Софья Крымская
Город мертвых талантов

Глава 1

Мама ушла в школу и не вернулась.

Саша была в этом виновата. Она и ее бездарная писанина, чтоб ей сгореть! Знала бы, чем все закончится – проглотила бы обиду вместе с болтливым языком! Но откуда ей было знать, что урок литературы превратит ее жизнь в беспробудный кошмар.

…Она ввалилась домой, грохнула рюкзаком об пол и объявила маме, что с этого дня ноги её не будет в школе. И больше она не напишет ни строчки, потому что…

Конечно же, мама вытрясла из нее правду. Ей и стараться не пришлось – обида кипела, выплескивалась наружу. Саша начала рассказывать…

Все было как всегда. Тишина. Скука. У доски томилась очередная жертва Зои Всеволодовны. Саша, маскируясь за широкой спиной Ломакина, играла непослушными словами.

“…Ночь окутала город муз. Лунный свет пробивался сквозь изорванное ветром черное кружево облаков…”

Она перечитала фразу, нахмурилась:

“Плохо. Кружево это ни к селу, ни к городу…” – она перечеркнула написанное.

Надо проще.

“Ночь. Луна. Ветер…”

Ну да. Добавь еще “…фонарь, аптека!” – пробубнила она, зачеркивая ночь, ветер и луну.

“Город муз растворился во мраке. Луна и холодный ветер…”

“Да что ж такое! Никогда мне первая фраза не дается. На потом ее оставить… Что там происходит?”

Она высунулась из своего укрытия. Все та же картина. У доски корчился Данька Брюшко. Умный парень, но стеснительный страшно. А под Зоиным взглядом ему становится совсем худо – бедняга покрывается красными пятнами, потеет и мычит. Зоя таких не отпускает, пока до слез не доведет. А вмешаешься – только хуже будет. Проверено. Саша уткнулась в тетрадь. Надо двигаться дальше.

Сны – они такие. Пока не запишешь, не дадут жить спокойно, будут вертеться в голове. А этот снится ей уже которую ночь. Она пытается его записать, но пока подбираешь слова, картинки ускользают, как рыбки, выходит что-то бесцветное и скучное.

“Темная фигура неслышно поднялась по ступенькам старого дома и поставила на крыльцо большую корзину. В корзине сладко спал младенец. Муза беспокойно оглянулась, опустилась на ступеньки, обхватила руками корзину и приникла к ней головой.

Потом сняла с шеи кулон. Прозрачный камень цвета красного вина на черном шелковом шнурке тревожно сверкнул в ее руках. Она опустила его в корзину с младенцем.

– Прости, мое драгоценное дитя! – произнесла она сквозь слезы, и нежный голос ее прозвучал, как разбитая флейта.

Она поцеловала младенца, неслышно скользнула с крыльца и понеслась по темной улице назад, так стремительно, словно не холодные камни, а раскаленные угли лежали у нее под ногами…”

Саша прикусила кончик ручки, взглянула в окно.

Может не раскаленные угли, а осколки стекла?

“ Перед поворотом она остановилась, обернулась и прошептала …

– Белоконь, повтори мою последнюю фразу!

Саша вздрогнула, захлопнула тетрадь. Перед ней стояла Зоя Всеволодовна. У доски никого. Сколько времени прошло? О чем речь? Она метнула отчаянный взгляд на Юльку, соседку по парте, та что-то беззвучно ей шепнула. Разумеется, Саша ничего не поняла.

– Повторите пожалуйста. – попросила она.

– Чем вы заняты, Белоконь? – ласково поинтересовалась Зоя Всеволодовна.

– Я… конспектирую… – мямлила Саша.

Зоя протянула раскрытую ладонь. Саша подгребла тетрадь к себе поближе.

– Дай сюда. – произнесла учительница металлическим голосом.

Саша, как под гипнозом, повиновалась. Не сводя с нее глаз, Зоя Всеволодовна взяла тетрадь, – Посмотрим… что ты там… строчишь… – раскрыла и углубилась в чтение. Закончив, взглянула на Сашу поверх очков.

– Что это?

Саша краснела и молчала.

– Белоконь, я задала вопрос!

– Сон… – пробормотала Саша.

– Сон. – повторила Зоя и не спеша двинулась на свое инквизиторское место, унося в когтях тетрадь.

Саша затравленно смотрела в ее узкую спину.

