Шарлотта Шабрье-Ридер
Одна-одинешенька
Charlotte Chabrier-Rieder
Toute seule
© Г. Хондкариан. Лит. обработка, 2015,
© А. Власова. Обложка, иллюстрации, 2015,
© ЗАО «ЭНАС-КНИГА», 2017
* * *
Глава 1
Одна-одинешенька
С самого утра снег шел не переставая… Кругом было все тихо… На улицах ни души… Никогда еще, кажется, ВезинеH не имело зимой более грустного, унылого вида. Дачники, проводившие здесь лето, с наступлением первых же холодов поспешили вернуться в Париж, и теперь большая часть домов была или заперта, или совсем заколочена. Не прекращалась жизнь только в большом неуютном доме, громко именовавшемся «замком», в котором помещался пансион для благородных девиц.
Пансион этот содержала здесь круглый год одна англичанка, некая миссис Ватсон, преимущественно для детей иностранцев и для тех несчастных девочек, родители которых имели неосторожность поверить громким рекламам и объявлениям, которые распространяла об учебном заведении его хозяйка.
Громадный дом, который занимал пансион, начал приходить в полный упадок, почему, собственно, владелец и отдавал его внаем за очень дешевую плату. Уже лет тридцать, вероятно, в нем не производилось никакого ремонта. Стены покосились, крыша текла, в окнах и дверях зияли огромные щели, в которые сильно дуло, замки все заржавели, и ни один не запирался.
Немудрено поэтому, что в комнатах бывала иногда настоящая стужа. Но содержательница пансиона не считала нужным принимать никаких мер против холода.
– Самое главное, чтобы в комнатах был свежий воздух, – говорила она. – Топить же вовсе не обязательно: это всё предрассудки. У молодых людей кровь и без того горячая. Зачем им еще искусственное тепло?
Однако с предрассудками все же приходилось считаться. И вот миссис Ватсон приобрела небольшую переносную печь. Но хорошо ли, спрашивается, обогреет такая печка, например, громадную классную комнату, служившую в былые времена танцевальным залом? К этому надо еще прибавить, что такая печка была одна на весь дом и ее, по мере перехода учениц из одной комнаты в другую, то и дело перетаскивали с места на место.
Едва ли от этой странствующей печки хоть кому-нибудь было тепло. Словом, она была скорее только для виду, на тот случай, если вдруг неожиданно приедет кто-нибудь из родителей девочек. Хотя на этот счет содержательница пансиона могла быть совершенно спокойна, так как большинство ее воспитанниц или были сиротами, или в силу различных неблагоприятных обстоятельств не могли жить дома. Невелика беда, если такие дети иной раз и продрогнут от холода!
Вообще у миссис Ватсон были самые суровые взгляды на воспитание. Относительно пищи, например, англичанка придерживалась того мнения, что чем меньше есть, тем лучше, и была в этом случае совершенно согласна с Гиппократом[1], что из-за стола надо всегда выходить наполовину голодным. Это «мудрое» правило строго соблюдалось в ее учебном заведении. Словом, за стенами этого мрачного замка скрывалось немало горя и слез…
Семь часов вечера. Занятия только что закончились, и иззябшие ученицы в ожидании обеда, толкая друг друга, обступили со всех сторон переносную печку, стараясь хоть немного отогреть свои окоченевшие руки и вовсе не думая о том, что у них потом от этой самой печки будет болеть голова. Не принимала в этом участия только одна молодая девушка: стоя на коленях возле этажерки, она аккуратно складывала туда ноты. Завершив дело и закутавшись плотнее в большой черный платок, она вышла из класса и, пройдя переднюю, поднялась по каменной лестнице на второй этаж.
