Сидни Шелдон
Если наступит завтра
Перри Поуп добился, чтобы Трейси позволили позвонить Чарлзу. В трубке раздался знакомый голос его секретарши:
– Контора Стенхоупа.
– Хэрриет, это Трейси Уитни. А где…
– О, он пытался дозвониться вам, но у него не было номера вашего телефона. Миссис Стенхоуп не терпится обсудить с вами приготовления к свадьбе. Не могли бы вы срочно позвонить ей?
– Хэрриет, мне необходимо поговорить с мистером Стенхоупом.
– Извините, мисс Уитни, он уехал на собрание в Хьюстон. Дайте ваш номер телефона, и, я уверена, мистер Стенхоуп свяжется с вами.
– Я… – Трейси понимала: нельзя, чтобы Чарлз звонил ей в тюрьму до того, как она все объяснит. – Я… перезвоню ему. – Она медленно опустила трубку на рычаг.
«Завтра, – устало подумала Трейси. – Чарлзу я все объясню завтра».
В тот день Трейси перевели в камеру большего размера. А затем у нее на столе появился хороший горячий обед и чуть позже – цветы с приколотой к ним запиской. Она раскрыла конверт, достала карточку и прочитала: «Не унывайте! Мы одолеем подонков! Перри Поуп».
Адвокат пришел к ней на следующее утро. Трейси увидела, как он улыбнулся, и сразу поняла, что у него хорошие новости.
– Нам повезло! – воскликнул он. – Я только что от судьи Лоуренса и окружного прокурора Топпера. Топпер вопил как недорезанный, но мы заключили сделку.
– Сделку? – изумилась Трейси.
– Я рассказал судье Лоуренсу вашу историю от начала до конца, и он согласился принять от вас признание.
Потрясенная Трейси застыла.
– Но я не…
– Выслушайте меня, – поднял руку Перри Поуп. – Признаваясь, вы экономите деньги штата на судебные издержки. Я убедил судью, что вы не крали картину. Он знает Романо и поверил мне.
– Но если я признаюсь, что виновна, – медленно продолжала Трейси, – что со мной сделают?
– Судья Лоуренс приговорит вас к трем месяцам тюрьмы.
– Тюрьмы!
– Погодите, дайте мне договорить. Он объявит приговор с отсрочкой исполнения, и вы сможете проходить испытательный срок на территории другого штата.
– Но в таком случае у меня появится судимость.
Адвокат вздохнул.
– Если вас будут судить за вооруженное ограбление и покушение на убийство, то вы получите десять лет.
Десять лет в тюрьме!
Перри Поуп пристально посмотрел на Трейси.
– Решать вам. Я не могу давить на вас – только от души советовать. Это чудо, что я сумел провернуть такое. Но если вам не нравится сделка, возьмите другого адвоката и…
– Нет-нет. – Трейси понимала, что Поуп говорил искренне. В сложившихся обстоятельствах, учитывая ее безрассудное поведение, адвокат сделал все, что возможно. Если бы только поговорить с Чарлзом! Но ответ надо было давать немедленно. Ей, наверное, повезет, если она отделается трехмесячным условным сроком. – Я… я согласна на сделку, – с трудом проговорила Трейси.
– Вот и умница, – кивнул адвокат.
Трейси больше не позволили подходить к телефон у, пока она вновь не оказалась в зале суда. По одну сторону от нее встал Эд Топпер, по другую – Перри Поуп. В судейском кресле восседал внушительного вида мужчина лет пятидесяти, с гладким, без морщин лицом и густыми, модно постриженными волосами.
Судья Генри Лоуренс обратился к Трейси:
– Суд проинформирован о том, что подсудимая намерена изменить показания с «невиновна» на «виновна». Это так?
– Да, ваша честь.
– Стороны согласны?
– Да, ваша честь, – кивнул Перри Поуп.
– Штат не возражает, ваша честь, – проговорил окружной прокурор.
Судья Лоуренс немного помолчал, затем подался вперед и заглянул Трейси в глаза.
