартиру отписала, бессребренице. Да и то… дареные «хоромы» доброго слова не стоят. Дом аварийный, чудом не развалился еще. Разве что новое жилье дадут? Так ведь Грёзу обмануть – раз плюнуть! Переселят ее принудительно в какую-нибудь однокомнатную «хрущобу», она и пикнуть не посмеет.
Виктор внутренне распалялся, а соседка опасливым шепотком рассказывала ему историю заколдованных шахмат. Четыре фигурки, дескать, загадочным образом исчезли, а когда сундучок носили на продажу, покупателя не нашлось.
– Каких фигур не хватает? – сдерживая смех, спросил Виктор. Хотя на доске и так вырисовалась ясная картина: не было одного короля, ферзя и двух пешек. – Ну и ну! Зловещее предзнаменование.
– Я боюсь, – легко поддалась на эту уловку Грёза, полностью оправдывая в его глазах образ бестолковой дурехи. – Эти шахматы очень на меня влияют. Просто ужасно, как я к ним привязалась. Что ты думаешь, скажи?
Виктор важно кивнул, согласился с тем, что шахматы не простые и наверняка имеют мистические свойства. А пропажа фигурок – особенно подозрительный знак.
– Вот, смотри, – говорил он. – Пешки вообще-то должны быть одинаковыми, а они все разные, с разными лицами и телосложением. Одни крепкие, широкие, другие – стройные. Ладьи сделаны в виде колесниц и башен. Слоны, или офицеры, тоже разительно отличаются: два изображены восточными воинами, верхом на слонах, а другие два – рыцарями в изукрашенных доспехах. Только кони-всадники похожи на четырех близнецов. Все это наводит на страшные предположения! – Виктор нахмурился и закусил губу.
– Ка… какие предположения? – побледнела Грёза.
А он, весьма довольный произведенным эффектом, продолжал:
– Я гадать не буду, жизнь покажет. Думаю, в ближайшее время нас ждут неприятные сюрпризы. Первый уже на подходе.
– Ты что-то знаешь? Говори!
Виктор еще немного ее помучил и тоном заговорщика сообщил «зловещую» новость:
– Ходят слухи, что наш дом собираются продать в частные руки, – понизив голос, произнес он. – Нового хозяина, вероятно, обяжут всех расселить. Если будешь хлопать ушами, получишь жалкую каморку в паршивом районе. За тебя, похоже, словечка замолвить некому!
Грёза отпрянула, прижала руки к груди.
– Ой! Как же мне быть?
– Держись меня, – посоветовал сосед. – Я не дам тебе пропасть.
Шутит он, что ли? Грёза не знала, огорчаться ей или радоваться.
* * *
– Ну, трогай, Сеня, – вальяжно расположившись на кожаном сиденье «Мерседеса», велел водителю господин Ирбелин. – Посмотрим объект, прикинем – брать или не брать.
Машина почти бесшумно помчалась по мокрому асфальту и неожиданно быстро доставила потенциального покупателя к построенному больше века назад дому. Три этажа: на первом и втором – высокие окна с полукруглым верхом, балкончики с каменной балюстрадой, на третьем окна маленькие, с лепными карнизами; над ними старая крыша с кирпичными трубами; внизу огромная, ветхая дверь в единственное парадное, две выщербленных колонны у входа; облупленная штукатурка, цвет которой уже невозможно определить. На козырьке сидят вороны, косятся на приехавших.
Представительный господин молча вышел из автомобиля, окинул строение профессиональным взглядом – состояние плачевное, но, если вложить солидные средства, получится уютный особнячок в старинном духе. Можно будет открыть в нем бизнес-клуб с элитным рестораном, курительной комнатой, бальным залом, бильярдной, маленьким антикварным салоном для избранных. Идея приобрести дом для клуба Ирбелину понравилась. Место тихое, рядом сквер, и высотные дома не обступают сие некогда весьма приличное, а ныне обветшалое дворянское жилище, как великаны, с любопытством толпящиеся вокруг гнома.
– Идем, – подозвал он шофера, выполнявшего по совместительству и роль телохранителя. – Хочу внутри поглядеть.
В воздухе висел молочно-серый туман, пахло сыростью, дымом большого города. Накрапывал мелкий дождь.
– Зонтик нужен? – спросил молодой человек.
Хозяин жестом отказался, зашагал к подъезду.
Ирбелин любил покупать и перепродавать недвижимость – это было превосходным вложением капитала. Через два-три года такой отреставрированный особнячок с хорошей внутренней отделкой можно будет легко и прибыльно сбыть какой-нибудь иностранной фирме или своему же собрату российскому бизнесмену для офиса либо иных целей. Да и самому попользоваться с выгодой не помешает.