Здесь, в конце темного холодного коридора, девушка отворила дверь и остановилась на пороге громадной угловой комнаты. Из неплотно запиравшихся окон сильно дуло, из-за чего в помещении стояла настоящая стужа. Почти все пространство в комнате занимали три огромных рояля, на фоне которых узкая железная кровать, покрытая стареньким серым одеялом, казалась инородным предметом. На камине вместо украшения стояли кувшин с водой, таз, подсвечник, блюдечко с мылом. Два сломанных стула, деревянные некрашеные полки с книгами да прибитая к стене вешалка для платьев, укрытых, чтобы не пылились, зеленым коленкором, завершали меблировку этой мрачной, неуютной комнаты.
Постояв с минуту на пороге, девушка снова пошла назад по холодному коридору, но скоро вернулась, держа в руках два небольших полена дров и охапку щепок. С трудом затопив камин, она надела драповое пальто и, присев к самому огню, глубоко задумалась. Очевидно, невеселыми были думы, так как из глаз ее поминутно капали слезы.
Шарлотте Жербье – так звали девушку – было двадцать лет. Высокая, стройная блондинка с правильными, тонкими чертами лица, она была настоящей красавицей. Особенно выделялись на ее лице блестящие голубые миндалевидные глаза с темными, длинными ресницами. Умный, выразительный взгляд придавал девушке энергичный, мужественный вид, резко контрастировавший с ее миловидной, грациозной фигуркой. Несмотря на усталость и преждевременные заботы, у нее был чудесный цвет лица. Ее нежное детское личико, окаймленное густыми золотистыми волосами, удивительно напоминало известные грёзовские[2] головки. Но, несмотря на свою красоту, Шарлотта Жербье никогда не слышала комплиментов: никто не только не восхищался, но даже не интересовался ею по той простой причине, что она была всего лишь бедной учительницей музыки.
Судьба забросила ее в Везине, в злосчастный пансион миссис Ватсон. Здесь Шарлотта была занята с утра до вечера, ежедневно она должна была давать по двенадцать уроков музыки. Отдохнуть она могла только во время обеда, завтрака и ужина. По воскресеньям ей вменялось в обязанность водить воспитанниц-католичек два раза в церковь: утром и вечером. Несмотря на это, почти всякий раз, как миссис Ватсон встречала девушку на лестнице, когда та шла в свою комнату или возвращалась оттуда, суровая англичанка замечала своей учительнице:
– Что же это вы, милая, разгуливаете здесь, а ученицы ждут вас!
Уж неизвестно, каким способом должна была Шарлотта добираться до своей комнаты, расположенной в верхнем этаже, если хождение по лестнице содержательница пансиона считала прогулкой!
Миссис Ватсон по натуре своей была вовсе не злая, а просто бесчувственная. Среди учениц ходили слухи, что один из ее предков был торговец неграми-невольниками; этим, пожалуй, объяснялись ее деспотические наклонности, унаследованные от человека, привыкшего иметь дело с рабами. Оставшись после смерти своего пьяницы-мужа с тремя дочерьми без всяких средств к существованию, миссис Ватсон уехала из Англии и поселилась во Франции, открыв здесь пансион для девочек, на которых она теперь и вымещала все свои обиды. Но не со всеми своими воспитанницами она обращалась одинаково: к богатым она благоволила и была к ним снисходительна; к тем же, кто неаккуратно платил за свое содержание или платил меньше других, она была просто безжалостна. Словом, справедливость и сострадание были ей чужды.
Молодость, красота и талантливость Шарлотты Жербье, казалось, были очень не по душе миссис Ватсон, и она всячески старалась отравлять жизнь молодой учительнице музыки. Желая доставить ей лишнюю неприятность, содержательница пансиона поместила девушку в комнате, где стояли рояли и где воспитанницы брали уроки музыки, хотя при том количестве комнат, какое было в замке, учительнице вполне можно было бы дать отдельное помещение.