– Одна из причин, по которой наша великая страна пребывает в таком плачевном состоянии, состоит в том, что у нас на улицах полно паразитов, полагающих, что им все дозволено. Они смеются над законом. И случается, что судебные органы нянчатся с преступниками. В Луизиане мы не допускаем подобного. Мы считаем, что, если совершено хладнокровное убийство, преступник должен понести достойное наказание.
Трейси, охваченная паникой, повернулась к адвокату. Тот смотрел на судью.
– Подсудимая признала, что пыталась убить выдающегося представителя нашего сообщества – филантропа, известного и другими достойными делами. Она выстрелила в него в то время, когда пыталась украсть вещь стоимостью полмиллиона долларов. – Голос судьи стал резче. – Суд позаботится о том, чтобы вам не пошли эти деньги впрок. Потому что следующие пятнадцать лет вы проведете в заключении в женском исправительном учреждении Южной Луизианы.
Зал суда закружился у Трейси перед глазами. С ней сыграли ужасную шутку. Судья, исполняя свою роль, перепутал текст. Ему следовало произнести совсем иное. Трейси хотела сказать об этом Перри Поупу, но тот отвернулся. Адвокат перебирал бумаги в портфеле, и Трейси впервые заметила, что его ногти обгрызены до самого мяса. Судья Лоуренс поднялся и собрал документы. Онемевшая Трейси стояла и не могла осознать, что с ней происходит.
К ней подошел судебный пристав и протянул руку.
– Пойдемте.
– Нет! – закричала она и бросилась к судье. – Пожалуйста, нет! Это ужасная ошибка. Я…
Пальцы судебного пристава крепче сомкнулись на ее запястье. И тут Трейси поняла: это вовсе не ошибка. Ее надули. И собираются раздавить.
Как раздавили ее мать.
4
Сообщение о преступлении Трейси и о приговоре, а также полицейский снимок появились на первой полосе «Новоорлеанского курьера». Агентства подхватили новость и разнесли по всей стране, и когда Трейси вывели из здания суда, чтобы поместить туда, где ей надлежало ждать перевода в исправительное учреждение штата, ее уже караулили телевизионщики. Она прятала лицо, но от телекамер не было спасения. Джо Романо интересовал всех, но еще больше людей заинтриговало то, как на него напала молодая красивая грабительница. Трейси казалось, что ее со всех сторон окружают враги. «О Господи, сделай, пожалуйста, так, чтобы Чарлз вытащил меня отсюда! Я не могу рожать нашего ребенка в тюрьме!»
Только на следующий день дежурный сержант разрешил Трейси позвонить по телефону. Ответила Хэрриет:
– Контора мистера Стенхоупа.
– Хэрриет, это Трейси Уитни. Я хочу поговорить с мистером Стенхоупом.
– Одну минутку, мисс Уитни. – В голосе секретарши послышалось сомнение. – Я сейчас посмотрю… посмотрю, на месте ли мистер Стенхоуп.
После долгого, мучительного молчания Трейси наконец услышала голос Чарлза и чуть не расплакалась от радости:
– Чарлз…
– Трейси… Это ты, Трейси?
– Да, дорогой. О, Чарлз… Я никак не могла до тебя дозвониться.
– Трейси, у меня голова идет кругом. Газеты пишут о тебе черт знает что. Я не верю тому, что там написано.
– Это все ложь. Полное вранье. Я…
– Почему ты не позвонила мне?
– Я пыталась, но не могла застать тебя.
– Где ты?
– Я?.. В тюрьме Нового Орлеана. Меня пытаются упечь за решетку за то, чего я не совершала. – К своему ужасу, Трейси расплакалась.
– Подожди, газеты пишут, что ты застрелила человека. Это же не так?
– Я в него стреляла, но…
– Значит, правда.
– Все совершенно иначе, чем можно понять из газет. Я тебе все объясню. Я…
– Трейси, ты призналась в том, что покушалась на жизнь человека и украла картину?
