София Николаевна Островская Узнай меня, если сможешь

Глава 3. 117

Голос.

Он жил во мне теперь, как паразит, вгрызаясь в мысли в моменты тишины. Этот искаженный, металлический голос. Я проигрывал запись снова и снова, выключая зрение и погружаясь в звуковую волну. Марина смотрела на меня с тревогой, но не мешала. Она поняла – это мой способ охоты.

– Он образован, – сказал я на четвертый прослушивания, не открывая глаз. – Не самоучка. Высшее образование, гуманитарное или медицинское. Фразы строит сложно, использует метафоры. "Игра в бисер для слепца". "Декорация".

– Согласна, – кивнула Марина. Она сидела напротив, ее пальцы бессознательно крутили ручку. – И он спокоен. Полный контроль. Это не эмоциональный выплеск. Это… презентация.

– Он наслаждается собственным интеллектом, – добавил я. – И он хочет моего признания. Он называет меня "слепым, который видит слишком много". Он видит во мне равного. Или, по крайней мере, достойного противника.

Техники из лаборатории не смогли убрать фильтр. Голос оставался обезличенным. Но кое-что они вытащили – фоновый шум. Едва слышный, почти заглушенный речью. Я включил очищенную дорожку, и мы замерли в тишине, вслушиваясь.

Сначала – ничего. Потом… отдаленный, ритмичный стук. Метроном? Капли воды? Нет. Это было иначе.

– Это поезд, – выдохнула Марина. – Грузовой. Слышишь? Скрежет колес по стыкам рельс.

Она была права. Запись была сделана недалеко от железнодорожных путей. Возможно, в промышленной зоне, в заброшенном депо или на складе. Это была первая настоящая зацепка. Не цифра, не запах, а место.

Мы потратили день, объезжая районы, прилегающие к грузовым веткам. Заброшенные заводы, полуразрушенные склады, пустыри. Все выглядело одинаково уныло и безлюдно. Ничего, что кричало бы "логово маньяка".

К вечеру, когда силы были на исходе, мы оказались у старого кирпичного здания бывшего депо. Дверь была заколочена, но один из замков висел на живой нитке. Мы вошли внутрь. Пространство было огромным, пропитанным запахом ржавчины, пыли и затхлой воды. И… чем-то еще. Я замер, вдыхая.

– Он был здесь, – сказал я тихо. – Недавно. Его запах. Кожа, ладан. Свежий.

Мы включили фонари. Лучи света выхватывали из мрака груды металлолома, облупленные стены. И тогда мой луч упал на небольшой деревянный стол, стоящий в углу, как кафедра. На нем царил идеальный порядок. Мы подошли ближе. На столе лежала стопка чистых листов, несколько ручек, выстроенных в линию, и маленькая, истонченная до прозрачности тетрадь в кожаном переплете. Я осторожно открыл ее. Страницы были испещрены столбцами цифр, формулами, схемами. И именами. Калинин. Гордеев. Грачев. Рядом с каждым – их персональное число и то, во что он его преобразовал. Это был его рабочий журнал. Его священный текст.

– Господи, – прошептала Марина, заглядывая через мое плечо. – Так он их и выбирал… по числам. Смотри.

Я листал страницы. Рядом с именами были даты, цифры из их жизни: номер паспорта, ИНН, номер проекта, дата рождения. Он брал их "личное" число и подвергал математической операции. Умножал, делил, возводил в степень. Он не просто убивал. Он решал уравнение, где человек был переменной. И в самом конце тетради, на чистой странице, было выведено одно имя. Мое. Лев Голубев. А рядом – пустое место.

– Он еще не решил, какое число мое, – произнес я, и голос мой прозвучал чужо.

Внезапно свет фонаря выхватил из темноты еще один предмет. На полу, за столом, лежал мобильный телефон. Старая, невзрачная модель. Я поднял его. Экран был чистым, на нем горело одно слово: "Ждет". Я обменялся взглядом с Мариной. Она кивнула, ее лицо было бледным и сосредоточенным. Я нажал кнопку вызова. Телефон завибрировал, и на экране появилось лицо. Запись. Человек сидел в кресле, его лицо было скрыто в тени, но я видел его руки. Худые, длинные пальцы, без перчаток. Он держал лист бумаги. Голос за кадром был тем же, что и в записи, но на этот раз – живым, без искажений. Низким, бархатным, с легкой хрипотцой. Воспитанным.

