Леонид Смирнов
Эра Броуна
Глава пятая
24 СЕНТЯБРЯ
22
РЕПНИН (3)
Престарелая “нива”, купленная еще Валериным отцом, терпеливо подскакивала на ухабах. Капитан Репнин вез семью на дачу. Доктор посоветовал уехать из шумной, суетливой Москвы хотя бы на пару недель. Главное для ребенка сейчас – покой, главное – не показывать вида, что он болен: пусть делает что хочет, пусть играет в свои странные игры. Постепенно все пройдет само собой.
Это произошло два дня назад. Капитан уже знал немного о том, что творится с детьми в городе. Два его сослуживца все-таки проговорились, с горя распив бутылочку по окончании ночного дежурства. Были уже и статьи в газетах. Как всегда, наиболее скандальную поместило “Доброе утро”: “Дети – шпионы? Нет, шпионы – родители!” Или что-то в таком роде.
Катя позвонила ему на работу примерно в полдесятого, потом с небольшим перерывом еще раз и еще. Репнин в это время был в штаб-квартире “шерстяных детей”, и когда он приехал в префектуру, дежурный сообщил ему на самом пороге:
– Вам тут жена названивала. С сыном что-то случилось. Майор Байков в курсе – сказал, чтоб ехали домой.
– Я все-таки доложусь, – неуверенно произнес Репнин, сам не понимая, что говорит. У него стиснуло сердце.
– Езжайте, вам говорят!
И капитан помчался домой на служебном “вольво”.
Ранним утром, когда Валерий завтракал, поглощая кашу, закутанную с вечера в одеяло, бутерброды с сыром и крепкий кофе (по утрам он отнюдь не страдал отсутствием аппетита), все, вроде, было в порядке. По крайней мере, когда Катя проснулась и продефилировала в туалет, она сказала только две фразы: “С добрым утром” и “Я еще посплю”…
– Ну как там наш Трутутушкин? – с фальшивой бодростью воскликнул Репнин в дверях. В груди у него захолонуло.
Жена зажимала себе рот рукой, пытаясь не расплакаться. Витек подбежал к отцу, тот привычным движением подбросил его в воздух и подхватил на руки. Сын захохотал довольно, а потом начал лепетать что-то непонятное и очень огорчался, что любимый папочка никак не реагирует на его рассказ. Речь Трутутушкина была совершеннейшей тарабарщиной – смесь каких-то вроде бы иностранных слов с мертворожденными гибридами типа “вморгайз”, “сплюип” или “хох-р-тох”.
Чисто умозрительно капитан понимал, что именно произошло с сыном, но в душе… Это был настоящий шок: Валера держал Витюху на руках и никак не мог отпустить, не мог сделать ни шагу и даже раскрыть рот, чтобы как-то успокоить жену.
Наконец Катя сама отобрала у него Трутутушкина. Мальчик, продолжая бормотать какую-то несвязицу, упорно сопротивлялся матери и наконец высвободился из ее рук (у Кати и сил-то не осталось удержать его), сполз на пол, подбежал к отцу, схватил его за рукав и потянул за собой. В голосе ребенка уже звучали слезы, ведь его не понимали. Репнин покорно поплелся следом…
Фермерское стадо коров-холмогорок, мирно пасущихся на зеленом косогоре, вдруг будто по чьему-то неслышному сигналу бело-черной волной дружно устремилось вниз, к дороге. Эта внезапная атака застала капитана врасплох. Жена испуганно прижала Витьку к груди, чтоб не видел этой жути. А Репнин судорожно пытался развернуть машину – колеса, как назло, забуксовали в грязи.
Коровы, разгоняясь под уклон, неслись все быстрее. Они словно хотели протаранить “ниву”, столкнуть в канаву, растоптать к чертовой матери. А ведь репнинская машина вовсе не была раздражающего красного цвета и уж ничем не напоминала о похоронных процессиях, которые порой вызывают дикую ярость рогатых.
– Ну сделай что-нибудь! – закричала Катя, ударив собранными в щепоть пальцами мужа по затылку. Ее нервы давно были за пределом.
