Шеннон Кирк
Дело «Тенкилл»
Так что я совершила ужасный поступок, а потом пришла к Лене. У неё нет устройства такой мощности, чтобы просмотреть на нём шестьсот грузовиков электронных писем; для работы ей требуются лишь паршивый ноутбук и айпад. И я не хочу загружать электронные данные на её устройства и подвергать её риску. Ещё это означает, что у меня не было возможности сделать облачную резервную копию содержимого флешки. У меня есть только эта единственная локальная копия.
Это рискованно. Это ужасно рискованно.
Никто не должен был знать о Лене. И всё же нас нашёл дрон, и мы прячемся.
За последние три дня я пыталась сказать себе: никто не знает о Лене. Расслабься. Она в безопасности. Ты сохранила ее тайну.
Почему я никому не рассказывала о Лене целых одиннадцать лет – это другая история или, может быть, часть истории, потому что она связана с моим детством, связана с тетей Вайолет, с тем, что она сделала и как сбежала, и кем, таким образом, стала я. Но сейчас, сидя в коттедже Лены посреди красочного поля, я отчаянно хочу добраться до точки А по намеченному нами курсу.
Что я могу доказать и как, и насколько это масштабно? Мне нужно добраться до места, где я смогу изучить содержимое флешки, все шесть сотен грузовиков переписки Ханиуэлла – и так, чтобы никто из «КоКо» не узнал, где я нахожусь и куда направляюсь.
Глава пятая
На нашей карте, которую Лена только что сожгла, были указаны и зашифрованные номера резервации поездов. Все коды доступа к автостоянкам, все конкретные адреса улиц уничтожены.
Она свистит Сыщику, призывая его спуститься по лестнице к люку в кухонном полу, и, спустившись вслед за ним, останавливается на первой ступеньке, смотрит на меня и говорит, постукивая себя по виску:
– Теперь я – твоя карта.
Да, это так. У Лены феноменальная память. Мощный стальной капкан памяти. Она сожгла нашу карту, и я не могу помешать ей идти со мной.
Когда мы бежим вниз, она говорит:
– Как только мы выберемся отсюда, нам придётся … я знаю, что ты не хочешь никого вовлекать, но это уж слишком. Одна ты не справишься. Так что, сама понимаешь, придётся собрать команду.
Она всегда вынуждает меня взглянуть правде в глаза. Так что, может быть, мне нужна была эта передышка после всего, что произошло три дня назад, не только для того, чтобы перестроиться и со ставить лучший план. Ещё и потому, что мне требовалась сила её убеждений и беспристрастный взгляд на ситуацию. Она права, мне нужна команда, но сейчас, в эту секунду, я против. И я ничего ей не отвечаю.
Глава шестая
Можно подумать, я не юрист, а девочка из сказки про трёх медведей: примерила три разные фирмы, и только одна подошла. Летнюю стажировку я проходила в маленькой фирме «Лопес и коллеги», там же проработала первый год. Она состоит всего из трёх партнёров, но зато глава, Бо Лопес, считается лучшим адвокатом по гражданским делам в Новой Англии. С ним я до сих пор на связи.
На второй год работы я, как уже говорила, перешла в старейшую бостонскую фирму «Стоукс & Крейн», воспользовавшись возможностью развития в многообещающей сфере: электронном раскрытии информации. Там я спокойно проработала восемь лет, но тут-то на бостонский рынок и ворвались «Котон & Коверкот», переманив меня и нескольких моих коллег. Помимо повышения зарплаты они пообещали сделать меня партнёром раньше, чуть ли не сразу после того, как я к ним перейду, хотя обычно это происходит лет через десять, и то это ненамного проще, чем верблюду втиснуться в игольное ушко. Они хотели именно юристов из Стоукса, потому что у нас хорошие отношения с клиентами из Новой Англии, так что и делали нам предложения, от которых мы никак не могли отказаться.
Такие предложения делает только сам сатана, но я тоже попалась. Когда ключевую роль в принятии решения играют деньги или первые эмоции, сожаление приходит очень быстро. И вскоре я осознала, что той самой удобной кроваткой для меня был Стоукс.