Класс притих. Многие испытали на себе метод Зои Всеволодовны: зацепить жертву меткой фразой, взять за горло, высосать досуха и отшвырнуть бледную шкурку. Саша ухитрялась быть неуязвимой для ее шпилек и крючков. И вот, наконец, допустила промах. Теперь Зоя оторвется по полной. Что ж, настала очередь Белоконь встать к позорному столбу. Шоу обещало быть грандиозным.

– Хотите послушать? – обратилась Зоя к аудитории.

Никто не посмел отказаться.

– Ночь окутала город муз… – замогильным голосом начала Зоя.

Она сопровождала чтение драматическими интонациями, выразительной мимикой, ироничными комментариями. Старалась как могла. Сначала все ржали, потом затихли понемногу.

– Ваше впечатление? – обратилась Зоя Всеволодовна к классу.

Аудитория молчала.

– Смелее! У нас урок литературы. Перед нами художественное произведение. Давайте обсудим! Ломакин, что скажешь?

Ломакин, знаменитый на всю школу хулиган и шут гороховый, поднялся и хихикнул.

– Не знаю. Хрень какая-то!

– И все?

Ломакин пожал плечами и снова хрюкнул от смеха.

– А чего еще-то?

– Молодец! Краткость – сестра таланта. Учись, Белоконь! А то развезла тут… Кстати, почему ты сидишь? Педагог перед тобой стоит, а ты как королева английская…

Саша поднялась. Каждый удар сердца окатывал ее кипятком.

– Посмотри на меня.

“Не смотри в глаза! В переносицу!” – скомандовала себе Саша.

– Сашенька. – сказала Зоя нежно, – Не обижайся. Я желаю тебе добра. Жизнь коротка, а время драгоценно. Не стоит разбазаривать его на бессмысленную ерунду. Дорогая моя, литература – это нечто большее, чем твои словесные завитушки.

“Только не разревись…” – твердила себе Саша.

– А может хватит уже? – громко, с вызовом спросил Ломакин.

– Я сама решу, когда хватит, господин защитник! – прикрикнула на него Зоя, не сводя глаз с Саши.

– Правда, Зоя Всеволодовна! Может у нее талант! – подхватила Юлька.

– Талант? – прищурилась на нее Зоя, – И окинула класс победоносным взглядом. – Запомните, ребята, талант… его не спрячешь. Он всегда пробьет себе дорогу! Если он есть. А если нет… Если ты бездарность, – с наслаждением выговорила она, – то нечего время тратить. Свое и чужое. И уроки мне тут срывать. Забери свою писанину, Белоконь! Все.

Она захлопнула тетрадь.

– Продолжаем урок! Белоконь, к доске!

Саша раскрыла рюкзак, сгребла в него все, что лежало перед ней, выбралась из-за парты, опрокинув стул. И пошла к двери под перекрестным огнем насмешливых и сочувственных взглядов.

– Что за истерика, Белоконь? – прикрикнула Зоя, – Я тебя не отпускала! Вернись на место! Стул подними!

Саша вышла, хлопнув дверью.

Мама слушала ее, не прерывая. Закончив свой рассказ и не услышав в ответ ни слова, Саша отважилась приподнять мокрые ресницы и вздрогнула, увидев мамино лицо. Бледное, застывшее, чужое. А глаза такие… будто случилось то, чего она давно ждала и боялась. Саша вмиг забыла о своем позоре.

– Мама! Что с тобой?

– Как ее зовут? – спросила мама неестественно ровным голосом.

– Зоя. – прошептала Саша. – Всеволодовна…

Мама потянулась за пальто.

– Ты куда? – взволновалась Саша.

– Зоя. Всеволодовна. Если это то, о чем я думаю… Не может быть. Только не это… – бормотала мама, пытаясь поймать второй рукав.

У Саши вдруг заныло под ложечкой от предчувствия дурного, непоправимого. Она вцепилась в мамино пальто.

– Мам, пожалуйста, не ходи! Наплевать на эту дуру! Что она понимает? Я пойду завтра в школу!

Мама обернулась, и спокойно сказала:

– Ты очень талантливая. Никогда не сомневайся.

Поцеловала Сашу и ушла, волоча полунадетое пальто как подбитое крыло.

Прошел час. Два. Под ложечкой ныло все сильней. Мама не возвращалась. Три.

“О чем можно так долго разговаривать с этой грымзой? Позвоню”.

Абонент недоступен. “Что такое? Где она? Как-то все не так…” Саша, забыв о своих недавних клятвах, помчалась в школу.

