Софья Константиновна Стасевич
Как любят покойники
У меня возник план примирения, представляете? – она нервно усмехнулась, – Сейчас он кажется смешным, тогда я возлагала на него большие надежды. Написала записку от имени отца, в которой он просит у матери прощения за все ссоры и обещает изменится, положила эти каракули на кухне и поставила пластинку любимого моими родителями Шуберта, в надежде, что их сердца растают, благодаря моей сообразительности. Я улыбалась, сидя в своей спальне, представляла, как мать изучает записку, забегает к отцу, читающему газету в гостиной, целует его, он обнимает ее. Представляла, как они мирятся. Но вопреки моим ожиданиям, я услышала истеричные крики матери через несколько минут: “Ты уничтожил даже иллюзию нашего счастья! Посмотри, что сделала Вера!”
Рассказчица остановилась, сбивчиво глотая воздух. Я смотрел на ее трясущиеся губы. В моей голове эхом звучало: Вера, Вера, Вера… Рассказ снова пошел своим чередом, я слушал дальше, как бы опьянев:
–Быстро и тихо я подкралась к кухне, встала за дверным проемом. Я ждала расплаты за свой проступок, даже жаждила наказания. Видела, как мать срывалась на слезы, тыкала отцу в лицо оборванным куском исписанной бумажки. Отец громко, сбивчиво кричал. Я уже не могла разобрать слов. “Простите, не ссорьтесь, только не ссорьтесь!” – выбежала я, когда они начали толкать друг друга. Качнулся стол. Огромная кастрюля кипятка, с замоченными в ней тряпками, упала на меня, – влажные глаза женщины, пересеченные рубцами, словно видели это сейчас, – я обварилась. Мать бросилась ко мне – надежда на примирение великой ценой. Она зарыдала, стискивая меня в объятиях, прикладывая ладони к моей раскрасневшейся облезлой коже. Я почти не чувствовала боль, я только слышала как бьется мое сердце. Но тут мать вскочила. “Подонок, это из-за тебя!” – она с криками схватила нож с хлебной доски и несколько раз нещадно полоснула отца по груди. Тот, словно обезумев, из последних сил сжал ее тонкую шею. Время замедлилось. Они столкнулись. Я ужаснулась, кажется, они никогда не были так близки. Мать, задыхаясь, воткнула нож отцу в грудь. Борьба кончилась. Их руки разжались. С оглушающим звоном на кухонный кафель упал окровавленный нож. Нежно и проникновенно звучала «Ave Maria» Шуберта. Два тела упали навзничь.