Коровьи морды с каждой секундой вырастали в размерах. Безумные зенки, раздувающиеся ноздри, пена, стекающая с губ. Они были уже совсем рядом… И тут “нива” все-таки выскочила из ямы, окатив переднюю корову грязью с ног до головы. Та, выкатив глаза, продолжала преследовать машину, но потом, конечно, отстала.
Возвращаясь на центральную усадьбу, Валера заметил на въезде в деревню двоих мужиков с охотничьими ружьями, остановился и спросил у них, что происходит с фермерским стадом.
– Аи, – махнул рукой мужик с красной повязкой на рукаве и смачно выругался. – С нашими коровами ненамного лучше. Правда, на ферме заперты, да уж все стойла разнесли. Скоро ворота сшибут. Похоже, взбесились – мяса теперь хотят. Жрут его, коли найдут, а их сразу выворачивает: желудок-то не приспособлен. И тут же снова… Жутко смотреть. Все ведь передохнут и кранты нашему бизнесу… А счас приходится караулить – как бы фермерские сюда налет не учинили. Уже на почтальоншу напали, да трех собак затоптали и загрызли. Такие дела…
Мир катится в пропасть, – подумал капитан, выезжая на проселок. От этой мысли отнюдь не пахло свежестью. И, спасаясь от нее, он полностью сосредоточился на управлении “нивой”.
– Чего они тебе сказали? – уже слегка оправившись от испуга, осведомилась Катя. Трутутушкин задремал, положив голову ей на колени.
– Взбесились, – буркнул Репнин. – Передохнут скоро.
– А это не заразно?.. Я так на парное молочко надеялась…
– Не заразно. Даст бог, у старушек коровы в порядке. Только цена, понятное дело, подскочит…
Когда Витька заболел, Репнин уже знал, куда его надо везти. И хотя был в курсе, что поездка по сути бесполезна, даже заикаться не стал об этом. Как мог успокоил жену, мол, все будет хорошо, потом заставил ее напиться валерьянки, усадил обоих в “вольво” и повез в детский медцентр “Буратино”.
К психиатрам образовались здоровенные очереди. Капитан выбрал самую большую – люди знают, к кому идти. Катя не стала возмущаться, тихо села на свободный стул, Валерий встал рядом.
Доведенные до последней крайности, мамаши и бабки еще больше заражались нервозностью друг от друга. То и дело начиналась беспочвенная ругань и истерики. А потом женщины дружно отпаивали “поплохевших” сердечно-успокоительным. Гомон стоял невероятный и говор – тоже… Мало кто обращал внимание на то, что дети, несмотря на общую издерганность и больничную атмосферу, чувствуют себя вполне комфортно. Трутутушкин, во всяком случае, явно повеселел.
Капитан же присмотрелся и прислушался: большинство детей (кроме откровенных “бук”) хотели бы затеять общие игры – родители им, понятное дело, не позволяли. Но зато уж они могли всласть наговориться, страшно соскучившись по общению. Звучавшие слова, по крайней мере, на взгляд Репнина, принадлежали совершенно разным языкам: одни состояли из отдельных шипящих звуков, при произнесении других надо было цокать и присвистывать, третьи же следовало тянуть целую минуту, при этом яростно гримасничая, четвертые вовсе казались кошачьим мявом… И при этом, как ни парадоксально, дети прекрасно понимали друг друга. Не может это быть обыкновенной игрой, искусным притворством по принципу: “делай вид, что тебе все ясно”…
К врачу они попали через полтора часа. Вообще-то очередь продвигалась довольно быстро, и если б не истерики, периодически случавшиеся в кабинете, она и вовсе походила бы на конвейер, лишний раз доказывая формальный характер приема. Деньги же при этом “Буратино” загребал немалые…
Психиатр, похожий на моложавого профессора Плейшнера, послушав, что лепечет ребенок, и проверив его реакции, говорил всем одно и то же:
– Пожалуйста, успокойтесь. Как показывает опыт, это отнюдь не заболевание, а всего лишь отклонение в развитии. И оно бесследно исчезнет дней через пять, самое большее – через две недели. Если вы, конечно, сами все не испортите… Старайтесь не обращать внимания на странность речи вашего ребенка и ни в коем случае не ругайте его. Пусть побольше общается с другими детьми. Это ускоряет процесс выздоровления… Я не советую водить вашего ребенка к каким-нибудь особенным “светилам” – ничего нового они вам не скажут. Лучше сэкономьте деньги и купите чаду его любимых сладостей или игрушек – пусть в эти дни ребенок испытывает побольше радости и ласки… Из лекарств могу порекомендовать лишь валерианку перед сном – для вас – и, если стало покалывать сердце, корвалол или валокордин…
– Ну, хоть причины этих… отклонений вы знаете? – не смог удержаться от вопроса Репнин.