В половине седьмого утра Шарлотте уже следовало быть совершенно готовой, одетой и причесанной, так как в это время по коридору раздавался топот, и через минуту в комнату с шумом влетала первая ученица – маленькая американка Кута Стэль. Из опасения, что эта непоседа, скорее походившая на уличного мальчишку, чем на благовоспитанную девочку, начнет кричать и стучать кулаками в дверь, Шарлотта старалась пораньше встать и поскорее окончить свой туалет. А последнее не так-то легко было сделать, потому что в комнате, заставленной тремя роялями, было так тесно, что едва можно было повернуться – того и гляди стукнешься о какой-нибудь из них. Чтобы достать до рукомойника, стоявшего на камине, приходилось вставать на цыпочки. Но в особенности неудобно было ей расчесывать свои длинные, густые волосы, так как в том незначительном пространстве, которое оставалось свободным, невозможно было даже вытянуть рук.
После двенадцати часов Шарлотта спускалась вниз заниматься с детьми в классе, а в ее комнате в это время садились за гаммы и экзерсисы три ученицы сразу (по числу роялей), – можно себе представить, какая чудная музыка происходила от смешения этих звуков!
Но, занимаясь ежедневно по десять часов и окончив все свои уроки, молодая девушка и по вечерам не была свободна и, вместо того чтобы пойти отдохнуть, должна была развлекать общество своей игрой на фортепьяно или играть ученицам танцы. Танцы устраивались очень часто, так как миссис Ватсон чрезвычайно поощряла их: во-первых, девочки были заняты, следовательно, не надо было с ними возиться, во-вторых, благодаря движению не страдали от холода, так что можно было не топить. Таким образом, бедная учительница музыки в некотором роде заменяла собой печку.
Однажды, будучи до крайности утомлена физически и нравственно, Шарлотта ушла вечером к себе и легла спать, не испросив предварительно на то позволения. А в этот вечер, оказалось, миссис Ватсон как раз ожидала гостей: у нее обещали быть проездом несколько англичан, перед которыми ей не хотелось ударить лицом в грязь. Переносная печка топилась, все комнаты были ярко освещены, воспитанницам велено было надеть свои самые лучшие платья. С веселой улыбкой прогуливались они по зале в ожидании танцев, производя на первый взгляд впечатление счастливых холеных девочек.
Но куда же девалась таперша[3]?
Миссис Ватсон металась из стороны в сторону, разыскивая учительницу музыки, которая должна была исполнять эту обязанность. Но каково же было негодование содержательницы пансиона, когда она узнала, что молодая девушка без спроса осмелилась уйти в свою комнату! За Шарлоттой, конечно, тотчас же послали одну из воспитанниц со строгим приказанием явиться немедленно, и она, встав с постели, должна была до поздней ночи исполнять разные джиги и другие танцы, играть без отдыха, чтобы хоть этим несколько загладить свою вину.
И за такой-то каторжный труд молодая девушка получала всего-навсего тридцать франков[4] в месяц! К тому же миссис Ватсон всякий раз платила ей жалованье с таким видом, будто подавала милостыню. За столом Шарлотта старалась есть как можно меньше из боязни встретить суровый, укоризненный взгляд миссис Ватсон, как это было вскоре после ее поступления на службу, когда она осмелилась однажды за обедом попросить себе второй бокал вина.
Так жила эта молодая девушка, постоянно занятая и грустная, в вечном подчинении, не слыша ни от кого ни ласкового слова, ни участия, в которых ее чуткая юная душа так нуждалась…
Глава 2
Из прошлого Шарлотты
Вы, конечно, думаете, что Шарлотта была круглой сиротой – иначе зачем ей жить в таких ужасных условиях? Вовсе нет: у нее были и мать, и братья, и сестры! Но вследствие несчастного стечения обстоятельств девушка с самых ранних лет была предоставлена самой себе и вынуждена была сама заботиться о своем существовании. Причем ей приходилось, как мы уже видели, переносить немало лишений.
Мать Шарлотты, легкомысленная, ветреная особа, слишком рано, почти ребенком, вышла замуж за болезненного, раздражительного молодого человека, собиравшегося посвятить себя науке. Из-за постоянных недомоганий у него был скверный характер. Часто отец семейства по самому ничтожному поводу приходил в ярость и позволял себе безумные выходки. Болезнь и непосильная работа скоро совсем подкосили его здоровье, и бедняга умер, оставив молодую вдову с двумя детьми почти без всяких средств к существованию.
