Скотт Хаас
Больше чем счастье. Японская философия благополучия
Copyright © 2020 by Scott Haas
© Cover Image. Shutterstock.com. imaginasty
© Перевод, оформление, издание на русском языке. ООО «Попурри», 2021
Посвящается моему давнему другу, доктору медицины Рето Дюрлеру. Человеку, чья страсть к природе – от знания птиц до интереса к горам Швейцарии – расширяет мое мышление, развивает мою осознанность и углубляет мое понимание. И благодаря которому я узнал о Браунвальде – «парении над обыденностью».
Если век мой продлится,
Я, быть может, и эту пору
Припомню с любовью.
Фудзивара Киёсукэ, XII век
Примечание Юми Обинаты: это одно из сотни стихотворений, которые мы запоминаем для игры в традиционную карточную игру Хякунин-иссю («Сто стихотворений»).
Глава первая
Мир
Погодите, что? Япония? А что может открыть нам Япония о счастье?
Оказывается, многое. Чтобы это выяснить, мне потребовались годы, и, честно говоря, я до сих пор поражаюсь некоторым вещам и пытаюсь их осмыслить – настолько они отличаются от наших представлений о счастье.
Счастье в Японии – это не личный опыт. И даже не цель. Целью является принятие.
* * *
В чем Япония действительно преуспела, так это в спасении от боли душевного одиночества, – и этому мы можем поучиться у японцев. В основе их жизненной философии благополучия лежит принятие реальности, прошлой и настоящей, и скоротечности нашего бытия. Пребывание в этой стране, знакомство с ее культурой и огромное желание постичь отношение японцев к себе и окружающему миру изменило мои взгляды на стресс и способы его устранения.
Не всем удается быть частью многочисленных в Японии социальных групп, и здесь, как и на Западе, существует проблема изоляции пожилых людей, маргиналов и лиц с психическими заболеваниями.
Но в других вещах эта страна очень сильно отличается от остального мира. В Японии имеются возможности для социальной инклюзии, от общественных бань и безопасных общественных парков до святынь и храмов, которые открыты для всех. Продолжается активное смешение культур (с эпохи Тайсё, 1912–1926), отчасти под влиянием западных идей и глобализации. Основой общества являются группы, и групповой менталитет формируется с раннего возраста: в садах и школах дети носят одинаковую форму, одинаково питаются. Общественные ожидания настолько очевидны и распространены, что многие правила поведения – дома, в общественных местах и на работе – являются негласными и универсальными (хотя и существует непреднамеренная дискриминация по полу, возрасту и делению на «своих» и «чужих»).
И самое главное: в Японии ваше «я», ваша личная идентичность определяется прежде всего принадлежностью к определенной социальной группе, а не вашими личностными качествами, мнениями, симпатиями или антипатиями.
Мне, выросшему в Соединенных Штатах, ближе наша система ценностей с ее культурным многообразием и широкими возможностями: энтузиазм, предприимчивость, исключительная открытость и креативность, новаторство, ярко выраженный индивидуализм.
В Японии – иные ценности.
Внимательность, умение слушать, отзывчивость, рассудительность, взгляд на проблему как на вызов и, самое главное, принятие – вот что лежит в основе отношения к себе и окружающим. И хотя это общепринятые социальные и этические нормы, которые в принципе характерны для человека, в Японии они пронизывают всю систему социальных институтов, в результате чего общество воспринимается как одна большая семья.
Понимание того, что моя личность во многом формируется моим окружением, дарит удивительное чувство свободы. Самоанализ и самодовольство – напротив, ограничивают и изолируют.
Кому нужны привилегии, когда может быть равенство?
Ни одна другая страна не внесла в мою жизнь такую гармонию, спокойствие, терпение, почитание тишины и наблюдательности и принятие приоритета окружения и природы над личными потребностями, как Япония. Столь ценимый на Западе индивидуализм дополняется здесь осознанием того, что самую большую радость в жизни доставляет радость, которую мы дарим другим.