– Да, но только потому, что…
– Господи, если тебе так срочно потребовались деньги, могла бы поговорить со мной… Пытаться убить человека!.. Не могу поверить! И родители тоже. Ты на первой странице утреннего выпуска филадельфийской «Дейли ньюс». Впервые дуновение скандала коснулось семьи Стенхоупов.
Сдержанная горечь в голосе Чарлза говорила о глубине его чувств. Трейси так отчаянно рассчитывала на его помощь, а он оказался на их стороне. Она заставила себя не рыдать.
– Милый, пожалуйста, приезжай. Ты все сумеешь уладить.
Последовала долгая пауза.
– Похоже, там ничего не уладишь. Что можно уладить, если ты призналась в том, что совершила все это? Семья не может себе позволить, чтобы ее вмешивали в такие дела. Ты должна понимать это. Выходит, я не знал тебя по-настоящему.
Каждое слово било, как удар молотом. Мир разваливался, и Трейси чувствовала себя одинокой, как никогда в жизни. Никто не придет на помощь, ни один человек.
– А как… как с ребенком?
– Поступай так, как считаешь лучше для твоего ребенка, – отозвался Чарлз. – Извини, Трейси. – И линия разъединилась.
Она стояла, сжимая мертвую трубку.
– Слушай, дорогуша, – начал стоявший за ее спиной заключенный, – если у тебя все, дай-ка я позвоню своему адвокату.
Уже в камере надзирательница предупредила Трейси:
– Будь готова завтра утром к отъезду. В пять часов тебя заберут.
К Трейси пришел посетитель. С тех пор как они виделись в последний раз, Отто Шмидт, казалось, постарел на несколько лет. И выглядел больным.
– Я хочу сказать, что мы с женой очень сочувствуем вам, – начал старый мастер. – Мы уверены, что вы ни в чем не виноваты.
Вот если бы Чарлз так считал!
– Завтра мы с женой пойдем на похороны миссис Дорис.
– Спасибо, Отто.
«Завтра похоронят нас обеих», – горько подумала Трейси.
Ночью она не сомкнула глаз. Ворочалась на узкой тюремной койке и смотрела в потолок. И в уме вновь и вновь прокручивала разговор с Чарлзом. Он даже не дал ей шанса что-либо объяснить.
Надо подумать о ребенке. Трейси случалось читать о женщинах, которые рожали в тюрьмах. Но это было настолько далеко от ее жизни, что все они казались ей людьми с иной планеты. А теперь то же самое случилось с самой Трейси… «Поступай так, как считаешь лучше для твоего ребенка», – сказал ей Чарлз. Трейси хотела бы родить, но понимала, что ребенка с ней не оставят. Отнимут, потому что пятнадцать лет ей придется провести в тюрьме. Да уж лучше пусть ребенок ничего не знает о своей о матери.
Трейси расплакалась.
В пять утра в камеру Трейси в сопровождении надзирательницы вошел мужчина-охранник:
– Трейси Уитни?
– Да. – Она сама удивилась тому, как странно прозвучал ее голос.
– По постановлению уголовного суда штата Луизина вас надлежит препроводить в женское исправительное заведение Южной Луизианы. Пошли, крошка.
Пока Трейси вели по коридору, из соседних камер донеслось несколько выкриков:
– Счастливого пути, дорогуша!
– Скажи мне, где ты припрятала ту мазню, а деньги мы с тобой поделим пополам!
– Если попадешь в «большой дом», спроси Эрнестину Литтлчеп. Она позаботится о тебе!
Трейси прошла мимо телефона, по которому разговаривала с Чарлзом. Прощай, Чарлз!
* * *
Во дворе ее поджидал желтый тюремный автобус с зарешеченными окнами. Двигатель работал на холостом ходу. Внутри уже сидело с полдюжины женщин-заключенных, которых сторожили два вооруженных охранника. Трейси вгляделась в лица компаньонок: одно непокорное, другие скучающие; на иных следы отчаяния. Прежние жизни подошли к концу. Теперь они – изгои, и всех их, как зверей, поместят в клетки. Интересно, подумала Трейси, какие преступления совершили они? Есть ли среди них невиновные, как она? И что другие читали у нее на лице?