– Медицина пока не в состоянии…– Доктор развел руками. – Может быть, все дело в информационной загрязненности среды…
– А все-таки что это за языки? Что говорят лингвисты?
– Сие науке тоже неизвестно. Сейчас на Земле таких языков не существует, да и среди мертвых вроде бы…
Катя с Витькой на руках молча присутствовала на этом научном диспуте. Мальчик с чувством, с толком, с расстановкой разламывал свою любимую пожарную машинку. Репнин машинально подумал: придется купить еще одну. Он продолжал наседать:
– Но это именно некие языки, а не просто тарабарщина?
– Судя по всему…
– Ты не о том спрашиваешь! – с внезапной злостью напустилась на него жена. – Тебе будто не ребенок важен, а гипотезы всякие!.. Скажите, доктор, а это состояние не может остаться на всю жизнь? И не бывает ли осложнений? У Вити не будет трудностей с учебой? Не надо ли сходить к логопеду? – Она засыпала врача вопросами.
Тот беспомощно улыбнулся, словно ища сочувствия и поддержки у Репнина, потом твердо ответил:
– Четыре раза “нет”.
Катя без особой веры кивнула. У нее, похоже, возникло ощущение, что доктор просто-напросто хочет отделаться от назойливой посетительницы.
– Но как же все-таки они понимают друг друга? – воспользовавшись паузой, продолжил допрос Валерий.
– Вы это уже заметили?.. – психиатр даже вроде обрадовался. – Природа аномалии едина. Дело вовсе не во внешней форме, а в содержании, которое вкладывают дети в свои слова… А, впрочем, откуда мне знать! – вдруг разозлился доктор. – Голые предположения!..
– У взрослых такого не было?
– Нет. По крайней мере, в Москве ни одного случая.
…Пока Валера растапливал печь и подметал пол, Катя покормила сына бутербродами с сервелатом, напоила чаем из термоса и уложила спать. А потом они сели ужинать, по обоюдному согласию “раскочегарили” бутылку “Лезгинки” – надо было расслабиться. Болезни Трутутушкина шел всего лишь четвертый день…
23
По сообщению агентства Рейтер, Южную Англию захлестнула эпидемия детских психических расстройств. Болезнь поразила около десяти процентов юных англичан в возрасте от одного до двенадцати лет. Успокаивает лишь тот факт, что она протекает легко и практически не оставляет последствий.
Точно такое же несчастье постигло и королевскую семью. Наследник престола, сын принцессы Мэри младенец Александр, на днях неожиданно заговорил и притом поразительно взрослым голосом. Изъяснялся мальчик на совершенно непонятном языке. Он все время будто чего-то требовал от матери и кормилицы.
По уверениям семейного врача доктора Фореста, эффект “взросления” голоса вызван своеобразным перенапряжением голосовых связок принца. По прошествию болезни этот эффект автоматически исчезнет, а воспалительный процесс в связках будет затем устранен обычными лечебными средствами. Никаких органических изменений у ребенка не отмечено.