Охранник припомнил, что да, приходила женщина, высокая, в черном пальто, вот расписалась. Выходила ли? Не видел. Зоя Всеволодовна? Не обратил внимания. В школе нет уже никого. Иди, девочка, домой. Мама тебя уже ждет, беспокоится.

Но никто не ждал ее дома.

Саша заметалась. Она выходила на улицу, бродила в надежде, что придет домой – а там мама. Но ее не было. И сил уже не было ждать. Позвонила папе, хоть и не полагалось его беспокоить во время работы. Папа сказал, что бежит домой. Просил не волноваться.

Стемнело. Саша в куртке и в ботинках ждала маму на полу в прихожей. Ключ в двери! Сердце взметнулось и обрушилось. Папа. Он тоже начал куда-то звонить, тихо разговаривать, перемещаясь из комнаты в комнату и плотно закрывая за собой двери. Мог бы и не закрывать. Саша не собиралась подслушивать. Она сидела на кухне за столом, уперев невидящий взгляд в клен за окном, и твердила про себя: “Мамапридимамаприди…” Она не задавала вопросов, не плакала. Папа говорил с ней, но она плохо его понимала и раздраженно морщилась – он прерывал ее заклинание, а делать это было нельзя.

Ветер бушевал за окном, рвал ветки клена. Саше казалось, она качается вместе с ними, прямо на них качается …вверх…вниз… «Проснусь, и мама будет дома» – проскользнула мысль, прежде чем усталая голова упала на руки.

Саша подняла голову. За окном было светло.

В кухню, зевая, вошел папа. Босиком, в пижаме и лохматый.

– Сашуля! Уже встала…

– Вернулась?

Папа оборвал зевок.

– Кто?

– Мама! Ты ее нашел?

Папа взглянул на нее так, будто впервые увидел.

– Саш… Тебе что-то страшное приснилось?

– Не пришла. – Саша заплакала, тихонько подвывая.

Папа растерянно обнял ее.

– Сашенька, послушай, посмотри на меня…

Саша рыдала.

– Как ты мог спать, если она… Ее же надо искать! Надо в полицию!

– Саша, посмотри на меня! – жестко сказал папа. – Мама умерла!

– Как? Ты что? Она вчера…– шептала Саша, постукивая зубами. – Что случилось?

– Сашенька. Деточка. Да что же с тобой такое! В день твоего рожденья. Пятнадцать лет назад.

– Вчера она пошла в школу. К Зое…Всеволод… К Зое, учительнице. Литера…

Никак не вдохнуть. Где воздух? Туман перед глазами. Сияющие точки плавают. “Сейчас я потеряю сознание.” – догадалась Саша.

Скрип двери. Шлепанье босых ног…

– Мамочка! – опрокидывая стулья, врубаясь в косяки, она бросилась навстречу и чуть не сбила с ног невысокую светловолосую женщину в зеленом халате.

– Вы откуда? То есть вы кто? Как вы сюда… – бормотала Саша, отступая по коридору. В полумраке лица женщины было не разглядеть.

– Гос-споди, Сашка, совсем заучилась. Чего вскочила в такую рань? Суббота… – сонно пропела женщина, обогнула Сашу и поплыла в сторону кухни. Саша за ней. Папа улыбнулся женщине, приобнял ее за плечи и чмокнул в щечку.

– Вы… кто? – Саша привалилась к стене, вцепилась в дверной косяк.

Женщина обернулась и внимательно посмотрела на нее водянистыми глазами.

– Опять твои выкрутасы?

– Светлан, подожди. С ней что-то не то. – тихо сказал папа.

– Что еще за Светлана? А мама? Что вы сделали с мамой? Где моя мама?

– Сашенька, твоя мама давно умерла, – ласково объяснила Светлана.

– Как же так? Вот ее чашка… – тупо бормотала Саша.

– Это моя чашка. Твой папа купил ее мне в Италии.

– Мы ездили в Италию с мамой… Да прекратите вы улыбаться!

Папа со Светланой переглянулись. Саша бросилась в комнату.

– Ну вот же, вот! Мама рисовала… Колизей… – Саша беспомощно показала на рисунок на стене.

– Мы купили его на блошином рынке. В Риме. – мягко возразила Светлана. – Забыла?

– Пап!

Папа молчал. Смотрел на Светлану.

Саша распахнула дверь своей комнаты.