Ирбелин был состоятельным человеком, но лишних денег, как известно, не бывает. И чем ему заниматься, как не приумножать нажитое. Зачем? А ради спортивного интереса! В мужчине с младых ногтей силен дух соперничества, состязания – кто ловчее, кто умнее, кто сильнее, кто быстрее. Побить рекорд, прийти к финишу первым, получить награду. Только какие награды раздает победителям жизнь? И какой у нее финал? О-о-о! В последние годы Ирбелин все чаще задумывался об этом. Ответ вроде бы лежал на поверхности… а соглашаться с ним не хотелось. Никак не хотелось.
Ирбелин дважды был женат, и оба раза неудачно. Первая супруга оказалась примитивной самкой, которую интересовали две вещи: постель и магазины. Она превратила их совместное существование в изнурительный сексуальный марафон – постоянно неудовлетворенная, она требовала от мужа новых изощренных ласк и чуть не превратила его в импотента.
– Ка-а-ак? Ты больше не можешь? Но, дорогой… не приглашать же мне мальчиков по вызову?! Есть средства, наконец! Виагра, «золотой дракон». Сходи на прием к сексопатологу.
В свободное от секса время жена отправлялась по бутикам – скупать все, на что взгляд упадет. Их квартира походила на склад: шкафы ломились от ненужной одежды, в них хозяйничала моль; мебель загромождала комнаты и покрывалась пылью, а холодильник трещал от продуктов, срок годности которых давно истек.
Любые попытки Ирбелина направить неуемную энергию супруги в конструктивное русло встречали решительный отпор.
– Ты не можешь доставить мне удовольствие в постели и начинаешь меня притеснять! – вопила она. – Это жалкая, недостойная мужчины месть! Ты срываешь на мне зло, тогда как тебе просто нужно лечить половое бессилие!
Он плюнул и оставил ее в покое, пусть делает, что хочет. Но она не собиралась следовать его примеру.
– Вот, учись! – требовала жена, тыча ему под нос очередное пособие по любовным играм. – Это «Камасутра», я попросила у подруги специально для тебя. А это – «Тантрический секс».
Ирбелин проклинал тот день, когда решил жениться на ней. Он сделал это из-за карьеры. Будущий тесть был очень влиятельным человеком, чиновником высшего ранга и при ближайшем знакомстве намекнул: хочешь оказаться на верхних ступеньках служебной лестницы – сватайся к моей дочери. Ирбелин с детства отличался сообразительностью и не упустил своего шанса. Потом пришлось терпеть, пока принесенная им жертва оправдает себя. Но всякому терпению приходит конец.
Тесть сдержал обещание, и через полгода после свадьбы Ирбелин получил новое назначение. У него дух захватило от открывающихся перспектив. Делая стремительную карьеру, он старательно ублажал супругу, которая становилась все ненасытнее, все требовательнее. Когда при ее приближении у Ирбелина стало сводить челюсти, а эрекция пропадать, он задумался о разводе. Стоило ему представить, как она ластится к нему, судорожно дыша от возбуждения, как к горлу подступала тошнота, а либидо моментально испарялось.
Нежданно-негаданно тестя хватил удар, его дочурка осиротела, а перед Ирбелиным забрезжил призрак свободы. Именно так – не сама свобода, а лишь ее тень.
Развод дался ему нервами и кровью, но он выдержал, прошел через суды, скандалы, которые закатывала теща, через истерики жены – не сдался, отстоял свою независимость и обрел статус разведенного мужчины. Благо к этому времени Ирбелин забрался по иерархической вертикали так высоко, что семейные дрязги не смогли его сбросить оттуда.
Разбогатев, отведав «сладкой жизни», преуспевающий бизнесмен снова женился. Теперь уже не по расчету, а по сердечной склонности. Впрочем, не совсем так…
Вторая его супруга, молоденькая провинциальная девчушка с точеной фигуркой и наивным кукольным личиком, казалась полной противоположностью первой. Она была равнодушна к сексу, слегка робела перед взыскательным, презентабельным мужем – увы, только на первых порах. Напрасно Ирбелин надеялся, что эта юная, неопытная женщина будет податлива и он сможет вылепить из нее спутницу жизни по собственному вкусу. Не тут-то было! Через несколько лет сия обманчиво кроткая дева превратилась в холодную, скрытную стерву. Ирбелин поймал себя на том, что опасается есть и пить с ней за одним столом. А ну как девица подсыплет какую-нибудь отраву в его чашку кофе или тарелку супа? Похоже, он не интересует жену ни как мужчина, ни как человек – ее привлекли деньги, заманчивый шорох купюр. И ради денег она пойдет на все.
