Софья Самокиш
За полчаса до конца детства
«Я так хочу,
чтобы лето не кончалось!» 1
ГЛАВА 1
Первый день лета
1 июня 2012
Я просыпаюсь утром и чувствую – лето пришло! Балкон открыт, и к моему пробуждению городская комната уже наполнилась тёплым воздухом, несущим в себе деревенские запахи клевера, разомлевшей полыни и припекающего солнца.
На часах – девять утра. Встаю с кровати и прямо в пижаме выхожу на балкон. Деревянный пол уже нагрет солнцем настолько, что стоять на нём горячо, как на галечном пляже в полдень. Я смотрю на небо, и в голову одна за другой приходят радостные мысли: «Сегодня первый день лета!.. Начались каникулы и… я отличница!»
В этот момент оживает смартфон. На ярко освященном экране я с трудом различаю имя: Федя.
– Пожар? – улыбаюсь я, нажав кнопку.
– А без пожара уж и позвонить нельзя! – успокаивает меня на том конце провода весёлый девчачий голос.
Когда родители дают дочке имя «Феодора», наверное, перед глазами у них стоит образ величавой древнерусской красавицы из княжеского рода. Сокращение если и подразумевается, то только до нежного и женственного «Дора». Но моя подруга – тринадцатилетняя пацанка в мешковатых футболках и вытертых джинсах – меньше всего похожа на старославянскую княжну. Поэтому друзья зовут её Федя, что ей самой очень нравится.
– А чего ж тогда звонишь в такую рань? Каникулы же начались! – удивляюсь я. – Я думала, ты проспишь до полудня!
– Насть, ты с ума сошла! – восклицает неправильно сокращённая княжна. – Сегодня Ариадна приезжает!
«Ариадна! Лето! Лагерь!» – три ярких слова, как заклинание, вспыхивают в голове, и остатки сна бесследно исчезают…
Тот, кто бывал в детстве в летнем лагере, хорошо понимает, что впечатление о нём целиком зависит от вожатых. Самая интересная программа, красивые домики и ухоженная территория не спасут от скуки, если вожатым дела нет до своих подопечных. А когда между ними и детьми возникает неподдельная дружба, то и недостатки – если и находятся – не имеют особого значения.
Мне в этом везёт. Уже пять лет подряд. Вожатые нашей смены – лучшие. Общаться бы с ними круглый год, но не все они живут в городе, а потому сообщение Феди о приезде всеобщей любимицы лагеря, Ариадны Харламовны, и вправду стоит раннего звонка. Этой новостью можно поделиться даже в два часа ночи! И даже в два пятнадцать!
– Мммм, – мычу я, окончательно просыпаясь. – Так ты меня встречать её зовешь?
– Догадалась! – доносится до меня скептическое фырканье собеседницы. Фыркать она умеет мастерски, причём, с разными интонациями.
Именно Федина мама, Александра Викторовна, организовала тот лагерь, где мы познакомились и где я впервые услышала Федин «фырк». Тогда мне было десять, а ей всего семь, но несмотря на разницу в возрасте, мы почти мгновенно подружились. Федя была «своя» – так называли детей, ездивших в лагерь с самого начала. Я впервые приехала туда только на четвертую смену и благодаря нашей дружбе тоже попала в «свои». Эти «свои» могут наведываться в сон-час в вожатскую, называть Ариадну Харламовну просто Ариадной и имеют ещё несколько мелких детских привилегий. Зато они особенно преданы лагерю и не мыслят без него ни одного лета!
– Во сколько и где? – уточняю я.
– Через полчаса на вокзале, – невозмутимо отвечает подруга.
– Что? А раньше ты позвонить не могла? Я же ничего не успею!
На моё возмущение Федя только смеётся и весело кричит, перед тем как положить трубку:
– Собирайся, время пошло!
***
Первое июня – это не только начало лета, это ещё и День защиты детей. В честь праздника в нашем городе все, кому не исполнилось четырнадцати, ездят на общественном транспорте бесплатно. Хоть целый день перескакивай с автобуса на трамвай – никто и слова не скажет! Я уверенно захожу в троллейбус, но, направляясь к свободному месту, начинаю ощущать лёгкий мандраж. Через две недели мне исполнится шестнадцать. Вдруг придётся платить? В прошлом году меня ещё принимали за бесплатницу и даже подтверждающих документов не спрашивали. А как теперь? Уже или ещё?..