– А птицы? Мы с мамой их рисовали! Ты еще ворчал, что бумаги нам мало! – прямо на стене они изобразили раскидистое дерево и птиц. Много птиц.

– Эта стена белая. – спокойно ответила Светлана.

Саша умоляюще смотрела на отца. А он взглядом подтвердил – белая. Саша сползла на пол, заплакала.

– Сашенька, – папа взял что-то со стола, сел рядом – что же с тобой творится… посмотри, вспомни. Вот мамина фотография…

Саша вытерла глаза и взглянула на старую фотографию в самодельной рамке.

– Это не мама. Это… Зоя Всеволодовна.

– Саша!

– Нет. Нет. Нет.

Что было дальше, Саша помнила плохо. Только отдельные фрагменты, как обрывки тяжелого сна.

…Она вышвыривает вещи из шкафов, ищет, пытается что-то объяснить папе.

…Светлана сует ей под нос стакан, она швыряет подушкой в Светлану.

…Папа хватает ее в охапку, прижимает к себе. Она вырывается, затихает. Плачет.

…Она сидит на диване, укутанная пледом так, что рукой не шевельнуть. Светлана подает папе стакан, папа подносит его Саше, она уворачивается, потом делает несколько глотков. И все исчезает, распадается на куски, валится в темную яму.

…Незнакомые люди. Аккуратный добрый старичок, женщина с неприятным голосом, одинаковые девушки.

Саша пытается им втолковать, что пропала мама, а папа сошел с ума, или они сговорились со Светланой и совершили нечто ужасное.

А потом она поняла, что ей никто не верит, устала и замолчала. Перестала отвечать на вопросы. И снова темный провал.

И вот она сидит на своей кровати, подтянув колени к подбородку. За окном темно, тускло светит лампа на столе. Светлана на полу возле кровати, говорит тихо и монотонно:

– Доктор сказал, это нервный срыв. В твоем возрасте такое бывает. Твоя мама давно умерла. Ты никогда ее не видела. Ты ее не помнишь. Ее нет.

И смотрит пристально. Какие холодные, равнодушные у нее глаза!

Саша прошептала:

– Я ее помню. Вы не можете сделать так, будто её не было.

Она отвернулась от Светланы, прижалась боком к нарисованному дереву. Погладила птицу Додо, нарисованную маминой рукой.

– Какие грязные стены в твоей комнате. – заметила Светлана. – Надо бы покрасить.

Саша крепче прижалась к дереву

– Не надо… пожалуйста.

– Смотри мне в глаза, девочка.– прошипела Светлана. Не смей плакать. Смотри в глаза. И слушай.

“Смотри в переносицу! – твердила себе Саша, – не в глаза…”

– Если ты будешь упрямиться, – заворковала Светлана, – то придется перейти к плану “Б”. Нам с папой очень бы этого не хотелось, но как еще мы сможем тебе помочь?

– Что еще за план “Б”? – Саша старалась, чтобы вышло презрительно, но вышло жалко.

– Ты побудешь некоторое время в специальном заведении.

– В дурдоме? – догадалась Саша.

– Зачем так грубо? Есть частные стационары, там работают первоклассные специалисты. Они приведут в порядок твою психику. – нежно улыбнулась Светлана. – Ты понимаешь меня?

Саша понимает. Ей почти пятнадцать, она большая девочка и догадывается, что значит “приведут в порядок психику”. А еще она понимает, что осталась одна на свете. Даже папа ей не поможет. Он будет заодно с этой ласковой женщиной. Её невозможно ослушаться.

– Понимаю. – заморожено отвечает она.

– Вот и хорошо, вот и умница. – воркует Светлана.

Все вокруг плывет, погружается в темноту, только Светланины глаза сияют как два маяка в тумане.

Боже, её глаза… Они светлеют, становятся прозрачными, как куски льда, светятся все ярче. “Это кошмар! Сейчас я проснусь!” Саша набрала воздуха, чтобы закричать, но Светлана крепко схватила ее за руку.

–Тихо! Ты видишь то, что не должна видеть. Странно… Но так даже проще. Слушай. Ты – обычный подросток. Бедная сиротка. Я – твоя добрая мачеха. У тебя был нервный срыв. Ты это понимаешь. Ты больше так не будешь. Ты пьешь валерьянку и выздоравливаешь. Ты не заикаешься про эту историю в школе. Ты прекращаешь изводить бумагу на свои глупые выдумки. Иначе…– ее глаза вспыхнули. Саша зажмурилась, отшатнулась, стукнувшись головой об стену с птицами.