Воспитанием своих детей мадам Жербье совсем не занималась. Как это ни странно, она их даже как-то совсем не любила, и малютки всецело находились на попечении прислуги. Теперь же, со смертью отца, дети были предоставлены самим себе и, кроме упреков да брани, ничего другого от матери не слышали. Еще к сыну, Гаспару, она немного благоволила, что же касается Шарлотты, то мадам Жербье постоянно была недовольна ею. И девушка не могла припомнить, чтобы мать когда-нибудь хоть раз приласкала ее. Жизнь их превратилась в сущий ад: с утра до вечера только и слышны были жалобы мадам Жербье на свою горькую судьбу.
Впрочем, это продолжалось недолго. Словно каким-то чудом в характере мадам Жербье внезапно произошла большая перемена: она вдруг стала веселой, довольной и кроткой. Оказалось, что хорошенькая вдовушка познакомилась в гостях с молодым инженером, на которого произвела сильное впечатление, и он влюбился в нее. Странно, что его особенно прельстили в молодой вдове ангельская кротость и доброта, хотя на самом-то деле мадам Жербье как раз была лишена этих качеств, будучи женщиной крайне капризной, бесчувственной и деспотичной.
Скоро мать Шарлотты вышла замуж вторично. Гаспара тотчас же отдали в лицей, а девочку поместили в пансион. Так прошло несколько лет, в продолжение которых мать ни разу даже не навестила ни одного из своих детей. За это время у нее родились еще две дочери, Роза и Виолетта.
В один прекрасный день отчим Шарлотты объявил своей жене, что ему предложили работу в компании по разработке богатейших рудников, которые в будущем сулили большую прибыль, и он согласился. Рудники эти находились в Южной Америке, недалеко от Рио-де-Жанейро, в Сан-Пабло, куда мать Шарлотты с мужем и двумя младшими дочерьми скоро и уехала.
Шарлотту оставили в том же пансионе в окрестностях Парижа, где она училась, до завершения курса. Гаспара же, который окончил лицей, отправили в качестве гувернера в Германию, в Штутгарт, к одному дальнему родственнику его покойного отца. Молодой человек должен был там заниматься с тремя мальчиками, а также и присматривать за ними.
Шарлотта, в отличие от своей матери, тяжело переносила разлуку с родными. Девушка очень скучала и плакала, но, видя, что слезами горю не поможешь, усерднее прежнего принялась за учение. Окончив с успехом курс в пансионе, она тотчас же принялась готовиться к публичному экзамену. Матери она писала очень часто, подробно рассказывая о своем житье-бытье, о планах на будущее. Но мать не баловала ее письмами, и в своих коротеньких посланиях, которыми она изредка награждала дочь, бывшая мадам Жербье, не отвечая никогда на предлагаемые ей вопросы, писала только о себе самой: жаловалась на климат Бразилии, на дикость тамошних нравов, на недостаток общества. Эгоистичная и равнодушная, занятая исключительно собой, она практически не думала о детях. А Шарлотта между тем только и жила надеждой скорее увидеть свою мать, которую девушка просто обожала, – для этого она и старалась как можно лучше учиться.
Большую нежность питала Шарлотта также и к своему брату, Гаспару, которому она тоже очень часто писала и от которого всякий раз с нетерпением ожидала ответа. Но Гаспар, подобно матери, тоже писал сестре крайне редко, и его послания представляли собой коротенькие, наскоро набросанные записочки с банальными фразами, поклонами и пожеланиями всяких благ. О том, как ему живется, как он проводит время, что думает делать в будущем, он никогда не писал ни слова. А бедной Шарлотте так хотелось знать о нем больше!
