Шапи Казиев
Ахульго

Полная версия

Глава 22

Крепость Темир-Хан-Шура была центром военного управления Дагестана. Здесь же располагалась штаб-квартира Апшеронского пехотного полка – непременного участника всех баталий с горцами. Крепость располагалась у одноименного аула, получившего свое название от завоевателя Тимура, который некогда стоял здесь лагерем. Ермолов не счел необходимым менять столь значимое название.

Крепость страдала от недостатка хорошей воды и от пыли, которая после дождей обращалась в непролазную грязь. Однако стратегическое положение Шуры, считавшейся воротами в горный Дагестан, превосходило ее недостатки. Крепость была обнесена рвом, защищена батареями крепостных пушек, у трех ворот – Дербентских, Ишкартынских и Кафыр-Кумухских – стояли часовые.

Отсюда был ясно виден хребет, отделявший владения Шамхала Тарковского, на земле которого располагалась Темир-Хан-Шура, от горной обители свободы.

Вокруг крепости стояли кавалерийские части, дозоры и сторожевые башни, между которыми сновали патрули. Но после перемирия, заключенного Шамилем с Фезе, плоскость никто не тревожил, и жизнь в Шуре стала напоминать жизнь губернского городка. Вдоль прямых улиц выросли каменные здания, появилась церковь, образовалось кое-какое общество, по тротуарам прогуливались офицерские жены с детьми. Вечерами давались представления, ночами кутили и играли в карты. Была даже небольшая библиотека, но офицеры читали мало и больше были заняты обсуждением штабных интриг, грезами о повышении в чинах, гипотезами о предстоящих военных действиях и следующих затем наградах.

В городке открывались магазины, торговцы, откупщики и подрядчики из разных народов быстро находили общий язык и заметно развивали свои предприятия. Ремесленники и портные удовлетворяли потребности все более взыскательного населения. По воскресеньям у крепости разливался большой базар.

Попов, получивший полк после гибели прежнего командира графа Ивелича под Ашильтой, во время похода Фезе, старался поддерживать на своем участке спокойствие. В том, что военные действия возобновятся, он не сомневался, но излишне горячим подчиненным твердил: «Не буди лиха, пока оно тихо».

Однако по всему было видно, что спокойствию приходит конец. Сначала в город слетелись «фазаны», взбудоражившие полусветскую жизнь Шуры столичным лоском. Затем начались лихорадочные инспекции, обнаружившие не только финансовые злоупотребления, но и значительную убыль в войсках, когда ни одна часть не могла похвастать полным комплектом, а порой не хватало и половины. И вот теперь пожаловал сам командующий Линией, генерал с богатой боевой биографией и не заглаженной виной перед государем.

– Этот наделает делов, – невесело размышлял Попов.

– Такому только дай.

Подъехавшего к штаб-квартире Граббе встретили хлебом-солью. Он откушал, надломив каравай и тронув им соль. Затем полковой священник осенил генерала иконой и пропел «Многая лета». Граббе был лютеранского вероисповедания, но православному обряду не противился и только радовался, видя, как воодушевленно крестятся тысячи его подчиненных.

Устроившись в гостевой квартире и отобедав, Граббе взялся за дела.

– А что господа местные владетели? – спрашивал он Попова.

– Все извещены, ваше превосходительство, – сообщил полковник.

– И где же они?

– Не сегодня-завтра будут, ваше превосходительство.

– Отчего задержка? – недовольно смотрел Граббе.

– Разве они не на службе его величества?

– Так точно, и жалование получают, – подтвердил Попов.

– И не малое, я полагаю.

– По две тысячи рублей серебром. И прочие также ассигнования. К примеру, на содержание милиции.

– Любопытно было бы взглянуть на отчетность в полученных деньгах, – с подозрением сказал Граббе.

– Боюсь, ваше превосходительство, что это будет затруднительно, – развел руками Попов.

– В каком это смысле? – возмутился Граббе.

