Синтия Хэррод-Иглз
Темная роза
– Я рад снова видеть тебя здесь. Я хотел бы, чтобы этот дом стал твоим домом.
Адриан склонил голову, и Пол прошел мимо. Глаза Адриана проводили его, наполненные тоской по тому, что, казалось, навсегда останется недостижимым для него.
Ночью Ричарду стало хуже, а утром Майка сообщил, что отцу надо исповедаться и собороваться. Морозы еще не отступили, но Ричард, повернувшись к окну, произнес;
– Весна близко. Я рад. Ты сделаешь все, как надо, сын? Я предпочту, чтобы это был ты, а не другой священник.
Майка исповедовал его, дал ему отпущение грехов, совершил соборование, а потом сел у постели, держа отца за руку. Мысль Ричарда снова вернулась от созерцания мира иного к миру этому.
– Я рад, что умираю. Этот мир чужд мне. Люди слишком изменились. Они больше не работают на общее благо, а стремятся соперничать друг с другом, ухватить собственную выгоду. Я думаю, мир, который будешь покидать ты, сын, станет еще холоднее, чем тот, который покидаю сейчас я. – Он замолчал, но снова нашел силы: – Я бы хотел, чтобы в часовне отслужили по мне мессу.
– Пока стоит эта часовня, по тебе всегда будет служиться месса в ней, – успокоил Майка, – обещаю тебе.
Старик закрыл глаза, довольный его ответом. Майка сделал знак слуге, чтобы он собрал остальных членов семьи. Первым пришел Пол, который уже ожидал неподалеку. Он встал на колени рядом с Ричардом и поцеловал его щеку – казалось, умирающий улыбнулся. Но веки его уже не поднялись, и, пока Пол поднимался на ноги, душа Ричарда отлетела.
Майка тоже встал, перекрестился и посмотрел на Пола:
– Хорошая смерть, подлинно христианская. Я молю Господа о том, чтобы он даровал мне такую же в свое время.
– Господь упокоит его душу, – сказал Пол, – он был добрым человеком. – Слезы невольно хлынули из его глаз. Казалось, нечего скорбеть о старике, умершем от возраста, однако в его кончине было нечто подобное угасанию свечи, которую более невозможно будет зажечь. – С ним ушла целая эпоха, – заметил Пол. – Он был последним из своего поколения.
Он бессознательно повторил слова самого Ричарда. Когда Пол вытер слезы тыльной стороной ладони, Майка нашел несколько слов для его утешения:
– Его срок истек, не печалься о нем.
– Мне кажется, что я скорблю больше о нас, тех, кто остался, – ответил Пол.
Ричарда похоронили в склепе под часовней, рядом с его матерью и другом детства, отцом Пола, Недом. Майка задержался в Морлэнде еще на несколько дней, в расчете на то, что погода улучшится и облегчит обратный путь. Пол был рад этой задержке, так как у него оказалось время для того, чтобы получше узнать своего внебрачного сына. Похоже, что Адриан за последние годы сильно изменился к лучшему. Пол провел с ним много часов в гостиной и комнате управляющего, беседуя обо всем на свете. Адриан был очень почтителен и внимателен к отцу, у него оказался острый ум и здравое представление о мире.
Полу не пришлось долго ждать момента, чтобы пожалеть об уходе Ричарда, с которым всегда можно было посоветоваться. Теперь некому было дать ему совет об Адриане: Пол хотел сделать что-нибудь еще для юноши, и совет Ричарда очень пригодился бы. И он, вполне естественно, вместо Ричарда обратился за советом к Майке.
– Что ты думаешь о нем? – спросил как-то Пол, застав Майку одного в часовне.
– Об Адриане? Трудно сказать. Это необычайно способный юноша, им все довольны, и он ведет самую добродетельную жизнь.
– Но?..
– Мне кажется, я не говорил «но», – улыбнулся Майка.
– Не говорил, но я услышал его в тоне твоего голоса. Что это? У тебя есть какие-то сомнения? Что-нибудь не совсем благое?