– Иначе твоим домом станет психиатрическая лечебница. Хочешь туда? – Саша из всех сил замотала головой.

– Будешь пай-девочкой? – Саша энергично закивала.

Глаза погасли. Комната вынырнула из темноты.

– Сейчас ты ляжешь в кроватку, – ласково запела Светлана, – и спокойно уснешь. А завтра все будет хорошо….

Но завтра все было плохо. И послезавтра. Каждый новый день теперь начинался так:

“Я бедная сиротка, я обычный подросток, я хорошая девочка… Что еще? У меня был нервный срыв, я больше так не буду. Я не вспоминаю о маме, не пытаюсь ее искать. Не плачу. Я справлюсь. Только бы она не догадалась. Мне никто не поверит. Она на любого наведет морок. Я не хочу в психушку! Я хорошая девочка. Я все равно найду маму!”

Саша затаилась. Она старалась меньше разговаривать и больше улыбаться. Стала вежливой, послушной и удобной.

Светлана оказалась заботливой мачехой. По утрам кормила сырниками, щедро поливала их вареньем, следила, чтобы Саша все съела.

– Кушай, Сашенька, смотри, какая ты худенькая. Как швабра! Кормишь тебя, кормишь, куда только все девается? – мурлыкала Светлана, поглаживая Сашину руку широкой теплой лапой с длинными ногтями. И Саше казалось, что Светланина рука – сытая кошка, а ее собственная костлявая кисть – обреченный птенец.

Она упихивала в себя сырники и, обмирая от страха, гадала – может Светлана чего-нибудь в них подсыпала? Или варенье сварила с колдовской травой?

Криво улыбалась, благодарила Светлану. Та отвечала:

– На здоровье, деточка.

Все было спокойно и мило. И очень страшно.

Она перестала писать. Она возненавидела себя за то, что когда-то переселяла на бумагу свои фантазии. Из-за них мамы больше нет. Если в ее голову забредал новый герой, она гнала его. Она хотела уничтожить свои черновики, утопить их, сжечь, закопать. Но коробки, набитые исписанными тетрадками и блокнотами, оказались пустыми.

Загадочное исчезновение черновиков не расстроило Сашу. Ей было стыдно о них вспоминать. Как ей вообще пришло в голову начать писать? Теперь даже школьные сочинения даются ей с трудом – она с трудом вымучивает из себя корявые, безжизненные фразы.

Историю с Зоей она помнила смутно. Она что-то написала. Зоя прочла. Назвала ее бездарностью. Она ушла, дверью хлопнула.

Папа стал похож на фотографию, которую научили ходить и разговаривать. Если Саша обращалась к нему, отвечал. Сам он задавал только один вопрос:

– Как дела в школе?

Вежливая улыбка не сходила с его лица. И как ни старалась Саша смахнуть эту невыносимую улыбку, ей не удавалось. Да и возможности такой Светлана не оставляла, всегда маячила неподалеку.

Однажды Саша все же улучила момент – мадам отправилась в ванную, а папа сидел на диване в гостиной и смотрел в точку. Он теперь часто так сидел. Саша примостилась у папиных ног, заглянула в пустые глаза.

– Сашенька! – очнулся папа, – как дела в школе?

– Знаешь, пап, что сегодня было? Сидим мы на уроке химии, решаем уравнения. Вдруг с улицы – тук! тук! тук! Смотрим, а за окном наша директриса верхом на метле!

Папа улыбался.

– Снимает туфлю, – не сдавалась Саша, – и как швырнет ее в окно! И вдребезги!

Папа внимательно слушал.

– Директриса влетела в класс. – продолжала она упавшим голосом. Подлетела к портрету Менделеева и как плюнет в него!

– Очень хорошо.

– Ничего хорошего. Теперь на портрете зеленое пятно. Химик так и не смог его вывести. – прошептала Саша сквозь слезы.

– Что ж, я рад, что у тебя все в порядке.

– Пап… Ты где?

Папа встал с дивана и побрел куда-то. Саша за ним. Он постоял немножко в холле и двинулся в Сашину комнату. Она кралась следом, стараясь случайным звуком не спугнуть слабую надежду.

Папа вошел в ее берложку, опустился на пол. Она тихонько присела рядом.

– Сашка… знаешь, мне иногда кажется, что я – это не я. – признался папа. – Будто настоящий я живет… живу… далеко. А здесь – кто-то другой. – он посмотрел на Сашу почти прежними глазами. Обернулся к белой стене, где еще недавно зеленело дерево с птицами.