* * *
Когда другим плохо и мы им сочувствуем, страдает наше благополучие. Я имею в виду, что эмпатия подразумевает поглощение чужой боли. Когда я слышу жуткие рассказы своих пациентов о лишениях, унижениях и изоляции, мое благополучие страдает. Именно поэтому людей, испытывающих явные мучения, часто избегают, обвиняют или боятся. Чем больше мы сопереживаем боли других, тем больше признаем, что их состояние – часть нашей идентичности.
Подумайте об этом с самой прагматичной точки зрения: если кто-то из ваших родных или близких страдает, вам становится хуже, потому что эти люди – в вашем сердце и сознании. Я не могу быть счастлив, если моим детям или жене плохо.
Аналогичным образом мои родные не могут быть счастливы, если плохо мне. Мастер создавать стрессы, выросший в семье, где стресс был нормой жизни, я склонен совершать одни и те же ошибки. И это не только мои личные трудности. Разве они могут быть личными?
Принимая людей в Департаменте временной помощи на Дадли-сквер[1], Роксбери, штат Массачусетс, проводя оценку нетрудоспособности бездомных, нищих, жертв жестокого обращения и бывших заключенных, а затем возвращаясь в свой элитный район, который находится всего в пяти милях, я с огромным облегчением констатирую, что успех и безопасность в гораздо большей степени зависят от расы, пола и благосостояния, чем от личного энтузиазма.
Я нашел необходимую мне помощь, нашел то, чего мне не хватало, интегрируя, постепенно или частично, полученный в Японии опыт в свою повседневную жизнь.
Это кардинально изменило мое восприятие стресса, отношение к окружающему миру и принятие своего места в нем.
Pushing the World Away (что дословно можно перевести как «Уход от мира») – так называется один из альбомов джазового саксофониста Кенни Гарретта, а поскольку он знает японский язык и часто бывает в Японии, это название отражает его – и мои – представления о культуре этой страны.
Когда мы с Гарреттом общались, он сказал мне: «Япония всегда была моим вторым домом». И добавил: «Моя музыка вас затягивает, затягивает, затягивает. Энергию, которой мы заряжаемся, уходя от этого мира, можно направить в позитивное русло».
Это и есть суть японской философии принятия. Уход от мирских страстей к созданию значимого опыта, который сближает нас друг с другом и дает ощущение полноты жизни.
Освоив нехитрые привычки и практики, позаимствованные у японцев, я испытываю меньший стресс, которого в силу специфики моей работы хватает. Я лучше понимаю его губительное воздействие и знаю, как его уменьшить. Это постоянный процесс, и день на день не приходится. Но благодаря практикам наблюдательности, тишины и, главное, принятия во всех его многогранных аспектах я все лучше справляюсь с негативом.
Это не ключ к счастью и не способ избежать проблем и трудностей, с которыми мы все так или иначе сталкиваемся. Это, перефразируя Джона Берджера, другой взгляд на вещи, расширяющий наше мировоззрение[2]. Взгляд, открывающий возможности.
Концепция икигай в последнее время набирает все большую популярность и трактуется как некая секретная формула счастья, которую нужно найти. Но японская философия благополучия – не только и не столько о счастье. Скорее, она о добропорядочности, стрессоустойчивости и общности[3].
То, что предлагает Япония, – это действительно совершенно иные способы ведения дел и решения задач; это восприятие себя как части природы, это создание сообществ и активное участие в них, это принятие нашей бренности и недолговечности.
Для ясности дела: в обычной жизни японцы кажутся сдержанными и безучастными, не говоря уж о проявлении эмпатии – такое впечатление, что они не хотят друг на друга реагировать. Что, если я что-нибудь не то скажу или сделаю? Что, если я причиню людям неудобства? Что обо мне подумают?
В то же время благодаря высокой групповой сплоченности и социальной ответственности в Японии обычно (но не всегда) наблюдается исключительно высокий уровень общественной безопасности, культуры поведения и вежливости. Для всех ситуаций прописаны правила и инструкции, за соблюдением которых следят определенные структуры, поэтому людям практически не нужно думать самим или утруждаться решением каких-то проблем. Обо всем позаботятся.