Ее Величество королева Великобритании посетит внука в самое ближайшее время…
24
АНДЖЕЙ (4)
Прибывшая на место происшествия полиция обнаружила двоих насмерть перепуганных охранников и труп небезызвестного ооновского дипломата Алекса Харди Арманьяка по прозвищу Очкарик. Никакой странной машины и ее еще более странного водителя в подвале не оказалось. Рядом с опрокинутым и помятым контейнером, который стал могилой Очкарику, лежала лишь груда старых тряпок и прочего барахла. Кто из мусора вышел, тот в него и уйдет…
Этот “тряпичный камикадзе” из подвала никак не давал Анджею покоя. Добиться личной встречи с начальством было ох как не просто. Оно предпочитало иметь одностороннюю связь с подчиненными, когда можно отдавать приказы в виде нелепых шифровок и ждать их безоговорочного выполнения. Ни тебе неприятных вопросов, ни мотивированных отказов. Оч-чень удобная позиция…
Ахилл внимательно выслушал Краковяка, задал несколько формальных вопросов, почесал поочередно подбородок, затылок, нос, в довершение почесал за ухом и наконец резюмировал:
– Психотропы…– Чем разговор и был исчерпан. Ну а спорить с начальством столь же бесполезно, как и пытаться высечь море.
Анджей получил очередное совершенно бессмысленное задание – специальные агенты должны быть во что бы то ни стало заняты делом – и с облегчением покинул офис. После смерти Пьячески Краковяка больше ничего не удерживало в этом до уродливости помпезном особняке с идиотской вывеской “Комитет ООН по изучению неприсоединившихся государств”. Любой разносчик газет прекрасно знал, что именно здесь находится служба безопасности “Спичечного коробка”.
На Мэдисон-авеню Анджей неожиданно застрял. Полицейское оцепление перегородило дорогу. По проезжей части гордо шествовала манифестация Пан-Афро с красно-черными знаменами, транспарантами и портретами Патриса Лумумбы, Мартина Лютера Кинга и, конечно же, Махди.
Полицейские были явно злы и грубо отжимали напиравшую на них толпу зевак и опаздывающих на работу клерков. Они все чаще помахивали электрическими дубинками. “Скорые”, рядком стоявшие поблизости от полицейских машин, дружно мигали сигнальными огнями. Пока что их помощь не требовалась.
Колонна пан-африканцев, галдя, напевая и пританцовывая, словно это был не Нью-Йорк, а какое-нибудь Соуэто, неторопливо текла по улице, омывая подножие небоскребов. Их были тысячи и тысячи. Быть может, и не рекорд для политических шествий, но Мэдисон-авеню давненько не видала такого скопления народу.
Анджей не без труда выбрался из продолжавшей расти толпы. Придется идти в обход, делая здоровенный крюк. (Автомобиль-то он оставил у дома, предпочитая в центре Нью-Йорка ходить пешком. Уж больно ненавистны были пробки и озверевшие от выхлопных газов копы…)
Смерть Серджио на какое-то время отодвинула в тень и перманентный конфликт с Джилл, и даже отупляющее чувство безнадежности, всякий раз охватывающее Анджея при мысли о продажности, лицемерии, пустословии, а сплошь и рядом и настоящем кретинизме сановников из ООН. Организация гнила заживо, все еще продолжая исполнять ритуалы всепланетного масштаба, создавая видимость миротворчества, тщетно пытаясь скрыть очередные провалы на всех фронтах. Мир сошел с ума: расы, партии, классы, нации, конфессии, племена, кланы всех мастей с ожесточением пытались истребить своих противников, и больше некому было их остановить. Дряхлеющий на глазах Генеральный секретарь метался по планете, уговаривая, увещевая, обещая жалкие подачки помощи и угрожая бессильными санкциями, – тщетно. Поезд ушел… Великие державы, конечно, продолжали обладать огромными армиями и по-прежнему были способны истребить все живое, однако они цепко держали друг друга за руки, боясь нарушить царящее на планете шаткое геополитическое равновесие. Кроме того, их самих разъедали изнутри тяжкие, порой неизлечимые недуги.
А потом Краковяк чуть было не попал в переплет. Череда уютных кафе и шикарных магазинов, разместившихся на первых этажах зданий на Пятой авеню, радовала глаз разноцветьем вывесок и витрин и навевала ощущение мира и покоя. На хорошо отмытом небе ярко светило солнце, беззаботно играя в стеклах окон. Анджей отвлекся, на несколько секунд перестал следить за пешеходами и проезжающими мимо машинами, чутко улавливая подозрительные звуки и запахи и…
Автоматная очередь вспорола соседнюю витрину с фигурой Клеопатры, и трехметровое, чуть отдающее зеленью стекло с грохотом и звоном обрушилось на мостовую. Ножи-осколки летели и с верхних этажей (видно, ствол задрало в конце очереди) и вдребезги разбивались об асфальт, осыпая прохожих стеклянным градом.