– Он ведет очень скромную жизнь и не забывает свои религиозные обязанности так же, как и все остальные. Не знаю, какие могут быть сомнения. У меня нет ничего против него, вот и все. Но что-то в нем тревожит меня. То, что творится у него внутри, он хранит за семью печатями.
– У тебя есть свидетельства того, что он не искренен? – тревожно спросил Пол.
– Вовсе нет. Но все-таки я беспокоюсь о нем. Я бы хотел полюбить его.
– Я могу любить его, – вырвалось у Пола. Майка поднял вопросительно бровь. – Я бы хотел вернуть его домой и дать ему какую-нибудь должность в поместье – что ты об этом думаешь?
– Возможно, это было бы неплохо для него, в мирском смысле слова, и вполне могло бы улучшить его характер, помочь ему постичь, что значит любить других и быть любимым ими. Но какое место ты мог бы ему дать? Ведь ты слишком высоко его ценишь, чтобы поставить на должность слуги.
– Слуги? Нет, я вовсе не хочу сделать его слугой. Майка покачал головой:
– Извини, если я обижу тебя, но все остальное было бы оскорбительно для другого твоего сына.
– Это не его дело.
– В любом случае, я бы советовал тебе поговорить с ним, прежде чем сообщать что-то Адриану.
– Хорошо, я так и сделаю, – неохотно ответил Пол.
Эмиас пришел в бешенство:
– Чтобы этот бастард жил здесь? Нет! Я не хочу и слышать об этом.
– Ты не хочешь и слышать об этом? – внезапно разгорячился Пол, сначала желавший поговорить спокойно.
– Я бы не хотел, чтобы он жил здесь. Неужели ты сошел с ума, папа?
– Мне кажется, это ты сошел с ума. Я – господин Морлэнда и делаю что хочу.
– И я тоже, особенно когда речь идет о том, что затрагивает мою честь.
– Это не имеет отношения к твоей чести. Если я хочу поселить здесь этого юношу – это касается только меня. У него есть большие способности, добродетели, которые позволяют ему занять определенное место в доме.
– Этот юноша, как ты его называешь! Все знают, что он твой бастард, и будут сплетничать о том, как ты приветил его, больше чем собственного законного сына. Я – наследник Морлэнда, и мои сыновья унаследуют его после меня. Это мое наследство, и семейная честь – его часть. Я не могу позволить, чтобы мои сыновья выросли бок о бок со свидетельством твоего позора – если он твой. Кто может доказать, что это и в самом деле твой сын?
Глаза Пола сузились:
– Помни о том, раз уж дело дошло до этого, что никто вообще не может знать, кто был его отцом.
Эмиас презрительно усмехнулся:
– Ты, конечно, можешь позорить память моей матери, так как ты дурно обращался с ней при ее жизни, но она была твоей законной женой, и это уже невозможно изменить. А я – твой законный сын, единственный законный сын, что бы ты там ни думал. Если тебе наплевать на меня, или на память моей матери, или даже на собственную честь, то подумай о родовой чести. Что скажут о нас люди? Ты позволишь опозорить наш род? – Он знал, что попал в самую точку. – Повторяю, я не потерплю здесь бастарда.
Пол понял, что потерпел поражение:
– Хотя я не был повенчан с его матерью, он мой сын, как и ты. Он – твой родственник, неужели это ничего не значит для тебя?
Победив, Эмиас проявил немного милости к побежденному:
– Я не хочу ему зла. При том, что все останется по-прежнему, я даже желаю ему добра. Главное, чтобы не пострадала моя честь и честь моих сыновей.
Пол повернулся, испытывая боль в сердце:
– Я отошлю его. Похоже, я разрушаю любовь, когда бы не столкнулся с ней, как плесень. С самого начала и до конца мне не суждено обладать тем, что я люблю.
Эмиас холодно посмотрел на Пола:
– Скорее, твоя вина в том, что ты не хочешь любить тех, кто окружает тебя, – упрекнул он.
Пол удивленно взглянул на него – но было слишком поздно спрашивать о том, неужели Эмиасу недоставало его любви. Пол мог дать ему имя и состояние, но не любовь.
– Я отошлю его, – повторил он, выходя из комнаты.
