Шарль Пти-Дютайи
Франция и Англия X-XIII веков. Становление монархии
© ООО «Издательство «Вече», 2020
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020
Сайт издательства www.veche.ru
Введение
Задача этой книги – показать, как монархия сохранилась и развилась во Франции и в Англии в такую эпоху, когда реорганизация политического общества в формах сеньориальных и феодальных, казалось, осуждала ее на гибель. Мы не старались воспроизвести всю политическую историю Франции и Англии с X по XIII в. Это было время, когда анналы королевской власти, по крайней мере, во Франции, часто оказывались более скудными по содержанию и менее интересными, чем анналы какого-нибудь герцогства или графства, а между тем именно королевской властью мы занялись исключительно. Материальные и моральные причины ее слабости при Эдуарде Исповеднике и Гуго Капете, обстоятельства, содействовавшие тому, что она все-таки выжила и стала расти, учреждения, которые она создала, использовав для этого принципы самого феодализма, неудача сделанных в Англии попыток навязать ей контроль аристократии, – вот то, что мы стараемся здесь выяснить.
Феодализм возник на Западе самопроизвольно под разными формами. Он рождается всюду, где анархия создает систему клиентелы. Как раз среди сумятицы и невзгод X в. источники нового социального строя сделались более мощными и стали выбиваться с непреодолимой силой, давая людям хотя бы некоторую возможность существовать. Но феодализм не был эфемерным явлением; он прожил долгую жизнь. На протяжении веков, которые мы будем изучать, особенно в XII и XIII вв., его влияние в области чувств все еще очень сильно: личная преданность, верность, дух самопожертвования вассала, покровительство и защита сюзерена являются глубоко заложенным и прочным фундаментом этой организации, заменившей собой слабеющее государство. Сеньориальная эксплуатация земли, а также завоеванные торговым классом муниципальные вольности, которые в некоторых случаях превращали буржуазию какого-нибудь города в «коллективного сеньора», обеспечивали этому новому обществу сносную экономическую жизнь, делавшую быстрые успехи. Наконец, юристы находят возможность координировать и систематизировать обычаи этого строя. В конце занимающего нас периода в «кутюмах Бовези» Бомануара (если говорить только о Франции) излагается доктрина, ставящая сохранение цивилизации в зависимость от уважения к взаимным обязанностям, связывающим сеньора и вассала, от соблюдения старых традиционных обычаев и новых законов, созданных феодальной курией. Когда читаешь эти «кутюмы», то кажется, что понятие государства надолго затмилось в умах. А между тем Людовика Святого слушаются до такой степени, что он может запретить ношение оружия и, по свидетельству того же Бомануара, издавать обязательные для всех указы (ordonnances). В Англии в течение уже целого века монархия обладает всеми органами управления, и баронам не удается задержать ее успехов.
Этот одновременный рост двух политических систем, из которых одна начинает подавлять другую, вызван (причинами фактического характера – завоеванием Англии нормандцами, победами Филиппа Августа, гением некоторых политических деятелей. Но в то же время здесь действовали и причины духовного порядка. Прежде всего, по мере того как феодальный строй превращался в систему, логика заставляла признать, что у феодальной пирамиды имеется вершина: иерархия заканчивается тем, кого Бомануар называет «сувереном над всеми», монархом; короли всячески стараются дать ход этому принципу и рано или поздно использовать все вытекающие из него последствия. Феодальная система допускает существование короля. С другой стороны, церковь, т. е. люди, которые думают, пишут, проповедуют и наставляют и которые составляют значительную часть административных кадров и королевских советников, эта церковь хранит и развивает политические доктрины древних авторов, Отцов Церкви и теоретиков эпохи Каролингов. По ее понятиям, должна существовать публичная власть, которая помогает церкви в выполнении ее задачи спасения душ. Королевская власть не была бы нужна, если бы человек был добродетелен; но, чтобы содействовать духовенству в его борьбе с господством греха, необходим король. Опыт последних столетий окончательно доказал это. Обычное право, взаимные обязанности сеньора и его «человека» не могли заменить государства Их неспособность обеспечить действительный и устойчивый порядок обнаружилась с полной очевидностью. Феодальный порядок чреват войной, разбоем, скотским удовлетворением страстей, гибелью душ. Вследствие этого церковь верит в божественную миссию королей и внушает эту веру другим. Старания, которые она проявила, изобретая помазание на царство, присягу при короновании, чудотворную силу королей, а также помогая королям в создании правительственных учреждений, были вознаграждены в конце периода, к изучению которого мы приступаем, появлением Людовика Святого.