Поездка тянулась бесконечно долго. В автобусе было жарко и дурно пахло, но Трейси ничего этого не замечала. Она ушла в себя и не видела ни окружающих, ни сочно-зеленых пейзажей за окном машины. Она оказалась в другом времени и в другом месте.
Трейси снова была девочкой с матерью и отцом на берегу океана. Отец на плечах вносил ее на глубину, а когда она вскрикивала, выговаривал: «Ты не маленькая!», и опускал в холодную воду. Когда вода смыкалась над ее головой, Трейси начинала задыхаться и сходила с ума от страха. Отец вытаскивал ее на поверхность и повторял все сначала. С тех пор она панически боялась воды…
В аудиторию колледжа набились студенты, их родители и родные. Трейси произносила выпускную речь и говорила пятнадцать минут. В словах звучали возвышенный идеализм, ссылки на прошлое и вера в будущее. Декан наградил ее ключом «Фи Бета Каппа»[10]. «Пусть хранится у тебя», – сказала Трейси матери, и красивое лицо Дорис озарилось гордостью.
«Я еду в Филадельфию, мама. Буду работать в банке».
Ей позвонила ее лучшая подруга Энни Малер:
– Тебе в Филадельфии понравится. Здесь все так культурно. Красивые пейзажи и не хватает женщин. Мужики совершенно изголодались. Я найду тебе место в банке, где работаю сама.
Они занимались любовью с Чарлзом. Трейси смотрела на мелькавшие на потолке тени и думала: «Сколько девушек хотели бы оказаться на моем месте?» Чарлз был первостатейной добычей. Трейси тут же устыдилась этой мысли. Она по-настоящему любила его. Чарлз входил в нее все глубже и чаще. «Ты готова?» – спросил он. И она солгала: «Да!» – «Тебе было хорошо?» – «Да, Чарлз». А сама подумала: «А было ли?» – и снова ощутила чувство вины.
– Ты что, оглохла? Я с тобой говорю! Поднимайся, поднимайся, пошли.
Трейси снова оказалась в желтом тюремном автобусе. Он остановился за мрачным забором каменной кладки. Девять линий ограждений с колючей проволокой наверху окружали пятьсот акров сельхозугодий и леса, принадлежавшие женскому исправительному заведению Южной Луизианы.
– Вылезай, – повторил охранник. – Приехали.
Вот он каков, ад.
5
К новеньким, только что прибывшим заключенным обратилась плотная надзирательница с крашеными темно-каштановыми волосами и каменным лицом:
– Некоторым из вас предстоит пробыть здесь очень долго. Единственный способ выдержать – забыть обо всем, что за этими стенами. В ваших силах облегчить себе срок или сделать его труднее. У нас здесь есть определенные правила, и им надо следовать. Мы говорим вам, когда вставать, когда работать, когда есть и когда идти в туалет. Нарушите какое-нибудь правило – пожалеете, что остались в живых. Мы предпочитаем решать все мирным путем, но знаем, как справиться с бунтарями. – Надзирательница скользнула взглядом по заключенным и задержала глаза на Трейси. – Сейчас вы отправитесь на медосмотр. Затем в душ, затем по камерам. Утром вам объявят ваши производственные обязанности. – Она уже собралась уходить, но тут стоявшая рядом с Трейси бледная девушка попыталась ее о чем-то спросить:
– Извините, не могли бы вы…
Лицо надзирательницы налилось яростью.
– Прикуси свой долбаный язык! Вы отвечаете только в тех случаях, когда вас спрашивают! Ясно? Это касается всех! Поняли, засранки?
И тон, и слова поразили Трейси. Надзирательница дала знак двум охранникам, стоявшим в глубине помещения:
– Уберите отсюда этих дешевок!
Трейси вместе с другими, словно стадо скота, выпроводили вон и повели по коридору. Заключенные оказались в большой комнате, выложенной белой кафельной плиткой. У смотрового кресла стоял толстый, среднего возраста человек в засаленном халате. Одна из охранниц скомандовала:
– Стройся! – и заставила женщин выстроиться в шеренгу.