Погода по-прежнему была плохой, но Майка решил не задерживаться и отправиться ко двору на следующий день. Адриан уехал с ним, и, если он и подозревал что-либо о не предоставившейся ему возможности, он спрятал это в своей душе, как он прятал все чувства за своим гордым, красивым и бесстрастным лицом.
Глава 13
Великий пост в этом году начался поздно, в марте, а север был еще во власти морозов. На первое воскресенье поста морлэндцы выбрались в город на мессу, медленно продвигаясь по дороге между двумя высокими валами, образованными снегом, сброшенным на обочины мужчинами, расчищающими дорогу. Последний снег прошел неделю назад, но было так холодно, что он даже не начал подтаивать, как и остальной снег, выпавший с Нового года.
После мессы люди, несмотря на мороз, задержались в церковном дворе, чтобы поболтать, – никогда еще за время зимней изоляции эта воскресная встреча не была столь радостной. Баттсы и Морлэнды собрались на подветренной стороне крыльца. Здесь были и Кэтрин с Джейн, атаковавшие Елизавету, требуя последних новостей. На Пасху должны состояться их свадьбы, обучение дало свои плоды, их манеры уже явно улучшились. Под неусыпным и строгим оком Люси их дикие привычки девушек постепенно выветрились, как и прочие изъяны, и, хотя они по-прежнему хихикали и щебетали, как сороки, они уже не могли опозорить семью. Их женихи – Джон и Бартоломью – были практичными, трудолюбивыми юношами, унаследовавшими семейные черты Баттсов, и сестры не могли дождаться венчания.
Говорили в основном о погоде и связанных с ней бедствиях. Пока нечего было и думать о пахоте, так что в этом году можно было посадить только скороспелые сорта, а это значило, что и следующей зимой будет нехватка еды. Из-за продолжительных холодов пало слишком много скота и овец, и это тоже предвещало голод. Умерли сотни крестьян, а это значило, что рабочих рук может не хватить, что тоже предвещало голод. Все складывалось не в лучшую сторону. Простолюдины и аристократы вместе обсуждали положение, объединенные общей судьбой; и те и другие выглядели одинаково бледно и истощенно под ярким зимним солнцем.
У Пола же имелись свои проблемы: в углу двора его обступили ткачи и ткачихи, у которых накопились к нему вопросы.
– Мы бы подождали манориального суда, мастер, – заявил их старший, высокий ткач по имени Уилл, – но кто теперь знает, когда он состоится, а дела слишком плохи.
– Да, дела плохи, – согласился Пол. Фабрика была закрыта уже два месяца, ткани не производились, а те, что были сотканы раньше, лежали на складе из-за непогоды.
– Верно, мастер, – поддакнул Уилл, кивая седеющей головой, слишком крупной для тонкой и слабой шеи. Уилл вообще-то был крупным, мощным мужчиной, даже скорее толстым, но голод подкосил его, и теперь его кожа складками болталась на теле. Несмотря на голодное выражение глаз, он все еще пытался шутить: – Они плохи для вас, мастер, но еще хуже для нас, так как мы не работали, а стало" быть, нам и не платили, и что было делать, когда цена на хлеб так растет? Мы не умерли с голоду только потому, что у нас было кое-что, что мы вырастили на огородах, и то, что осталось от зарезанной в феврале свиньи, да упокоит ее душу Господь, ибо почему бы и свинье не быть христианкой? И еще немного яиц...
– Как это тебе удалось сохранить свинью до февраля, Уилл? – заинтересовался один из его друзей.
– Мы держали ее дома, вместе с нами, где тепло, – ухмыльнулся Уилл, – и кормили ее с нашего стола, пока она не была готова к тому, чтобы кормить нас. Да и спали вместе с ней, знаешь, как тепло, когда у тебя с одного бока свинья, с другого – жена? Но тем не менее, мы съели все, что могли, и нам нужны деньги, чтобы купить хлеб, пока не созреет новый урожай.
– Я сделаю для вас все, что смогу, – пообещал Пол, – хотя видит Бог, что каждому из вас достанется не так много, так как приходится еще и кормить людей у ворот.