Новая очередь ударила по окнам кафе “Александрия”. Краковяк к этому времени лежал за припаркованной в неположенном месте “хондой”, закрывая голову руками. Автомат все лупил, изрешечивая внутренность заведения, пока не кончилась обойма. И тогда в дело пошла вторая “машинка”.
Стреляли из дома напротив. Кто-то сдуру выскочил из дверей кафе и рухнул подстреленный. Остальные посетители и обслуга лежали, вжавшись в пол, а сверху на них сыпались сшибленные люстры, обломки лепнины и битое стекло.
А потом все переменилось: к дому подъехал здоровенный черный “кадиллак”. В крыше его был открыт люк, оттуда высовывался ствол крупнокалиберного пулемета. Он тотчас начал долбить по окну, ставшему огневой точкой, моментально разнеся в щепки рамы и выбивая из стены огромные куски штукатурки. Соседние окна тоже быстро превратились в зияющие дыры.
Завыли полицейские сирены. Уцелевшие мафиози моментально испарились. По нынешним временам, ничего особенного не произошло – очередная “разборка” конкурирующих Семей. Вот только прохожих жалко…
На место Анджей прибыл с почти часовым опозданием, да и видок у него был неважнецкий: на коленях брюк пятна, рукав куртки порван.
Агентство “Дети Редъярда” располагалось в трехэтажном особняке ложноклассического стиля, некогда принадлежавшем редакции преуспевающего женского журнала. Потом его купил какой-то экстравагантный миллионер, любитель острых ощущений. Умирая, он и завещал здание своему любимому детищу – агентству.
Почти у самой парадной лестницы Краковяк стал свидетелем безобразной сцены: мать в исступлении хлестала по лицу семилетнего сынишку. Голова его от ударов моталась из стороны в сторону, и казалось тоненькая шейка мальчика может вот-вот оборваться. Покойней мере, Анджею смотреть на это было жутко.
Побагровевшая женщина вопила истошным голосом:
– Ты будешь говоришь по-человечески! Ты у меня заговоришь по-английски! Я тебя заставлю!.. Я тебя научу! Ты у меня забудешь этот обезьяний язык!
А мальчик, весь в слезах, что-то невразумительно лепетал в ответ. Краковяк не выдержал и вмешался, хоть уже сто раз зарекался соваться в чужие дела;
– Простите, миссис. Но нельзя же так с ребенком…
– Что?! – Ее лицо перекосилось. Она вскинула на него бешеные глаза. – В-вы !!! Это вы мне говорите?
– Именно вам. Не бейте ребенка, если не хотите неприятностей. – В его голосе прозвучала угроза, хотя Анджей прекрасно понимал, что ни в какие суды обращаться не будет.
– В-вы!.. Вы не смеете! – прошипела мать, – Я имею право воспитывать своего ребенка как считаю нужным! Мы живем в свободной стране! Я знаю американские законы!
Ну вот, – с тоской подумал Краковяк, – затянула бодягу…– Впрочем, истеричка хоть, на время забыла о сыне. – Быть может, заряд ненависти израсходуется на меня? – Анджей готов был послужить ей громоотводом.
Из нескольких окон агентства высунулись головы. Сотрудники с интересам наблюдали; за происходящим.
– Если бы все так поступали со своими, детьми, Штаты давно бы стали колонией Мексики, – выдал финальный аккорд Краковяк.
Женщина беззвучно открывала и закрывала рот, а потом, с ненавистью посмотрев на приставшего к ней типа, схватила сына за руку и повлекла за собой, бормоча:
– Пошли, пошли от этого сумасшедшего!.. Еще набросится, параноик!..