Невозможно увязать всё это с контекстом того, что я прямо сейчас нахожусь в хранилище Лены. Это хранилище – безопасное место для женщины, живущей в одиночестве в глуши, так что Лена поступила очень мудро, добавив его в план строительства. Закрыв и заперев люк и спустившись по деревянной лестнице в это подземное пространство размером десять на десять, я говорю Лене, что мне нужна минутка, чтобы перевести дух. Подумать.
Её директива собрать команду вместе так и остаётся без ответа. Кроме того, мы так и не решили – потому что прошли всего пара минут – как, чёрт возьми, мы отсюда выберемся, если нас отслеживает этот дрон или вертолёт.
Я вышагиваю перед металлической полкой, заставленной книгами, консервными банками, свечами и батарейками в упаковках. Проталкиваюсь между бочками с водой. Лена в сарафане цвета лайма сидит на обшарпанной красной скамейке возле стальной двери, ведущей в подземный тоннель. Этот тоннель ведет к её восьмичасовой пристройке-студии. Когда температура ниже нуля, он служит ей зимним транспортом.
Она возится с ручками крошечного телевизора, который стоит на складном столике рядом с красной скамейкой. Телевизор транслирует изображение с нескольких камер, расставленных по всему дому.
– Ты можешь разобрать номер дрона на переднем крыле? – спрашиваю я.
– Подожди. – Она достает из кармана платья айфон, щёлкает по экрану, увеличивает фото. – Да, вот он. FA88927889.
– Ага. Это определённо дрон «КоКо», и управлять им может только один человек. В прошлом году у меня было дело, требовавшее судебно-медицинской экспертизы дрона клиента. Я сама и оплатила этот чёртов испытательный дрон. А занимался им Пит-Перезапуск.
– Пит-Перезапуск?
– Неважно. Вот сукин сын. Они знают, что я это знаю. Они надо мной издеваются. Нам придется подождать тут, пока этот дрон не вернется к вертолёту.
– А если они пришлют кого-то ещё? Раз уж они тебя увидели?
Я не могу поверить, что это происходит на самом деле. Все мои самые потаённые страхи сбылись. Зачем же я обманывала себя, внушала себе, что они не будут такими быстрыми, такими агрессивно настроенными? Я полагаю – я надеюсь – что дальнейшая часть моего плана будет более продуманной, а стратегия – более основательной, но мне следовало подумать получше, прежде чем позволить себе эту передышку у Лены. Вот же чёрт. Первое правило тёти Вайолет: никогда не доверяй своему противнику ни на секунду, полсекунды, микросекунды.
– Здесь у них вряд ли кто-то есть. Так что у этих людей уйдёт по крайней мере два часа, только чтобы добраться сюда из Бостона, если они не планируют лететь вертолётом, а в этом я сомневаюсь. Пилот фирмы, Стелла, вряд ли им даст такую возможность. Полагаю, она тоже здесь, ищет возможность узнать, где я нахожусь, и получает указания от какого-нибудь сукина сына вместе с Тимом Котоном, Ханиуэллом и чёрт знает кем ещё. А дроном управляет, конечно, Пит-Перезапуск. И он, поверь мне, понятия не имеет, что он вообще тут делает. Чёрт знает, какую чушь они ему наговорили. Нам нужно сделать паузу, Лена. Сделать паузу и подумать, прежде чем на полусогнутых бежать в лес. Они надеются, что мы начнём паниковать, а этот проклятый дрон и этот проклятый вертолет выследят нас с неба и поймают в ловушку.
– Мы уже в ловушке, Грета, – говорит она, но не едко, а мягко, констатируя факт. Возвращая меня к реальности.
– Это мы ещё посмотрим.
Она не отвечает, продолжает смотреть телевизор. На экране я вижу, как дрон перелетает с одного квадрата на другой. Камера на крыше подтверждает, что вертолет находится слишком низко над землей, мне видно его чёрное брюхо. Лопасти, кружа, должно быть, портят кружево королевы Анны и разгоняют монархов, и я в ярости.
Включается громкоговоритель.
– Грета, это Стелла и Пит из фирмы. Мы все очень обеспокоены. Вы не выходите на связь уже несколько дней. Всё в порядке? Мы здесь в рамках программы экстренной помощи сотрудникам фирмы.
