София Кулажко
Щи и жемчуг
IX
You've got a new horizon it's ephemeral style
A melancholy town where we never smile
В моем дешевеньком плеере играет Gorillaz "Feel Good Inc". Батарейка садится, пленку заедает, слова странно и нелепо растягиваются. Опять и опять нажимаю на кнопку перемотки, слушаю эту мелодию, пытаясь повторить слова речитатива, напевая "Feel good". Почти ничего, кроме этих слов, я не могу перевести, но чувствую, что песня на самом деле грустная.
Ветер треплет мои волосы, мороз кусает кожу (как это вообще возможно летом?) – я иду гулять на "гору". Вот бетонный мост, по нему проносятся редкие машины, гремят плиты дороги, на зубах хрустит пыль. Я поднимаюсь по тропинке к сосне. Она стоит одиноко на юру, подверженная всем ветрам.
Я снова включаю песню, которая мне так нравится:
Windmill, windmill for the land
Turn forever hand in hand
Take it all in on your stride
It is sticking, falling down
Love forever, love is free
Let's turn forever you and me
Windmill, windmill for the land
Is everybody in?
Я чувствую какое-то глубокое одиночество и пронзительное несчастье. Эта серость и тьма вокруг, вязкий звук в наушниках, невозможность ничего исправить.
Я иду назад на лыжную базу, где мы живем. Там ужасно холодно, не работает сантехника, мы питаемся дошираками. Но всегда, когда я туда возвращаюсь, я вижу неповторимый изумрудный лес с кедровыми соснами.
X
У Ани в комнате есть магнитофон. Из него играет крутая музыка. Например, "We will rock you" группы “Five”. С мелочи, которую мне ссуживает пьяный дед, я накапливаю 50 рублей и покупаю свою первую в жизни кассету. Я еще не знаю, что "We will rock you" – это кавер, а остальные песни мне не понравятся.
На новые кассеты у меня, конечно, нет денег. Но дома есть двухкассетный магнитофон и радио.
Трогать, конечно, ничего нельзя. Бабушка покупает технику не для нас, а чтобы “была”. Хотя в “видике” спрятаны мои конфеты, я умею чинить антенну и настраивать сетку каналов. А еще у меня есть время, когда нет никого дома, и инструкция к магнитофону.
Я сижу за пианино на крутящемся стуле, пахнет старым лакированным деревом, надо мной стоит “Sharp”, из него играет радио. Нахожу любимые песни на разных станциях и жму кнопку “запись”. Вот начинается реклама, я злюсь, снова и снова ищу нужный трек и записываю его набело.
Потом крошу журналы на картинки для обложек, потрошу старые кассеты, записываю названия песен, как могу. Иногда что-то рассказываю в микрофон и пытаюсь заставить в него мяукать кота. Меняюсь кассетами с друзьями и пирачу любимые песни.
У меня есть целая коллекция кассет. И, когда я одна, я танцую перед миллионами зеркал и пою, не попадая в ноты.
XI
Мама не разрешает мне носить брюки. Потому что “неправославно”, потому что “девочки не носят брюки”. Потому что на них нет денег.
Целую неделю я выслуживаюсь перед бабушкой: поддакиваю и лгу, выполняю все ее поручения, играя самую хорошую внучку. Все для того, чтобы она взяла меня на оптовый рынок в субботу.
Мама не одобряет вещи, купленные на рынке. Мама не разрешает ничего брать у бабушки. Поэтому мы заключаем с бабушкой сделку: она покупает мне брюки, но я помалкиваю, “иначе мать убьет”.
Мы отправляемся на рынок, где я стараюсь ни в чем не прогадать, не упустить ни одного шанса. Она покупает мне брюки, которые ужасно велики, и я до них так и не дорасту. С самым трагичным лицом я разглядываю прилавок с плеерами: она берет с меня какие-то немыслимые обещания по уборке квартиры и протиранию пыли, но я соглашаюсь на все, и она покупает самый дешевый. В конце концов, мне достается небесно-голубой крабик с бабочками и стразами – он становится апофеозом этого бесконечного бизнес-успеха пятиклассницы.