Но что, если возникает внештатная ситуация? Человек, привыкший к готовым рецептам, может растеряться.
Мой любимый художественный пример такой ситуации – фильм Акиры Куросавы «Рай и ад» (1963), в котором богатому промышленнику из Токио приходится делать выбор между крахом собственного бизнеса и спасением жизни сына своего водителя.
Оставив в стороне свой эгоизм, сформированный предположительно во времена послевоенной американизации Японии, главный герой Кинго Гондо (которого играет Тосиро Мифунэ) демонстрирует победу эмпатии над корыстью.
Картина снималась в эпоху бурного индустриального развития Японии, не только догнавшей, но и почти перегнавшей Запад. И Куросава высказывал опасение, что исконные японские ценности могут быть вытеснены западными концепциями успеха.
«К чему это может привести?» – гадал он.
По мнению Куросавы, эмпатия является важнейшей частью японской культуры, и ею нельзя жертвовать в угоду западным ценностям. Помогать другим, понимать и принимать, что мы – часть одного сообщества, – вот что значит быть японцем. А эгоизм и алчность – это зло, насаждаемое американцами, которое надо отвергать.
Я знаю: это националистический фильм!
Точно так же я знаю, что бескорыстие и эмпатия встречаются в Соединенных Штатах повсеместно. Благодаря религиозным связям, ценностям сообществ, заботливым и внимательным семьям или просто в силу природной отзывчивости американцы каждый день думают о том, как помочь другим.
Джеки Робинсон сказал: «Жизнь не имеет значения, если не оказывает влияния на другие жизни».
Одиночество, отделенность друг от друга, отделенность от природы, эгоизм, который слишком часто присутствует в нашей жизни, – все эти источники стресса устраняются в Японии с раннего возраста.
Чувство принадлежности к семье, школе, компании и окружению подкрепляется всевозможными способами и видами деятельности, от наблюдения, слушания и извинений (массы!) до принятия.
Ханы (группы) начальных школ, общественные бани, негласный коллективизм и правила приличия являются частью усилий по достижению единства и согласия. В ситуациях социального взаимодействия японцы строго следуют установленному порядку, подчиняя свое «я» интересам окружения. В школах этот конформизм проявляется в униформе и обедах; в общественных банях – в отсутствии конфиденциальности; в многолюдных местах и на улице – в соблюдении тишины (нравится вам это или нет). Такие культурные особенности и социальные нормы формируют коллективное чувство ответственности, которое проявляется в адекватном поведении, групповой сплоченности, высокой эффективности, развитой общественной инфраструктуре и долголетии[4].
Конечно, наблюдательность и отзывчивость не являются гарантом жизненного благополучия, но однозначно развивают осознанность: вы не одиноки, и какие-то вещи на самом деле не имеют значения – что приносит облегчение. Ощущение благополучия появляется тогда, когда вы помогаете другим и вписываетесь в окружение.
Идеал общности остается столпом и функцией культурных императивов Японии. Это проявляется в незыблемой вере в то, что быть частью группы важнее, чем проявлять свою индивидуальность. В японской культуре не принято выделяться из коллектива, проявлять инициативу, «качать права» или демонстрировать свое превосходство.
Мне посчастливилось иметь друзей-японцев, чье терпение и добрая ирония в работе над моими многочисленными ошибками значительно углубили мою осознанность. К слову, ни в одной другой стране я не сталкивался с таким культом человеческих отношений, как в Японии.
Японцы очень щепетильны и любят во всем порядок. Друзья постоянно меня поправляют и находят время, чтобы рассказать и показать, как правильно что-либо сделать: вручить визитку, завязать разговор с новым коллегой или сесть в поезд.
Их советы и рекомендации оказали мне неоценимую помощь, особенно на первых порах.