"Лев. Ты нашел мой кабинет. Я рад. Ты не разочаровываешь. Ты видишь красоту в порядке, я в этом уверен. Видишь эти числа? Это музыка. Симфония совершенства. Каждое число – это жизнь, приведенная к своему идеальному, простому значению. Они были ошибками в уравнении мира. Я их исправил".

Он помолчал, и я услышал, как на фоне проезжает поезд. То самое депо.

"Но ты… Ты – загадка. Переменная, которую я не могу вычислить. Ты нарушаешь все мои расчеты. И это… восхитительно. Я посвящаю тебя в свою игру. Следующее число будет твоим. Но не торопись. Наслаждайся процессом. Наслаждайся страхом, который сейчас почувствуешь. Потому что ты не знаешь, какое число я выберу для тебя. Номер твоего дома? Твоей машины? Твоей больничной карты? Удачи, Лев. Игра началась".

Запись оборвалась. Телефон погас. Я стоял, сжимая в руке холодный пластик, и чувствовал, как почва уходит из-под ног. Он не просто угрожал. Он объявил меня переменной в своем безумном уравнении. Он дал мне время, чтобы я сам вычислил свою судьбу. Марина положила руку мне на плечо. Ее прикосновение было твердым, реальным.

– Он ошибается, – сказала она тихо, но четко. – Он думает, что ты просто число. Но ты – не число. Ты – человек, который видит его насквозь. Он только что совершил ошибку.

Я посмотрел на нее.

– Какую?

– Он показал нам свое лицо. Вернее… свои руки. И он дал нам свой настоящий голос. Он был так уверен в себе, что сбросил маску. Теперь у нас есть его отпечатки. И его голос. Настоящий.

Она была права. В своем нарциссизме, в желании блеснуть, он перестарался. Он вышел из тени, чтобы сыграть свою роль, и осветил себя прожектором. Мы вернулись в участок с тетрадью и телефоном. Соколов, выслушав нас, хмуро молчал, потом отдал приказ пустить найденные отпечатки по базе. Голос был отправлен на экспертизу. Ожидание было пыткой. Я сидел в кабинете и листал его тетрадь. Цифры плясали перед глазами. Я видел в них не красоту, а патологию. Одержимость. Одиночество. Он был одинок, как и я. Но его одиночество породило монстра. Через три часа пришел результат. Отпечатки принадлежали человеку по имени Артем Волков. Бывшему вундеркинду, математику, исключенному из университета за "неадекватное поведение" и одержимость "чистотой числовых рядов". Работал лаборантом в частной клинике "Асклепий". Той самой, чей значок был подброшен Грачеву.

У нас было имя. И лицо. На экране компьютера возникла фотография. Молодой человек, лет тридцати, с бледным, худым лицом и большими, светлыми глазами, в которых читалась отстраненность и высокомерие. Он смотрел в камеру, как на недостойный объект. Я смотрел на это лицо, и оно ничего во мне не отзывалось. Оно было просто очередным пятном. Но теперь у этого пятна было имя. Артем Волков. "Санитар".

– Выезжаем, – скрипнул Соколов. – По последнему известному адресу.

Но я знал, что его там не будет. Он был слишком умен для этого. Он знал, что мы выйдем на него. Его логово в депо было прощальным подарком. Тестом. И мы его прошли. Теперь игра действительно началась. Он знал, что мы идем. А мы знали, что он где-то там, в городе, вычисляет мое число. И следующая жертва в его списке был я.

Преследование тени закончилось. Теперь это была охота друг на друга. И я должен был сделать первый ход. Пока он не решил, какое число мое. Пока он не поставил последнюю цифру в моем смертном приговоре. Адрес Волкова оказался мыльным пузырем. Однокомнатная квартира на окраине была стерильна, как операционная. Ни пылинки, ни соринки. Мебель – минималистичный набор, постель – заправлена с армейской точностью. В холодильнике – вода и несколько одинаковых контейнеров с пресной овсянкой. Ни фотографий, ни личных вещей. Ничего, что говорило бы о человеке по имени Артем Волков. Это была не жилая зона. Это была маскировка. Убежище, которое он посещал, чтобы поддерживать легенду.