Саша едва дышала. “Сейчас он вспомнит!”

– А еще, – продолжал папа, наморщив лоб,– я постоянно хочу вспомнить что-то важное и не могу. Тот, другой не дает. Каждый раз, когда я пытаюсь сосредоточиться, он включает музыку в моей голове. На полную громкость. Вот как сейчас.

– Пап… вспомни, пожалуйста, – прошептала Саша.

– Может ты поможешь?

– Я не могу. Ты должен сам. Мне нельзя.

– Помоги мне. – тихо попросил папа.

Опасные слова теснились в горле, она почти решилась…

Щелкнул выключатель и комнату залил яркий свет.

Светлана! Как она тихо подкрадывается… Саша терпеть не может верхний свет, Светлана это знает. Она ничего не делает просто так.

– Секретничаете? – бледные глаза просканировали их по очереди.

– Если вам так хочется сидеть в темноте, предлагаю вместе посмотреть кино.

– О! – вежливо обрадовался папа, – я как раз хотел посмотреть кино. Ты угадываешь мои желания, дорогая. – он поцеловал руку Светлане.

– И мысли, дорогой, и даже мысли. – ответила Светлана, глядя на Сашу.

– Пойдем, Сашуль! – обернулся папа.

– Пойдем, папуль! – в тон ему откликнулась Саша и побрела следом.

День проходил за днем, она все крепче сжимала зубы, все глубже уходила в себя и тащила дальше свою жизнь, как усталый ослик неподъемную поклажу. Прямиком к обрыву.

Глава 2

Прошел год. Субботним утром Саша брела по солнечному, веселому Арбату, не видя света, не слыша звуков.

Она жила теперь, как ей казалось, под стеклянным колпаком. Это был хороший колпак – прочный, надежный. Но, укрывая Сашу от страха и тоски, колпак не давал просочиться ничему другому. Цвета, запахи, музыка, друзья, смешные истории, милые котики – все это оставалось снаружи, не доходило, не трогало.

Сегодня ей удалось улизнуть из дома до завтрака, специально встала пораньше. Светланина еда – ее вечный страх и ужас. В рюкзаке у нее два яблока и бутылка воды. Когда голод совсем одолеет, она перекусит. Выиграет еще пару часов покоя.

Можно, конечно, купить что-нибудь. У нее с собой сто рублей с мелочью, а в переулке неподалеку – ее любимая пекарня. Там приветливые черноглазые девушки продают ореховые трубочки… Стоп! Если она поддастся соблазну, то не сможет прибавить очередную крохотную сумму к своим сбережениям. Когда есть цель, надо быть твердой.

Саша все рассчитала. Через два года с небольшим ей исполнится восемнадцать. Она станет взрослой. Никто не посмеет угрожать ей психушкой. И тогда она попробует разыскать маму. Будет искать, пока не найдет.

Но для этого нужны деньги, хотя бы на первое время. Так что надо копить. И не разбазаривать деньги на удовольствия, а силы – на принятие пустяковых решений. Их и так нет. Светлана забирает все без остатка. Только выйдя из дома и нахлобучив глубокий капюшон, она может перевести дух и начать собирать силы, как раскатившиеся бусины.

Она вздохнула, миновала опасный поворот и поплелась дальше. Ей нравится здесь бродить. Каждый встречный выглядит странновато – место такое. И никто не обращает внимания на долговязую девочку в капюшоне. Здесь легко быть невидимкой.

Но сегодня случилось необычайное. Может солнце светило слишком ярко, может колпак дал трещину, только Саша почувствовала, как кто-то цапнул ее за рукав. Она вздрогнула, вырвала руку, обернулась.

Перед ней стоял человечек крошечного роста в потертом камзоле и коротких красных шароварах. На голове драная бандана с черепами, в ухе здоровенная серьга. Левый глаз прячется под черной повязкой, правый смотрит пристально и хитро. Карлик-пират. Ряженый. Здесь таких полно.

– Здрасьте! – невольно вырвалось у Саши.

– О, прекрасное сумрачное дитя! – завел пират заискивающим голоском.

“Сейчас начнет нудеть, чтобы сфотографироваться.” – с досадой подумала Саша. – “Нашел к кому прицепиться!”

– Нет у меня денег. – оборвала она человечка.

Тот вздернул мохнатую бровь.

– Я просил у вас денег?