– Прошу принять во внимание, что они понятия не имеют об установленных формах насчет денежного содержания, – объяснял Попов.

– Но это еще полбеды…

– Я самоуправства не допущу! – стукнул кулаком по столу Граббе.

– Я уже имел честь докладывать по начальству, – продолжал Попов.

– С ханами приходится иметь особое обхождение. Одним словом, если станем требовать от них отчета в законном употреблении сих денег, то вряд ли чего дождемся. А то, что мы не увидим их милиций, когда возникнет надобность, – это уж как Бог свят.

– Дас, – недовольно протянул Граббе.

– Так уж тут заведено. Податей предписанных – и тех не платят. И даже арбы для походных нужд присылают через раз, хотя арбяная повинность возложена по закону. А не заплатишь – такую арбу пришлют, что волы на ходу дохнут.

– Так явятся эти мошенники или нет? – вопрошал Граббе.

– Будут, – заверил Попов.

– Потому как Шамиль им уже поперек горла стал. Задержка проистекает лишь по удаленности их от Шуры.

– Изъясняйтесь точнее, господин полковник.

– Во владениях у них неспокойно, – объяснял Попов.

– Агитаторы Шамиля подбивают жителей к неповиновению.

– А ханы что же? – вскинул брови Граббе.

– Приводят подданных своих в покорность, ваше превосходительство.

– Надеюсь, успешно?

– Отчасти, – кивнул Попов.

– Говорите, как есть, – велел Граббе, начиная терять терпение.

– По правде сказать, ваше превосходительство, – развел руками Попов, – ханы здешние – еще те правители.

– Пьяницы? – предположил Граббе.

– Пить – не пьют, вера не позволяет, – говорил Попов.

– Зато так распоясались, что народ готов их растерзать и без шамилевских проповедей.

– Что же, и закона на них нет? – недоумевал Граббе.

– Мы в их дела не вмешиваемся, – рассказывал Попов.

– А они под нашим крылом осмелели и принялись такими податями народ обкладывать, каких никогда и не было. Вот население и склоняется к Шамилю.

– Зачем же своими руками бунтарей плодить? Неужто нельзя этот произвол как-то пресечь?

– Стали мы к ним помощников наших назначать, офицеров, для ведения переписки и наблюдения за прочим.

– И что, присмирели?

– Куда там! – покачал головой Попов.

– Это же сущие деспоты! А уж про вольные общества в горах и говорить не приходится.

– То есть как – вольные? – не понял Граббе.

– Дагестан, изволите ли видеть, большой, – пустился объяснять Попов, раскладывая на столе карту.

– Почти все, что вдоль моря Каспийского, издавна в руках князей местных – шамхалов, уцмиев, ханов и прочих владетельных лиц.

– А то, что в горах?

– В горах тоже есть влиятельные дома, – показывал на карте Попов.

– К примеру, Кази-Кумухское ханство. Или вот ханство Хунзахское, которое теперь в Нагорном Дагестане, наш главный союзник. Остальное все по природной недоступности, или вовсе независимо ни от какой власти, как веками сложилось, или приняло сторону Шамиля.

– А сам-то он где засел? – разглядывал карту Граббе.

– Вот здесь его ставка, – показывал Попов.

– По полученным сведениям, имам новый замок опять на Ахульго возводит. Место, доложу вам, ужасное, головоломной крутизны.

– Господин поручик, – обернулся к Милютину Граббе.

– Полюбопытствуйте.

Но Милютин, стоявший с Васильчиковым за спиной у Граббе, и без того уже рассмотрел карту.

– Осмелюсь доложить, карта никуда не годится, – заявил Милютин.

– В каком смысле? – запротестовал Попов.

– Я по ней с генералом Фезе на Ахульго… Вернее мы ее потом нарисовали, после похода.

– Оно и видно, – сердился Граббе.

– Где были, то и обозначили. Одну только дорогу и вижу, до Хунзаха. А если другим путем идти?

– Тут, ваше превосходительство, особенное дело… – замялся Попов.