Впрочем, Гаспар всегда отличался скрытным характером. Мрачный, недоверчивый, мстительный, без всякой энергии, столь необходимой в жизни, юноша почти всегда был в плохом расположении духа. Но несмотря на это, Шарлотта все-таки любила его. Умная и проницательная, она прекрасно видела недостатки брата, но старалась всегда найти для них какое-нибудь оправдание. В былое время она умела ладить с ним и – кто знает? – если бы они и по сей день жили вместе, ей, может быть, удалось бы смягчить угрюмый характер брата и сблизиться с ним. Но судьба разлучила их, и, предоставленный самому себе, лишенный всякой моральной поддержки, Гаспар, естественно, не мог измениться к лучшему. С большим трудом, после долгих просьб удалось Шарлотте добиться того, чтобы он писал ей аккуратно раз в две недели, но в этих скупых письмах не было тепла и сердечности.
Судьба, однако, готовила Шарлотте еще бо́льшие испытания. Незадолго до публичного экзамена она получила от матери письмо с ужасным известием: ее мужа обманули, рудники оказались никуда не годными, и их дела шли прескверно, так что отчим отказывался платить за падчерицу. Поэтому Шарлотта отныне должна была сама заботиться о себе. При этом мать не выражала ни малейшего сожаления, не давала дочери никаких советов, по обыкновению, сетуя только на свою горькую судьбу. В письмо было вложено немного денег.
Лишенная всякой поддержки, не зная, к кому обратиться за помощью, Шарлотта сначала пришла в отчаяние. Что делать?.. Но, поразмыслив хорошенько о своем положении, девушка решила обратиться к хозяйке пансиона с просьбой позволить ей остаться в учебном заведении до окончания экзаменов, пообещав, что, когда найдет работу, заплатит за это время. Трудно было Шарлотте при ее гордости просить, как милости, чтобы ее не выгоняли на улицу. Но ничего не поделаешь – другого выхода у нее не было! Кроме того, Шарлотта была уверена, что миссис Ватсон, которая всегда хорошо относилась к ней, не откажет в помощи. Бедной, неопытной девушке все люди казались такими же великодушными и доброжелательными, как она сама.
Но ее надежды не оправдались: содержательница пансиона, которой и без того не было заплачено за две трети года, осы́пала девушку упреками:
– Ах, милая моя, да можно ли было бы содержать учебное заведение, если бы все родители поступали так же, как ваши?! И как часто нас обманывают!.. Но, слава Богу, на свете все-таки есть еще честные, порядочные люди!
Шарлотта была вне себя от негодования:
– Но ведь мама потом, наверное, все возместит вам! Ведь она же не виновата в том, что ее мужу не заплатили того, что обещали!
Миссис Ватсон пожала плечами.
– Ваша мать и раньше не очень-то заботилась о вас, а теперь, как видно, хочет совсем бросить на произвол судьбы!
Шарлотте пришлось прикусить язык; она не ожидала, что ей придется выслушать столько обидных слов!
По совету содержательницы пансиона она обратилась в бюро для найма гувернанток. Девушке казалось, что она без труда сможет получить хорошее место в порядочном семействе. В самом деле, она обладала большими музыкальными способностями, отлично играла и разбирала с листа даже самые трудные вещи Вагнера и Баха; кроме того, прекрасно знала английский язык, так как в детстве пробыла целый год в одном английском пансионе в окрестностях Лондона.
Но, как всегда, одни знания сами по себе мало значат, если нет протекции, а у Шарлотты ее как раз не было. Старший брат, к которому она в отчаянии обратилась за помощью, ответил ей по обыкновению сухим, коротеньким письмецом, говоря, что он положительно ничего не может для нее сделать. Бедный юноша, которому самому мало везло в жизни, сделался черствым и озлобленным.
Как назло, из-за своей молодости и красоты Шарлотта никак не могла получить места, а содержательница пансиона между тем просто выгоняла ее на улицу. Поэтому можно себе представить, с какой радостью ухватилась молодая девушка за предложение остаться в своем пансионе и давать уроки музыки, причем непременным условием было не отказываться ни от какого другого дела, даже не имевшего отношения к музыке. За это молодой девушке предлагали тридцать франков в месяц с обещанием прибавки жалованья, если ею будут довольны. Но содержательнице учебного заведения, как оказалось, угодить было невозможно.