В XIII в., в рамках феодального строя, которые она начинает более или менее сознательно ломать, во Франции и в Англии монархия уже могущественна; у нее есть чиновники, войско, финансы, суд и полиция. Она популярна: мистика королевской власти уже создана. Ниже мы рассмотрим, при каких обстоятельствах и кем.
Книга первая
Королевская власть во Франции и в Англии с конца X в. до образования «Анжуйской империи»
Глава первая
Характер первоначальной королевской власти Капетингов
I. Событие 987 г
Приступая к изучению развития французской монархии в феодальных рамках, за исходную точку мы возьмем, по традиции, восшествие на престол Гуго Капета в 987 г. Это не значит, что нельзя привести достаточных оснований для выбора другой точки отправления. Уже с конца IX столетия преобразование политического строя благодаря установлению отношений личной зависимости (оммажу), бенефициям и чрезвычайному ослаблению королевской власти было свершившимся фактом. С другой стороны, с этого же времени предки Гуго Капета чередовались на троне с Каролингами: Гуго был четвертым из своего рода, который носил корону, и так называемая перемена династии в 987 г. представляет собой не что иное, как прием, придуманный историками, чтобы удобнее расположить факты. Таким образом мы могли бы взять за исходную точку более раннюю дату. Но мы могли бы выбрать также и более позднюю и пренебречь царствованиями Гуго Капета (987–996), Роберта Благочестивого (996—1031) и Генриха I (1031–1060), так как в течение этих трех четвертей века характер королевской власти, ее средства и круг ее действий не отличаются от того, что было при последних Каролингах. Лишь во времена Филиппа I (1060–1108) начнут выступать менее смутно очертания монархического управления, а завоевание Англии нормандским герцогом создаст новую проблему.
Однако, взвесив все как следует, мы должны признать дату 987 г. лучшей точкой отправления, какую только можно выбрать. В самом деле, именно с этого времени, несмотря на вошедшую уже в обычай избирательность престола, он не возвращался более в род Каролингов, а переходил в роду Капетингов от отца к сыну. Наконец, то обстоятельство, что учреждения времен упадка Каролингов продолжали свое существование до Филиппа I, даст возможность сделать подходящее введение к изучению политических успехов, достигнутых Капетингами.
Для нашего изложения нет необходимости рассказывать о том, как Гуго получил корону. Мы ограничимся на этих первых страницах определением того, что представляли собой королевство Франция и Капетингская монархия в царствования Гуго, Роберта и Генриха I.
II. Королевство Франция
Констатируя бессилие первых Капетингов, хочется задать себе вопрос: а существовало ли тогда «королевство Франция»? Не является ли такое «королевство» лишь своего рода мифом, сохранившимся в уме короля, его слуг и нескольких церковников?
В глазах современников единственная географическая реальность, соответствующая слову «Франция», – это область, расположенная между Сеной, Маасом и Шельдой. И размеры этой «Франции» будут все более и более уменьшаться, пока это слово не станет обозначать только северную часть парижской епархии. Когда говорили: «Я отправляюсь во Францию», – то этим хотели сказать, что отправляются именно в эту область.