– Бывает, известна дорога, а как сунешься – ее и нет.

– Как это нет? – не понял Граббе.

– Выходит, лазутчики ваши даром хлеб едят?

– Осмелюсь пояснить, ваше превосходительство, – оправдывался Попов.

– Дороги в здешних горах, что у нас тропинки, вот горцы их и портят нещадно. Или завалят, или и вовсе взорвут.

– А касательно перевалов, высот, рек, мостов, переправ? – допытывался Милютин.

– Где можно путь пробить, а где, я слышал, и пропасти невозможные?

– Тут всего хватает, – вздыхал Попов.

– А как в поход двинешься, там все и видно бывает. И проводники у ханов имеются.

– Проводники надежные? – сомневался Граббе.

– Когда как, – признался Попов.

– Могут так завести, что не выберешься. Все они тут заодно.

– С такой картой только по паркетам шаркать, – теребил ус Граббе.

– Одна бутафория.

– Других не имеется, – пожал плечами Попов.

– Да мы и без них ходили.

– Скажите лучше – бродили, – поправил Граббе.

– Двадцать лет уже, и безо всякой пользы.

– И масштаб неясен, – вглядывался в карту Милютин.

– Это не карта, а шарада какая-то, – заключил Граббе.

– Надобно же знать, куда день идти, а куда неделю.

– А это и вовсе невозможно, – объявил Попов.

– Зависит – встанут ли на пути мюриды.

– Господа, – обратился Граббе к Милютину с Васильчиковым.

– Потолкуйте с бывалыми людьми, может, что и выяснится.

– Слушаюсь, ваше превосходительство! – козырнул Милютин и принялся сворачивать карту.

– Спросите в штабе Жахпар-агу, – посоветовал Попов.

– Капитана дагестанской милиции. Он из Гимров, может, чего и укажет.

Дождавшись, пока Милютин и Васильчиков выйдут, Граббе вперил тяжелый взгляд в Попова.

– А как, позвольте полюбопытствовать, у вас обстоит с лазутчиками?

На сей счет полковник был достаточно осведомлен и тут же представил генералу полную картину этого щекотливого дела.

– Всех лазутчиков – двадцать пять, – докладывал Попов.

– Каково их содержание? – вникал Граббе.

– Двадцать рублей серебром в месяц.

– Всего-то? – удивился Граббе, знавший, как бывший тайный агент, цену важным сведениям.

– Они и того не выслуживают, – развел руками Попов.

– Да еще по десяти рублей накидываем, если важное что выведают.

– И много ли выведали?

– Знаем маленько. Кто-где, кто к Шамилю перекинулся, кто на нас надеется. Вообще теперь чрезвычайно трудно иметь полезные сведения. Даже и хорошие лазутчики не могут ничего верного узнать.

– Вы правы-с, – начинал сердиться Граббе.

– Грош цена таким лазутчикам.

– Где же других-то взять? – разводил руками Попов.

– И учат их наши жандармские, и карты рисуют, и в беглые записывают, а толку мало. Или без вести пропадают, или сведений приносят с гулькин нос.

– А нет ли у вас особенно надежного человека? – едва слышно спросил Граббе.

– На какой предмет? – насторожился Попов.

– Для дела экстренной важности, – сказал Граббе, многозначительно глядя на Попова.

– И чтобы смел был, и желание имел горячее…

Попов понятливо прищурился:

– Насчет чтобы самого Шамиля того?..

– Вы весьма догадливы, полковник.

– Пробовали, – сообщил Попов.

– Его превосходительство генерал Головин, корпусной командир, тоже надеялся, что среди преданных нам горцев найдутся отважные люди, которые за хорошую награду возьмутся доставить голову возмутителя.

– Выходит, не нашлись?

– Отчего же, нашлись, – нахмурился Попов.

– Испытать эту меру было возложено на вашего покорного слугу. Желающих тайно убить Шамиля было несколько, причем людей, известных мне отважностью, преданностью и предприимчивостью. По тысяче рублей предлагал.