– Вот дерьмо, – говорю я.
– Может, это правда? – предполагает Лена.
– Точно нет. Ты только представь, через что им пришлось пройти, чтобы меня выследить. Я ведь никому не говорила, куда направляюсь.
Да, учитывая крайне конфиденциальный характер нашей работы, это правда – у нас есть программа экстренной помощи сотрудникам, потому что адвокатов, которые занимаются тем, чем мы занимаемся, нередко похищают с целью получения выкупа. Но эта программа обычно нужна для международных поездок в нестабильные страны. Не помню, чтобы фирма когда-либо заходила так далеко в решении внутренних проблем. В лучшем случае проверяла больницы и морги и отправляла кого-нибудь домой к тому, кто не выходил на связь четыре дня. Прошло всего три, два из них пришлись на выходные, а у меня включен режим «Вне офиса». Кроме того, в последний раз меня видел Ханиуэлл – в его кабинете.
Хотя у меня есть сомнения, доказательства, подтверждающие или не подтверждающие мою теорию, я могу найти лишь в переписке Ханиуэлла, и порой я задаюсь вопросом, правильно ли вообще поступила. Но, учитывая всё, через что мне пришлось пройти в детстве из-за тёти Вайолет, у меня нет никаких сомнений относительно того, зачем сюда притащились Стелла и Пит, и это очень плохо. И очень опасно. И за всем этим стоит частная охрана, которая всем командует.
Я сижу напротив Лены на ящике её любимого Монтепульчано. Сыщик сидит рядом, но не лает, потому что этот невероятный пёс просто академик какой-то, и Лена тоже молчит. Зэ Эм явно теряет самообладание, вжавшись в её сарафан так плотно, что его белый мех вплетается в салатовую ткань.
Я тяну к ней руки, всем своим видом умоляя дать мне возможность передохнуть, опустить голову, закрыть глаза, сосредоточиться на своих мыслях. Мне нужно вытащить нас отсюда.
Но как назло, в голове крутятся только кадры моего последнего рабочего дня в «Стоукс & Крейн» два дня назад. Это уловка мозга, это зараза, которая всегда одолевает меня в самый неподходящий момент. Я никогда не могу подумать о настоящем, не вспомнив тот последний день, тот монументальный момент, ту роковую завершённость. Почему я ушла? Из-за денег. Но это была не единственная причина. Жестокий факт, который в мой последний день я осознала настолько глубоко и отчётливо, что в моём разбитом сердце до сих пор чёрная дыра. Я помню так много подробностей о людях, которыми я восхищалась и которых оставила позади. Но в данный момент это не имеет значения, и я должна отключить мысли об этом, чтобы сосредоточиться на текущей задаче.
Я должна отделить одно от другого.
– Лена, как? Как они могли найти меня здесь так быстро?
Она отводит взгляд от телевизора, смотрит в пол, не отвечает. Пожимает плечами, а потом внезапно вздрагивает.
– Это … Грета … – говорит она, по-видимому, встревоженная тем, что собирается сказать.
– Лена?
– Ну, я бы в любом случае тебе рассказала … просто не хотела тебя волновать. Но ладно. В общем, два года назад, когда ты ко мне приезжала после того, как уволилась из Стоукса, я выложила наше с тобой фото в соцсети для художников. А два дня назад, когда ты приехала и всё мне рассказала, я его удалила … но … – Она морщится, ей больно говорить мне об этом, и поспешно добавляет: – Я указала твоё полное имя.
Я нажимаю большими пальцами на кость над линией бровей, словно меня мучает мигрень.
– Значит, Wayback Machine. Очевидно. Они искали там моё имя, а оно упоминается мало где, меня нет в соцсетях, и они нашли ту фотографию, и следовательно, нашли тебя. А потом в моих телефонных записях нашли твоё имя и номер среди тысяч.
– Я так этого боялась. Я хотела тебе рассказать …
Я качаю головой.
– Лена, это так очевидно. Чёрт, это базовый принцип, которому я обучаю сотрудников правоохранительных органов, когда мы проводим расследования. Судебная экспертиза телефонных записей тоже является базовой. Они бы увидели, что ты звонила мне несколько раз.