Надо сказать, что я была практически лишена подросткового максимализма, но всегда до глубины души возмущалась, если кто-то из взрослых при мне вздыхал об ушедшем детстве. Я вспыхивала и, захлебываясь эмоциями, уверяла, что никогда не буду такой, как они. Что за нелепость? Не хотели бы – не повзрослели бы! Всё в наших собственных руках: из своего детства я не уйду никогда, и сожалеть мне будет не о чем.
Впервые эта мысль пришла ко мне с песней Эдиты Пьехи «Билетов в детство нет». Услышав её, я даже написала гневное стихотворение, которое заканчивалось приблизительно такими словами: «Вот вы, взрослые, просите билет обратно в детство. Но кто оттуда выгонял? Ушли – вам, значит, там не место!»
Нет, я не обманывалась и не хотела останавливать время, принимая тот факт, что жизнь идёт своим чередом. Мечтала о своей семье, минимум девяти детях (тут как раз немножко максимализма), но мечты были расплывчаты и неопределённы, и лишь в одном моя твёрдость была непоколебима: я сохраню искренность, любовь к миру, умение получать радость от жизни, а главное – чуткость души. Именно эти качества отличают ребёнка от «взрослых», именно их нужно сохранять. Убеждённость потребовала ещё стихов, и я написала их – не судите строго:
Я теперь клянусь, чем только можно,
Что останусь навсегда такой –
Радостной, наивной, осторожной,
Любящей весь мир и шар земной.
И когда несчастья бьют наотмашь,
Я не оглянусь назад, —
туда,
Где когда-то было всё возможно…
Просто я – хоть это будет сложно, —
Не уйду оттуда никогда!
По той же причине я, в отличие от подруг, не торопилась с влюблённостями. Почему-то это казалось мне несовместимым с детским состоянием души. Ведь душа сама знает, когда любить. А кокетство, флирт, макияж – всё это в моём понимании были беспомощные заменители высокого чувства, заменители из мира взрослых. Конечно, я бежала от них как от огня. Откуда же я собиралась взять собственную семью и девять детей, спросите вы?.. Не вопрос. Я твердо знала, что в положенное время появится человек, который, взглянув в глаза, сразу увидит мою душу и узнает меня, а я узнаю его, потому что это и будет настоящая любовь. Пусть наивно, зато без всяких заигрываний, ужимок, а главное – без холодного расчёта. Хорош ли мой избранник и нет ли в кустах с роялем кого получше – всё это жалкая суета взрослых, потерявших в своих заботах что-то самое важное. Чуткому светлому сердцу, чистой душе достаточно просто любить! Таковы были мои убеждения, и ничто в мире не могло поколебать их.
Сейчас, по прошествии времени, я улыбаюсь, вспоминая свои тогдашние мысли… Но пока мне без двух недель шестнадцать, я положительно не вижу полутонов: для меня есть только чёрное и белое. А уж если я хочу быть ребёнком в душе, значит, и выглядеть должна как ребёнок!.. И я с волнением смотрю на пожилую женщину, кондуктора троллейбуса, гадая: поверит ли она в то, что мне не больше четырнадцати? Дело ведь не только в стоимости проезда.
На сиденье передо мной плюхаются две фигуристые девушки. Глаза у обеих умело подведены карандашом, ресницы накрашены, лица облагорожены плотным слоем тонального крема – и не улыбнуться под его тяжестью. Мне, негативно относящейся ко всякого рода косметическим уловкам, при взгляде на них тут же приходит ассоциация: «Забальзамированные!». В это время к девушкам подходит кондуктор, недвусмысленно намекая на плату за проезд.
– У нас сегодня первое июня или как? – одна из пассажирок достаёт из маленькой сумочки свидетельство о рождении. Кондукторша с сомнением оглядывает фигуру девушки, хмыкает, охватывая движением глаз третий размер груди, но потом видит год, указанный в свидетельстве, и возвращает документ владелице.