Одно из мужских лиц в окне подбадривающие подмигнуло Краковяку, и он махнул в ответ рукой: мол, что с нее взять… Потом поднялся по ступеням. Просторный холл перегораживала стойка сродни гостиничной, за ней сидели четыре человека – две миловидные молодые женщины в строгих костюмах, этакий хлыщ с длинными выбеленными волосами и солидный мужчина, по виду явно отставной офицер и здешний начальник. А еще в холле было двое посетителей, что-то сосредоточенно пишущих. Они расположились за низкими столиками у противоположной стены.
Краковяк улыбнулся дамам и прямиком направился к самому главному.
– Добрый день… Что вы хотели? – осведомился отставник, не поднимая глаз от экрана маленького телемонитора.
– Я хочу присоединиться к “братству”.
– Ну, это так просто не делается…– буркнул тот, поднимая глаза. Они оказались прозрачными, водянистыми, совсем почти белыми. – У вас есть рекомендации?
– Нет, но мне советовал подойти к вам лично Ортезе… На лице отставника появился интерес.
– Как вас зовут?
– Анджей Щировски. – Краковяк кинул на стойку водительские права на это имя. У него имелось множество всевозможных документов и документиков. Фамилии менялись, но Анджей оставался в них чаще всего именно Анджеем…
– Вы поляк? – без выражения произнес отставник, мгновенно глянув на пластиковую карточку. – Заполняйте анкету. – И в тот же миг бросил Краковяку и его права, и тонкую белую книжицу без обложки – очевидно, эту самую анкету. Они летели в разные стороны.
Анджей, не стронувшись с места, едва заметным движением поймал оба “снаряда” и, вежливо поблагодарив, отправился к одному из столиков, стоящих под сенью пластиковых, пахнущих натуральной зеленью пальм в кадках (прекрасная итальянская имитация). Он чувствовал спиной четыре сверлящих взгляда. А потом в холле появился тот самый человек, который дружелюбно подмигивал Краковяку из окна. Он подошел к стойке и тихо спросил отставника:
– Чего он хочет?
– Да вот к нам желает… Помянул Рика – будто бы тот сам его приглашая…– Все это прозвучало так, словно Краковяк не сказал заведомо ни единого слова правды. Впрочем, так оно и было на самом деле.
Улыбчивый покивал понимающе, потом не спеша двинулся к Анджею, осилившему тем временем лишь самую первую страницу анкеты. Правда, он одним глазом уже глянул в середину книжки: “Вопрос 192. Умеете ли вы стрелять из автоматического противопехотного гранатомета производства России? Если “да”, то сколько раз производили стрельбы (нужное подчеркнуть): один, от двух до пяти, более пяти, по полной норме огневой подготовки. Напишите через дробь примерные значения разлета осколков и кучности стрельбы”. Серьезная бумаженция…
– А вы, оказывается, добрый человек, Анджей Сметковский, – мило улыбнулся мужчина, подойдя к столику. Это была настоящая фамилия Краковяка, которую во всем их отделе знал только сам Ахилл и еще его зам по кадрам. На человека с таким именем в Интерполе имелся вполне серьезный криминал: когда-то Анджей, не имея достаточных для суда улик, против всех правил собственноручно застрелил в центре Неаполя двоих главарей каморры… Итак, игра в наемника-неофита была закончена, еще и не начавшись.
– Присаживайтесь – в йогах правды нет, – Краковяк поднял глаза на Улыбчивого и похлопал по стоящему рядом круглому табурету.
– С удовольствием, – ответил тот и, подтянув брюки, уселся. – Вы позволите задать вам несколько вопросов, мистер Сметковский? – Он подчеркнуто выделил его фамилию и снова улыбнулся. Надо сказать, улыбкой он обладал просто замечательной: открытой, доброй, искренней”. И вообще директор агентства (это был именно он) словно сошел с рекламного плаката: “Только наши товары придадут вашему бизнесу истинную респектабельность?”
– А почему бы и нет…– Анджей тем временем все-таки перешел на вторую страницу анкеты – по инерции делал вид, что ничегошеньки не произошло.
– Только, ради бога, не делайте резких движений, – доброжелательным тоном предупредил директор. – За вентиляционной решеткой сидит снайпер – он может вас неправильно понять.
– Вы бы его еще в кадку посадили…
Директор с готовностью рассмеялся этой немудреной шутке.
