Син Мета
Игл и змей

Полная версия

Пролог

Целое поле чистых ромашек обнимало побережье бухты; бирюзовая вода только просыпалась – волны застыли в ожидании. А цветки от небывалого ночного холода в страхе склонились, но ужас растаял, как и мороз на рассвете. Дворец на холме посреди морской пены как обычно выплюнул Солнце; его лучи сверкали на влажных кристалликах белых лепестков. И растения, среди которых порхал серый котенок, воспряли вновь. Они были такими крохотными, будто вот-вот из земли выползает пухлый кактус, усеянный сотнями жемчужных глаз. Но плодородная почва крепко удерживала влагу; малыш же с черно-белыми глазами ступал по земле с явным дискомфортом. Вот, он совершил прыжок и придавил лапками змею, чтобы сердечно приветствовать, не более. После знакомства поднимут они с надеждой головы к девственным небесам и увидят орла, махнувшего крылом: это будет новый мирный день.

Таким светозарным могло бы быть утро в Орзоке, свободном городе посреди морских вод, если бы не омрачала его тень войны, закончившейся три года назад. Шрамы были свежи, как и свежа боль от разрыва уз с некогда близкой по духу страной, Гризалией. Истоки связи проистекали из двух похожих как две капли городов, одного языка, но с наплывом промышленной революции и обнаружении нового вида топлива – эймы, которая била фонтаном из земли только в границах Орзока, страны отдалились. При нагревании «голубая кровь» порождала электрический ток, что стало предметом зависти соседа. Она дала толчок наукам, изменилось все: изобрели электрогенераторы, провели первое освещение на улицах, машины и корабли стали ходить без пара, но войну изменить не смогла. Война никогда не меняется…

Часть I: То, чем стали – не сменить. Скажут на погосте травы.

Глава 1.

Окончив военную академию в звании лейтенанта, Третья маска – из тысяч тысяч других – был направлен на фронт под командование полковника Рюса, которому пророчили генеральское звание за выдающиеся тактические способности. На самом деле, юноша порывался с тех самых пор, как восемь лет назад началась война, но отец настаивал на том, что он должен быть готов к тому, что его ждет; должен был стать идеальным солдатом как отец.

Тогда битвы шли за самые подступы к Орзоку – безрезультатно. По данным разведки, у противника истощались запасы топлива и эймы, заправляемой как в стрелковое оружие, так и в крейсеры, и в танки, но технологическое преимущество позволяло врагам успешно обороняться.

Каждый день Третий убеждался, что сражается с жестокими и беспринципными ублюдками, не гнушавшимися даже химического оружия. И тем более, когда пришло письмо о смерти его отца: он был казнен в плену.

Ещё два года продолжалась война, пока в Гризалии не начали нарастать волнения, а смена лидеров Партии чуть не поставила под удар целостность страны, из-за чего было решено подписать перемирие. Третьего, повышенного к тому времени до майора и получившего орден за храбрость, отправили на заслуженный летний отдых, а после перевели в часть на границе освобожденных территорий.

Это была неспокойная точка: часто возникали стычки с партизанами Орзока, которые действовали без поддержки властей. Рейдерские вылазки не давали возобновить добычу эймы на этой территории и ее изучение продвигалась очень медленными темпами.

…

Рядом с частью была расположена деревня. Наверное, единственное, что было в ней примечательного – старинные обелиски с замысловатыми рунами, вкопанные неподалёку в лесу, где начало весны жители встречали гуляньями. К счастью, Третьему довелось однажды побывать на одном из таких. Деревенские оплетали разноцветными лентами деревья, отмечая дорогу от деревни к менгирам, чтобы неупокоенные души могли найти дорогу. И ровно в полночь с факелами подносили хлеб, обернутый белым полотенцем с народной вышивкой. Весьма таинственно тогда в пляшущем свете изменялись тени. И вот, в новом году юноше вновь предстала возможность посетить праздник.