– Да, мы знаем, мастер, мы знаем, какой вы добрый и Добродетельный хозяин, и ваша дочь тоже, да благословит ее Господь, – сказал Уилл, – она всегда помогала беднякам, и даже ангелу небесному мы не радовались бы так, как ей. Но дело обстоит так, мастер, если бы мы работали дома, а не на фабрике, то могли бы сделать за день больше. Ведь нам приходится тащиться по морозу до мельницы Брэйзена. И это несправедливо, в такую дурную погоду заставлять человека идти на работу, вместо того чтобы он поднялся на чердак к своему станку.
– Да, и еще, – добавила какая-то женщина, – несправедливо отвлекать мужчину от дома, когда работу можно сделать и тут. Я не могу рубить хворост и выкапывать картофель из буртов, а когда возвращается с мельницы мой муж, он слишком устал и замерз, чтобы делать это. А если бы он работал на чердаке, то он помог бы мне с пахотой и севом и со скотиной.
– Но что же вы хотите от меня? – беспомощно спросил Пол.
– Закройте фабрику, мастер, – посоветовал Уилл, – вот и все.
– Мы хотим работать, как раньше, – добавил кто-то, – неправильно, чтобы мужчина уходил на работу из своего дома.
– И женщина тоже, – раздался еще чей-то голос, – мои сорванцы дичают без присмотра.
– Но ведь фабрика выгодна и мне, и вам. Если бы вы работали дома, то мне пришлось бы нанимать людей, которые бы разносили вам шерсть и собирали сукно, а к ним – лошадей и мулов. Это дорого стоит, и я бы платил вам меньше. Разве не так?
– Да, это верно, но нам лучше сидеть дома, мы не могли ходить на работу этой зимой. Дома мы могли бы работать.
– Ну что же, я подумаю над этим, – пообещал Пол. – Но если я и закрою фабрику, все равно потребуется время, чтобы все устроить по-прежнему, так что пока вам придется ходить на работу, как раньше. Все ли согласны с этим?
– Да, мастер, мы все согласны, кроме этой злой шлюхи Мэгги Финн, что живет одна в Хайбери, она не подписалась. Мы все согласны, и меня выбрали говорить за всех. Мы верим вам, мастер, мы знаем, что вы не желаете нам зла. Но мы не хотим ходить на мельницу, вот и все.
Вся семья собралась на обед у Баттсов, и Джон Баттс с интересом выслушал рассказ Пола о встрече с ткачами, а потом заметил:
– Не могу сказать, что сильно удивлен – я знаю, что в пригороде люди не любят уходить на работу из дома. В городе, конечно, дело обстоит иначе, теперь большинство людей не работают по-старому.
– И меня не удивляет, – вступил в разговор Эмиас, – представьте себе, каждый день нужно тащиться до мельницы Брэйзена, в то время как дома дел невпроворот. А зимой еще и опасно. Поражаюсь, как вообще могли додуматься ввести такую систему.
– Она очень эффективна, – мягко возразил Пол, – отлично показала себя у Джека из Ньюбери – он умер почти столь же богатым, как кардинал Вулси, и те, кто на него работали, были очень довольны.
– Так говорят, – улыбнулся Джон Баттс.
– Да и наши были вполне довольны новым соглашением, – напомнил ему Пол, – они передумали только из-за плохой погоды. К лету они забудут об этом.
– То есть ты не собираешься закрывать фабрику? – неодобрительно заметил Эмиас.
– Я обещал им, что подумаю, и я подумал – в их же собственных интересах продолжать дело по новой системе. Возвратиться к старой будет стоить столько, что в первое время я вообще не смогу платить им. И кроме того, в хорошую погоду они будут довольны.
– Да, а в следующую зиму снова недовольны, – не унимался Эмиас, – тебе ведь нет дела до их трудностей, не так ли? Тебе не жалко, что им приходится покидать дом, проходить несколько миль в любую погоду, оставляя необработанной землю и неухоженным скот, что они почти не видят своих детей, потому что нужно ткать для тебя ткань...
– Прекрати, Эмиас, – резко прервал его Пол, – ты говоришь чепуху, и ты дерзишь. Извинись.