– Но ты никогда мне не звонишь.
– Нет, я никогда тебе не звоню. Но я никогда не просила тебя скрывать информацию обо мне. Это просто моё …
Она кивает. Мы говорили об этом. Она знает основу того, почему нужно держать меня в секрете. Но она никогда не просила меня рассказать ей всё, что определило мою жизнь. Я никогда никому не говорила о том, что ощущаю с Леной странное родство, потому что мне трудно даже думать о причинах, и страшно, и, может быть, стыдно, что меня до сих пор так мучает что-то из детства. Что-то, что я лучше понимаю сейчас, повзрослев, и могу контекстуализировать и рационализировать. Любой другой сотрудник моей первой фирмы вообще не вспомнил бы о Лене после того, как мы выиграли дело и она оплатила счет. Она стала бы для них номером дела в архивах. Но наши с Леной отношения всегда казались такими естественными, такими чистыми и верными, что она могла быть только моей. Так что я скрывала её от всех, не скрывая от неё намерения. Обстоятельства жизни тёти Вайолет, той, которая терпеть не могла обманщиков и давала мне уроки безопасности, изменили меня. И то, как мой мозг связывает поступок Вайолет и Лену, не будучи в состоянии их разъединить, могло бы привести к созданию совершенно новой области психотерапии. Но сейчас у меня нет времени на открытия в этой области.
Я должна их разделить.
Я всегда всё разделяю.
Мой мозг так и устроен – коробка для того, коробка для этого.
Я занимаюсь судебными процессами, но в то же время я человек, поэтому у меня нет выхода, кроме как всё разделять.
– Прости, Грета. Мне очень жаль, – говорит Лена.
– Нет-нет-нет. Чёрт. Я идиотка. Я не должна была тебя в это втягивать. Я никогда не просила тебя скрывать информацию обо мне, потому что никогда не думала, что окажусь, мать твою, в бегах. – Я зажимаю рот кулаком, отвожу взгляд. Я не могу позволить им причинить Лене вред, погубить Лену. Я должна уйти отсюда, пусть даже для этого Стелле придётся затащить меня в вертолёт.
– Никуда ты не уйдёшь. Я собираюсь бежать с тобой. Ты это переживёшь, – говорит Лена. Вот ещё одна её невероятная особенность: она читает мои мысли, предвосхищает их. – Чёрт возьми, Грета, не заставляй меня жить с чувством вины за то, что мы не справились с этими уродами. Ты не сдашься. Я не дружу со слабаками.
Вот она, её жёсткая любовь.
– Где они сейчас? – спрашиваю я, глядя на экран.
– Всё ещё там. Дрон завис над Офисом. – Значит, он над трёхчасовым зданием, над прямой линией к восьмичасовому, куда ведёт этот тоннель. Это ближайший к ручью флигель с летней кухней на краю поля и леса.
– Лена, если я сейчас не выйду и не объясню им, что ты ничего не знаешь, не смогу их убедить, что ты ничего не знаешь, то это финиш. Ты не сможешь сюда вернуться, если я их не остановлю. Они будут распускать о тебе самые разные слухи. Они могут даже взорвать твою берлогу и назвать это несчастным случаем в лаборатории метамфетамина. Ты у них на крючке. Ты слишком много знаешь. Ты же это понимаешь, верно? Они сделают всё, чтобы тебя дискредитировать. Я испоганила всю твою жизнь.
Она качает головой.
– Из всех умных людей, кого я знаю, ты самая тупая, Дядюшка. И самая отбитая. Конечно, ты способна убедить какого-нибудь федерального судью, но не этих сучьих детей. Они в любом случае меня оклевещут, подорвут и что ты там ещё сказала. Так что я с тобой. И ты не сдашься, – она добавляет со всей искренностью, но спокойно и с любовью: – Хотя порой ты тупишь как сука.
Я встаю. Я делаю несколько шагов. Я поворачиваюсь лицом к стене. Я хочу миллион раз попросить у неё прощения.