К несчастью, родители Ирбелина уже умерли, он был поздним ребенком, единственным сыном, братьев и сестер не имел, детьми не обзавелся. Любвеобильная первая жена ни разу не забеременела, фригидная вторая тоже не собиралась дарить ему наследника. Она сама хотела унаследовать все, что он заработал. Она могла ускорить процесс.
– Проклятие, что ли, лежит на мне?! – в отчаянии воскликнул Ирбелин, подавая на второй развод. – Что за женщин я веду под венец?! Одна оказалась кошкой, у которой вечный март, а вторая… даже не знаю, как ее назвать. Но засыпать рядом с ней мне неуютно. Нет уверенности, что проснусь в добром здравии!
Покончив со вторым браком, Ирбелин с головой погрузился в бизнес. Последние годы он посвятил операциям с недвижимостью…
– Осторожнее, – предупредил его телохранитель, прерывая некстати нахлынувшие мысли. – Здесь лестница старая, ступеньки доброго слова не стоят.
Ирбелин опомнился, приступил к осмотру внутреннего состояния дома – все придется переделывать, это ясно, но игра стоит свеч. Из обветшалой постройки получится прекрасное помещение для клуба. Все лишние перегородки снести, соорудить широкую мраморную лестницу, большой зал с паркетным полом; форму окон первого этажа можно не менять: они будут придавать зданию вид аристократического особняка. Картинки изысканного интерьера, одна ярче другой, замелькали в натренированном воображении покупателя.
– Какой я молодец! – похвалил себя Ирбелин. – Не пропустил важное сообщение.
Объявление о выставленном на продажу объекте, пришедшем в негодность жилом доме в одном из старинных уголков города, появилось на сайте его фирмы «Перун» в отделе предложений. Анонимный агент, как нередко случалось, обращал внимание потенциального клиента на «лакомый кусочек», который может достаться его конкурентам. Автор объявления не назвал себя – вероятно, из предосторожности, чтобы не вызвать гнев других заинтересованных лиц. Или по другим, неизвестным Ирбелину мотивам. Какая разница? Главное, дом полностью оправдал ожидания.
– Сколько здесь жильцов, узнали?
Телохранитель заглянул в блокнот.
– Георгий Иванович все написал. Минуточку… вот! Две старушки, девица и парень, еще самовольно вселившаяся многодетная семья Курочкиных.
– Девица и парень вместе обитают? – брезгливо скривился Ирбелин.
– Нет.
– Это хуже. Придется где-то изыскивать четыре отдельные квартиры. С Курочкиными будет просто – вытряхнем их отсюда, и дело с концом.
Сеня, огромный, с широченной спиной и плотным коротко стриженым затылком парень, согласно кивнул. Выставить «захватчиков» не составит труда, с остальными надо договариваться.
– Наверх не пойдем, – вздохнул Ирбелин. – Там совсем разруха. Да и картина, в общем, понятна.
Он лениво прошелся по коридору, заставленному всякой всячиной, от поломанного велосипеда до отслужившей свой срок детской коляски, и набрал номер наемного директора агентства «Перун», приглушенно заговорил:
– Георгий Иванович, начинай переговоры с районной администрацией. Пожалуй, мы приобретем этот домик, если найдем общий язык.
В этот момент одна из дверей, обитых подранным дерматином, открылась, и в коридор выпорхнула молодая женщина в теплой шерстяной жилетке и войлочных тапочках. Эти тапочки особенно поразили Ирбелина. Неужели в таких еще кто-то ходит? Он поднял глаза на обладательницу потертых тапочек и… обомлел.
* * *
Темный двор-колодец, куда выходили окна ее квартиры, напоминал Ольге Евлановой, во что превратилась теперь ее жизнь. Серый клочок неба вверху – это все, чего она заслуживала. Даже в погожие дни солнце отказывалось заглядывать сюда.
Хорошо, что мамы больше нет и она не страдает. Видеть свою дочь в инвалидной коляске, в одиночестве прозябающей на жалкую пенсию и скудный надомный заработок, было бы выше ее сил. А ведь какие Ольга подавала надежды! Ее ум, ее редкая, изысканная красота могли обеспечить ей роскошное будущее. Если не удачную карьеру, то блестящее замужество. Мама искренне в это верила.
– Оля, – говорила она, любуясь дочерью. – Щедро тебя судьба одарила, смотри не упусти своего счастья! Таким богатством нужно распорядиться достойно. У меня жизнь не сложилась, так хоть ты возьми от нее все! За нас обеих.
– Не сумела я, – беззвучно шептала Ольга, и слезы медленно катились по ее бледным щекам. – Растранжирила твое наследство, мама… пустила по ветру.