– Ишь ты, – говорит она. – Ну, раз так, езжай.
Каждый раз, встречая в городе таких девчонок, я искренне пыталась понять, что ими движет, какой у них смысл жизни? Их интересы – по крайней мере, те, которые я им приписывала, исходя из внешнего вида – казались мне очень незначительными. Как у Матроскина: «усы, лапы и хвост – вот мои документы!» А тут: «косметика, мальчики и наряды». Я никак не могла взять в толк, что стремление выглядеть красиво (что бы ни скрывалось за этим, ведь понятие о красоте у всех разное) не исключает наличие богатого внутреннего мира… Ещё Пушкин подметил в своём «Онегине»: быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей!2Скорее всего, мне претило тогда даже не само желание сверстниц краситься, а их стремление к определённому эталону внешнего вида, который в подростковом возрасте, как правило, общепринят. Следовать моде для меня означало быть как все. А ведь шаблонная внешность не позволяет порой разглядеть внутренний мир и, глядя на одинаковые чёрные стрелки и «smoky eyes», можно ошибочно прийти к выводу, что и внутри у девушек всё одинаково. Вот и я была одной из тех, которые, встречая по одёжке, забывают, что провожать надо по уму. Только признаться себе в невыполнении второй части этой поговорки я не могла…
…– У меня то же самое, мне тринадцать! – Подружка первой модницы пытается нашарить нужную бумажку в рюкзаке. – Мы вообще одноклассницы.
Женщина машет рукой, мол, верю, не доставай. Настаёт моя очередь, но белое платьице с цветочками и не накрашенное лицо выглядят для неё убедительнее любой справки и даже не вызывают мысли проверить мой возраст. Она отходит на своё место, и я гордо еду пять остановок до вокзала совершенно бесплатно. Моему счастью нет предела: детство продолжается, и мир тому свидетель!
***
В зале ожидания душно. Кондиционеров в старом здании вокзала нет, зато вдоль стен заботливо выставлены жесткие деревянные скамейки. Я, Федя, её сестра Елена и Александра Викторовна чинно сидим рядком и молчим.
Лена старше меня всего на год, но, кажется, что лет на десять. Раньше она тоже была «своей», но теперь выросла и уже второй сезон ездит в лагерь как помощница вожатой. Сейчас Лена скорее на одной волне с Ариадной, которой целых двадцать шесть. Она вместе с другими молодыми вожатыми – Робертом, девятнадцатилетним племянником Ариадны, двадцатилетними Мариной и Кристиной – составляют отдельную тусовку. «Свои», хоть и зовут их просто по имени, опуская отчества, но запанибрата общаться себе не позволяют. Между нами уже дистанция.
Федя, прикрыв глаза, покачивается в такт музыке, гремящей у неё в наушниках. Пшенично-русые волосы моей подруги украшены четырьмя косичками-ра́стами3, по две с обеих сторон. На одной из косичек болтается крошечный колокольчик, поэтому любое движение головы вызывает тоненький тихий звон, словно из сказки. Я наклоняю голову и в который раз любуюсь её волосами: на солнце они отливают платиновым золотом! Мои были такими же ещё четыре года назад, но потом вдруг начали темнеть. Я очень огорчилась, когда заметила это. Почему-то мне тогда хотелось быть блондинкой и именно натуральной. Теперь мои волосы приобрели цвет молочного шоколада, и их даже темно-русыми не назовешь. Но я привыкла и полюбила свой новый цвет, когда обнаружила, что он прекрасно подчеркивает глубину моих сине-голубых глаз. А Федька хочет покраситься в рыжий и спрятать свои асфальтово-серые радужки за зелёными линзами!
От размышлений о прекрасном меня отрывает вопрос Александры Викторовны:
– Анастасия, что ты планируешь сегодня делать?
Федина мама, даже обращаясь к собственным дочерям, предпочитает полные имена. Но именно в её устах это не отдает официальностью, и мне такое обращение нравится. В свя́тцах4 встречается много старинных красивых имён, но в сокращении они звучат так, что и произносить их не хочется. Кто-то называет сокращения уменьшительно-ласкательными. Но приласкать Георгия Жорой, а Владимира – Вовой мне бы и в голову никогда не пришло. Так ведь и обидеть можно: какой ты Георгий, Жора ты и всё!