И именно сейчас, когда всё, что я чувствую, глядя на ряды книг и банок с консервированной свеклой, – бесконечная ненависть к себе, мне вдруг приходит идея. Я поворачиваюсь к Лене и криво улыбаюсь ей.
– Что такое?
– Доставай из мешка палатку, суй туда Зэ Эма. Сыщика я возьму на поводок, – говорю я.
– Допустим. А план-то ты мне расскажешь?
– Мы слишком много об этом думаем. Что мы всегда говорим придуркам на экране, когда смотрим триллеры?
– Быстро. Звони. Копам, – отвечает она, при каждом слове качая головой. – Но ты сказала, что в полицию обращаться пока не можешь. Ты сказала, что тебе ещё нужно просмотреть все, что находится на этом жёстком диске, и найти больше связей между Ханиуэллом, «КоКо» и частной тюремной системой, и собрать всё вместе в неопровержимые улики?
– Да, но ведь пока мы не идём в полицию. Мы звоним в полицию.
– Ну окей. Как скажешь, босс. – Она смотрит на меня так, будто я ничего не понимаю, но ей все равно, потому что она в любом случае в деле. – Я уверена, что ты мне потом объяснишь, дядюшка. – Она встаёт, опускает Зэ Эма на бетонный пол. Он бежит к Сыщику, а Сыщик не трогается с места, настоящий защитник. – Палатку нам вынимать не нужно. У меня есть переноска для Зэ Эма. Так что мы берём его с собой. – Она снимает с крючка за консервами переноску цвета морской волны с пластиковым куполом и вентиляционными отверстиями, ставит на пол, расстёгивает молнию, и Зефирная Морда белой молнией влетает туда. Конечно, у неё есть кошачья переноска. Лена надевает её на спину, а я надеваю походную сумку. Лена снимает с того же крючка поводок, обматывает вокруг талии.
– Вообще Сыщику не нужен поводок, он и так хороший мальчик.
Сыщик высоко поднимает голову, всем своим видом выражая согласие с хозяйкой. Я достаю анонимный айфон, гуглю полицейское управление Ленокса, штат Массачусетс.
– Ну, звони, – говорю я. – Есть большая вероятность, что Стелла уже в курсе этого звонка, потому что, раз мы не запаниковали и не сбежали, те, кто отвечает за «КоКо», ожидают, что мы будем звонить. Они для того и пытаются вывести меня из себя, чтобы я отправилась в то место, которое они могут контролировать. Они не знают, что у нас есть выход. Как только мы услышим сообщение, его услышит и Стелла. Эти уроды поедут в участок и будут ждать, когда я притащусь туда писать рапорт. Лена, набирай девять-один-один.
– Откуда ты знаешь, что они планируют?
– Я ничего не знаю, Лена, я лишь предполагаю. Но, всю жизнь проработав с юристами такого калибра и зная их ресурсы, я примерно могу себе представить, что сделала бы я на месте преступников.
– Значит, мы звоним в 911. А потом что?
– Потом уходим. Согласно плану на той карте. И ты совершенно права. Нам нужна команда. Это уж слишком, чтобы справиться в одиночку.
Глава седьмая
В последний мой день в «Стоукс & Крейн», два года назад, Виктория Виглиони вручила мне кружку. Виктория – настоящий гений и при этом выглядит как точная копия актрисы Зои Дешанель. Но не вздумайте говорить это ей в лицо, потому что последствия вам не понравятся. Мы были в её кабинете, увешанном яркими красочными пальчиковыми рисунками её племянниц-близняшек. Почти над всеми сложными делами за эти восемь лет мы работали вместе с Викторией, потому что она занималась самыми серьёзными случаями утечки данных и криминалистической экспертизы. Несмотря на то, что она была из поколения Y, она сумела занять должность руководителя отдела судебных технологий. Я доверяла Виктории свою карьеру, свою жизнь. Она как никто другой умела управляться со CaseSpaceAI и CaseCore, находя релевантные данные среди миллионов и миллионов документов.
– Вот, – сказала Виктория, протягивая мне кружку, не улыбнувшись и не встав из-за стола, так что мне пришлось за ней наклониться. Кружка была совершенно новой, в ней лежала визитная карточка компании. – Заворачивать не стала. – Она поджала губы, как сердитая кошка из мемов. На кружке была нарисована утка, а под ней выведено: Мы решили бы эту проблему, проводя больше сраных собраний.