– Он как ящерица, – мрачно констатировала Марина, осматривая пустые шкафы. – Сбросил кожу и уполз.

Я стоял посреди этой пустоты и чувствовал его. Его запах здесь был приглушенным, старым, как будто он давно не появлялся. Он предвидел это. Он знал, что база данных рано или поздно выдаст его, и подготовился. Эта квартира была еще одной декорацией в его спектакле.

– Он не здесь, – сказал я. – Он уже выбрал следующее место. И он не станет его покидать, пока не закончит то, что начал.

– Начал с тобой, – тихо сказала Марина.

Я кивнул. В кармане я сжимал его тетрадь. Она была моей единственной нитью к нему. Ключом к его безумию. Вернувшись в кабинет, я погрузился в цифры. Я не математик. Мой мозг не был заточен под абстрактные вычисления. Но я был детективом. Я искал закономерности другого рода. Я выписал все числа, связанные с жертвами, на большой лист ватмана, превратив его в паутину из цифр и стрелок.

215 – Калинин. Номер его личного самолета.

430 – Гордеев. Стоимость его самого дорогого проекта в миллионах.

… Грачев. Подставное убийство. Фальшивая цифра.

А что насчет меня? Какое число он выберет? Номер моего удостоверения? Дата моего рождения? Количество дел в моем архиве?

Марина принесла мне кофе и бутерброд, который я не стал есть. Она молча села напротив и смотрела, как я вожу ручкой по бумаге, соединяя невидимые нити.

– Он не случайный, – бормотал я, больше для себя, чем для нее. – Он не просто взял первые попавшиеся цифры. Они что-то для него значат. Они… резонируют с ним. 215… 430… Два, четыре… Геометрическая прогрессия? Нет. Слишком просто.

Я откинулся на спинку стула, закрыл глаза, пытаясь очистить разум от визуального шума. Я представил его за столом в депо. Его длинные пальцы, листающие тетрадь. Его спокойный, уверенный голос. "Это музыка. Симфония совершенства".

– Музыка, – прошептал я. – Ноты?

Я резко наклонился к столу и начал листать тетрадь, не видя цифр, а ища их звучание. И тогда я нашел. В уголке одной из страниц, мелким почерком, была выведена последовательность: A=1, B=2, C=3… Примитивный шифр. Шифр замены.

Сердце заколотилось. Я схватил ручку и начал расшифровывать. 2-1-5. B-A-E. 4-3-0. D-C-… Ноль? Ноль не имел буквенного значения. Или имел? Пустота? Конец?

B-A-E. D-C-0.

Не слова. Не музыка. Что-то другое.

– Координаты? – предположила Марина, заглядывая через плечо.

– Нет, – я тряхнул головой, чувствуя, как ответ кружится где-то на краю сознания, ускользая. – Это… личное. Для него. Это… память.

И тут в голове что-то щелкнуло. Я вспомнил его досье. Артем Волков. Родился 21.05.1990. 21.05. Двадцать первое мая. 21-5. 215.

Ледяная волна накатила на меня.

– Его день рождения, – выдохнул я. – Число Калинина… это его собственный день рождения. Он начал с себя. Вернее, с передачи своей даты другому. Он… проецировал себя на жертв.

Я лихорадочно начал искать данные Гордеева. Дата рождения? Нет. Дата смерти его матери? Нет. Я искал что угодно, связанное с числом 430. И нашел. В старом газетном архиве. Ровно 430 дней назад фирма Гордеева выиграла тендер на постройку бизнес-центра, разорив мелкую строительную компанию, которая потом обанкротилась. Ее владелец повесился.

– Это не просто числа, Марина, – сказал я, и голос мой дрожал от напряжения. – Это… вехи. Даты событий, которые он считает критическими, неправильными. Он их "исправляет", назначая жертве это число и… стирая ее. Он не просто убивает. Он переписывает историю. Свою и чужую.