– Я, леди, доктор Гласко, – сообщил мужчина в халате. – Раздевайтесь!
Женщины нерешительно переглянулись. И одна спросила:
– До какой степени?..
– Вы что, не понимаете слова «раздеваться»? Снимите одежду! Всю!
Заключенные начали медленно раздеваться. Одни сдерживались, другие негодовали, третьи выказывали полное безразличие. Слева от Трейси стояла женщина под пятьдесят и немилосердно тряслась, справа – худая до жалости девчушка, которой на вид было не больше семнадцати лет. Всю ее кожу покрывали прыщи.
Врач кивнул первой:
– Садись в кресло и поднимай ноги. – Женщина колебалась. – Ты задерживаешь остальных, – поторопил ее врач. Заключенная повиновалась. Он ввел зеркало ей во влагалище. – Венерическими заболеваниями страдаешь?
– Нет.
– Ладно, мы все скоро выясним.
Первую сменила в кресле вторая. Врач уже собирался приступить к осмотру. Но в это время Трейси крикнула:
– Подождите!
Доктор удивленно поднял глаза.
– В чем дело?
Все повернулись к Трейси.
– Вы не продезинфицировали инструмент!
Доктор Гласко холодно улыбнулся.
– У нас здесь появился гинеколог. Боишься заразы, да? Тогда становись в конец очереди.
– Что? – оторопела Трейси.
– Ты что, не понимаешь по-английски? Вали назад! – Растерявшаяся Трейси заняла место в конце шеренги. – А теперь, если никто не возражает, продолжим, – ухмыльнулся врач и ввел зеркало в лежащую в кресле женщину. Только тут Трейси догадалась, почему ее поставили последней: врач до нее намеревался исследовать всех одним и тем же нестерильным инструментом. Трейси охватил гнев. Могли бы осматривать по одной, а не унижать, раздевая всех скопом! И ведь этому подонку все сойдет! Потому что если протестовать – то дружно! Но вот наступила ее очередь. – Прошу в кресло, мисс доктор!
Трейси колебалась, но выбора не оставалось. Она села в кресло и закрыла глаза. Врач раздвинул ей ноги и ввел инструмент. Трейси почувствовала холод стали. Инструмент двигался в теле: ей делали больно – намеренно. Трейси скрипнула зубами.
– У тебя что: сифилис или гонорея?
– Ни того, ни другого. – Она не собиралась говорить этому монстру про ребенка. Скажет потом начальнику тюрьмы. Зеркало грубо выдернули из ее тела. Врач натянул на руки резиновые перчатки.
– Ну а теперь вставай и назад в строй. Проверим ваши симпатичные попки.
– Зачем вы это делаете? – не удержалась Трейси.
Доктор Гласко поднял на нее глаза.
– Я тебе скажу, моя милая врачиха, зачем. Затем что задница – прекрасный тайник. У меня есть целый склад марихуаны и кокаина, которые я извлек из дамочек вроде тебя. Ну давайте, нагибайтесь! – Он шел вдоль шеренги и вставлял палец в один анус за другим.
Трейси стало дурно. Она почувствовала, как к горлу подступил горячий ком, и икнула.
– Только попробуй – наблюй мне здесь. Я ткну тебя в блевотину мордой! – Врач повернулся к охранницам. – Ведите их в душ! От них воняет!
Неся одежду в руках, заключенные перешли по коридору в большое бетонное помещение, где располагалась дюжина открытых душевых кабинок.
– Одежду сложить в углу! И под душ! – скомандовала надзирательница. – Для тела используйте дезинфекционное мыло – трите все: от головы до ног. А волосы мойте шампунем.
Трейси ступила с грубого цементного пола в кабинку. Вода оказалась прохладной. Она изо всех сил втирала в кожу мыло, а сама думала: «Мне теперь никогда не отмыться! Что же здесь за люди такие работают? Почему они так грубо обращаются с себе подобными? Нет, пятнадцать лет я здесь не выдержу».