– Мне нравится. – Я улыбнулась, пытаясь разрядить обстановку. Она постучала по фарфоровой табличке на столе, приветствовавшей всех гостей: НЕТ.
– Ты, засранка, бросаешь меня с этими засранцами.
– Виктория, я же тебе говорю, «Котон & Коверкот» готовы взять и тебя. Ты мне нужна.
Она не удостоила меня даже смехом, лишь хрюкнула.
– Ну да, так что нет. Чёрта с два. Когда я по твоей милости проходила их сраное собеседование, эти засранцы называли меня Викки. Я не перехожу на сторону зла. И тебе не советую.
Мы уже несколько раз ссорились по этому поводу, так что на этот раз я только вздохнула.
– Я буду скучать по тебе, Викки. – Я нарочно назвала её Викки, чтобы поддеть, но она и глазом не моргнула. – Зато мы можем обедать вместе. «КоКо» находится в этом же здании.
– Да, да. Я в курсе. Эти засранцы ясно дают понять, что хотят стереть Стоукса с планеты Бостон. Как будто Пру теперь галактика, «КоКо» – Звезда Смерти, а Стоукс – жалкий Альдераан.
Я вновь обвела глазами её коллекцию персонажей «Звёздных войн», выстроившуюся на полке вместо папок с юридическими бумагами. Виктория – не юрист, она считается вспомогательным персоналом. Но ни один достойный юрист не возьмётся за дело с большим объёмом данных без её помощи. А тех, кто не согласен целовать её в задницу, я и за адвокатов не считаю.
– Я не понимаю. Целый год эти засранцы возились там наверху со своим строительным дерьмом, выстраивая адский пейзаж, а ты всё время ворчала из-за шума. А теперь ты бабац – и за две недели решила уволиться? – Её тон резко посерьёзнел, брови нахмурились, так что я смотрела на неё без улыбки, просто слушая. – Грета, я думаю, ты сделала это только потому, что … – Она тут же осеклась и воздела руки вверх. Я была поражена, что она настолько перешла на личности и так меня оскорбляет, ещё и потому, что именно в этот момент поняла убийственную причину, по которой приняла предложение «КоКо», помимо денег и статуса. – Неважно. Неважно. Ты большая девочка. Это твоя жизнь. Не моё дело.
Я глубоко вдохнула, на миг закрыла глаза и натянула улыбку. Я не готова была обсуждать причину, по которой приняла предложение «КоКо», ни с Викторией, ни с кем. Сначала мне нужно было обсудить её с самой собой. Так что мы снова вернулись к взаимным подколам, как обычно.
– Прости меня, Виктория. Мне очень жаль. Честно. Кружка классная. Спасибо. Но мне пора идти. Я направляюсь к Звезде Смерти.
– Да, да. Я тоже буду скучать. И всем своим холодным мёртвым сердцем надеюсь, что дверь хлопнет тебя по заднице.
– Надейся, Зои Дешанель, надейся.
– Вот же сучка паршивая! – были её последние слова.
Конечно, потом мы продолжали общаться. Я несколько раз вытаскивала её со мной пообедать, но в её поведении слишком явно читалась холодность, а в моём сожаление, и к тому же в мире судебных разбирательств два года пролетают как наносекунда. Мы обе были слишком заняты работой, и хотя как раз в прошлом месяце обедали вместе и я объяснила, что вскоре мне может понадобиться её помощь в одном нестандартном важном деле, о деталях я умолчала, и пару секунд она серьёзно смотрела мне в глаза, как бы говоря: я понимаю, что ты сейчас не можешь рассказать мне подробнее, и разрешаю тебе задать вопрос, помогу ли я тебе, когда придёт время. После этого она мне ответила – как скажешь, босс, – и мы продолжили обсуждать её племяшек и то, как ей трудно встретить человека, который, как она выразилась «не прицепится как паразит и будет уважать мой рабочий график».