В тот раз ему доверили честь нести дар вместе с лучезарной блондинкой, на щеках которой расстилался непринужденный румянец. Гражданскую форму сменили на простенькую рубаху с широким поясом и отправили от самого центра вместе с ней, подпевая позади. Она с интересом поглядывала на него и посмеивалась над тем, как сконфуженно он утопал в робе, по крайней мере так казалось. Но подтвердить догадку не было сил – голова никак не поворачивалась.

Березы расступились пред ними и гладили пышными косами, уступающими в красоте, да и пышноте, разве что локонам спутницы; заяц игриво помахал им хвостом и сопроводил вдоль извилистой тропинки, в ямках которой стояла кристальная вода.

До изваяний оставалось несколько шагов, и Она запела… Ох! Хотел бы он, чтобы этих шагов была бы сотня или тысяча или сотня тысяч. Да, пела она нестройно: излишне дрожал голос – странная мысль посетила тогда юношу: «не из-за него ль?» – но всё же ноты, рождаемые ее устами, лирично резонировали с учащенным дыханием Третьего. Эта была быличка про простачка, которым завладели бесы ненависти и мести. Но в слова юноша не вслушивался: слишком был обворожен. И он запел вместе с ней, хотя раньше даже не пытался, когда они возложили ломоть на алтарь. В складах полотенца, будто невзначай гладкая кожа коснулось его руки, и юноша от удивления заглянул ей в глаза. В золотых ореолах факелов, отразившихся в них, Третий разглядел зов, и он ответил после того, как народ разбрелся веселясь.

Ее плечи поманили в сторону речушки. Она сняла лапти и окунула ноги в прохладную воду, по которой плыли белые венки, сливающиеся со светом луны.

– Гей¹, солдатик, присаживайся, водица освежающая, – она похлопала по шелковистой траве подле себя.

Третий уместился там, где приглашали, но не стал разуваться. Земля была ребристой, каждый камешек не помогал усидеть спокойно.

– Эк ты много упускаешь вот так вот ужимаясь! Эт твой первый раз? – она лукаво улыбнулась и слегка пододвинулась.

– П-простите? – краска гротескно покрыла шрам на щеке, и парень отвернулся с долей неудовольствия.

– Ха-ха. Презабавный же малый. – Девушка повернула голову к бегущей воде. – Я говорю, первый раз ты на провожаньях? Я вот днесь² увидела тебя впервые.

– Н-нет… В прошлом году… был, – странно однако, мог бы он не заметить красавицу в толпе, если бы судьба не свела их?

– Хм… – блондинка в задумчивости растрепал свою косу и грациозно встряхнула головой.

Длинные волосы оплели пальцы Третьего, но он не спешил убирать руку: боялся испортить момент. А затем девушка с удивительной силой толкнула его в воду и сама прыгнула следом. Подтаявшие льдинки, единственные на всей реке, подступили к горлу парня, и холод сковал грудь. Но незнакомка раздвинула ледяные цепи и обвила ладонями талию, заливаясь возбуждающим смехом. От контрастного душа, спазма тела, души, и Третий засмеялся, но искренне, так как смеялся только при матушке. Они бултыхались, обливая друг друга водой, не замечая опускавшейся луны.

Юноша прихватил один из венков, когда они стали выбираться на берег, и надел на бархатную голову девушки. Она же подарила ему тоскливую улыбку: какая-то непостижимая смесь блеснула на текстуре влажных губ, что-то о бессонных ночах, быть может, и горечи утраты. Ее пальцы, извиняясь, пробежались по его опаленной щеке.

– Этот шрам… Не замечала его… – зажглись тлеющие угли гнева в душе юноши. Как можно было не заметить уродства, олицетворяющего его? – Прелестный. Аки³ хребты заснеженных горы. Благодаря тебе я увидела вдругорь⁴… – ублажающий голос вернул Третьего выше облаков, вернул спокойствие. И она поцеловала его, прощальный подарок, затмивший вечность…

Глава 2.