Сначала казалось: вот оно, обещанное блаженство – или греховная услада, – само в руки упало, будто звезда с неба. Ан нет, не сбылись пылкие мечты, обманули золотые сны, полные любовного дурмана. Поманили, увлекли да и бросили. Налетел безжалостный, ледяной ветер, сорвал душистый цвет с яблоневого сада, сбил нежные лепестки на сырую землю, а люди втоптали их в грязь…
– Любовь! Бессмысленная вещь… – сказал ей Фэд на прощанье. – Что ж ты так убиваешься, Оля? Я думал, мы для радости сошлись, с радостью и разойдемся, с благодарностью за доставленное друг другу удовольствие. А ты рыдаешь, как на похоронах! Ты что, хотела меня женить на себе? Ну, прости, не знал. Я бы тебя заранее предупредил, что вольные птицы гнезд не вьют. Разве я обещал тебе что-нибудь?
– Не обещал…
– Тогда вытри слезы и улыбнись!
Как она смогла тогда, корчась от невыносимой муки, выдавить фальшивую, горькую улыбку? Как у нее хватило выдержки не завыть страшно, во весь голос, смертельно раненой волчицей не броситься на него, не загрызть? Ах, как бы она свела свои челюсти на его теплой, гладко выбритой шее, как бы опьянела от его крови! Так же, как пьянела, теряла рассудок от его жарких поцелуев, от его страстного шепота…
Первые пять лет после разлуки с Фэдом прошли для Ольги сплошной чередой темных, унылых дней, похожих, как две капли мутной воды, однообразных, как тюремные будни. Словно в черном глухом мешке оказалась она – без света, без воздуха, где все теряет силу: и трагедия, и драма, и отвратительный фарс, и глумливый водевиль. Все мешается с тяжкой, дикой душевной болью – до надрыва, до роковой черты, и эта боль все краски делает серыми, заслоняет собой все события, стирает их из памяти, беспощадной кистью проходится по полотну жизни, оставляя после себя безликие разводы, сплошную мрачную пелену. На такую «картину» и смотреть-то не хочется – от нее в дрожь бросает, в холодный пот.
Это была агония, которая, однако, не закончилась смертью. Видно, не такой срок отмерил Ольге высший судья. Удержалась она от последнего шага, устояла на обрыве. Мысли о самоубийстве преследовали ее неотступно, особенно по ночам – наваливались, перехватывали горло, оседали на сердце черной тоской. Жизнь потеряла желанную прелесть, перестала быть нужной и сулила только страдания. Зачем же продолжать влачить существование без надежды, без будущего? Да, Фэд был прав, любовь сама по себе оказалась бессмысленной. Но она придавала смысл всему, к чему прикасалась. Ее волшебная сила превращала камни в алмазы, а огни ночных улиц – в звездные россыпи. Ее крылья простирались в такую высь, что дух захватывало, и внезапное, стремительное падение на грешную землю сделало Ольгу калекой. Не тело она повредила, нет, – разлетелся в прах ее замок из золотого песка, ее хрустальный мир, где она встретила красивого и нежного принца, который обернулся вдруг чудовищем. Золушке было легче! Когда часы били полночь, ее шикарная карета превращалась в тыкву, а платье из кружев и атласа – в грязные, измазанные сажей лохмотья. Но не исчезал, не становился чужим и равнодушным ее возлюбленный, не отвергал ее чувств, не отворачивал надменного лица.
Что не позволило Ольге уйти из постылого бытия? Она не понимала. Подсознательно притягивая гибель, она отталкивала от себя счастье, не использовала предоставляемые жизнью возможности, не искала выхода из тупика, и этим беспросветным унынием, этим отречением от мирских радостей навлекла на себя теперь уже физический удар. Ту самую злополучную аварию. И опять не наступило милосердное облегчение смерти – видно, не все, предначертанное рукой судьбы, еще сбылось.
– Не всю чашу слез и горя ты испила, Оленька, – шептала она, мечась в жару на больничной койке. – Не осушила ее до дна…
До той страшной поездки в маршрутном такси она бросалась из одной крайности в другую – уходила из дома, ища успокоения у природы, селилась в заброшенных деревнях, в лесных сторожках, в безлюдье. Делала черную работу, изнуряя себя, питалась хлебом и водой, картошкой, грибами и ягодами. Иногда казалось – от усталости, от телесного истощения – сознание заволакивает спасительное забытье. Но стоило взгляду упасть на тонкий лесной колокольчик, на тихий пруд, заросший кувшинками, вдохнуть медвяный аромат таволги, услышать невольно соловьиную трель или теньканье синиц, увидеть молодой месяц на ясном небе, как снова просыпалась сердечная тоска, сладко и мучительно ныло в груди, и начинала кровоточить, болеть незажившая рана, напоминая о себе приступами острого отчаяния и горчайших сожалений, которые не давали ни уснуть, ни каким-либо другим способом отвлечься от прошлого.