У меня тоже нет ни мужа, ни детей. Мой брат Тоби, профессор философии, живёт в одиночестве в хижине в Вермонте, редко выбираясь за пределы родного кабинета. Наши родители – на острове Палмс в Южной Каролине. Тёти Вайолет давно нет. Так давно нет …
Да, моя личная жизнь, безусловно, тоже сыграла роль в тот последний день в «Стоукс & Крейн».
Я повернулась, вышла и на прощание помахала ей через стекло. Она махнула в ответ и снова скорчила гримасу, как у той кошки. Думаю, в этот самый момент, когда я прощалась с Викторией, самой моей близкой коллегой, туман последних двух недель после того, как «КоКо» пригласили меня на собеседование, сделали предложение, от которого невозможно отказаться, и я его приняла, наконец рассеялся. По телу пробежали мурашки, сердце заколотилось. Пока я шла по знакомым коричневым коридорам Стоукса мимо невероятно красочных работ разных художников во всех стилях – смешанная техника, пейзажи, скульптуры, абстракции, через хорошо укомплектованную кухню на тридцать третьем этаже, с вполне сносной кофемашиной, хорошим ассортиментом хлебобулочных изделий для секретарей и коробок с остатками пиццы для адвокатов, до меня дошло, что я совершила непоправимый поступок.
Но только когда я миновала эту уютную, по-домашнему уютную мини-кухню и свернула налево к внешнему офису, чтобы попрощаться с Генри, я поняла, в каком заблуждении находилась, принимая действительно неудачное решение. Решение, основанное на эмоциях, а не на стальной карьерной интуиции, которой я должна была руководствоваться. Потому что, подойдя к двери Генри и увидев, что там пусто, свет не горит, все растения исчезли, как и красивый завал из журналов и бумаг, я вспомнила, что Генри уволился два месяца назад. И в этот яркий, освещённый прожекторами момент осознание прошептало мне беспощадную правду: я приняла катастрофическое решение перейти в «КоКо», чтобы оказаться как можно дальше от опустевшего кабинета Генри.
Я до сих пор вижу его на совещаниях, те незабываемые часы в конференц-зале Стоукса, его тёмные волосы, его большие карие глаза, его невероятное спокойствие перед лицом устрашающих фактов, сложных прецедентов и требовательных партнеров. То, как он задавал тон в кабинете, невзирая на то, кто ещё там находился, хоть сам Стоукс, потомок изначального Стоукса. В его безупречных манерах, уверенном тоне, ослепительном интеллекте было что-то неосязаемое, подчинявшее ему всё. Я вижу себя напротив него, ловлю его взгляд, а он ловит мой. И я до сих пор снова и снова вспоминаю тот день, когда мы были одни в маленьком конференц-зале без окон, и он пересел на стул рядом со мной, и я заметила, что его запястье покрыто веснушками, и я коснулась его, и он не отдёрнул руку. Я помню до последней доли секунды, что он не отдёрнул руку, что она какое-то время оставалась неподвижной и тёплой под моим прикосновением. Я помню электрическую пульсацию во всём моём теле, помню, как прижала палец к этим веснушкам на его запястье, желая слиться с ним, стать единым целым. Этот момент был первым откровенным физическим актом после долгих страстных взглядов и даже одного прямого разговора за неделю до этого и совместных обедов, которые почему-то всегда длились на час дольше, чем мы планировали.
Может быть, он первым начал действовать, пересев на стул рядом со мной, зная, что мы здесь одни? Или я была первой, вжав палец в его кожу? Но какая разница. Кто был первым – неважно.
Но я помню и другое. Миг спустя, по-прежнему не отодвигая руку и не сдвигая мой палец, он сказал:
– Я возвращаюсь к Мари. Попробуем в последний раз.
Мари была его женой, год назад подавшей на развод. Решение о разводе ещё не было окончательным.
Я убрала палец.
– Разве она не съехалась с тем типом, с которым они вместе варили сыр?
– Она возвращается в Бостон.
– Похоже, сыровар её кинул, и она использует тебя как запасной аэродром. Она тебя не заслуживает. – С моей стороны гадко было так говорить, поэтому я немедленно добавила: – Прости, пожалуйста.