Впервые меня направили в Японию в 2005 году – в Ниигату, столицу одноименной префектуры, расположенной к северо-западу от Токио на побережье Японского моря. Я поинтересовался у Роки Аоки, бывшего олимпийского чемпиона по реслингу и основателя популярной франчайзинговой сети ресторанов Benihana («Бенихана»), что это за место, и он со смехом назвал его «Оклахомой Японии». Наш разговор проходил в роскошных апартаментах Роки на Пятой авеню Манхэттена, с видом на собор Святого Патрика.
«Не переживайте, – посоветовал он. – Это самая настоящая провинция!»
Столица Ниигаты оказалась далеко не провинцией. Заново отстроенная после Второй мировой войны, она напоминает крупный промышленный центр в Соединенных Штатах.
К счастью, меня везде сопровождал мой друг Такеси Эндо, который и пригласил меня в свой родной город. Точнее, меня пригласила ассоциация производителей саке префектуры Ниигата, чтобы помочь в продвижении своей продукции на рынок Соединенных Штатов, а Такеси со многими из них знаком. Если вам интересно, саке Ниигата считается одним из лучших сортов рисовой водки в Японии, потому что изготавливается на чистой талой воде, которой благодаря ежегодным снегопадам здесь всегда в изобилии[5].
Так вот, Такеси в прямом смысле слова ходил за мной по пятам и пояснял, как вручить мэйси (визитку), как принять визитку, как взглянуть на визитку, что сказать при получении визитки и куда ее водрузить.
«Скажи ему, что ты благодарен за приглашение, – шептал он мне на ухо. – Похвали гостиницу, которую он тебе заказал. Отметь, что ты ценишь его доверие».
Какие-то вещи не были для меня новыми, но что меня действительно поразило, так это точность и скрупулезность в соблюдении установленного порядка. При этом вам ясно давалось понять, что существует только один правильный способ выполнения действий. Я полюбил эту ясность – какое облегчение! Похоже на скаффолдинг.
По правилам японского этикета я должен был внимательно рассмотреть врученную мне визитку, прочесть вслух имя и должность ее владельца и при этом быстро взглянуть человеку в глаза, добавив что-нибудь вроде того, насколько я впечатлен его или ее должностью. Потом этот человек проделывал тот же ритуал с моей визитной карточкой. После этого каждую визитку требовалось разместить строго по нижнему краю стола, текстом к получателю визитки. Ранее в тот же день мы с Такеси обсуждали и другие нюансы: где сесть на деловом совещании, где стать в лифте, стоит ли кланяться, насколько низко кланяться, пожимать или не пожимать руки.
Мои друзья выполняли все это на автопилоте – как я завязываю шнурки, – что придавало дню размеренность и ритм. В Токио Юко объяснила мне, как заказать в магазине лапшу: занять очередь, выбрать и оплатить в автомате блюда, получить чеки и вручить их хозяину или хозяйке заведения, а те передадут их поварам. Синдзи научил фразам, которыми можно поблагодарить после еды шеф-повара. Юми показала, как уходить из ресторана, когда весь персонал собирается на тротуаре и машет вам вслед, пока вы не исчезнете из виду. Хиро сказал, куда сесть в машине и какой комплимент сделать фермеру, который показывал нам уток, поедавших жуков-вредителей.
Когда мы с Хиро вышли из ирландской чайной комнаты, созданной в какой-то глухомани благодаря фанатизму и большим карманам владельца, мне последовало очередное указание: «Скажи ему, что у него красивый костюм».
Позже я расскажу вам о своих японских друзьях подробнее.
Все эти бесконечные знаки уважения и почитания укрепляют уверенность в себе и чувство принадлежности к общности. Это что-то вроде огромной коллекции тайных рукопожатий – и надежный способ избавиться от многих личных заморочек.
Имейте в виду, что иностранцы в Японии – это объект для развлечения. За вами наблюдают. Ваши повадки могут казаться местным жителям забавными. Помню, однажды в ресторане я сложил обертку от палочек в крошечную гармошку и поместил их на эту импровизированную подставку.