– Пока не знаю… – отвечаю я. – Но совершенно точно не уеду, пока не встречу Ариадну! Сколько бы ни тащился этот поезд! – я сердито смотрю в сторону громкоговорителя, откуда доносится гнусавый голос:
– Поезд номер двадцать семь опаздывает на тридцать минут…
За то время, что мы сидим, это объявление звучит уже второй раз. Ариадна – учитель русского и литературы – живёт от нас в пятнадцати часах езды. В течение учебного года мы видимся с ней только дважды – на Рождество и на Пасху. Или один, если на Пасху её не отпускают из школы. Поэтому наше сегодняшнее оживление вполне понятно – последний раз мы встречались в начале апреля.
– Но на всенощную-то вечером пойдёшь? – спрашивает снова Федина мама.
– Конечно! – восклицаю я. – Завтра же Родительская!..
Да, завтра Троицкая Родительская суббота, а послезавтра – сама Троица, светлая, зелёная, радостная и одновременно немного грустная: жаль, что подходят к концу пасхальные дни.
Нужно сказать, что в отличие от тех моих друзей, кого привели в храм в детстве родители, я пришла туда самостоятельно, хотя и несколько позже, чем они. Так уж сложилось. Мама считает себя верующей, но в церкви бывает не часто. А я с десяти лет сама начала ходить на каждую воскресную службу – благо, храм располагался возле моей школы. Бабушка и мама только диву дались – никто меня к вере не принуждал, на службы не тянул, а на-ка, поди!
– Ладно, – хлопает в ладоши Александра Викторовна. – Давайте не будем сидеть без дела и посмотрим программу будущего лагеря, – с этими словами она достает из сумки толстую папку с распечатанными листами. – Вот примерно то, чем мы можем заняться…
Я впечатляюсь количеством бумаги:
– А вы точно хотите устроить лагерь на двадцать четыре дня? В вашей папке столько листов, что хватит месяца на два, не меньше…
– Это только так кажется. А потом хватимся в середине смены, а делать больше нечего! – возражает Федина мама. – Ну, так что? Какие игры у нас будут в этом году?
Я жадно тянусь к распечаткам. Федя вытаскивает один наушник и с интересом прислушивается к разговору. Лена остаётся безучастна к происходящему. Её, наверное, можно понять: когда твоя мама – руководитель лагеря, а ты сама помощница вожатой, все эти планы не вызывают былого восторга… Хотя нет. Всё равно не понимаю: как можно быть равнодушной, когда дело доходит до обсуждения нового сезона?
– Утром же, как обычно, занятия? – уточняю я, деловито перебирая распечатанные листы.
– Да, и в этот раз вас ждет что-то особенное! – улыбается Федина мама и замолкает, наблюдая за моей реакцией.
Я тут же возмущаюсь:
– Александра Викторовна! Начали, так договаривайте!
Та смеётся в голос, чрезвычайно довольная моим нетерпением, потом, смилостивившись, объясняет:
– Ариадна у своего десятого класса собирается вести курс, который будет называться «Православный дом». Что-то связанное с Домостроем, семейными ценностями, традиционными отношениями в доме… Она хочет сначала опробовать эту программу в лагере и провести с вами несколько занятий из этого курса.
– Она будет пробовать свою программу на нас? – переспрашиваю я, ушам своим не веря. Вот это счастье!
– Да, посмотрит, как дело пойдет. Это только для старших детей, конечно, – отвечает Александра Викторовна.
Кроме полных имен Федина мама часто использует в обращении слово «дети», деля их на «детей маленьких» и «детей старших». Причём, это деление так относительно, что в разных обстоятельствах можно оказаться в разной категории. Иногда даже вожатые попадают у неё в категорию детей. Разумеется, только при своих. Чтобы не понижать авторитет.
Феде это очень не нравится, ей хочется быть старше. Мне же наоборот приятно. Ничто не может расстроить меня сильнее, чем замечания приезжающих в гости родственников о том, как я повзрослела.