– Эй, ты! – крикнула ей охранница. – Время вышло! Выходи!
Трейси снова очутилась на цементном полу, а ее место заняла другая заключенная. Трейси вручили тонкое, потертое полотенце, и она кое-как вытерлась.
Когда вымылась последняя женщина, их отвели на склад одежды, где возле полок стояла заправлявшая всем заключенная-латиноамериканка. Она обмерила каждую и выдала положенную форму: два платья, двое трусов, два лифчика, две пары обуви, две ночные рубашки, гигиенический пояс, расческу и сумку для прачечной. Охранница наблюдала, как они одевались.
Затем их препроводили в комнату, где на треноге стоял большой портретный аппарат, возле которого возилась заключенная-фотограф.
– К стене!
Трейси встала возле стены.
– Анфас! – Она уставилась в объектив. Щелк! – Голову направо! – Трейси повиновалась. Щелк! – Налево! – Щелк! – К столу!
На столе располагалось оборудование для снятия отпечатков пальцев. Пальцы Трейси прокатали в красителе и придавили к белой картонке.
– Левая рука. Правая рука. Вытирай пальцы. С тобой все.
«Она права: со мной все, – грустно подумала Трейси. – Я – только номер. Безликая, безымянная».
Охранница показала пальцем на Трейси:
– Уитни? С тобой хочет говорить начальник тюрьмы.
У Трейси екнуло сердце. Это Чарлз. Он что-то предпринял. Разве он способен бросить ее? Ни за что – как и она его! А тогда разговаривал так, потому что был потрясен от неожиданности. Потом все обдумал и понял, что по-прежнему любит ее. Потолковал с начальником тюрьмы, объяснил ужасную ошибку. И теперь ее отпустят.
Трейси провели по другому коридору, через две надежно зарешеченные двери, которые сторожили охранники и охранницы. Когда Трейси пропускали во вторые двери, ее чуть не сбила с ног заключенная, гигантского роста и очень крупная. Трейси таких никогда не видывала – выше шести футов и весила, наверное, не меньше трех сотен фунтов. Плоское в оспинах лицо, дикие желтые глаза. Она схватила Трейси за руку, не дала упасть и положила ладонь ей на грудь.
– Эй, да у нас новая рыбка, – повернулась она к охраннице. – Может, посадишь ко мне? – Женщина говорила с сильным шведским акцентом.
– Извини, Берта, ее уже определили, – ответила охранница.
Амазонка погладила Трейси по лицу. Та отпрянула, и великанша рассмеялась:
– Ну ничего, крошка, еще познакомишься с Большой Бертой. У нас уйма времени. Мы никуда не спешим.
Они подошли к кабинету начальника тюрьмы. У Трейси от волнения дрожали ноги. Там Чарлз или нет? Или направил своего адвоката?
Секретарь кивнул охраннице:
– Он ждет. Задержитесь здесь.
* * *
Начальник тюрьмы Джордж Брэнниган сидел за исцарапанным столом и изучал какие-то бумаги. На вид лет сорока пяти, он был худощав, с усталым от забот чувственным лицом и запавшими карими глазами.
Джордж Брэнниган уже пять лет отвечал за женское исправительное учреждение Южной Луизианы. Он прибыл сюда с багажом современного пенолога и рвением идеалиста, горя желанием осуществить кардинальные реформы в тюрьме. Но тюрьма обломала Брэннигана, как до этого многих его предшественников.
Некогда тюрьму строили так, чтобы содержать в камерах по две женщины. Но теперь в них сидели по четыре и по шесть. Надзиратель знал, что подобная ситуация существует повсюду. По всей стране тюрьмы переполнены и в них не хватает персонала. Тысячи преступников, обреченных на полное безделье, дни и ночи пестовали в себе ненависть и мечтали, как бы отомстить. Эта глупая, дикая система была распространена повсеместно.
Начальник тюрьмы позвонил секретарю:
– Давай ее сюда!