Много лет назад Пятая маска – из тысяч тысяч других – с отцом переехала в трущобы Орзока, где жизнь давалась девушке всё сложнее и сложнее. Она не находила времени больше на творчество, ей трудно было узнавать что-то новое. Всё, что стало известно о тех далеких переломных днях, это то, что на объекте, где работал отец, произошел тщательно спланированный взрыв. Почти никто не выжил, а редкие очевидцы, как они себя назвали, утверждали, что на станцию напали зеленые солдаты, собрали всех рабочих у стенки и расстреляли. Правда или нет, но война, последовавшая после, лишь усугубила разраставшуюся ненависть. И даже сейчас, после перемирия, девушка не желала выходить на улицы, в том числе из-за довлеющего на них негатива.

Отец заработанные деньги чаще стал спускать на дешевую выпивку. И спьяну поднимал на нее руку. А после, ночью, мучился кошмарами, в которых порой упрекал себя за что-то, называя трусом.

Одним вечером он послал Пятую к знакомым за самогоном. Дым закрывал небо, но было все еще светло на узких улицах, по бокам которых не было переулков или закутков; только перекошенные картонные стены хат. К сожалению, выхлопы заводов не отбивали запаха помоев, стекающих по желобу вниз по склону. В абсолютной тишине – даже не было слышно попрошаек – эхо шагов утопало в нечистотах. Беспокойство девушки нарастало: ходили слухи об ублюдках, сбившихся в банду и снимавших «пошлину». Тревога лишь усилилась, когда она заметила парочку непотребного вида мужчин, приближавшихся к ней с другой стороны улицы. Пятая не думала, что была бы интересна им, у нее было нечего брать.

Поравнявшись с мужиками, девушка хотела обойти, но багровая повязка на выпирающих мускулах руки остановила ее. Они не скрывали намерений, и, раздосадованные выбором цели, почесали затылки. Их пучеглазые морды жадно приценивался к скромным изгибам талии. Угрюмо вздохнули. Девушка решила, что может пройти, но каменные руки подхватили за волосы и куда-то поволокли. Исхудавшая от недостатка еды она не могла дать достойного сопротивления, и, к несчастью, даже редкие бродяги, встречавшиеся по пути, предпочитали забиться в норы, но не связываться с головорезами.

Пятую привели в подвал, не отсыревший и не покрытый плесенью, как многие соседние. Бугаи прошли по коридору до комнаты, в которую закинули девушку, а сами встали за дверью, не решившись заходить.

Комната была заставлена ящиками, из-под поломанных крышек выглядывало оружие; пол украшал ковер в виде пыльной тряпки, а посередине стоял стол, к которому было не подобраться иначе как с помощью прыжка. За ним сидел бледного вида вожак с нескрываемой пустой глазной впадиной. Один вид этой черноты мутил Пятую – живот заурчал. Его рука без пары пальцев лежала у окровавленного ножа и гнилого яблока. Девушка тщетно пыталась сбежать, долбилась в дверь, но безглазый перелез через завалы, рывком развернул ее и ударил по щеке. Требовал послушания, поднес тесак к уху и грозился «облагородить». От безысходности девушка разразилась слезами, но это больше раззадорило мужчину, который покашлял над ней, сплюнув кровь на скомканное покрывало на полу, и начал раздеваться…

Глава 3.

Агентская сеть Тринадцатой маски – из тысяч тысяч других – спустя годы охватывала почти весь Нижний Город, его даже прозвали «Принцем презренных». Пусть он и не бедствовал, но жил далеко не подобающе своему статусу. Пока что. Он помнил совет отца про орла в подвале дома, должно быть, там хранились драгоценности рода, золото, цена на который поднялась многократно за годы конфликта. Однако его дом, исходя из слов агентов, занял гад, один из членов городского совета. Теперь, благодаря ушам и глазам в каждом баре и на каждой улице, Тринадцатый знал практически все об их жалких интригах. О том, как семь патрициев сговорились с Гризалией, совершили переворот, но поплатились за свое тщеславие предательством – войной. А теперь, когда у него в руках была какая-никакая власть, можно было приступать к возвращению законного трона, но по-прежнему не хватало вооружения…

Принц обосновался в хорошо охраняемом доминионе в трущобах. Задние стены домов формировали неровный защитный квадрат, а вход в лачуги был расположен в общем внутреннем дворе, огражденным деревянными воротами. Внутрь пускали только тех, кто знал пароль, сменяющийся раз в семь дней.