– Поезд номер двадцать семь… – доносится из динамика.
– Опять?! – негодующе восклицаю я.
– Тише! – обрывает меня Федя.
– … прибывает на третий путь!
Ура! Александра Викторовна неторопливо, без суеты, складывает распечатанные листочки в папку и поднимается. Мы с энтузиазмом следуем за ней.
ГЛАВА 2
Парень для Светы
2 июня
Вечерняя служба идет своим чередом. В храме многолюдно. Завтра Троица. Федя ещё стоит и ждёт своей очереди на исповедь, а я уже «отстрелялась» и решила присоединиться к Лиде, Свете и Наташе – тоже из компании «своих». Они исповедовались самыми первыми и ушли отдохнуть на первый этаж, в комнатку сторожа.
Я спускаюсь по лестнице, вхожу в полутьму гардероба. Окон здесь нет, и кроме крохотной лампочки на потолке, каморку освещают только свет из открытой двери в трапезную, голубое мерцание компьютера да настольная лампа. На экране монитора отображаются виды с камер наблюдения над входом и на заднем дворе, а в кресле сидит с книгой охранник Юра.
Юра – совершенно не типичный охранник, какого можно увидеть в торговом центре или офисе. Да и как можно быть типичным охранником, если ты работаешь в храме? Высокий и худой мужчина средних лет с небольшой бородой, с добрыми, но серьёзными глазами, вечно с книжкой в руках – некоторые по ошибке принимают его за священника. На поясе у Юры висит солидная связка ключей от всех помещений – он с ней никогда не расстается и хранит с таким трепетом, что поневоле ощущаешь уважение к человеку, который каждое утро отпирает двери церкви, клироса и алтаря. Ведь дело не в том, что он может и не отпереть – важно, что именно он и отпирает. Впрочем, и не впустить Юра может, если кто-то придет в неподобающем виде и не с тем настроем. Хорошо помню, как однажды он стоял на входе в храм, преграждая дорогу молодому хорошо одетому парню, который громко матерился и кричал непристойности. Тот так и не прорвался…
Проходя мимо сторожа, я вспоминаю вчерашних девушек из троллейбуса и думаю, как бы он взглянул на них, если бы вдруг каким-то невероятным образом их занесло сюда? Стал бы, качая головой, рыться в корзине с платками, чтобы вытащить оттуда самые большие палантины и завязать один в качестве юбки, а второй набросить на плечи?.. Или так и пустил бы в храм в обтягивающих джинсах и топах, как пустил недавно заплаканную молодую женщину, пришедшую под конец службы? И не только пустил, а и к батюшке сам проводил… Значит, не всегда дело во внешнем виде! Впрочем, на Федьку-то в штанах он не ругается! Хотя у неё штаны широкие и бесформенные, почти как юбка.
Подняв глаза от книги, Юра улыбается, увидев меня – всех «своих» он хорошо знает, как и мы его.
– Что, Настенька, уже служба закончилась? – спрашивает он, и его наивно-искренний тон как будто не допускает возможности даже предположить, что я могла уйти из храма просто так. И мне почему-то становится совестно – ведь именно это я и сделала. Но тут же находится оправдание, которое я и озвучиваю сторожу:
– Я только схожу девочек позову, а то они ушли и пропали!
Юра смотрит на меня проницательным взглядом и точно видит, что его вопрос попал в цель, вызвав нужные чувства! Он удовлетворенно кивает и снова обращает взгляд к книге. А я прохожу дальше в коридор, ведущий в его маленькую комнатку, которую уже давно следовало бы переименовать из сторожки в девичью – Юры там почти никогда нет, зато очень часто толчёмся мы, особенно во время праздничных трапез после служб.
Скрипнув дверью, я оглядываю открывшееся мне собрание. Лида и Наташа заняли кровать и развалились на ней, скомкав всё одеяло. А Света угнездилась на диванчике.
– О, Настя, ты вовремя! – говорит мне Наташа. – Света тут как раз собралась нам на жизнь пожаловаться.
«Картина Репина “Приплыли”, – мрачно констатирую я. – И как же теперь прервать поток жалоб и вернуть их обратно на службу?»