Но, несмотря на слабость королей, несмотря на неопределенность выражения «Франция», мы все-таки можем признать, что королевство Франция существовало, и притом не только в канцелярских формулах, но в представлении и в языке населения[1]. Было королевство Франция, которое противополагалось империи, а также христианским и мусульманским княжествам Испании. Капетинги являются королями Франции, потому что в этом их поддерживает устойчивая народная традиция, созданная Каролингами: изучение заключительных частей хартий показывает, что их признавали таковыми вплоть до отдаленных южных границ, по крайней мере de jure, если не de facto.
Итак, в глазах людей того времени существовали король Франции и королевство Франция. Каковы же были границы этого королевства?
Королевство последних Каролингов и первых Капетингов имело на востоке границу совсем не такую, как теперешняя: начинаясь от устья Шельды и захватывая Ваасскую область и Гент, она шла приблизительно по течению этой реки, оставляя Турне и Валансьен Франции, Камбре – империи. От истоков Шельды она направлялась с запада на восток до самого Мааса, по эту сторону Геннегау и Мобёжа, которые входили в состав империи. Затем она сворачивала на юг, отделяя Шампань от Лотарингии и далее герцогство Бургундское от Бургундского графства (Франш-Конти) и почти следуя по течению Соны. Для упрощения обычно говорят, что потом она шла вдоль Роны, но в действительности Лионне, Форез, Вьеннуа, Виваре находились вне Франции. Зато на юге граница королевства переходила за Пиренеи, от Ургельской епархии до Барселонской включительно, и граф барселонский Борель взывал о помощи против арабов к своему отдаленному сеньору Гуго Капету.
Таким образом, капетингская Франция не совпадала ни с Римской Галлией, ни с теперешней Францией. Верденский договор лишил королей Francia Occideritalis (Западной Франции) традиционных границ Галлии, отнял у них значительную часть латинизированного населения, говорящего на романском диалекте, и большинство крупных узловых пунктов римских дорог – Арль, Лион, Трир, Мец, а также удобный доступ к Средиземному морю.
Наступит момент, когда возврат к пределам Галлии станет для королей Франции на долгое время задачей их политики. И они будут находить то препятствие, то опору в неопределенности границ в Средние века. В умах людей того времени уже не существовало отчетливого представления о них: понятие сеньории вытеснило собой понятие государства. Да и давали ли себя знать границы государства материально, чем-нибудь видимым для глаза? Мы в этом очень сомневаемся. Кельты отмечали межу, отделявшую их территории, религиозными памятниками, римляне распознавали границы civitates, pagi и ѵісі при помощи межевых столбов, надписей, рвов и т. п… Вполне естественно, что от внешних границ Римской империи той эпохи, когда она включала в себя весь цивилизованный мир, не осталось никаких других следов, кроме военных сооружений, возведенных против варваров[2]. В Средние века, как можно было бы додумать, дело обстояло иначе. Но указаний на это очень мало. Позднее, по-видимому, были расставлены межевые знаки вдоль Мааса. В Аргоне, близ Люзи, в XV в. священник велел поставить каменный крест в знак того, что здесь начинались земли империи. Но в течение периода, который мы здесь изучаем, единственные признаки границ, по крайней мере, те, которые нам известны, находятся внутри Франции, например, между Артуа и соседними областями или между королевским доменом и доменом англо-нормандским[3]. Поэтому по необходимости, должны были существовать спорные территории, и в некоторых случаях население не знало, принадлежит ли оно к империи или к Франции. Когда возникали разногласия, то призывали на помощь тексты, каролингские грамоты, хроники, компиляции вроде той, которая составлена Винсентом де Бове, часто обладавшие весьма сомнительной убедительностью. Когда Филипп Красивый потребует, чтобы ему вернули сюзеренитет над Ostrevent – землей, которая со времен Верденского договора действительно принадлежала Франции, но дотом была присоединена к одному из графств империи, а именно к Геннегау, – то с обеих сторон будут изо всех сил стараться найти доказательства, подтверждающие противоположные утверждения. Граф Геннегау, принуждаемый принести ленную присягу (оммаж) королю Франции, обратится с протестом к папе. Ostrevent, как он будет ему писать, принадлежит к королевству Германии, «и это, быть может, явствует с полной очевидностью из регистров и хроник римской курии, властью которой, как думают, был произведен раздел между обоими королевствами»[4]. Но эта надежда оказалась тщетной. И в самом деле, с этим текстом можно сопоставить письмо папы Климента IV к Людовику Святому, в котором он заявляет, что в Риме нет никаких точных сведений относительно франко-германской границы: «Мы не видим ее определения ни в каком письменном документе; хотя мы с давних пор слышали, что в некоторых местах она определяется реками или по церковным провинциям, или по епархиям, но мы не сумели бы ее различить: мы находимся в полном неведении».