Теперь он искал мое число. Событие из моей жизни, которое он счел бы ошибкой, требующей исправления. Что это могло быть? Проваленное дело? Спасенный преступник? Я лихорадочно перебирал в памяти все свои промахи. Их было немало.

Внезапно зазвонил мой личный телефон. Неизвестный номер. Я посмотрел на Марину. Она насторожилась, кивнула. Я включил громкую связь.

– Алло?

Поначалу была только тишина. Потом – легкое, ровное дыхание. И тот самый, настоящий, бархатный голос. Артем Волков.

"Лев. Ты близок. Я чувствую твои мысли на расстоянии. Мы соединились, как два квантовых спина. Ты понял про мой день рождения? Умница. Это был мой первый акт творения. Я подарил свою дату недостойному, чтобы очистить ее. Но твое число… оно ускользает от меня. Твоя жизнь – такой хаос, Лев. Такой беспорядок. Но я нашел. Я нашел кое-что… идеальное".

Я сжал телефон так, что костяшки побелели.

– Что ты нашел, Волков?

Он тихо рассмеялся. Приятный, мягкий смех, от которого стало еще страшнее.

"О, нет-нет-нет. Не Волков. Для тебя – Артем. Мы же друзья. И я не скажу. Это станет сюрпризом. Но я дам тебе подсказку. Ищи там, где тень длиннее самого предмета. Где цифры на циферблате застыли навсегда. Твое число ждет тебя там, Лев. Приходи один. Иначе… ну, ты знаешь. Наша симфония должна быть исполнена в дуэте. Без лишних ушей»".

Щелчок. Связь прервалась.

– Он сумасшедший, – прошептала Марина. Ее лицо было белым как полотно.

– Нет, – поправил я, медленно опуская телефон. – Он логичен. В рамках своей вселенной. Он последователен. И он хочет, чтобы я пришел к нему на свидание.

– Тень длиннее самого предмета… Цифры на циферблате застыли навсегда. Что это?

Я закрыл глаза, пытаясь визуализировать. Тень… Длиннее предмета… Это бывает на закате или на рассвете. Циферблат… Часы. Застывшие навсегда. Башня с остановившимися часами? Памятник? Солнечные часы? И тут меня осенило.

– Старая водонапорная башня. На промзоне, рядом с депо. Часы на ней остановились лет десять назад. На закате ее тень ложится на полквартала.

Мы помчались. Я ехал один, как он и требовал. Марина и группа захвата – с огромной дистанцией, на связи. Я знал, что это ловушка. Он будет наблюдать. Он увидит их. Но у меня не было выбора. Башня возвышалась над пустырем, мрачный кирпичный зуб, впивающийся в багровеющее небо заката. Ее тень, действительно, была гигантской, покрывая ржавые рельсы и заросли бурьяна. Я вышел из машины. В ухе тихо потрескивал микрофон.

– Никого не видно, – доложила Марина. – Будь осторожен.

Я подошел к массивной железной двери. Она была приоткрыта. Внутри пахло сыростью, голубиным пометом и… им. Кожей и ладаном. Свежим. Лестница вилась вверх по стене, уходя в полумрак. Я начал подниматься. Каждый шаг отдавался гулким эхом в пустоте. Сердце билось где-то в горле. На самой вершине, в круглом помещении под медной крышей, где когда-то стояли баки с водой, его ждал сюрприз. Комната была пуста, если не считать старого школьного стола, стоящего точно по центру. На столе лежал один-единственный предмет: детская счетная деревянная линейка. К костяшкам были прикреплены цифры от 0 до 9. А под линейкой – листок бумаги.

Я подошел. На листке был напечатан короткий текст:

"Поздравляю, Лев. Ты пришел. Теперь последний тест. Твое число – 117. Но что оно значит? У тебя есть время, пока солнце не скроется за горизонтом и моя тень не поглотит тебя целиком. Найди его значение. И найди меня. P.S. Скажи Марине, что у нее очень выразительные глаза. Жаль, я не смогу на них больше смотреть".

117. Сто семнадцать. Что? Номер дела? Количество арестованных? Дата?