– И нечего смеяться! – Света негодующе смотрит на Наташу. – Между прочим, у меня действительно в жизни есть проблема.
– Ну, так рассказывай. Авось все вместе чего и подскажем, – радушно приглашает Наташа.
Света вздыхает:
– Парень меня один достал. Звонит всё время, отношения предлагает.
Свете пятнадцать лет. Меня всегда удивляет её хрипловатый голос, словно она не девушка, а футбольный фанат, отболевший за любимую команду. Да и угловатыми чертами лица она напоминает мальчишку, а курносый нос и тонкие губы усиливают сходство с парнем. От девочки у неё только волнистые волосы до пояса.
– Ну и что? По телефону ведь, – с завистливым равнодушием возражает десятилетняя Лидочка. Я улыбаюсь её словам: забавно наблюдать, как маленькие дети уверенно разбираются в отношениях старших.
– Пока по телефону, а потом? – от волнения Света начинает говорить на полтона выше. – Он живёт со мной в одном дворе! Как теперь из дома выходить – а если проходу не даст, приставать будет?
Я включаюсь в обсуждение, не давая девочке уходить далеко от темы:
– И что ты ему отвечаешь?
– Чо-чо… – пожимает она плечами. – Говорю, чтоб не лез, потому что у меня парень есть. И что, если он узнает, то голову ему оторвёт!
– Неужели поверил? – Наташа скептически приподнимает бровь.
– Да как тебе сказать… По идее, да, но… Нет, он в принципе поверил, что у меня должен быть парень. Я же красивая! – невозмутимо произносит Света.
Это заявление звучит так безапелляционно, что с ним никто не спорит.
– А что тогда?
– А то, что он моего парня никогда не видел и не слышал! Боюсь, скоро перестанет мне верить и очной ставки потребует! И чо тогда делать? – голос Светы снова повышается.
Да, тут есть, над чем подумать: ситуация сложная. А я в который раз убеждаюсь, что отношения с парнями в нашем возрасте приносят больше проблем, чем радости. Все эти заморочки совершенно не похожи на те возвышенные прекрасные чувства, которых я жду для себя.
– Насть? – вдруг резко включается в разговор Наташа. – Ты здесь?
Я настороженно смотрю на девочку. Её тон мне не нравится. Тринадцатилетняя Наташа с детства за словом в карман не лезет. Она занимается в театральной студии и вообще всегда очень бойкая и решительная. В её интонации уже слышен звон оригинального и острого решения проблемы.
– Тут я, тут, – отвечаю я, опускаясь на диван рядом со Светой. Но наша будущая артистка уже с головой ушла в придуманный ею сценарий.
– По телефону достаёт, говоришь? – затейница обводит нас глазами, и я понимаю, что для объявления своего плана ей требуется всеобщее внимание.
– Ага, и смски дурацкие пишет! По ночам! – жалуется Света.
Наташа коварно прищуривается.
– А давайте-ка мы ему тоже позвоним! – произносит она, прокашливается и вдруг сипит до неузнаваемости изменённым голосом: – Слышь ты! Будешь ещё к моей Свете приставать, пожалеешь!
Мы удивлённо переглядываемся и одновременно начинаем хохотать, поняв неожиданный план Наташи. Для неё разыграть такое представление – раз плюнуть, а нам – удовольствие посмотреть.
– Давай сюда его номер! – потирает руки Наташа. – Скоро от него одна память останется!
– Да на фига мне такая память… – бурчит Света, ещё не проникшаяся гениальностью идеи. Она неуверенно протягивает Наташе телефон, но потом включается в игру и оставляет трубку себе:
– Погоди, давай-ка я сама сначала! – с довольной улыбкой нажимает она на «вызов». – Алло, Сережа? – раздается её хрипловатый голос. Я не могу отделаться от мысли, что с таким голосом удобно ходить по подворотням и требовать с людей деньги, употребляя только узкоспециальные фразы: «Ты чо, а? Да ты слышь, не?»
– А я вот тут с друзьями сижу, да-а… – продолжает девочка, включая максимально развязную интонацию. – Про тебя вспомнили, да-а… А то ты не верил, что Дима существует. Так можешь с ним сам поговорить, он не против!