– Не просили, так попросите. – отрезала Саша и пошла дальше, чуть быстрее, чем обычно.

Пират семенил рядом, стараясь попадать с ней в ногу. Получалось у него плохо, хоть он и старался изо всех сил.

– Зачем я буду просить у вас то, что вам нужнее, чем мне?

Саша прибавила шагу, надеясь, что надоедливый спутник сам оторвется. Но тот, пыхтя и потея, шел с ней ноздря в ноздрю. Пойти еще быстрее означало побежать, а это было бы уж совсем несуразно – удирать среди бела дня от ряженого карлика! Она остановилась.

– Тогда чего вам надо?

– Мне-то ничего. А вам письмецо просили передать.

Пират вытащил из-за грязного обшлага бумажку, сунул Саше в руку.

– Долго не раздумывай – опоздаешь.

Отвесил шутовской поклон и пошел себе вразвалочку дальше.

Саша, посмотрела ему вслед. Псих – решила она и развернула бумажку.

“ Твоя мать жива. В Самородье знают, что с ней случилось. Торопись.”

– Что?!

Саша кинулась за пиратом, но того и след простыл. Она заметалась, как потерявшийся щенок. Приставала к ряженым – не видел ли кто пирата, метр с кепкой, черный камзол, штаны красные? Вопрос жизни и смерти!

Ей сочувствовали, но помочь не могли. Крошку-пирата здесь не встречали. Винни-пух – пожалуйста, вон он гуляет. Есть арап Петра Великого – студент университета дружбы народов, стройный красавчик цвета чернослива. Он в камзоле, да.

Барышни в растрепанных париках и пышных юбках с грязными подолами припомнили одного пирата. Под два метра ростом. Еще попугай у него на плече сидел. Так они оба уже с месяц как не показываются.

И Саша поняла – удрал. Скинул камзол, смешался с толпой и нырнул в метро “Смоленская”. А красными штанами здесь никого не удивишь.

Она рухнула на ближайшую скамейку и снова развернула драгоценную записку.

“ Твоя мать жива.” Она знала, всегда знала! “ Самородье…” Никогда не слышала. Город? Деревня? “ Торопись.”

Дрожащими пальцами, промахиваясь мимо букв и чертыхаясь, Саша терзала поисковик. Самородье… Звучит жутковато. “Уникальное место… художники… фестивали…” Двести километров! Автобус от метро до конечной. И на пароме через реку.

“Поеду прямо сейчас!” – Саша вскочила со скамейки и радостная мешанина красок, звуков и запахов вдруг обрушилась на нее. Исчез колпак, а она и не заметила. Пират утащил, или потеряла, пока носилась по Арбату.

Она с изумлением обнаружила, что серая муть вокруг нее – настоящие люди, живые, разноцветные! А сколько звуков! Она давно привыкла к невнятному “бу-бу-бу” , а сейчас различает даже цоканье коготков крошечной собачки! Потянула носом, вдохнула ароматы нагретой солнцем брусчатки, деревянной скамейки, умирающих листьев, пыли, духов… Ей стало жарко. Она расстегнула куртку, смахнула капюшон, растрепала волосы. Ощущение праздника поднималось в ней, она и забыла, как это бывает. Но что-то упорно мутило радость. Ну конечно, Светлана! А вдруг это она подослала пирата?

“Чего же она ждет?” – мучительно размышляла Саша – “Что я прибегу домой размахивая запиской? Вот вам и пожалуйста, рецидив! “Дорогой, случилось то, чего мы так боялись!”

Тайком показать записку папе? Не выйдет. Светлана как Цербер сторожит его сон наяву.

Поехать в Самородье? А вдруг в этом и заключается коварный план?

“Я помчусь, как дура, а она – в полицию: “Девочка не в себе, сбежала, помогите!” Намекнет, где меня искать. Приеду, а меня там уже ждут. Как бы я не поступила, эта ведьма окажется на шаг впереди.”

Так что же – домой? Туда, где пахнет Светланиным кремом для рук и психбольницей? Саша обежала глазами пестрый Арбат, вдохнула чудесный, свободный воздух – немыслимо потерять все это снова! Ей так хотелось верить записке, она так тосковала по маме! “Поеду! Даже если это ловушка. Это мой единственный шанс!”

Так. Яблоко, телефон, зарядка, бутылка воды, паспорт и сто рублей с мелочью. Поголодать немножко – ерунда, дело привычное. А вот на сто рублей далеко не уедешь. Придется вернуться и забрать из тайника деньги, отчаянно рискуя столкнуться со Светланой.