В дверь кабинета постучали. Тринадцатый позволил войти, закрыл книгу с изображением окольцованных змей и протиснул меж хлама, стоящего на столе. Внутрь зашел один из его людей, работавший в секторе неподалеку от оружейной фабрики. Эта часть города долгое время была под пристальным наблюдением: новенький Синдикат, беспокоивший горожан, подопечных принца, крепко обосновался там, и, похоже, спонсировался директором мануфактуры. Негодяи наотрез отказывались вести переговоры, предпочитая силовое решение конфликта, в чем Принц не мог им отказать.

Разведчик сообщил, что проследил, где чаще всего бывают головорезы и, похоже, нашел их нору, а ещё заметил, что багровые повязки действительно выносят оружие с завода. Тринадцатый поблагодарил человека, который почтительно кивнул и вышел; дернул за ручку ящик под крышкой стола, достал оттуда пороховой пистолет и спрятал в морщинах пыльной тоги. С этими поставками надо было что-то делать…

Мануфактура возвышалась над районом и как вулкан осыпала пеплом. Это было одно из немногих предприятий Орзока, в котором до сих пор использовался ручной труд на большинстве этапов производства, что вызывало вопросы, учитывая большие объемы поставок электрических вооружений. Тринадцатый не знал точно их устройство, но они каким-то образом стреляли раскаленными шариками эймы, способными прожигать сталь. Хорошее было бы пополнение арсенала.

Пока Альфред организовывал набег на логово Синдиката, Принц с крепкими ребятами подошли ко входу в жерло. Его охраняла парочка жандармов, которые закрыли глаза на более внушительный отряд, как только мешочек с монетами исчез в их карманах.

В колоссальном просторе здания помимо дыма, раздражающего стенки носа, сразу бросилось в глаза огромное количество детей, слонявшихся тут и там. Но поднявшись по лестнице, ведущей к кабинету управителя, Тринадцатому открылся вид на производственную линию, и дети были основной рабочей силой: они прикручивали спусковые курки к рукояткам, сортировали блоки питания и таскали на плечах тазы с бракованными деталями. И, надо полагать, всё это почти за бесплатно. Поскольку мизерные затраты компании уходили на специалистов, работавших с проводкой на редких технологических станках в дальнем конце завода.

Принц постучал деликатно в дверь директора, но несмотря на призывы убираться прочь, ворвался в кабинет с парой охранников, а остальных оставил на страже за дверью. Мужчина за столом поперхнулся сигарой и неуклюже уронил пепельницу на искусную шкуру медведя на полу. За креслом, обитым бархатом, висело винтажное охотничье ружье.

– Ч-что вы себе позволяете? К-кто вы т-такие? – вскричал он, заикаясь, и потянулся под стол мягкой как плюш рукой, но Принц вытянул пистолет из одеяния, жестом попросил остановиться и присел напротив.

– Видите ли, уважаемый, хотя слухи, что Вы поставляете оружие Синдикату. Это не может не тревожить тех, кто на самом деле защищает улицы города. Принца Презренных, – он остановился, завидев как бизнесмен сглотнул и вытер с полноватого лица пот душистым платком, висевшим ранее на краю кармана его пиджака.

– О-они меня заставили, угрожали моей семье!

Тринадцатый положил пистолет на стол, слегка отодвинув руку, но так, чтобы собеседник не расслаблялся:

– Господин в своей милости и прислал меня, чтобы помочь Вам, но с одним условием: Вы будете поставлять часть вооружения, – он постучал пальцами по жирному столу, ухмыляясь, когда директор подпрыгивал от этого безобидного жеста. – Взамен мы предоставим охранителей и поделимся пятнадцатью процентами от имущества Синдиката, которое конфискуем чуть позже. Вас устраивает, уважаемый?

– Д-да, конечно! Спасибо Вам большое, спасибо Принцу! – он всплеснул руками и выдохнул.