Я не имела права так говорить. Мы не были любовниками. Моё прикосновение к его запястью было первым физическим актом, которого никто из нас не мог отрицать. Но мы были коллегами, близкими друзьями, мы флиртовали, мы обедали вместе как сумасшедшие. Отсюда моя дерзость прикоснуться к веснушкам на его запястье в конференц-зале Стоукса.
– Честно говоря, я не знаю, правильное ли это решение, но я обещал попробовать, – сказал он, глядя мне в глаза, и задержал взгляд на несколько ударов сердца. Он был близко к моим губам, близко, очень близко к тому, чтобы поцеловать меня. Но он отодвинулся назад, и у меня упало сердце, и я никогда не забуду эти секунды вечности.
Во мне что-то щёлкнуло, а когда во мне что-то щёлкает, я иду напролом. Я вновь прижала палец к веснушкам на его запястье.
– Ты не уверен в этом решении, потому что любишь меня. И я тебя люблю. Вот, я это сказала.
Честно говоря, я вообще не помню, что было потом. Какой-то смазанный, ужасный, долгий, мучительный разговор о сложностях, и обязательствах, и его обязанности попытаться простить, и последних попытках, и необходимости подумать, и всё такое. Все типичные слова, которые приходят после того, как сорвёшь крышку с того, что давно назрело. И нет, он не стал отрицать мои слова. Совсем не стал.
Господи, как же я люблю Генри. Я всегда чувствую эту боль, похожую на удар в живот, и небо вновь чернеет, и тучи висят так же низко, как в день, когда он ушёл. Я не могу забыть эти тучи, серые и густые, возле моего кабинета в «Стоукс & Крейн», уничтожившие яркий свет, закрывшие его лицо. Он сидел в оранжевом кресле для посетителей, я смотрела на постер в рамке за его спиной, постер фильма по книге Габриэля Гарсиа Маркеса о невинной Эрендире. Всё, чего мне хотелось, – выкрикивать в его адрес нецензурную брань, заставить его остановиться, задержаться, задуматься. А ещё мне хотелось не сломаться и не заплакать, потому что внутренняя сторона моего кабинета была стеклянной, а кабинет секретаря за ним находился в пределах слышимости.
– Закрой дверь, – сказала я, надеясь заглушить всё, что собиралась высказать в этом чёртовом кабинете.
– Грета, прости. Ты знаешь, что я должен улетать. Во вторник я начинаю работать в Тенкилле. Мари уже вылетела. Мой рейс завтра.
Тенкилл – это огромная система больниц в Нью-Йорке. Так себе название для больниц, но глава системы, Тенкилл Энерджи, может делать что хочет, а хочет он, чтобы его имя было на как можно большем количестве зданий. Генри получил повышение от старшего юриста Стоукса до руководителя отдела соблюдения нормативных требований для всей компании Tенкилла. Его должность – что-то вроде главного юрисконсульта, его задача – следить, чтобы врачи и персонал в его владениях соблюдали законы. Его роль, очень похожая на мою в отношении Ханиуэлла, требует, чтобы он расследовал возможную внутреннюю коррупцию. Это очень похоже на внутренние дела в отделении полиции.
Тем не менее.
Я не собираюсь отдавать должное заслугам Тенкилла, потому что он забрал у меня Генри. Что касается Мари, я отдаю должное заслугам Генри. Он пытается наладить их отношения, хотя почти всё то время, что я его знаю, она не приносила в его жизнь ничего, кроме стресса. Она ушла от него к сыроделу, а потом приползла обратно в Бостон только для того, чтобы тут же начать ныть, как ей тут плохо и что только возвращение в Нью-Йорк может всё изменить.
Но что я, свечку держу за Генри, что ли? Жду его? Или он – то единственное иррациональное в моём рациональном и структурированном существовании? Я зря трачу лучшие для личной жизни годы? Я уважаю святость брака и его желание по крайней мере сделать эту последнюю попытку? Да, да, да, да, да. Лена говорит, что я люблю Генри, потому что его невозможно заполучить, и этой любовью прикрываю своё нежелание строить отношения. Но Лена неправа. Я люблю Генри безоговорочно и иррационально, потому что я безудержно, безумно влюблена во все его качества. Я бы сделала для него что угодно. Как и для Лены.