Брюки сваливаются, так что я закалываю их булавкой, которая постоянно расстегивается и больно колет меня в бок. Брюки, конечно, нельзя надевать при маме. Так что по утрам я одеваюсь в то, что “можно”, и, пока лифт едет с 7 на 1 этаж, я переодеваюсь в то, что хочется. На обратном пути я переодеваюсь обратно или стараюсь не попадаться на глаза.
Но все это ничего не стоит, потому что я очень “крутая”: у меня черные брюки-клеш, темно-синий пиджак, сине-белые кроссовки Adidas (почти агли шуз). А под пиджаком – кислотно-зеленая кофта.
Я не знаю, откуда она: кто-то отдал или принесли с помойки. Она мне явно мала, так что рукава стали в три четверти, голова с трудом пролезает, дырки в подмышках… Но у нее невероятный цвет и слева на груди какой-то загадочный зеленый крокодильчик, который меня завораживает.
На всех моих кедах теперь такой крокодильчик.
XII
Дача. Десять-одиннадцать часов утра. Высокий потолок, на котором дедом выложен узор виниловыми плитками. Кто-то большой и жужжащий бьется о стекло. Из окна виден густой лес, сквозь который проглядывает лучами солнце. Я сладко потягиваюсь и не тороплюсь вставать, делая вид, что не слышу бабушкиных призывов.
На улице давно уже все заняты какими-то делами: дед что-то строит, бабушка что-то полет. Наш дом стоит из самого озера, а с другой его стороны – на весь сад – слышно, как играет радио. Всегда одна и та же станция и всегда из одного и того же дома. "Русскоооо-еее радио! Все будет хорошо!" Слышится плеск воды, визжат и верещат на озере соседские дети.
– Сонча-Сонча, вставай! Все проспишь! Ну вставай хоть купаться! – кричит бабушка.
Я выползаю из-под тяжелого одеяла, на мне длинная ночнушка до самого пола с зелеными колокольчиками. Беру ночной горшок и спускаюсь со второго этажа. Обязательно заглядываю в нишу между полом и потолком, присматриваясь: не прячется ли там, сверкая глазами в темноте, кот?
Наконец выползаю на крыльцо, умываюсь в огромной бочке с ледяной водой и иду за калитку. За калиткой – высоченные сосны и ели. Тропинка, где можно набрать грибов. Дятел, которого мы считаем своим.
Еды, конечно, нет. То, что готовит бабушка, есть невозможно. Так что набираю разной ерунды по огороду: где вытащу мелкую морковь, прикопав место преступления, где пристану к деду с тем, чтобы он достал мне огурец из-под самой крыши нашей гигантской теплицы. Бабушка подскажет место, где созрела клубника.
– А Сонька встала?
– Встала, встала!
Это Саша и Маша пришли, чтобы позвать меня на озеро. Мы купаемся, пока не посинеют ногти и не сморщится кожа на пальцах. Прыгаем, ныряем и пугаем друг друга. Только Машу заберут бабушка с дедушкой, оботрут полотенцем и "погонят" домой есть, до нас с Сашей никому дела нет, и мы сидим в воде до победы: пока зуб на зуб не перестанет попадать.
Целый день играю у кого-нибудь на втором этаже в карты, забегаю домой, чтобы никто не заметил, перехватив какой-нибудь травы, или ем в гостях у Маши печенье для диабетиков "Мария".
Когда темнеет, я приползаю домой. Пью крепкий сладкий чай, в гости приходят соседи и мы вместе с бабушкой играем в дурака. А еще "Вы поедете на бал? Черное с белым не берите, да и нет не говорите"....
И только, когда все утомятся и разойдутся, я иду на свой второй этаж. Забираюсь с грязными ногами под тяжеленное ватное одеяло, которое проминает меня в глубину пружинной кровати. Смотрю на черный лес, в котором мне мерещатся страшные чудовища, и засыпаю, под шум бегущих ночных поездов.
XIII
Выписывая воспоминание за воспоминанием, особенно самые тяжелые, самые горькие, я получаю возможность вспомнить то хорошее, что забыто. Будто оперативная память наконец-то очистилась: из шокового травматического состояния все страшное уложилось в долгий ящик, стало историей, кусочком фильма, который не хочется больше пересматривать. И вот теперь в реальность переместились маленькие, радостные фрагменты калейдоскопа: это мое детство. Это повторяющиеся моменты чего-то простого и хорошего.