Глава 3
Ужасное известие
До завтрака Шарлотта давала двенадцать уроков музыки – с каждой ученицей она ежедневно должна была заниматься по полчаса. Миссис Ватсон требовала, чтобы она каждый день занималась непременно со всеми девочками, так как скупой англичанке все казалось, что она платит Шарлотте слишком много.
Однажды, когда девушка только что окончила заниматься со своей последней ученицей, бездарной Луизой Важенман, в комнату неожиданно вошла горничная Флора.
Эта служанка почти постоянно была пьяна. Благодаря этому она не испытывала тоски по родине, одна справлялась с таким объемом работы, для которого, по-настоящему, следовало бы держать трех прислуг, и, наконец, ей удавалось преодолевать те трудности, с которыми всякий раз было сопряжено получение жалованья. Но вино действовало на нее не всегда одинаково: иногда, напившись, она становилась веселой, иногда же, наоборот, ее посещало мрачное настроение. Будучи в веселом расположении духа, она, проворно убирая комнаты, во все горло распевала или английский народный гимн, или разные не совсем приличные песни. Заслышав это пение, миссис Ватсон прибегала с вытаращенными от ужаса глазами и начинала останавливать ее:
– Перестаньте, Флора!.. Как вам не стыдно!
Если же та не унималась, миссис Ватсон призывала на помощь трех своих дочерей: Нелли, Китти и Фанни, худых, неуклюжих девушек, высоких и сильных, как мужчины. Они втроем хватали Флору и запирали ее в дровяном сарае, где держали до тех пор, пока она не успокаивалась. Будучи же в худом расположении духа, Флора, держа в одной руке половую щетку, а в другой – метелку и пыльную тряпку, усаживалась где-нибудь наверху, на лестнице, и начинала плакать, громко причитая охрипшим голосом:
– Где это видано?! Такая молодая барышня!.. Такая молодая барышня!..
Никто не знал, о ком она так сокрушалась; может быть, впрочем, это относилось к ней самой.
К Шарлотте Жербье Флора испытывала большую симпатию. Разговаривая с девушкой, она пыталась придать своему грубому голосу ласковый тон и, более сердечная, чем ее хозяйка, старалась по возможности оказать Шарлотте как можно больше внимания.
Иногда Флора останавливалась перед девушкой и подолгу пристально смотрела на нее, грустно покачивая головой и приговаривая по-английски:
– Как мне вас жаль!.. Как жаль!..
Часто она оказывала Шарлотте различные мелкие услуги, за которые та всегда, сколько могла, платила ей, хотя, сама получая гроши, платила, конечно, немного.
И вот теперь, остановившись на пороге комнаты, Флора некоторое время молча смотрела, как молодая девушка, прежде чем спуститься вниз к завтраку, причесывала свои роскошные белокурые волосы, едва справляясь с ними окоченевшими от холода руками, и затем, качая по обыкновению головой, сказала:
– Милая барышня, старая ведьма вас зовет!
Так Флора называла хозяйку пансиона. Напрасно Шарлотта несколько раз просила прислугу выражаться более почтительно. Однажды девушка даже не выдержала и рассердилась на нее:
– Флора, я вам не буду отвечать, если вы будете называть так миссис Ватсон!
Флора насмешливо улыбнулась и расхохоталась, показав при этом свои беззубые десны.
– Слушаю-с, мисс!.. Так я буду ее называть доброй феей!
Шарлотте волей-неволей пришлось замолчать, так как разговаривать с Флорой было невозможно: последнее слово всегда оставалось за ней. Даже сама миссис Ватсон и та спешила уйти и благоразумно запереться в своей комнате, когда Флора, бывало, начинала грубо, угрожая даже полицией, требовать своего жалованья, которого она будто бы только и ждала, чтобы уехать к себе, в свою милую Англию.