Лучше всего было опросить местных жителей: их, например, опрашивают, какая у них действует юрисдикция. Но речь шла при этом о праве суда и о сеньории, а не о суверенитете, и все аргументы были порядка феодального, а не национального. Понятия, связанные с феодальными отношениями, были сравнительно ясными, но идея государства, государственных границ, национальности была окутана туманом.
Было ли правильно пользоваться аргументами, взятыми из области феодальных отношений, для рассеяния тьмы, окружавшей эту идею? Никоим образом. Сеньория и суверенитет не всегда совпадали. Можно было быть вассалом короля, не будучи его подданным, и это никого не тревожило: понятия «подданный» не старались выяснить. Были сеньоры, имевшие владения по ту и по другую сторону границы, как, например, графы Фландрский, Шалонский, Маконский, сеньор Божё, аббат Болье, граф Валентинуа и т. п., даже граф Тулузский, который (по графству Прованскому) приносил ленную присягу (оммаж) императору; но, что еще более характерно, существовали сеньоры империи, которые были вассалами других сеньоров империи по землям, расположенным в королевстве Франция и не бывшим вовсе чересполосными владениями: так, граф де Бар держал ганский лен близ Сен-Мену от верденского епископа; с другой стороны, существовали французские сеньоры, бывшие вассалами императора по землям, расположенным в королевстве Франция: в продолжение целого столетия графы Шампанские были вассалами Гогенштауфенов по трем французским владениям; и после того как граф Генрих принес ленную присягу (оммаж) за эти три лена Фридриху Барбароссе, король Франции не имел по отношению к ним никаких феодальных прав, но тем не менее он и здесь оставался королем. В другом месте, а именно в Barrois mouvant, он начиная с 1301 г. будет сеньором, но не будет еще королем, и Жанна д’Арк родится в этой области, в одном из кварталов Домреми, который, будучи зависим от Карла VII, принадлежал к бальяжу Шампани, а в качестве имперской территории – к бальяжу Барруа.
В данном случае люди короля будут трудиться над отождествлением феодальной зависимости с суверенитетом; но в других случаях они станут стараться о том, чтобы эти понятия различались.
III. Раздробленность Франции в XI в. Крупные сеньории
Внутри этой границы все представляет совой разнообразие и пестроту. И не только феодальный строй придавал Франции вид страны, находящейся в состоянии анархии; к тому же в тот строй еще не был закончен и находился в процессе стихийного образования; его центробежная сила еще не достигла полного развития, наследственность ленов не получила еще систематического признания, и за королем оставалось право отобрать земли, которые он давал в качестве бенефиция («par don beneficial»).