Наташа некстати закашливается. Света сбивается и замолкает. Тогда трубку у неё выхватывает Лида и говорит неожиданным басом:
– Привет, Ромео!
Мы замираем от восторга, вслушиваясь в разговор.
– Да ты кто такой вообще? – скептически звучит на том конце провода. Я не верю своим ушам – десятилетнюю Лидочку сразу приняли за взрослого парня!
– Ну, допустим, Колян, – невозмутимо отвечает Лида, перехватив поудобнее телефон, и откидывается на подушку.
Услышав это заявление, мы покатываемся от смеха. Видимо, это слышно на другом конце провода, потому что Сережа позволяет себе усомниться:
– Что-то не похоже, что ты Колян…
Серьезность его тона делает наш хохот ещё громче. Купился!
– Чего ржёте-то? У вас там, что, одна мелюзга? – пытается нахальничать парень.
От этой глупости Лида окончательно смелеет. Она надсаживает связки и продолжает ещё более басовито:
– Да ты вообще понял, что сказал, а? Ты на кого, пакетик, шелестишь? Вконец, что ли, нюх потерял?
Услышав это, Светка не выдерживает и выскакивает в коридор. Едва успев закрыть дверь, она разражается таким гомерическим хохотом, что я начинаю опасаться за её физическое и душевное здоровье.
Тем временем прокашлявшаяся Наташа по-пацански цокает языком и жестом требует трубку себе. Как же без неё – это ведь её авантюра.
– Слышь! – баритонит она. – Ты про Светку всё понял?
Как ни странно, её голос звучит выше, чем Лидочкин. Однако она тоже очень похожа на среднестатистического парня.
– А это ещё кто?
– Допустим, Вован.
– Да у вас там полный набор! – сомнение в трубке сменяется возмущением.
Наташа что-то бубнит в ответ, но не получает реакции. Она смотрит на экран и разочарованно резюмирует, всё ещё не выходя из роли:
– Бабло кончилось…
В этот момент я уже смеюсь в голос. Дальнейшее воспринимается вполуха. В дверь просовывается голова Светы, успевшей перевести дух:
– Требую продолжение банкета! У кого на телефоне деньги есть? Давайте ещё позвоним!
– У меня нет, – тут же отмахивается Наташа.
– А у меня телефона с собой нет.
– А сходить в банкомат закинуть деньги – не?..
Я примерно предполагаю, сколько может продлиться разговор с Серёжей, и поэтому искренне жалею ту из нас, которая согласится отдать на растерзание Свете свой телефон.
– Тоже мне! Друзья называются! Да ну вас всех! – обижается Света.
– Обижаться – грех… – смиренно произносит Лидочка, после чего Светка тут же меняет настроение – причём, совершенно искренне – принимает раскаивающийся вид и извиняется.
– Ну, так и что? Играем дальше? – ставит вопрос ребром Наташа.
– Без вариантов! Если мы сейчас же с этим не закончим, то он ещё сильнее ко мне приставать начнёт! – от волнения Светин голос берёт неимоверную высоту. – Дима-то с ним так и не поговорил!
– Какой Дима? – непонимающе хмурится наша артистка.
– Я представила своего парня Димой. А из вас пока никто им не назвался.
– А я, между прочим, не экстрасенс! – картинно восклицает Наташа. – Нельзя было сказать, как надо представиться? Вот и что теперь делать? Мой-то голос он уже запомнил! Я не смогу быть твоим Димой… Тьфу! – в сердцах бросает она.
Девочки несколько раз одновременно хлопают глазами, потом им в головы одновременно приходит светлая идея, и все трое одновременно переводят взгляд на меня. Но взгляды у них совершенно разные. Наташа смотрит с ехидным прищуром, как будто прикидывает, подойду ли я на роль в её спектакле. Света – просяще-умоляюще, как кот из «Шрека». А Лида – просто радостно и заинтересованно, потому что ей, видимо, очень хочется послушать, как мне удастся изменить голос под мальчика… Что?
– Что?! – спрашиваю я уже вслух. – Не-ет… Я с самого начала молчала, и я не собираюсь принимать участие в вашей авантюре! – категорически отказываюсь я и даже собираюсь встать и сейчас же уйти.