Эмиас неохотно пробормотал что-то, а Джон Баттс резонно заметил:
– Ведь недовольны только ткачи – все остальные, чесальщики, красильщики, мойщики, стригали, ширильщики и прочие, всегда работали вдали от дома и никогда не жаловались. Я бы не стал так волноваться из-за ткачей, Эмиас. Они скоро успокоятся, как правильно сказал Пол, стоит установиться погоде.
– Когда это еще будет, – вздохнул Пол, – похоже, что зима продлится до второго пришествия.
Но как ни странно, именно после этих слов, буквально на следующий день, началась оттепель. Стоило Полу утром высунуть нос за полог постели, как он почувствовал перемену погоды. Солнце сияло слабее, чем вчера, но стало горячей. Спешно позавтракав, он направился с работником на фабрику посмотреть, как изменилось настроение ткачей.
Фабрика стояла чуть пониже мельницы Брэйзена на берегу притока реки Уз, который местные жители называли Экберном. Добраться туда верхом в оттепель оказалось не так-то просто: копыта лошади скользили по тающему снегу, а пару раз бедное животное проваливалось в снег по брюхо, и приходилось оттуда с трудом выкарабкиваться, так что Пол понял, что обратная дорога будет еще труднее. Он сокрушался про себя: неужели фабрика не откроется еще несколько дней?
Но когда Пол прибыл на место, работа уже кипела. Фабрика представляла собой большое прямоугольное каменное здание, с соломенной крышей и трубами на каждом углу, знаменитое в основном своими стеклянными окнами – невидаль в этом краю, за исключением Морлэнда. Они были вставлены еще при прабабушке Элеоноре, считавшей, что при плохой погоде они будут давать больше света. Внутри это было одно длинное помещение, обогреваемое очагами в каждом конце здания. Циновки покрывали пол, и на нем в два ряда стояли ткацкие станки, а также веретена. Пол был прав в том, что в целом рабочие фабрики были довольны своей жизнью – работа давала им среди местных солидный статус, что имело значение даже в глазах тех, кто считал все новые веяния измышлением дьявола. Кроме того, работа на фабрике предоставляла им возможность ежедневного общения вместо встреч только раз в неделю, после субботней мессы.
Пол провел тут несколько часов, наблюдая за ходом работ, поощряя работников и избегая вопросов. Потом он решил посетить красильню и мельницу, навестить мельника, состарившегося на своей работе и любившего мельницу, как ребенка, а Экберн – как жену. Пол нашел его в дурном настроении.
– Плохое дело, мастер, вот что, – объявил мельник, покачивая головой, – погода эта наслана Всевышним, чтобы проверить нашу веру, так думаю, и главная проверка нам еще предстоит. Сначала снег, потом морозы, а теперь вот оттепель – к концу недели будет нам жарко, попомните мои слова.
– Что такое? – спросил его Пол, думая, не имеется ли в виду недовольство ткачей. Мельник удивленно поднял брови – он не думал, что Пол не сообразит:
– Так ведь, мастер, будут проблемы с водой – да посмотрите, посмотрите! – Он проворно взобрался по лестнице, и Пол поспешил за ним наверх, где располагалась башенка с круглой галереей, для ремонта крыльев.
Хоть мельница была и водяная, у нее имелись еще и крылья, при помощи которых вращался жернов, мелющий зерно местным крестьянам. Мельник и Пол перегнулись через парапет и начали смотреть на клокочущую под ними воду. Большое деревянное мельничное колесо, потемневшее от воды и позеленевшее от водорослей, вращалось как бешеное, вздымая белую пену, такую белую, что на нее, по контрасту с колесом, было больно смотреть.
– Видите, мастер, как она злится?
– Неужели? – озадаченно спросил Пол.
– Экберн, – пояснил мельник, – он нынче слишком стремительный, а ведь оттепель началась всего несколько часов назад. Разве не ясно, мастер, что весь этот снег, что накапливался неделями, растает и стечет в реку, и все понесется вниз, быстрее и быстрее?
Пол подумал над его словами:
– Но это ведь хорошо? Тем мощнее будет работать мельница.