Но и все стремились к бесконечному разнообразию: язык, нравы, частное право. Шесть веков грандиозных передвижений народов прямо или косвенно разрушали единство Галлии римских времен. Несмотря на великую способность латинского языка поглощать другие языки, во Фландрии и далее, вплоть до Буленуа, говорили на одном из германских наречий, в Байё говорили по-скандинавски; кельты, изгнанные из Великобритании англосаксами, вновь внедрили кельтский язык в Арморике, которую стали называть Малой Британией; (наконец, гасконцы, наводнявшие начиная с VI в. область между Пиренеями и Гаронной, принесли с собой, по крайней мере, в гористую ее часть, язык басков; таким образом, в некоторых пограничных областях королевства господствовало население, говорившее на чуждом языке, грубое и дикое, и церкви понадобилось много времени, чтобы подчинить его своему духовному господству. Что же касается областей, в которых был распространен романский язык, то там говорили на разных его наречиях. По мере удаления от Альп и Средиземного моря латинский язык все более и более терял свои первоначальные формы. Но эти изменения становились более заметны в северном направлении, чем в западном; и на юг от извилистой линии, начинающейся у устья Жиронды и кончающейся близ Акноне, существовал ряд наречий, отличавшихся тем, что они сохранили латинское произносимое, но без ударения «а»; из них и образовалось то, что сами южане называли lingua rотапа, а филологи не совсем правильно называют теперь провансальским языком. Можно было подчеркивать то, что были переходные формы, незаметные искажения, уклонения, но в общем такое разграничение не противоречит исторической действительности. Этому более верному сохранению вульгарной латыни соответствовали обычное право, пропитанное римским правом, а также обычаи, одежда, своеобразный склад ума и духовной жизни, которые удивляли северян и, конечно, приводили их в смущение..
Но, как бы ни была велика пестрота Франции в XI в., не следует воображать себе эту Францию просто в виде мозаики, составленной из мельчайших сеньорий. Великим препятствием, затруднявшим поддержание могущества монархии, было как раз то обстоятельство, что над этим распылением маленьких ленов и аллодов везде во Франции существовали княжества, герцогские и графские династии, обычно основанные каролингскими чиновниками и часто более могущественные, чем королевский род.
И в самом деле, они проявляют такую независимость, настолько угрожают королевской власти, что некоторые ученые могли даже оспаривать подчиненность их ей de jure. Один из этих ученых утверждал, что в XI в. Капетинг был просто главой «этнической группы» на таком же самом основании, как и другие крупные сеньоры Галлии; что «князья» – его «пэры», что они не приносят ему ленной присяги (оммажа) и что среди них он лишь пользуется некоторым первенством. Но тексты не позволяют говорить, что область между Лотарингией и Луарой представляла собой особую «этническую группу», и они дают право думать, что крупные бароны смотрели на себя, как на «людей» короля: граф Фландрский, герцог Бургундский, герцог Аквитанский, граф Блуа и Шартра и даже сам герцог Нормандский неоднократно выполняли по отношению к нему феодальную военную службу (service d’ost) и иногда совершали путешествие в Реймс, чтобы присутствовать при его короновании. Не будем, однако, ничего преувеличивать и сохраним осторожность, к которой нас вынуждают скупость документов и правдоподобие. Мы со своей стороны не думаем, что оммаж и присяга на верность приносились в эту эпоху регулярно при каждом новом восшествии на престол в королевской династии и в династиях княжеских. Но когда обстоятельства это позволяли, королю в этой присяге не отказывали.
Какие же это были крупные княжеские династии? Это следует точно установить, так как не все они были в одинаковых отношениях с Капетингами: это можно предположить уже a priori, стоит только бросить взгляд на карту, на горы, отделяющие Аквитанию и Лангедок от области Луары и Сены и являвшиеся почти непреодолимыми препятствиями в те времена, когда у короля не было ни администрации, ни собственного войска и когда он сам редко решался совершать отдаленное путешествие.