Тут в бой вступает Света. Она садится на краешек дивана и жалобно смотрит на меня. Когда она огорчается, её губы складываются бантиком так выразительно, что кажется, будто она вот-вот заплачет – не хватает последней капли.
– На-асть, – тянет она. «Нууу, добром это не кончится…» – думаю я…
Света то давила на жалость, слезно прося заступиться за неё, бедную и несчастную. То вспоминала мой диплом из музыкальной школы, говоря, что мне, как человеку с хорошим слухом, ничего не стоит изменить голос. В итоге я соглашаюсь.
К этому моменту Лида уже возвращается из ближайшего магазина, положив на Светин телефон пятьсот рублей. И я понимаю, что за эти пятьсот рублей Света может долго висеть на проводе у Серёжи, придумывая, что «Дима» в туалете или где-нибудь ещё, и взывать в это время к моей совести жестами, мимикой и шёпотом. Дешевле согласиться.
– Ты хотел поговорить с Димой? – торжествующим тоном наконец произносит Света. Я сжимаю кулаки и уныло думаю про себя: «Уж лучше бы стояла в храме. Будешь теперь знать, как от службы увиливать!» После недолгого ответа Света передает мне телефон с какими-то милыми напутствиями вроде «Сделай его! Ты сможешь!»
– Алло… Я бы хотел поговорить с тобой, – я честно попыталась! Я была даже почти уверена, что голос у меня получится. Но он вышел хуже, чем у десятилетней Лидочки! Только отступать уже некуда.
– А ты ещё кто?
– Дима, кто ж ещё… – тихо бубню я, совсем не похоже на Диму. Девочки сидят рядом, затаив дыхание. – До каких пор ты будешь заваливать тупыми смсками и звонками мою Свету, хотел бы я знать?
– Хотел? Или хотела́? – насмешливо переспрашивают из телефона.
В первую очередь я пугаюсь. А уже потом злюсь на саму себя за то, что не могу помочь Свете. И тогда меня начинает нести на волнах импровизации!
…Когда Феодора, отстояв очередь на исповедь, с радостно-заинтересованной улыбкой заходит к нам в комнату – видно, мои вопли слышны из гардероба, – я сижу на кровати и ору в трубку:
– Тебе знакомо слово мутация? У меня, может быть, ломка ещё не закончилась, вот хожу как дискант недоделанный, людей пугаю! А ты не смей ничего говорить про мой голос!
– Мутация? – хихикают в трубке.
Света торжествующе выхватывает у меня телефон.
– Видишь, какой Дима умный! Он убил тебя одним словом! Ты не знаешь всего его интеллекта! – словно горох сыплет, тараторит она. – Он… он вообще!
– А что здесь происходит? – как можно спокойнее спрашивает Феодора, оглядывая нас. Она проходит в угол комнаты, на всякий случай обходя меня подальше, садится в кресло и кладет рюкзак на пол. Света сбрасывает вызов и опускает руку с телефоном.
Я глубоко вздыхаю и обращаюсь к ней с виноватым видом:
– Вот видишь! А ты говорила – музыкальное образование… Да Лида справилась лучше меня!
– Да ладно! Зато ты его интеллектом убила! – весело заключает Света. – А ещё у нас есть Федя! – неожиданно добавляет она.
Я сочувственно смотрю на подругу.
– Чего ты хочешь от меня, женщина? – в своей обычной манере спрашивает Федя, произнося эту фразу с таким удивлением и неудовольствием, что любому должно стать ясно, что она не намерена участвовать ни в каких сомнительных мероприятиях. Но Света умеет уговаривать.
А я понимаю, что не хочу участвовать во второй части нашего «Марлезонского балета», встаю с кровати и поправляю измявшееся платье.
– Пойду все-таки на службе постою, – объясняю я девочкам. – Долго там до помазания, Федь?
– Да нет. Ещё полчасика, наверное.
– Позови нас, как начнётся! – просит Наташа. Я киваю, вешаю на плечо летнюю тканевую сумку и выхожу в полутёмный храмовый гардероб.