Мельник кивнул и продолжил:
– Верно, пока так и есть. Но там, – он указал на истоки реки, – есть два или три притока, ручьи, да еще дамба Уэйка, которая связана с водохранилищем для мельницы Уэйка. Неестественно, – сказал он, с отвращением смотря на мельничное колесо, – вмешиваться в течение реки, особенно такой милой и чистой, какой могла бы быть христианская душа. Эту реку я знаю с детства, я с ней – в ней – играл, мастер, много раз я спотыкался, но она всегда выносила меня целого и невредимого на отмель. Ну...
– Да, конечно, – прервал его воспоминания Пол, – но что страшного в оттепели?
– Ну, мастер, это же ясно – когда напор воды на дамбу станет слишком силен, она, скорее всего, рухнет, и если мельничное колесо не сможет вращаться с такой бешеной скоростью, оно разлетится.
– И ничего нельзя сделать?
– Я сделаю все, что смогу, конечно, я слежу за рекой, как ястреб, и открою все шлюзы, на всю высоту, чтобы вода проходила как можно скорее, но если рухнет дамба... – он покачал головой, – плохо дело, мастер, не буду вас обманывать.
Вот новая проблема. Этой ночью Полу снилась мчащаяся вода, а на следующее утро он поскакал по грязи и слякоти на мельницу, проверить уровень воды. Разница была видна невооруженным взглядом – если вчера Экберн был полноводной рекой, чье дело – вращать мельничное колесо, то сегодня он казался рассвирепевшим зверем. На поверхности потока виднелись островки пены и медленно вращавшийся мусор. Мельничное колесо крутилось еще быстрее, и даже Пол, поднимаясь по ступеням лестницы к верхней площадке, мог слышать, как оно стонет. Мельник был явно встревожен:
– Если она останется такой же, то еще ничего, – заметил он. – Но заслонки открыты практически полностью, и я ни за что не отвечаю, если дамба рухнет. Река несет такие вещи, каких я не видал раньше – сегодня, например, проплыла собака, чудом не застряв в шлюзе. Посмотрите на эти сучья и ветки – я целый день тружусь тут с шестом, проталкивая их внутрь.
Пол посмотрел вниз и вздрогнул: сегодня вид черного, бешено вращающегося колеса был страшен, а бушующая вокруг него вода казалась желтоватой и маслянистой, клочья пены напоминали обнаженные клыки. Пол решил не возвращаться домой – если колесо разрушится, то его замена будет стоить больших денег. Только бы дамба выдержала – и почему она должна рухнуть?
– Плохо построена, мастер, вот почему, – ответил мельник, – говорят, ее строил голландец, а откуда ему знать норов наших рек? Я не дал бы за такую дамбу и ощипанную ворону, во всяком случае, не за то, что она выстоит против такого паводка.
В обед к мельнице приехала со своей камеристкой Елизавета, навещавшая больных в деревне неподалеку. Ее взволновал вчерашний рассказ Пола о реке и паводке.
– Кажется, дело плохо, – сказал ей Пол, – мельник считает, что дамба рухнет, а тогда разлетится мельничное колесо.
Елизавета встревожилась:
– Конца нет бедствиям от этой оттепели – когда потеплело, пошли туманы, а вы знаете, как туманы вредны. Я боюсь, что до конца недели множество народу заболеет лихорадкой.
Пол огорчился:
– Тебе следует самой поберечься, Елизавета, ты слишком много работаешь и так ослабла. Если в деревне пойдут лихорадки, лучше тебе там не появляться, ты не справишься с лихорадкой в таком состоянии.
Бледная, похудевшая Елизавета беспечно улыбнулась:
– Если настало мое время уйти, то Господь примет меня, если же нет – то что мне бояться лихорадки? Здесь и так столько чахоточных, и я не могу бросить, страждущих.
Пол положил руку ей на плечо:
– Ты добрая женщина. Я стыжусь теперь своего страха. Ты поедешь домой?
– Нет, я хотела бы остаться здесь. Я не смогу успокоиться, не зная, что с мельницей. Может быть, вы спуститесь и перекусите что-нибудь вместе со мной, отец? Я привезла в седельной сумке хлеб, сыр и пироги.