Тринадцатый поднялся и собирался уходить, но заметил в углу подростка. Даже несмотря на молодой возраст, ростом он превосходил не самого низкого Принца. Парень опустил голову и неудачно прикрыл синяк на мускулистом плече. Пальцы ребенка покрывали следы от мозолей, а под носом скопилась грязь – вовсе не был похож на сына. Однако это были личные дела партнера, в которые Принц не желал вмешиваться, чтобы не наживать врагов больше, чем уже имел. Подходя к двери, спиной он словил заинтересованный юный взгляд и вышел, впустив в кабинет несколько искр…

Глава 4.

Следующим вечером после празднества Третий вернулся в деревню, спрашивая о той блондинке, с которой встретился в полночь, но получал лишь маловразумительные ответы, что такой никто не видел, и с ним дары несла вовсе средних лет брюнетка. Поток эмоций бурлил в нем, что за глупый розыгрыш? Юноша бегал от дома к дому, но так и не нашел ответа. Даже вороны, сидевшие на каждой крыше, в предвкушении клацали клювами и смеялись над Третьим. Он сходил к обелискам, к тому берегу – всё было таким, каким он и надеялся увидеть: бездушным, незыблемым и одиноким. Трава у речки не была притоптана в том месте, где ее пряди касались земли, и лед не сковывал омут, в котором ее пальцы ласкали грудь, словом, ничего не напоминало о том свидании. Быть может, ему все привиделось? И вправду, кто ж назовет его шрам красивым?

Вернувшегося в казармы майора ждал еще один неприятный сюрприз: когда он достал вчерашнюю распашонку, какой-то рядовой проходил мимо, запнулся и пролил чай на ткань, которая до этого могла хранить нежный запах незнакомки. Третий от злости приказал недотепе выдраить пол казармы до блеска и вычистить сортир.

Той ночью ему снилось что-то тревожное, но поутру он не мог вспомнить и кадра, хотя чувство осталось, как и томление по ушедшему: тот сон был последним в его жизни.

Тревога усилилась, когда поступило донесение, что ту самую деревушку разграбили. Во главе отряда Третий выдвинулся к тлеющим домам и ещё на подходе запах сгоревшей плоти навеял дурные воспоминания столь далекие, гораздо дальше, чем война, что казалось невозможным: конфликт сопровождал его всю сознательную жизнь. Солдаты искали выживших, но находили лишь обугленные тела тех, кто не успел выбраться из хижин и трупы с завязанными за спиной руками на улицах. Третий, обходя пожарище стороной, набрел на центр поселения, где была вырыта братская могила.

Офицер оскалился, гневно пнул кладку колодца, вырытого рядом, и ужаснулся. На веревке вместо холодного железа висела девушка с бледным венком, продетым через поседевшие местами золотые волосы, а губы, что ещё вчера так сладко пели, были изрезаны в омерзительной пародии на маску трагедии. Третий закричал так, словно она могла бы услышать эхо, пытавшееся коснуться ее кожи, но отраженные отзвуки лишь утопали в кровавой бездне под ней. Беспомощное тело всё также качалось, не замечая его. Юноша пообещал, что покарает тех, кто это сделал…

Обещания он выполнял всегда. В лесу пылал лагерь партизан Орзока. Чудовищная ухмылка растянулась на худощавом лице одного из лидеров освобождения, как они себя называли. Ублюдок, раненный в ногу, извивался словно змея под ногами Третьего и начал было рассказывать про то, как блондинка была нежна в постели, но в гневе офицер перестал слышать его, наоборот он старался заставить замолчать подонка. Навсегда. Кулаки без остановки крошили череп. Удар за ударом, и ухмылка сползла с его лица. Удар за ударом, и от лица не осталось ничего. Удар за ударом, и всхлипы прекратились. Удар за ударом, и Третьего отдернул подчиненный, который чуть не получил в живот. Оказалось, что майор пропал на десять минут. Стерев алую пленку с глаз, юноша ощутил безмерную усталость, опустошенность и боль вывихнутой кисти, но даже она не могла сравниться с остротой влаги на глазах – каплями пота…

После самовольной вылазки майора подвергли дисциплинарным взысканиям, но в лагере хранились важные документы, переписки, которые привели к краху других ячеек, за что Третьего не отправили под трибунал за смерти подчиненных, но сослали в гарнизон посольства в Озораке, дабы генерал Рюс снова выбил юношескую дурь, как позже ему по секрету сообщил посол…

Глава 5.