– Ну и?

– Вместо головы возмутителя прислана была голова нашего лучшего агента. В мешке, с записочкой: «Голова ваш, мешок наш».

– Скверно, – вздохнул Граббе, которому очень бы хотелось превзойти своих предшественников каким-нибудь необычайно быстрым и эффектным образом.

– А если за три тысячи?

– К Шамилю не подобраться, – покачал головой Попов.

– Там все свои. Нашего за версту чуют. Да и кто теперь возьмется? Разве что, прошу прощения, безумец какой-нибудь.

– А за пять? – в упор посмотрел Граббе на полковника.

– Даже за десять тысяч. Золотом!

Попов побледнел, приложил руку к козырьку и прошептал:

– Найдем!

Глава 23

Первым в Шуру явился шамхал Тарковский, генерал-майор, со своими нукерами. В честь знакомства с новым начальником, он подарил Граббе пистолет в искусной отделке и красивого коня.

Следом прибыл, тоже генерал-майор, Ахмед-хан Мехтулинский, управлявший заодно и Хунзахским ханством по малолетству законного наследника.

Затем подоспели и другие дагестанские владетели со своими свитами и подарками. Бурок, папах, кинжалов, сабель и прочего кавказского оружия собралось столько, что кое-что перепало даже Милютину с Васильчиковым, чему они были несказанно рады.

По прибытии всех приглашенных состоялся церемониальный марш под музыку полкового оркестра, а затем Граббе учинил смотр. Чтобы произвести благоприятное впечатление на своих ближайших союзников, Граббе проявлял милость в обращении и строгость в распоряжениях.

Взобравшись на дареного коня, с которым с трудом справлялся, Граббе двинулся вдоль парадного строя, сопровождаемый Поповым и ханами. Одним Граббе выражал легкое неудовольствие, другим делал суровые взыскания. Конным казакам велел исполнить «вольт направо», а когда те смешались, не понимая, чего от них требуют, Граббе объявил их есаулу выговор.

– Так служить нельзяс! – гневался Граббе.

Тем, как пехота исполняла заряжение ружей на двенадцать темпов, Граббе остался доволен. Но маршировка никуда не годилась. Командиры выбивались из сил, но солдаты никак не могли взять в толк, как исполнять мудреные команды Граббе вроде «Четверть круга направо заходи!» В наказание Граббе велел всему батальону взять ружья на плечо и стоять так до особого распоряжения.

– Я от вас службы потребую! – грозно обещал генерал.

Солдаты, привыкшие воевать и давно отвыкшие от пустой муштры, с недоумением взирали на странного генерала, путавшего российские плац-парады с кавказской военной жизнью. Граббе требовал «мертвой» дисциплины, а бывалые солдаты этого не понимали. Они слишком хорошо знали, что успех в бою зависит не столько от приказов, сколько от их собственной храбрости и смекалки. Их командиры тоже были не в восторге от нового командующего. Они едва сдерживали усмешки, слыша мелочные придирки никогда не воевавшего на Кавказе Граббе. Утешало их только то, что генерал, судя по всему, не замедлит двинуться в поход.

Отправиться в поход офицеры желали больше всего. И не только из надежды на получение наград. Походы эти всегда были опасны, а награды не всегда следовали. Но долгое стояние без дела в скучной Шуре, когда уже не хотелось ни играть в карты, ни волочиться за дамами, ни кутить, доводила офицеров до сущих безумств.

Особым шиком считалось переодеться абреком и украсть ночью барана из какого-нибудь мирного аула. Или таким же образом угнать лошадь у своих же, невзирая на секреты, засады и часовых, которые открывали пальбу на каждый шорох. Случались и жертвы, но набеги продолжались, и даже заключались пари.

В конце смотра Граббе добрался до ханских нукеров, стоявших нестройными рядами. Это живописное зрелище его озадачило. Тут были и лощеные беки, и дикого вида верзилы, но все были обвешаны невероятным количеством оружия, представляя собой походный арсенал.