Они поели в комнате мельника, пригласив и его разделить их трапезу, но он отказался, сказав, что не может и на минуту оставить свой наблюдательный пост. Теперь заслонки были открыты на максимальную высоту, а кряхтенье мельничного колеса и шестеренок превратилось в настоящую какофонию. Казалось, что они находятся внутри громадного барабана, по которому кто-то колотит снаружи. С большим трудом удалось отцепить от колеса приводные механизмы и шестерни, иначе всю мельницу могло разнести на куски.
Весь день они сторожили реку, наблюдая за ней с галереи и мечтая, чтобы вода убыла. Однако она только прибывала и начинала затоплять берега. Только тогда Пол почувствовал угрозу наводнения и поехал на фабрику распустить рабочих по домам. Пока он занимался этим, со стороны мельницы донесся слабый, тревожный вопль. Оглянувшись, он увидел на галерее крошечную фигурку мельника, отчаянно машущего руками, чтобы привлечь его внимание.
– Дамба! – догадался Пол. – Разбегайтесь все, как можно скорее! – Он прокричал эти слова на бегу к мельнице. Так быстро он еще не бегал. Задыхаясь, Пол влетел на лестницу и на галерее нашел мельника и двух женщин:
– Смотрите, мастер, смотрите! Она идет, я же говорил, она идет! О моя бедная река, мое бедное колесо! Что теперь делать? Будь проклят осел, построивший эту дамбу!
Пока он изрыгал проклятия на голову голландца, его хозяин бросился к парапету и перегнулся через него. Его глазам открылось ужасное зрелище – от верховий со скоростью скачущей лошади к ним приближался гребень гигантской волны, увенчанный желтой пеной.
– Да спасет нас Иисус! – воскликнул, перекрестившись, Пол. Это было ужасное зрелище. Что могло противостоять такой волне?
– Фабрика, – промолвила Елизавета, – ткачи – они утонут! И крестьяне в деревне – все утонут. Я должна спасти их. – И она ринулась вниз по ступенькам.
– Нет, Елизавета, останься, останься – я отослал рабочих домой, а ты никому не сможешь помочь.
– Останьтесь здесь, госпожа, внизу вам не спастись, – предостерег ее мельник, – мельница выстроена крепко, здесь мы в безопасности.
– Нам лучше спуститься, – решил Пол, держа Елизавету за руку.
– Берегитесь, вот она, – крикнул мельник и бросился к ним, хватая в свои неожиданно крепкие объятия камеристку Бетти, и тут их накрыло волной.
Внизу раздался страшный треск, как будто под их ногами разверзлась земля, – это волна ударила по колесу. Все четверо ухватились за перила и столбы, и мельница вздрогнула – с грохотом колесо оторвалось и было выброшено на берег. Волна, подобно хищному животному, рванулась вверх по стене мельницы, и со страшным звуком рвущейся ткани наружная галерея рухнула. Промокшие и испуганные, люди бросились к двери по ускользающей из-под их ног платформе. Закрученный водоворотом Пол успел ухватиться за дверной косяк и вцепиться в него изо всех сил. Он едва не сорвался, когда из-под его ног выбило пол галереи, и уже едва слышал вопли остальных и почти не осознавал, что они исчезли в мутном, смертельном водовороте. Пол был слишком оглушен ударом волны, чтобы соображать что-либо. Несколько минут он еще висел на косяке, болтаясь над рекой, отчаянно пытаясь нащупать сапогами опору, а потом, когда его руки ослабли и онемели, не в состоянии более держать вес тела, он рухнул в воду.
Ему снился длинный кошмарный сон, а когда сознание вернулось к нему, горький привкус этого ужасного сна еще оставался на его губах. Сначала он не понял, где находится и который час. Голова так сильно болела, что малейшее мыслительное усилие давалось с трудом, а каждый вдох вливал в его легкие, пришпиленные к спине лезвиями мечей, жидкий огонь. Было темно, и только огонек свечи освещал небольшое пространство вокруг – почему-то темно-красного цвета. Неужели он в аду и это начало вечной муки? Да, похоже на то – он весь горел, и воздух казался огненным. В отчаянии он опять провалился в забытье.