Надзирательница отворила дверь, и Трейси вступила в кабинет.
Начальник тюрьмы Брэнниган поднял глаза на стоявшую перед ним женщину. Одета в грязноватую желто-коричневую тюремную форму, лицо одутловатое от усталости, но все еще красивое – искреннее, прямодушное. «Сколько она еще продержится в таком виде?» – подумал Брэнниган. Эта арестантка его особенно интересовала: он прочел о ней в газетах и изучил ее дело. Женщина оступилась впервые, никого не убила, так что пятнадцать лет за решеткой – наказание необычайно суровое. И то, что ее обвинителем был Джозеф Романо, делало приговор особенно подозрительным. Но начальник тюрьмы был всего лишь стражем тел. Он не мог искоренить систему, поскольку сам был частью этой системы.
– Пожалуйста, садитесь, – предложил Брэнниган.
Трейси с радостью опустилась на стул. Ноги дрожали в коленях. Вот сейчас ей скажут про Чарлза. Скажут, когда ее освободят.
– Я просмотрел ваше дело, – начал начальник тюрьмы.
Это Чарлз попросил его.
– Вы к нам надолго. Приговор – пятнадцать лет заключения.
Только через несколько мгновений его слова дошли до сознания Трейси. Что-то получалось совсем не так.
– Вы говорили с Чарлзом? – От волнения она стала за икаться.
Брэнниган удивленно посмотрел на нее:
– С каким Чарлзом?
Теперь все стало ясно. Внутри у нее похолодело.
– Пожалуйста, – пробормотала Трейси. – Пожалуйста, выслушайте меня. Я невиновна. Зачем меня сюда за прятали?
Сколько раз Брэннигану приходилось это слышать? Сотню? Тысячу? «Я невиновна».
– Суд счел вас виновной, – возразил начальник тюрьмы. – Со своей стороны могу посоветовать вам только одно: постарайтесь облегчить себе срок. Это возможно только в том случае, если вы примете условия заключения. Так вам будет гораздо легче. В тюрьме нет часов – только календари.
«Меня же не могут запереть на пятнадцать лет! – в отчаянии думала Трейси. – Я хочу умереть. Господи, возьми меня отсюда! – И тут же пришла другая мысль: – Нет-нет, я не могу умирать. Тогда я убью своего ребенка. Это и твой ребенок, Чарлз. Почему же тебя нет рядом? Почему ты не помогаешь мне?» В этот момент Трейси возненавидела своего жениха.
– У вас есть какие-нибудь особые проблемы? – спросил начальник тюрьмы Брэнниган. – Если я могу вам чем-нибудь помочь, приходите ко мне. – Говоря это, он ясно понимал, насколько пусты его слова. Она молодая, красивая, свежая. Тюремные лесбиянки, охочие до развлечений, кинутся на нее, как мухи на мед. У Брэннигана не найдется для нее ни одной безопасной камеры. Каждую камеру контролирует свой трахач. До начальника тюрьмы доходили слухи о ночных изнасилованиях в душе, в туалете, в коридорах. Но они оставались всего лишь слухами, поскольку жертвы никогда не заявляли на обидчиков. Или вскоре умирали. – Если вы будете хорошо себя вести, то выйдете отсюда через двенадцать или…
– Нет! – завопила Трейси. Это был крик беспредельного отчаяния. Она вскочила на ноги. Но к ней тут же подбежал охранник и схватил за руку.
– Полегче! – приказал ему Брэнниган.
Он сидел за столом, беспомощный, и смотрел, как Трейси уводили из кабинета.
Трейси провели по нескольким коридорам, мимо камер, где сидели самые разномастные заключенные. Черные, белые, смуглые, желтые. Они таращились на Трейси и кричали с десятками разных акцентов. Но Трейси никак не могла разобрать слов.
– Медвежатина…
– Сбежать она…
– Чижа чиня…
– Свяжи сено…
И только оказавшись в блоке, где находилась ее камера, Трейси догадалась, что скандировали женщины: «Свежатина!»