Такеси рассмеялся.
«Что здесь смешного?»
«Женский прием», – ответил он.
«В смысле?»
«Японец никогда бы так не сделал».
«И что?»
«Ничего, – сказал он и снова рассмеялся. – Это так, к слову».
А когда я правильно проявляю вежливость в электронном письме или в речи, которую меня неожиданно попросили произнести в честь хозяина идзакая, друзья шепчут: «Ну ты прямо как настоящий японец!»
Что ж, спасибо.
Японцы всегда стремятся узнать своего собеседника, независимо от его групповой принадлежности. Мне действительно нравится их подход к установлению доверительных отношений: постараться найти общие темы и развивать их, пока и вы, и ваш собеседник не почувствуете себя в безопасности.
Например, поговорить с только что вышедшим из тюрьмы парнем, отсидевшим десять лет за покушение на убийство, о том, как здорово наблюдать за плавающими на пруду утками. Или поговорить с женщиной, укрывающейся в приюте для жертв домашнего насилия[6], о ее отдушине – кулинарии и любимых рецептах тушеного мяса.
Я не игнорирую эти трагедии или асоциальное поведение, равно как не преуменьшаю их последствий. Я просто стараюсь выстроить доверие с собеседником и найти что-то общее, прежде чем двигаться дальше.
А общего, как показывает практика, всегда больше, чем различий.
Эти отправные – основанные на общности – моменты выстраивания отношений, которые я перенял в свою жизнь, превратили ее в череду наблюдений, а не импульсивных реакций. Групповое сознание японцев сделало меня более спокойным и терпимым.
Иногда я представляю, что смотрю фильм со своим участием:
Аэропорт. Супермаркет. Транспортная пробка. Звонок в компанию по торговле электротоварами.
Когда я вижу себя частью группы в каждой из этих ситуаций – то есть со стороны, а не с личной колокольни, – мне легче абстрагироваться и быть объективным.
Группы есть везде, если мы удосужимся их поискать и принять свою принадлежность к ним. У нас больше общего с каким-нибудь маргиналом, чем мы можем это признать.
А поскольку мы ощущаем с человеком некую общность и близость, нам хочется сделать для него что-нибудь хорошее. И это приносит огромное удовлетворение.
Повседневные привычки весьма прагматичного характера делают Японию местом, где поощряется (а порой и требуется) усмирять свои эгоистические потребности и быть частью окружения. В такой атмосфере вы осознаете свою незначительность, ощущаете более тесную связь с природой, глубже погружаетесь в отношения и фокусируетесь на нуждах других людей. Все это укрепляет ощущение благополучия и удовлетворенности жизнью.
Я хотел бы поделиться с вами образом жизни японцев, способствующим укейреру – принятию.
Что значит принимать жизнь такой, какая она есть, и ставить чьи-то потребности выше собственных? Япония не только культивирует чистоту разума и гармонию с собой и окружающим миром, но и использует эту концепцию на уровне всех институтов и систем.
* * *
На Западе состояние чистоты разума выразил в своей «доктрине негативной способности» поэт Джон Китс: «Если воробей прыгает под моимокном, я начинаю жить его жизнью и принимаюсь подбирать крошки на тропинке, усыпанной гравием… [так что] в скором времени я буду истреблен».
Погодите. Прежде чем вы скажете: «Кто в здравом уме хотел бы быть истребленным?» – пожалуйста, вспомните несколько фактов: Китс умер от туберкулеза двести лет назад, в 1821 году, в возрасте двадцати пяти лет. И маленькая птичка здесь ни при чем. Что он имел в виду, и что я имею в виду, и в чем преуспевают японцы – это истребление самокопания, сомнений в собственных возможностях и чистого эгоизма.
Оказывается, наши лучшие друзья – не мы сами.
Наблюдая за природой и фокусируясь на мимолетном и преходящем, мы отпускаем все свои мысли и очищаем ум, что невероятно расслабляет.
В Японии это образ жизни.