Я стоял, вцепившись в край стола, и чувствовал, как стены смыкаются. Он не здесь. Он наблюдает откуда-то сверху, с другой точки. Он снова водит меня за нос. А в это время…

– Марина! – крикнул я в микрофон. – Он отвлек нас! Он не здесь! Он…

Из динамика донесся не ее голос, а резкий, агрессивный шипящий звук. Потом – тишина. Связь прервана.

Он пошел на нее. Пока он держал меня здесь, в ловушке из цифр и теней, его настоящая цель была Марина. Ее выразительные глаза. Он видел их. Он был где-то рядом с ней.

Я в панике развернулся и бросился вниз по лестнице, почти падая в полумраке. 117! Что значит 117?!

Я выскочил из башни. Солнце почти коснулось горизонта. Длинная тень башни потянулась к моей машине. И тут я увидел. Номер моей машины. Три цифры в конце: 117. Это не было связано с моим прошлым. Это было со мной прямо сейчас. С моей машиной. Моим средством передвижения. Моей связью с внешним миром. Он выбрал не событие. Он выбрал атрибут. Часть моей повседневности. Чтобы показать, что может дотянуться до чего угодно.

Но это было не главное. Главное было – где он сейчас? Я влетел в машину, пытаясь завестись дрожащими руками. Я должен был добраться до Марины. Но куда? Где она? И тут я вспомнил. Ее последние слова по связи: "Никого не видно". Они были на позиции в заброшенном здании напротив. В старом цеху. Я сорвался с места, давя на газ, и помчался по пустырю, объезжая груды мусора. Я подъехал к зданию цеха и вбежал внутрь.

Первое, что я увидел, – это тело одного из оперативников. Он лежал без сознания. Второй – сидел, прислонившись к стене, с остекленевшим взглядом. В воздухе висел едва уловимый сладковатый запах – хлороформ или другой быстродействующий наркоз. Марины не было. На полу, рядом с ее брошенным планшетом, лежал ее табельный пистолет. Разобранный. Винтовая пружина от него была аккуратно поставлена вертикально. А рядом, на пыльном бетоне, кто-то вывел пальцем: 117.

Он взял ее. Он взял Марину. И оставил мне мое число. Как вызов. Как координаты. Я стоял посреди пустого цеха, в кромешной тишине, и мир вокруг меня распался на миллион бесполезных деталей. Ее нет. Ее забрали. И единственный ключ – это три цифры, которые ничего мне не говорили. Я вытащил свой блокнот. Страница с описанием Марины. Ее голос, ее походка, ее запах. Ее коса. Он забрал не мою напарницу. Он забрал мой якорь. Мои глаза. Он забрал единственного человека, который знал мою тайну и не отвернулся.

И теперь его тихий, бархатный голос прозвучал у меня в голове, как похоронный звон: "Найди меня". Я упал на колени, сжимая в руках разобранный пистолет, и впервые за долгие годы позволил тьме поглотить себя целиком. Он выиграл этот раунд. Но игра была еще не окончена. Я найду его. Я найду ее. И когда я найду его, никакие числа в мире не спасут его от меня.

Тишина.

Она была оглушительной. Громче любого звука. Она звенела в ушах, давила на виски, заполняла пустоту, оставшуюся после ее исчезновения. Я стоял на коленях в пыли, и мир сузился до размеров этой ржавой пружины и цифр, выведенных на бетоне.

117.

Мое число. Ключ. Насмешка. Он взял ее. Не чтобы убить. Чтобы заменить. Стать моим новым проводником в мир лиц. Он хотел, чтобы я искал ее, полагаясь на его подсказки. Чтобы он стал центром моей вселенной. Единственным, кто ведет меня по лабиринту. Я вдохнул. Выдохнул. Воздух пах пылью, страхом и его шлейфом – кожей и ладаном. Он был здесь. Минуты назад. Он видел, как я вбегаю в башню. Он наблюдал. Все по плану. Я поднял пружину. Холодный, туго свернутый виток металла. Символ разобранного оружия. Бессилия. Но в моем мире детали были всем. И эта пружина была деталью. Его деталью. Я поднес ее к носу. Помимо запаха масла и металла – тот самый, терпкий, дымный шлейф. Слабый, но отчетливый. Он касался ее. Он разбирал пистолет своими руками. Без перчаток? Нет. Запах был слишком явным. Он снял перчатку. Специально. Оставил свой автограф. Я вскочил на ноги, выбросив из головы панику, отчаяние, гнев. Оставил только холодную, режущую как лезвие ясность. Он – цель. Она – путь к нему.