В соседних с Пятой камерах были и другие заключенные, но они отказывались говорить с ней потому, что за каждое слово платились пальцем. Одиночество цеплялось в ее вены, а клетки находились, похоже, ближе к оживленному порту: девушка порой слышала приглушенный смех и пустые разговоры о погоде, которые приносили через трещины в земле капли – они были единственным спасением от жажды. Девушку несколько раз выводили лишь для того, чтобы она возжелала вернуться: боль от физических и психических пыток затмевала разум, но только на пятый или шестой, сложно было сосчитать, она перестала чувствовать, наблюдая как тени омерзительно глумились над ней.

Когда Пятая надоела одноглазому, дверь клетки стала реже скрипеть: уже только для того, чтобы бросили баланду, ведь «мертвые стоят дешевле». В очередной раз петли решетки завыли, но позади тюремщика послышалось крики, треск и выстрелы, он бросился проверять, что случилось, даже не заперев дверь – девушка не решилась выходить. Не решилась и когда труп надзирателя скатился по лестнице, и какие-то пыльные люди забежали внутрь, открывая прочие камеры. Мужчина с сединой, покрывавшей только часть макушки, подбадривал, заверял, что им никто не причинит вреда – никто не ступил за порог, пока этого не сделала Пятая. Скользкие от крови руки поддержали ее и вывели на свет, очистивший сухие глаза знойным пламенем.

После из подвала вытащили других, которые сопротивлялись, но были слишком голодными, чтобы препятствовать. Полуседой мужчина представился Альфредом и попросил проследовать за ним, учтивость голоса с опасной ноткой заставила повиноваться всех.

Они прошли через ворота в просторный двор, где стояло ещё больше охраны. Альфред скрылся в самом хорошо сохранившемся доме, а после вышел оттуда позади статного мужчины. Принц! Пятая поняла это до того, как он представился, и вовсе не потому, что движения Альфреда, казавшегося раньше вершиной властности, были скованными в покорности. Она поняла, взглянув в позолоченные глаза, на чьих сферах вихрями неслись облака, вид которых девушка едва могла вспомнить. Она поняла по безупречной осанке и отточенному стальному плечу, которое выказывалось из-под одеяния не достойного Принца. В его тени стоял отец и ожидал, пока небесный закончит речь вербовки. Сладкий голос отбивал низменные запахи, царствие которых презирал в своем замке.

Когда он закончил, Пятая почувствовала, что лишилась чего-то, что невозможно будет познать и прочувствовать вновь. Но девушка была благословлена новым: Принц посмотрел прямо ей в глаза, когда отец обратился к нему. Вздох окаменел и грудь до боли сдавило. Это подбежавший родитель заключил в объятья, и она обмякла в строгих руках, закрыв глаза.

Очнулась она в своей кровати, а голые доски без матраса казались вершиной блаженства. Отец спал рядом с ней на стуле и подскочил, будто почувствовав пробуждение девушки. Грязные руки коснулись ее, но она отодвинулась и натянула на себя одеяло. Мужчина подал мяса, которого не мог позволить себе с десяток лет кряду, но Пятой было тошно смотреть на него, смотреть на мир, схлопнувшийся до границ их безмерно унылой ночлежки. И ей казалось, что дело было отнюдь не только в уходе света Принца…

После того происшествия отца лихорадило. Через несколько дней кожа больше походила на мел, он терял в весе, а спустя время начал кашлять кровью. Это переменило мужчину к худшему: стал чаще упрекать дочь в неосторожности, дурости; стал чаще спьяну распускать руки, прибегая к помощи плети. Но выгоревшими глазами Пятая видела, как папа угасает, и это пугало ее…