Когда Шарлотта услышала, что ее зовет к себе содержательница пансиона, на лице девушки, посиневшем от холода, с черными кругами под глазами от усталости, выразилось крайнее удивление.
– Вы не знаете, Флора, что ей нужно? Зачем она зовет меня? – обратилась молодая девушка к прислуге.
Флора с сожалением посмотрела на нее.
– Уж, конечно, не за тем, чтобы сказать вам что-нибудь приятное! – вздохнув, ответила она. – Добрых слов от нее не дождешься, барышня! – и Флора презрительно засмеялась.
– Сейчас, сейчас! Скажите, Флора, что я иду вслед за вами! – поспешила сказать девушка.
Подойдя к комнате содержательницы пансиона, Шарлотта с замиранием сердца постучала в дверь. Она всякий раз переступала порог этой комнаты с некоторым трепетом, так как миссис Ватсон всегда внушала ей необъяснимый ужас. Полагая, что только строгостью и можно поддерживать свой авторитет, англичанка была со всеми крайне неприветлива и сурова. Немудрено поэтому, что не только ученицы, но даже и учительницы испытывали некоторый страх, когда их звала к себе «сама».
На стук Шарлотты из кабинета послышался голос миссис Ватсон:
– Войдите!
Молодая девушка тихо, нерешительно отворила дверь и вошла. Содержательница пансиона сидела в кресле у камина, в котором ярко пылал огонь. Очевидно, по отношению к себе она придерживалась других правил и не приучала себя к холоду, как своих воспитанниц. В руках у нее было письмо.
На поклон Шарлотты она сухо, сквозь зубы произнесла «здравствуйте» и знаком пригласила молодую девушку сесть против себя по другую сторону камина.
Миссис Ватсон обладала далеко не располагающей к себе наружностью: ее желтое, все в морщинах лицо с седыми волосами и нависшей над бровями челкой, тонкие губы и маленькие косые хитрые глаза производили крайне неприятное, даже отталкивающее впечатление.
– Я должна сообщить вам, милая моя, очень неприятное известие! – сказала она.
Другая на месте миссис Ватсон сжалилась бы над молодой девушкой, которая при этих словах побледнела как полотно, сказала бы ей что-нибудь приятное и постаралась бы исподволь подготовить ее к ужасному известию. Но этой черствой женщине незнакомо было чувство жалости; собственные несчастья не только не сделали ее более сострадательной к другим, но и, наоборот, озлобили. Единственно кого, по мнению миссис Ватсон, можно было пожалеть, так это только ее, некогда богатую, избалованную леди, вынужденную на старости лет, чтобы прокормиться, держать пансион для девиц. Но все-таки теперь при взгляде на Шарлотту миссис Ватсон стало жаль ее, и, не решаясь сказать несчастной девушке сразу всей правды, содержательница пансиона сухо прибавила:
– Приготовьтесь услышать очень печальную весть!..
– Пожалуйста, скажите скорее, в чем дело! – умоляющим тоном обратилась к ней Шарлотта.
Какое еще несчастье могло ожидать ее, и так всеми покинутую? Не хочет ли миссис Ватсон отказать ей в месте и лишить ее таким образом и тех грошей, которые девушка зарабатывала с таким трудом? Не случилось ли чего-нибудь с братом… с матерью, с которыми она так мечтала увидеться? Господи, да что же такое могло случиться? И так уж, кажется, ей пришлось немало перенести на своем веку!..
Миссис Ватсон поспешила избавить ее от неизвестности.
– Я только что получила письмо от нотариуса, который заведует делами ваших родителей, – сказала она. – Он просит меня сообщить вам, что ваша мать и отчим умерли от желтой лихорадки, через два дня один после другого.