"117". Номер моей машины. Слишком просто. Слишком примитивно для него. Это был красный следок. Отвлечение. Настоящая подсказка была в другом. Я огляделся. Пустой цех. Разобранный пистолет. Пружина. Пыль на полу… И тут я заметил. Рядом с цифрами "117" лежала мелкая стружка. Не металлическая. Деревянная.

Я наклонился. Стружка была свежей, светло-желтой. Дуб. Или ясень. И еще… крошечные крупинки застывшего воска. Как от церковной свечи. Кожа. Ладан. Дерево. Воск. Он был в месте, где было много дерева. И где горели свечи. Старая церковь? Часовня? Но это было бы слишком очевидно. И тут мой взгляд упал на стену. На ржавой металлической балке кто-то нарисовал мелком стрелку. Словно деталь из какой-то старой схемы. Я подошел. Стрелка указывала на заваленный кирпичами проем, ведущий в соседний пролет цеха. Я пошел по указанию, как слепой щенок. Но теперь я верил не ему, а его нарциссизму. Он не мог удержаться. Он должен был расставить знаки. Должен был блеснуть своим превосходством. Следующий пролет был таким же пустым и заброшенным. Но в центре, на ящике из-под оборудования, стоял маленький, изящный предмет. Старый латунный компас. Стрелка показывала на север. А под ним – еще одна записка.

"Ты идешь по моему следу, Лев. Как хорошая собака. Север. Всегда на север. К центру системы. К нулевой точке. Но помни, компас показывает на магнитный полюс. А истинный – всегда в другом месте. Как и я".

Я взял компас. Запах ладана от бумаги был густым, почти удушающим. Он играл со мной. Водил по кругу. Север. К центру. Что было на севере от этого места? Промзона, грузовые пути, депо… и городской крематорий. Рядом с ним – старое заброшенное кладбище с полуразрушенной часовней.

Часовня. Дерево. Свечи.

Это было слишком пафосно. Слишком театрально. Но это было в его духе. Место, где стирались последние следы. Где плоть превращалась в пепел. Где числа теряли всякий смысл. Я побежал к своей машине, компас сжимая в кармане. Я мчался по ночному городу, нарушая все правила, не видя ничего, кроме темной ленты асфальта в свете фар. Я не думал о подкреплении. Не думал о Соколове. Это был мой путь. Наш.

Кладбище встретило меня гробовой тишиной. Арочные ворота были распахнуты, как пасть. Я вошел внутрь, и холодная сырость окутала меня. Я шел по главной аллее, держась направления на север. Фонарь выхватывал из мрака надгробия, скрюченные деревья, статуи ангелов с отбитыми лицами. Для меня это было идеальное место. Мир, где лица не имели значения. И тогда я услышал. Сначала я подумал, что это ветер. Но нет. Это была музыка. Тихое, монотонное напевание. Мужской голос. Бархатный, спокойный. Тот самый. Я пошел на звук, крадучись, как тень, прижимаясь к стволам деревьев. Музыка вела меня к старой каменной часовне, притулившейся в глубине кладбища. В одном из ее витражей слабо светился огонек. Свечи. Дверь была приоткрыта. Я заглянул внутрь.

Она сидела на стуле в центле небольшого каменного помещения. Марина. Ее руки были связаны за спиной, рот заклеен скотчем. Но ее глаза… ее глаза были полны не страха, а яростного, немого гнева. Она смотрела вперед, на того, кто стоял к ней спиной ко мне. Он был одет в темное. Его руки, те самые длинные пальцы, которые я видел на записи, были подняты. Он дирижировал невидимым оркестром, тихо напевая тот самый мотив. Ария. Из какой-то оперы. На небольшом алтаре перед ним горели три свечи. И лежали предметы, выстроенные в безупречный ряд: шприц, пустой флакон из-под инсулина, его кожаная тетрадь… и старые карманные часы на цепочке. Я сделал шаг внутрь. Скрип половицы под ногой был подобен выстрелу.