– Каковы же у Шамиля мюриды? – размышлял про себя Граббе.

– Если даже эти головорезы не могут их одолеть.

Ханам новый начальник понравился. Вид он имел величественный, был красноречив и строг. Осталось лишь убедить его не терять времени и броситься на мюридов.

Вечером был дан торжественный ужин, и горские владетели не преминули воспользоваться случаем. Ханы были люди умные и довольно искушенные. Они уже успели разузнать о Граббе у состоявших при них приставов и теперь возлагали на него серьезные надежды. Для начала они превознесли воинские доблести нового начальника и заверили в своем глубоком к нему почтении. Затем принялись пространно описывать свои старания по удержанию в крае спокойствия и повиновения правительству. Выходило, что для полного успеха не хватало только сильной руки, протянутой из Шуры самим Граббе.

– За этим дело не станет, будьте покойны, – заверял польщенный Граббе, которому и самому не терпелось явить чудеса мгновенного разрешения кавказских проблем.

Обрадованные владетели начали вводить Граббе в курс дела:

– Этот самозванец шариат проповедует.

– А шариат не признает ни нашу, ни вашу власть.

– Ничего, – успокаивал Граббе.

– Наши пушки его образумят.

– Торопиться надо, – настаивали ханы.

– Шамиль обещает всем свободу, равенство без разбору нации и веры, и через то вся чернь поголовно вооружается и переходит к нему.

– Liberte, egalite, fraternite, – сказал Граббе, а затем пояснил: – Знакомая история. Французы тоже обещали свободу, равенство и братство, когда революцию делали.

– Революцию? – встревожился Ахмед-хан.

– Я слышал, у них ничего не вышло, – сказал шамхал Тарковский.

– Это у нас не выш… – Граббе едва сдержался, чтобы не произнести слова, смертельно опасные для лица, «прикосновенного к декабристам».

Но было похоже, что никто не обратил на это никакого внимания. Милютин с Васильчиковым вместе с Поповым, ханскими нукерами и капитаном Жахпар-агой колдовали над картой, причем горцы ожесточенно между собой спорили. А горские князьки мало что смыслили в европейской политике, хотя и слушали Граббе с большим интересом.

– Так вот, – продолжал Граббе.

– Бунтари там захватили власть и сочинили манифест, в коем в первой же статье провозгласили: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах».

– И Шамиль то же проповедует, – помрачнел Ахмед-хан.

– А во второй, – продолжал Граббе, который изучал этот манифест, когда еще состоял в тайном «Союзе благоденствия», – записали: «Они имеют право на собственность, а также право на безопасность и на сопротивление угнетению».

– Куда же их царь смотрел? – сердился шамхал Тарковский.

– Короля они свергли, – сообщил Граббе.

Ханы тревожно переглянулись, не понимая, куда клонит Граббе.

– А потом и вовсе отрубили ему голову на гильотине.

Ханы мрачно уставились на Граббе, будто это он возвел французского короля на эшафот. Насладившись произведенным эффектом, Граббе продолжил:

– И что в результате?

– Что? – вместе спросили ханы.

– Иллюзии скоро развеялись, – сказал Граббе.

– Начали со свободы, а кончили императором Наполеоном!

Ханы облегченно вздохнули.

– Это который на Москву ходил? – спросил шамхал.

– Он самый, – кивнул Граббе.

– И я не раз имел честь его видеть.

– А потом что было? – спросил Ахмед-хан.

– Потом мы взяли Париж, а Наполеон умер в ссылке, посреди океана, на острове Святой Елены. Так-то!

– Шамиля бы тоже туда, – мечтал шамхал.

– Со всеми его революционерами.

– Мюридами, – поправил Ахмед-хан.

– Франция – где, а они – тут. Сначала нас истребить хотят, господин генерал, а потом за вас возьмутся.

– Нет уж, – покровительственно улыбался Граббе.

– Прежде мы сами за них примемся.

– Мудрые слова, – похвалил шамхал.