У Шарлотты потемнело в глазах; она не в состоянии была произнести ни слова, только громкий, отчаянный крик вырвался у нее из груди. Миссис Ватсон между тем встала со своего места, чтобы поднять головешку, выпавшую из камина, взяла щипцы и стала спокойно поправлять дрова. Она даже не взглянула на молодую учительницу, которая, побледнев от ужаса, молча и неподвижно стояла, словно окаменелая; она не могла даже плакать. Затем, снова усевшись в кресло, миссис Ватсон стала передавать Шарлотте, что еще сообщил нотариус. Родители ее уже похоронены на кладбище в Сан-Пабло, а детей – их теперь трое, так как третий родился там, в Америке, – один инженер, бывший помощник их отца, взялся привезти в Европу. В настоящее время они уже в дороге и, вероятно, через несколько дней прибудут во Францию.
Но Шарлотта не слушала, что ей говорили: ее мысли были далеко, там, за океаном… Ей казалось, будто она на могиле матери… А давно ли девушка мечтала о том, как они с братом поедут в Америку, как мать и маленькие сестренки встретят их, и при этом старалась представить себе их домик, утопавший в зелени! Как там тепло, хорошо, уютно!.. Как часто, бывало, ночью, не в состоянии заснуть от разных неприятностей, Шарлотта, дрожа под одеялом от холода, мечтала об этой поездке в Америку. Правда, мать никогда не была особенно нежна к ней, но время и разлука сильно меняют людей… С какою любовью, с какою нежностью обнимет, вероятно, мать свою дочь, с которой она так давно не виделась! Какое это будет блаженство!.. Как счастливы те дети, о которых заботятся, которых холят, берегут и которые никогда не расстаются со своими родителями! Как Шарлотта завидует таким детям и как она была бы бесконечно счастлива на их месте!..
И вот теперь все кончено… Прощай, мечта!.. Она никогда больше не увидит своей матери…
– Да вы, я вижу, не слушаете меня! – сухо заметила миссис Ватсон. – Конечно, я вполне понимаю, как вам должно быть тяжело, но дело в том, что мне некогда, и я могу посвятить вам всего несколько минут.
Как ни была Шарлотта убита горем, но все-таки при этих словах она быстро овладела собой. Обладая в высшей степени любящим сердцем, она в то же время была очень горда. О! Она сумеет взять себя в руки, сумеет скрыть свое горе от равнодушных взоров!
– Продолжайте, пожалуйста, я вас слушаю, – сказала несчастная девушка как можно спокойнее.
– Вот письмо нотариуса, – проговорила миссис Ватсон. – Одновременно с вами он сообщил о постигшем вас горе и вашему брату, Гаспару, который, наверное, через несколько дней приедет в Париж. Что вы думаете делать до его приезда?
– Право, не знаю! – едва слышно ответила Шарлотта.
Из глаз у нее теперь так и текли слезы.
– У вас есть какие-нибудь родственники во Франции? – продолжала расспрашивать миссис Ватсон.
– Нет, никого! – ответила молодая девушка. – У моего покойного отца были двоюродные братья, жившие в Германии, но все отношения с ними у нас ограничивались только тем, что мы, бывало, писали друг другу раз в год. Есть у меня еще крестный отец, но он больше не живет в Париже… К тому же он никогда не питал особенной нежности ко мне… Да, у меня положительно никого нет из близких, теперь я совсем одна-одинешенька! – грустно прибавила она.
– В таком случае вам лучше всего подождать, пока сюда приедет ваш старший брат, и посоветоваться с ним, как быть. Теперь, значит, он – глава семьи. А остались ли после вашей матери и отчима какие-нибудь средства?
Этот щекотливый вопрос, произнесенный так неделикатно, крайне оскорбил самолюбивую девушку.
– Я, право, не знаю, мадам! – довольно резко ответила она. – По этому поводу я действительно не могу дать вам никаких сведений.
– Вероятнее всего, что у них ничего не было! – заметила миссис Ватсон, довольная тем, что ей удалось задеть девушку за живое. – Будь у ваших родителей хоть что-нибудь, они, уж наверное, не бросили бы вас здесь одну!