– Скажите-ка мне, Анджей, зачем это вам понадобился такой скользкий тип, как Ортезе?
Краковяк потер переносицу, потом края глаз и с удивлением обнаружил на кончике пальца две желтые крупинки.
– Я хотел подрасспросить его кое о ком, – включившись в игру, доверительным тоном ответствовал Анджей. – Например, об одном землеройном создании, кроме того, о мистере, страдающем слабым зрением, а также о талантливом юристе, который всем очень нужен и очень удобен…– Внимательно посмотрел на директора.
В лице того не дрогнула ни одна черточка, глаза столь же спокойно смотрели на Краковяка. И все-таки директор прекрасно понял, о ком идет речь. И этот разговор явно ему не понравился – Анджей довольно хорошо чувствовал резкие перемены в психополе своих собеседников, за исключением, конечно, всяких там экстрасенсов и гипнотизеров.
– К сожалению, вынужден вас разочаровать: глубокоуважаемый Рихард Ортезе скоропостижно скончался во время своей командировки в Африку. И я даже не знаю, кто мог бы вам его заменить…
Краковяк понял, что в эту минуту Ортезе, быть может, еще жив, но смертный приговор ему уже вынесен и палач натягивает свой капюшон…
– Ну, а вы сами, герр Шлифтен?
У директора поднялись брови – яег, все-таки не покерист, выдержки не достает… Это имя тоже было известно единицам. Его обладатель печально прославился во время второй гражданской войны в Биафре, успел наследить он и в Республике Белого Нила.
– Приятно иметь дело с достойным противником. – Он снова улыбнулся, почти мгновенно овладев собой. – Но не кажется ли вам, что в нашей с вами партии очевидная боевая ничья? – И директор уже тянул руку для рукопожатия. Так уважающие себя шахматисты поздравляют друг друга с поделенным пополам очком.
– Итак? – Анджей оставил протянутую руку без внимания.
– Вы же не будете спорить: если артисты “устали”, пьеса продолжаться не может. Кстати, сегодня в…– Шлифтен поглядел на свои часы “роллекс”. – Примерно через полчаса Липкина задавит школьный автобус на Гранд-Арми-плаза, прямо у памятника Шерману. И не пытайтесь помешать этой случайной дорожной трагедии… Пойдемте-ка лучше выпьем кофе. Тут на углу прекрасно умеют готовить кофе по-турецки. – И этак дружески прихватил Краковяка за локоть.
25
Из канала новостей “Си-Эн-Эн”:
“Памятник Махди все-таки заложен в Вашингтоне!.. Согласно проведенному Институтом Гэллопа опросу общественного мнения, более 73 % населения города высказываются за создание памятника и лишь 11% – против…
Белый юноша, семнадцатилетний студент колледжа Патрик Герберт сегодня в полдень совершил публичный акт самосожжения перед камнем черного мрамора, установленным на месте будущего памятника великому африканскому революционеру. К сожалению, прибывшие специалисты реанимационной службы сделать ничего не смогли – площадь ожогов составила девяносто процентов поверхности тела…”
“Профессор Центра геополитических исследований при Колумбийском университете Марк Кантор дал сегодня утром интервью репортерам ряда телекомпаний.
– Как вы относитесь к личности генерала Махди?
– Этого подонка?! – Пауза. – Как я сказал?.. Ради бога, сотрите это место! У меня жена и трое детей…
– Мы прекрасно понимаем вас, профессор. Мы все равно не решились бы передать такие слова с экрана.
– Вы готовы? Можно отвечать?.. На мой взгляд, генерал оказал большое влияние на развитие политических событий на Юге и вывел Движение неприсоединения на совершенно новый уровень. Однако в его деятельности можно усмотреть и явное тяготение к недостаточно продуманным, порой даже экстремистским действиям…”
26
ПРИМАК (2)
Французский летчик имел чин полковника. Одна из его эскадрилий только что вернулась с задания, пошвыряв бомбы на маисовые поля и пустынный берег реки. Боезапас автоматических пушек оказался нетронутым.