На чердаке их старинного дома, в углу, под грудой пыльного хлама спрятана железная коробка из-под печенья. В ней скопленные деньги, и маленький альбом. В нем она рисует маму.

Маскируясь за пышными кустами, молясь, чтобы Светлане не взбрело в голову именно сейчас куда-нибудь отправиться, Саша прокралась в подъезд. Пригибаясь и не дыша, она миновала свою лестничную клетку, взлетела на шестой этаж, открыла решетчатую дверку. Еще семь ступенек, железная дверь и ключ на притолоке. Она вдохнула неподвижный чердачный дух.

Вот он, ее тайничок. Целый год она откладывала все, что выдавалось ей на мелкие расходы и не зря старалась. На дорогу хватит. А дальше она не загадывала. Альбом тоже надо прихватить, у нее ведь нет ни одной маминой фотографии. Рисунки, конечно, не бог весть что, но лучше, чем ничего. Альбом в рюкзак, деньги в карман. Все! Теперь бы выбраться.

“ Никого на лестнице, никого.” – приговаривала про себя Саша, преодолевая опасный отрезок пути. Черт, шнурок развязался, хлопает по ступенькам. Некогда, потом.

“ Фухх! Свобода!” – теперь за угол, за куст, перевязать шнурки покрепче, но только быстро, быстро!

– Сваливаешь? – раздалось за спиной. Саша подскочила как кот, застигнутый за кражей сосисок.

Перед ней стоял ее сосед Петька, противный мальчишка лет двенадцати. Вечно он болтался под ногами, размахивая своим дурацким самокатом и валяя дурака изо всех сил. Сашу он подбешивал.

– С чего ты взял? – злобно огрызнулась она.

– С рюкзаком. Лохматая. Бегом.

– Не дурак. Не говори никому, что меня видел. – и она занялась вторым ботинком.

– Пятьсот рублей.

– Что?

– Давай пятьсот рублей, и я тебя не видел.

– Я сейчас пинка тебе дам, а не пятьсот рублей! – пообещала Саша.

– А я Светке твоей скажу.

– Знаешь, что бывает с шантажистами?

– Что?

– Погугли. Или в книжке прочитай. Лучше в книжке.

Саша отряхнула коленки, подтянула лямки рюкзака и перепрыгнула оградку палисадника. Шантажист за ней.

– В какой книжке? У меня таких книжек нету! – крикнул он ей вслед. Саше вдруг стало жаль мальчишку.

– В библиотеку сходи, – бросила на ходу. – Вон в том доме, за угол завернешь. – и прибавила шагу.

– Эй! Ты насовсем что ли?

Саша, не оборачиваясь, показала кулак.

– Возвращайся, без тебя тухло будет!

Она обернулась на ходу, хотела ответить, но только махнула рукой и помчалась к метро, подгоняемая страхом, надеждой и попутным ветром.

С незапамятных времен стоит на краю Самородья высоченная чугунная ограда. За ней корявые деревья и чертополох выше головы. На ограде табличка: “Осторожно! Проход запрещен! Пропадают люди!” Местные жители называли это место Ведьмин карман. Обходили стороной.

Экскурсоводы рассказывали туристам такую историю…

…В стародавние времена жил в Самородье парень. Раз приходит к матери – жениться, говорит, хочу. Что ж, дело хорошее. Кого брать хочешь? Мялся, парень, мялся – признался. За оградой красавицу видел. Жизни, говорит, нет без нее.

Мать поперек порога легла. Переступишь, говорит, сынок, через мать ради чертовой куклы? Переступил. Только его и видели.

А через три года вышел из лесу, с другого краю города. Худой, оборваный и седой весь. Бормочет дикое, непонятное. То плакать примется, то хохочет до икоты. Так и доживал дураком бедолага.

Так что, господа туристы, не лезьте за ограду. Да и что там делать-то? Лес глухой да болота. И все равно лезут!

Лет тридцать назад пропал один полусумасшедший механик – все носился с какими-то паровыми двигателями. Смеялись над ним. А он взял и пропал. Местные в один голос сказали – за оградой.

И еще один был, совсем молодой парень, художник, на этюды приехал. И ведь предупреждали дурака! Нет, полез… И вот уж двадцать лет как бегает по Самородью, в волосах перо воронье. Стены пачкает, плачет и чушь городит.