На юге и в центре сеньоры Каталонии и Руссильона, Лангедока, Тулузской области, Гаскони, Пуату и Центрального массива группировались с большей или меньшей покорностью вокруг графа Барселонского, графов Руэрга и Тулузы, герцога Гасконского и герцога Аквитанского. Этот последний, имея столицу в Пуатье, титуловался «герцогом всей Аквитанской монархии». Аквитанская монархия включала в себя весь центр Галлии – от Берри, Бурбонне и Оверни вплоть до прибрежья Вандеи и Сентонжа. Вильгельм V Великий устраивал великолепные собрания своей курии и обменивался посольствами с королями Иберийского полуострова и Англии, а также с императором. Он женился на дочери герцога Гасконского, и вскоре после его смерти (в 1030 г.) оба эти герцогства соединились и образовали огромное княжество. У северян, путешествовавших по этой области, было такое чувство, что независимость по отношению к королю Франции здесь была полная. Это именно автор аквитанской хроники, Адемар де Шабанн, сочинил около 1030 г. известный диалог между королями-соправителями, Гуго Капетом и Робертом Благочестивым, и Одевертом Перигорским: «Кто тебя сделал графом?» – «А вас кто сделал королями?» Такого разговора не могло быть, но он не является неправдоподобным. Князья Юга вступали в сношения с первыми Капетингами только тогда, когда чувствовали к ним личную симпатию или когда думали извлечь из дружбы с ними какую-нибудь выгоду. Роберт был другом Вильгельма Великого, столь же благочестивого, как и он сам, и такого же любителя рукописей, и он приезжал в Тулузу, чтобы устраивать там собрания своей курии. Но после него связи между королевством и южными княжествами ослабели: обе стороны стали обнаруживать тенденцию к взаимному игнорированию.
На север от Луары, в области, где первые Капетинги сами жили и старались удержаться и расширить свои владения, они нашли себе опасных соперников. Графы Фландрские, Балдуин IV, и Балдуин V, герцоги Нормандские, Эд I и Эд II – графы Блуа, Тура и Шартра, и ужасный Фульк Нерра, граф Анжуйский, – все это были ненасытные завоеватели. Если бы мы писали историю Франции, нам следовало бы изложить здесь летописи этих четырех могущественных династий, изобразить графа Фландрского отважно пытающимся создать королевство в Нидерландах и задирающим императора, герцога Нормандского и графа Анжуйского – оспаривающими друг у друга обладание Мэном и сюзеренитет над Бретанью, которого добивался также и граф, царивший в Блуа; Эда II Блуаского – налагающим руку на Шампань и стремящимся восстановить для себя государство Лотаря и царствовать над Лотарингией, Арелатским королевством и Италией. Их соперничество спасло королевскую власть, тогда как союз между ними мог бы легко уничтожить ее. Опасный род графов Блуа, безусловно, старался низложить Гуго Капета, а потом Генриха I. Первым трем Капетингам благодаря их политике эквилибрирования удалось в общем оградить королевский домен от покушений вассалов, и они лишь очень редко вмешивались в их ссоры. К тому же в течение шестидесяти лет Капетингов поддерживали могущественные герцоги Нормандские. Эта традиция союза между монархией и герцогством Нормандским была внезапно нарушена королем Генрихом I, который был государем воинственным; в течение десяти лет Генрих I пытался составить коалицию против Вильгельма Незаконнорожденного; но в конце концов он потерпел решительное поражение при Варавилле в 1002 г., и, когда два года спустя он умер, королевская власть была слабее, чем когда бы то ни было, стоя лицом к лицу перед четырьмя княжескими династиями Северной Франции.
Таким образом, от Пиренеев до самой Фландрии образовалось кольцо крупных княжеств вокруг парижской и орлеанской областей, пределами которых была ограничена королевская власть. Кроме того королю приходилось иногда считаться и с менее могущественными соседями, которые, однако, не раз угрожали его безопасности; таковыми были графы Амьена, Вермандуа, Суассона, Корбейля, Мелена, Санса и т. д. Их графства еще более сокращали часть территории, составлявшую домен короля, и часто вклинивались в них. В течение ХI в. успехи военной архитектуры делали все более и более опасными этих маленьких графов и даже некоторых еще менее значительных сеньоров, которые кишели вокруг Парижа. Это было время, когда укрепленные дома с деревянной башней (donjon) сменились крепкими каменными замками. Сидя в них, сеньоры могли держать себя вызывающе по отношению к королю Франции даже в самой середине его домена.