– Я удивлен вами, полковник. – В голосе Примака звучало бешенство. – Чему вас учили в Академии?! Или точность бомбометания не входила в число обязательных дисциплин?!
И тут француз, поставленный перед командиром как провинившийся школьник перед учителем, не выдержал и взорвался:
– Как вы смеете, господин генерал?! Мои люди не могут бомбить! Позиции “шквалов” окружены палатками мирных жителей! Хабад держит их в качестве живого щита!
– Вы сами должны повести эскадрилью в бой и подать пример, как нужно работать! С ювелирной точностью полежите груз на цель! И не дай вам бог промахнуться!.. Но если ваши “соколы” опять испугаются заградительного огня и еще раз отбомбятся до времени, вы пожалеете, что родились… Чтоб через полчаса были в воздухе! – Примак перевел дыхание и вдруг проревел: – Вы-ы-пол-нять!
Полковник молча отдал честь, развернулся и вышел из комнаты. Начальник штаба, все это время не подававший голоса, проводил его взглядом, потом заметил:
– Не больно ли ты строг, Игорь? Совсем задолбал мужика…
– А иначе нельзя, Пятачок. Их надо лупцевать до тех пор, пока они напрочь не забудут, как воевали при Мисе. Иначе все опять повторится сначала…– Примак улыбнулся, внезапно переменившись в лице. – Это уж как в песне поется…
Начальник штаба уже начал беспокоиться: почему-то до сих пор не было сведений от мобильной группы генерал-майора Сладина. Танки и самоходки от башенных люков до гусениц нашпигованы электроникой, а со связью все равно бардак!
– Не дергайся. – Генерал-лейтенант чувствовал нервозность “Пятачка”. – Просто Паша очень уж не любит, когда лезут с советами. Он же мастер нестандартных действий. Отсюда и любимый прием: пока дело не закончит, на связь не выходит.
– Тебе, конечно, видней, – буркнул начштаба, – но хоть пару слов мог бы кинуть: мол, жив-здоров…
Кондиционер вдруг зафыркал и тут же совсем замолк. “Песня” его была занудной, но без нее стало и вовсе хреново. Оба почувствовали, что рубашки мгновенно начали пропитываться потом, и поспешили их снять.
– И все-таки Паша чрезмерно рискует – без прикрытия с воздуха много не навоюешь…– пробормотал “Пятачок”, почесав волосатую грудь. В промокшей, липнущей к телу майке он напоминал скорее не боевого командира, а какого-нибудь копающегося на огороде дачника.
Когда-то он вместе с Примаком участвовал в Степной войне. С тех пор их тянуло друг к другу, и, как только возникала возможность, Примак забирал добродушного, покладистого “Пятачка” к себе. Лучший тандем трудно было и представить.
– Брось! У Хабада отвалились крылышки. В воздухе теперь тишь да гладь…
Действительно, в первую же ночь ооновцам удалось сжечь на аэродромах почти всю и без того немногочисленную авиацию АР.. Господство в воздухе было абсолютным.
На развернутой карте голубые стрелы кривыми кинжалами вонзались в багряную плоть позиций Хабада, взрезали ее и устремлялись к заштрихованному красным пространству – собственно Территории Африканской Революции. Но эта картина не больно-то радовала глаз – оба прекрасно понимали, что этим стрелам очень скоро свернут носы.
Примак не хотел даже думать о закулисных маневрах и манипуляциях, происходящих в ООН. С него хватало российских проблем. Он ведь прекрасно знал, какого рожна самые лютые враги вдруг так настойчиво стали пропихивать его на этот пост. Пост, позволяющий с равной вероятностью и прославиться на весь мир, и быть раз и навсегда морально уничтоженным. А физическая смерть, надо сказать, гораздо меньше страшила генерала.
Конечно, Примак мог бы отказаться от этого предложения. Немало заманчивых возможностей возникало перед ним за последние годы стараниями друзей и врагов, но он всегда находил в себе силы идти своим путем. Сейчас был совсем другой случай: отступиться – означало проиграть заранее, признать перед всеми свою слабость, а значит, и обреченность. “Пятачок” один из немногих в окружении Игоря Николаевича ясно понимал это и сознательно решил разделить судьбу друга.