– Давно пора, – кивал Ахмед-хан.

– В горах ни одного надежного аула не осталось. Каждый на законную власть кинжал точит. А у нас на всех сил не хватает.

– Надобно не столько числом воевать, сколько умением, – изрек Граббе.

– А главное – порядок во всем надобен. У меня не забалуешь.

– Очень правильно, – закивал Ахмед-хан.

– Когда сила есть, и порядок будет.

Ханы отбыли весьма удовлетворенные, пообещав содействовать Граббе чем только могут. Вопрос теперь стоял о жизни и смерти: или они – или Шамиль. Горы не могли долго терпеть разных правителей. Перед лицом общей опасности владетели решили действовать сообща и забыть бывшие между ними раздоры.

Понимая, как нелегко приходилось в горах Ахмед-хану, уже не имевшему сил, чтобы оградить свои владения от влияния Шамиля, шамхал Тарковский решил сделать благородный жест. Опасаясь, как бы последнего наследника Хунзахских ханов не постигла участь французского короля, шамхал пообещал вернуть во владение пятилетнего Султан-Ахмеда, который приходился ему племянником, аулы Урма, Параул и Дургели. Эти аулы располагались неподалеку и были защищены царскими войсками. В свое время они были отобраны Ермоловым у воевавшего против него Ахмед-хана Аварского и подарены шамхалу Тарковскому – покойному отцу нынешнего шамхала Абу-Муслима.

– Как думаешь, – прищурил глаз Ахмед-хан, – пойдет Граббе на Шамиля?

– Ему это нужно больше, чем нам, – ответил Абу-Муслим.

– А будет тянуть, скажу, что мюриды хотят захватить Хунзахскую крепость, – пообещал Ахмед-хан, которому царская крепость у него под боком тоже не нравилась, но делать было нечего, приходилось терпеть.

– А разве уже не хотят? – удивился шамхал Тарковский.

– Думаешь, Шамиль забыл, как в Хунзахе убили имама Гамзатбека? Он бы давно все горы к рукам прибрал, если бы не Хунзах с его крепостью. Я бы на твоем месте не ждал. Эти генералы ничего не понимают. Раз мы пустили их на свои земли, путь воюют.

Ахмед-хан внял совету шамхала, как только прибыл в Хунзах. К тому же оказалось, что еще несколько аулов перешли на сторону Шамиля и вернуть их в покорность не мог даже отчаянный храбрец Хаджи-Мурад. Брожения начались и среди самим хунзахцев, подозревавших, что царская крепость построена не столько для того, чтобы защитить их от мюридов, а затем, чтобы обратить в крестьян самих хунзахцев.

Комендант крепости всегда от них чего-то требовал, прибывавшие отряды становились лагерями вокруг крепости, вытаптывая луга и поля, лошади их превращали родники в грязное месиво, солдаты съедали целые отары овец. А теперь еще велено был снабжать крепость дровами, которых было негде взять на Хунзахском плато. Когда последнее требование не было выполнено, солдаты принялись таскать бревна из пустых домов. Пустые не значило – ничьи. Но обиженных хозяев никто не слушал.

Власть Ахмед-хана становилась все более шаткой, а влияние Шамиля неудержимо росло. Даже теперь, когда он не предпринимал никаких серьезных действий и был занят строительством на Ахульго да исправлением нравов своих соплеменников.

Ахмед-хан, не долго думая, призвал своего мирзу, секретаря, и велел ему сочинить письмо о страшных бедствиях, которые постигнут Хунзахское ханство и весь Кавказ, если власти Шамиля не будет теперь же положен конец.

Мирза постарался так, что ему стало немного жаль расставаться со своим произведением. Это был истинный шедевр, украшенный представлениями горцев о Страшном суде. Прочитав письмо, Ахмед-хан удивленно почесал голову, а затем велел сделать еще одну копию, чтобы отправить ее в Тифлис, главному начальнику. Усердный мирза переписал письмо дважды, оставив одну копию и себе, для примера потомкам.