Когда Пол проснулся в следующий раз, ему показалось, что прошло очень много времени. Был день, и рассудок полностью вернулся к нему. Пол лежал в собственной постели, задернутой алым пологом, в своей комнате в Морлэнде. Голова раскалывалась, грудь болела, он был слишком слаб, чтобы пошевельнуться, но теперь он знал, где находится. Каким-то чудом Пол выжил. С огромным трудом он повернул голову и обнаружил рядом с. постелью дремлющего слугу и лежащего у его ног Александра. Он попытался заговорить, но издавал только хрипы. Но этого было достаточно, чтобы собака заскулила и разбудила слугу, который побежал за Эмиасом.
Прибежал Эмиас, с издававшей чудный запах чашкой в руках:
– Это горячее вино со специями, – сказал Эмиас, – выпей, отец, это должно оживить тебя. – С какой-то женской нежностью он приподнял отца на подушках и дал ему выпить вина. Горячая, живительная жидкость сначала заставила Пола закашляться, но вскоре он ощутил приятное покалывание во всем теле, и жизнь начала возвращаться к нему. Он увидел, что его левая рука крепко привязана к шине и неподвижна, но в остальном он был невредим.
Эмиас отставил чашку, и по его жесту вперед вышел паж с чашей бульона и ложкой, и, когда Пола усадили поудобнее на постели на самых мягких подушках, которые удалось найти в доме, Эмиас сел рядом и начал кормить его с ложечки, ложка за ложкой, а между глотками рассказывал Полу о случившемся.
– Сколько я проспал? – спросил Пол.
– Десять дней, – ответил Эмиас, – ты чуть не умер. Доктор сказал, что у тебя жар в легких, а это почти верная смерть, но Господь сохранил тебя, за что мы денно и нощно возносим ему благодарность в часовне. Левая рука у тебя сломана, но она срастется, а еще у тебя была страшная рана на голове. Мы боялись, что из-за нее ты повредишься разумом, но этого тоже не случилось.
– А что случилось? – спросил Пол.
– Похоже, паводок гнал впереди себя большую волну.
– Да, я ее видел, она ударила по мельнице, – вспомнил Пол.
Эмиас продолжал:
– Все постройки вокруг мельницы рухнули, вода затопила окрестности. Фабрика тоже пострадала, многие станки разлетелись в щепки. Затопило три деревни, и Бог знает, сколько человек там погибло. Мы раздаем милостыню пострадавшим, говорят, что уже сотни людей остались без крова. Некоторых из них приютили монастыри, но что с ними будет потом, я не знаю.
Пол все время пытался что-то припомнить, но это ускользало от него.
– Я упал в реку, – проговорил он, морща лоб. Он машинально проглотил другую ложку бульона.
– Тебя долго несло потоком и, в конце концов прибило к дереву, росшему у берега. Тут-то тебе и сломало руку, так как ты попал в ловушку его корней. Наши люди уже давно искали тебя, и одна из групп обнаружила твое тело на берегу, они принесли тебя в Морлэнд. – Он вздрогнул. – Они принесли тебя на плетне – я никогда не забуду этот момент.
Но Пол уже не слушал его – в его сознании всплыл голос, чьи-то слова: «Много раз она выносила меня целым и невредимым на берег». Это он и стремился припомнить – кто?.. что?.. Внезапно его мозг озарило ужасное предчувствие: мельник, Елизавета! Что стало с ними? Ведь на площадке нас было четверо – что случилось с Елизаветой?
– Они погибли, – ответил Эмиас, закрывая лицо рукой. – Их тела нашли, когда паводок стал спадать. Мельник и Бетти были неподалеку, их обнаружили в обломках колеса и галереи, а Елизавета... – Он остановился и нервно сглотнул: – Елизавету нашли ниже по течению, на пляже, там, где Экберн впадает в Уз. Все они были... изуродованы. Мы не могли поверить, что тебе удалось уцелеть.
Теперь сознание Пола работало в полную силу:
