Шамиль Идиатуллин
До февраля
Глава третья
Релиз не давался. Не было в нем смысла (как и во всём остальном).
Леночка давно ушла. Постылый кабинет звенел пустой заброшенностью, коридор и бывший секретариат, спешно переименованный в конференц-зал, кажется, тоже. Голоса́ оттуда больше не доносились.
Паша набрал очередную фразу, стер ее и отправился к Наташе.
Он постучал, дернул ручку, огляделся и прошел к конференц-залу, заглянув по ходу в пару приоткрытых дверей, за которыми высились баррикады бумаг и старой мебели.
За дверью конференц-зала было повеселее: среди разбросанных газет гусиным шагом перемещалась, пыхтя и хмурясь, Аня. Паша не сдержал злорадной улыбки, устыдился этого и дернулся помочь, но услышал цокот каблуков в дальнем конце коридора. От лестницы к своему кабинету шла Наташа. Паша поспешил ей навстречу.
– Наташ, отвлеку на секунду?
– Топал-Паша́, потом, может? – утомленно сказала Наташа. – Занята очень.
– Да я быстро.
Наташа, вздохнув, отперла дверь, виновато глянула в сторону конференц-зала и вошла в кабинет. Паша устремился за ней, не заметив, конечно, что вслед ему смотрит застывшая в позе лягушки Аня. Она чихнула, потерла нос запястьем и вернулась к работе с удвоенной злой энергией.
Наташа прошла к столу, уселась в некотором отдалении от него и указала на ободранный стул.
– Садись.
– Да не, я так, – сказал Паша, переминаясь у входа.
– Хорошо, только давай быстрей. Правда – времени нет совсем.
– Ага. Наташ, короче, я к вам хочу. В «Пламя», в смысле.
– В штат? – деловито уточнила Наташа.
Паша обрадовался и испугался:
– Да. Нет. Как-нибудь. Писать, короче, для вас.
– В штат не получится, – отрезала Наташа. – Штата тупо нет. Я да Анька вот теперь, всё. А писать – Полли, это без мазы. Гонораров нет, а если будут, то копье совсем.
– Я понимаю. Готов. Мне по приколу.
– По приколу, – повторила Наташа безнадежно. – Пабло, родной, ты полстранички рекламы из себя неделю давил, как Чехов раба, да так и не справился… Чего же по приколу натворишь? Очнись, пожалуйста.
– Понял, – сказал Паша. – Ладно.
Он развернулся к двери и взялся за ручку. Наташа взглянула на него с жалостью и потянулась к сумке с ноутбуком, но тут же вернулась в исходное положение. Паша заговорил, не поднимая головы:
– Наташа, я журналист. Не лучший. Нормальный. А нормальный журналист рекламу писать не умеет. Любая умная девочка умеет, а журналист не должен. Это, сука, западло. Я фактуру рою и излагаю. Я что, виноват, что негде излагать? Я, что ли, все газеты и сайты?..
Он резко умолк, махнув рукой, и открыл дверь.
Наташа, нахмурившись, окликнула:
– Павел, погоди.
Паша застыл, не оборачиваясь. Наташа, подумав, заговорила медленно и будто через силу:
– Первое. Гонораров нет, как я и сказала. Пока, а там посмотрим. Второе: темы – свои, эксклюзив, без прыжков и ужимок. Криминал – значит, строго криминал, но без дерзостей. Третье – это не информашка в газету, не выпердыш в «дзен» и не лонгрид в «телегу». Это – материал для литературного журнала.
Паша медленно повернулся к ней, расплываясь в улыбке. Наташа продолжала:
– Четвертое. Не в ущерб основной работе. Не хватало мне предъяв от рекламщиков: «Из-за тебя Паулюс госконтракт с мэрией завалил».
– Да сдал я всё, – счастливо возразил Паша.
– Вообще не волнует. Не для того я от вас удирала, чтобы опять в курсе быть. Последнее. Согласование и сдача – через Аню. Она мелкая, без опыта и т. д., но это она определяет, годятся ли тема, заявка и итоговый текст. Первая и последняя инстанция. Согласен – договаривайся с ней. Нет – извини.
Наташа извлекла из сумки ноутбук, раскрыла его на коленях и уставилась на экран, больше не обращая внимания на Пашу. Тот, подумав, вышел, мягко прикрыв дверь.
Наташа бросила на дверь быстрый взгляд, вздохнула и попыталась сосредоточиться на тексте. Безуспешно. Она извлекла из сумочки телефон, положила его на клавиатуру, открыла приложение знакомств и принялась смахивать с экрана фото старательных мужчин.
Паша вышел в темный коридор, сунул руки в карманы и понуро размышлял с полминуты. Потом вскинул голову, посмотрел в левый и правый концы коридора, резко развернулся и замахнулся для мощного удара по двери Наташиного кабинета, но сдержался.
– Да ну их нахер, – прошипел Паша и решительно зашагал в сторону своего кабинета.
На полпути он остановился, развернулся и так же решительно зашагал к конференц-залу. Паша постучал в закрытую уже дверь и распахнул ее с деловитым:
– Аня, можно?..
Он некоторое время всматривался в пыльную темноту, затем прикрыл дверь и снова сунул руки в карманы, привалившись к стене в размышлении, унылом и почти беспросветном, как коридор, упиравшийся в широкое облупленное окно, за которым висел тот же унылый сумрак, изредка проколотый или подвинутый далекими фонарями, люстрами и светляками экранов.
Даже зная, куда именно смотреть, почти невозможно было различить совсем тусклое зашторенное окно, которое обозначал на стене только отсвет мимоезжих машин. Комнату за шторами подсвечивал лишь экран ноутбука, на котором мелькали вкладки браузера, закрываемые одна за другой. На вкладках можно было напоследок разглядеть фотографии здания издательства, его схемы, текст «Распространение огня в административных зданиях» и кадры с трупами в форме охранника.
Змей – он предпочитал, чтобы его называли так, хотя называть было особо некому, – выдохнул клуб пахучего пара, поскроллил вверх-вниз группу журнала «Пламя» в соцсети, убеждаясь, что новых комментариев не появилось, – и вдруг трижды выбросил перед собой кулак. На втором выпаде тускло блеснул торчащий между пальцами узкий клинок, на третьем его как не бывало.
Змей встал и сразу будто канул во тьму. Пошуршав там, он вернулся к столу в куртке и бейсболке, козырек которой затенял лицо.
Змей убрал в карман телефон и выключил ноутбук, мелькнув зажатыми в кулаке белыми перчатками строительного вида. Разнеслись и опали в темноте звуки обувания и щелчки замка. Комната на миг осветилась слабенькой лампой с лестничной площадки.
Дверь хлопнула, убрав свет. Остались мрак и тишина.
Глава четвертая
Аня, растирая руки, вошла в свой кабинетик – пыльный, обшарпанный и захламленный, как и весь этаж. Сейчас этого можно было не замечать: каморка освещалась только старой настольной лампой. Конус света выхватывал из темноты живописную кипу рукописей на древнем столе с побитой полировкой. Было в этой картине что-то фламандское, разве что черепа не хватало.
Аня подошла к столу, посмотрела на рукописи, на почерневшие пластыри, на мутное окно – и длинно вздохнула. Она очень устала сегодня.
Аня проверила время на телефоне, положила его на стол, сняла со спинки кресла куртку, попутно щелкнув выключателем, и завозилась в темноте, одеваясь. Это оказалось непросто; досадливо бормотнув, она нашарила телефон и включила фонарик. Свет, пометавшись, выхватил кусок потолка, который с жужжанием пополз к двери. Аня замерла в ужасе, пока луч, кувыркнувшись по стене, не стукнулся об пол.
Лишь тут она сообразила, что ей звонят. Аня, задышав, присела, схватила старательно вибрирующий телефон, погасила фонарь и ответила на вызов по громкой связи – совсем громким шепотом:
– Соф, чего трезвонишь средь ночи? Испугала!
– Тебя устроили бояться по ночам на полставки? – деловито поинтересовалась Софья.
Аня еще раз проверила часы, мотнула головой и смущенно объяснила:
– Тут темно просто.
– А ты голая, понятно. И занята очень, поэтому на сообщения не отвечаешь.
– Тут просто дел навалилось сразу – собрание, архив, и я… В смысле голая? Да ну тебя нафиг!
– А тебя на что, прости? Теперь понятно, почему маме про работу не говоришь.
Аня, хихикнув, присела в кресло и, естественно, зацепила краем куртки стопку бумаг на краю стола. Папки посыпались на пол. Аня ойкнула. Софья спросила:
– Это был возглас наслаждения или ужаса? Ань. Ань!
Аня, присев, попыталась собрать всё на ощупь, не преуспела, встала и включила свет, пояснив с досадой:
– Да тут пирамиды рушатся, прости. Из бумаги.
– Понятно. Из ценной, надеюсь. Ждать тебя сегодня?
– Ага, уже выхожу. Ставь чайник.
– Слушаюсь, моя госпожа. Может, встретить тебя? Голос у тебя чего-то крипи-крипи.
– Не сочиняй, – отрезала Аня. – И пару печенек мне оставь хотя бы. Всё, давай, я выдвигаюсь.
– О, спасибо, что напомнила, бегу доедать. Пока-пока.
Аня отложила телефон, некоторое время разглядывала разметавшиеся по полу бумаги, вздохнула, быстро собрала их в кипу подальше от края стола и потянулась выключить свет. Рука застыла в воздухе и легла на верхнюю папку-скоросшиватель, серого картона, заманчиво древнюю, пухлую и строгую по сравнению со скучными пластиковыми или растрепанными стопами на скрепках.
Аня открыла ее, быстро пробежала первые строки, подняла бровь, перелистнула несколько пожелтевших страниц, хмыкнула, закрыла папку и аккуратно положила ее на пол рядом с креслом. Сдержать легкое кряхтение при этом не получилось: физические упражнения еще в школе давались Ане с трудом.
Она взяла вторую рукопись, пробежала начало, перебросила несколько листов, хмыкнула громче и уже не так бережно водрузила поверх первой забракованной папки. Взяла третью, вчиталась, застонала и разжала пальцы. Папка шлепнулась поверх первых двух и криво сползла на пол. Аня глянула вниз, явно выбирая между необходимостью поправить конструкцию и нежеланием трогать рукопись снова. Победила брезгливость.
Аня отряхнула руки, вынула из кармана санитайзер, но, прежде чем пустить его в дело, без особой надежды открыла очередную папку, выглядевшую поновее, пластиковую голубую. И неожиданно рассмеялась.
На титульном листе пачки, схваченной стандартным скоросшивателем, стандартным же шрифтом «Times New Roman» значилось: «У.К.-В. Недостойский. Наказание преступления».
Аня, ухмыльнувшись, открыла первую страницу и начала читать. Улыбка постепенно сошла, лицо стало внимательным, потом озадаченным. Аня перевернула страницу и, не отвлекаясь от чтения, медленно уселась в скрипнувшее кресло, убрала санитайзер и крем, потом так же медленно выбралась из куртки, не глядя расстегнула сапожки и стащила их.
Она забралась коленками на кресло и с детской жадностью пожирала текст, упершись локтями в стол. Аня часто дышала, пальцы бродили по виску, будто поправляя несуществующие очки. Другой рукой она прижимала уже отлистнутые страницы, которые норовили закрыться и отбрасывали на строчки густую кривую тень. Аня досадливо дернула рукопись ближе к лампе и, нахмурившись, перечитала: «Игра в изысканнораскиданный бисер, затеянная запятнанными краской листами и плотнокартонными объемами в мрачно зловонном аппендиксе за прямой лифтовой кишкой, сулила материальный выигрыш только неполноценному разумом существу».
Аня мотнула головой и решила: нет. Не так. Просто: коробки и пачки газет рассыпались по темному закутку за лифтом.
Глава пятая
Коробки и пачки газет рассыпались по темному закутку за лифтом. Свет из окон над лестничными пролетами сюда почти не доходил, зато были слышны возня, сопение и постукивание.
Квартирная дверь щелкнула замком и медленно раскрыла небольшую щель, перехваченную цепочкой. На площадке светлее от этого не стало: в квартире висел такой же полумрак, совсем не разбавленный излучением бормочущего телевизора.
Старуха, одетая в просторный цветастый халат, сердито рассмотрела из-за цепочки парня в синей униформе. Тот ползал по плиточному полу, собирая газеты и то и дело задевая плечом, каблуком, коленом стенку, дверь квартиры или лифта.
– Чего надо? – вопросила старуха строгим басом.
Парень замер в неловкой позе, встал на колени и распрямился. Стопка собранных было листов тут же рассыпалась, порхая в разные углы.
– Я от мэрии, – сказал он почему-то чуть нараспев, виновато следя за одним из листов. – Пенсионерам подарки к празднику разношу. Упаковка лопнула. Простите, сейчас соберу и дальше пойду.
– Какому еще празднику?
– Так День пожилого человека.
– Он же осенью вроде.
– Всемирный осенью, а наш сейчас.
– Вечно у них так, – пробурчала старуха и не выдержала: – А что за подарок?
Парень пожал плечами.
– Не знаю, тут упаковано. Электроника какая-то, дополнительные каналы ловить вроде. Ну и газета с лотереей, она беспроигрышная, пятьсот рублей или тысяча. Мелочь, конечно…
Старуха перебила:
– Ничего себе мелочь. Пара таких мелочей – и полпенсии моих. Я вообще-то пенсионер, мне-то полагается подарок?
– А какая квартира?
– Шестая, написано же.
Она ткнула пальцем над цепочкой в сторону цифры на двери.
Парень, сдержанно кряхтя, встал, извлек из кармана на животе листок, сделал шаг к лестнице, ловя свет из подъездного окна, и изучил список. Парень был невысоким и тощим, не дерзил и явной угрозы не представлял, но старуха всё равно следила за ним в оба.
– Да, есть такая. Хорошо, что сказали. Вот.
Он подобрал одну из коробок, положил на нее газету, подошел к двери и протянул старухе.
Коробка в щель не пролезала. Парень, повертев, аккуратно поставил ее у порога и сказал:
– Потом возьмете.
Старуха метнула взгляд на коробку, на парня, снова на коробку и с подозрением спросила:
– А расписаться где-нибудь?..
Парень махнул рукой, огляделся и, помявшись, поинтересовался:
– Простите, а у вас ненужной веревочки нет? Ну или пояска там, провода. Мне бы связать, а то не дотащу.
– Поищу, – сказала старуха и захлопнула дверь.
Она щелкнула замком и некоторое время стояла, прислушиваясь, в чистенькой полупустой прихожей, где всей обстановки – половичок, рядом пара обуви, на вешалке плащ и зонт, чуть дальше столик с телефоном. Болботание телевизора здесь было громче, но из-за двери всё равно доносились возня и шорох. Старуха, стараясь не шуметь, сняла цепочку, медленно и почти беззвучно отщелкнула замок, приоткрыла дверь и выглянула.
Парень ползал, выстраивая стопки вдоль стены.
Старуха открыла дверь пошире, с трудом нагнулась, схватила коробку с пришлепнутой сверху газетой, затащила добычу в прихожую и с еще большим трудом выпрямилась.
Она бросила опасливый взгляд на дверь и сосредоточилась на коробке. Распаковать ее оказалось непросто: ногти скользили по скотчу, в несколько слоев залепившему все щели и кромки так, что поди найди кончик, который можно уцепить.
– Там ножом лучше, – сказал парень. – Помочь?
Старуха вздрогнула и развернулась ко входу. Парень стоял в проеме приоткрытой двери, натягивая строительные перчатки, и разглядывал старуху из-под длинного козырька. Странно разглядывал, как будто ласково, – хотя понять выражение полускрытого лица было непросто.
– Сама разберусь, – отрезала старуха, стараясь не дрогнуть голосом. – Вам чего еще?
– Веревочку, говорю же. Эх, жаль, халат у вас без пояса.
Старуха, моргнув, сделала шаг к телефону. Парень обрадовался:
– О, точно. Телефон. Можно же провод взять.
Старуха, опешив, посмотрела на телефон и спросила с возмущенным изумлением:
– А как, интересно, я звонить буду?
– А никак, – пропел парень почти нежно. – Тебе и не надо больше.
Он захлопнул дверь ногой и стремительно шагнул к старухе.
Глава шестая
– Добрый вечер, – донесся мужской голос от двери.
Аня вздрогнула и едва не грохнулась с кресла, на котором так и стояла коленями. Облепленные грязным пластырем пальцы зашарили по рукописи будто в поисках защиты.
– Анна, простите, не хотел пугать, – поспешно сказал Паша. – Я Павел Шевяков из «First media», мы виделись давеча, вы еще помогли там с текстом…
Аня вгляделась в еле различимый силуэт, прерывисто выдохнула, вдохнула и ответила, злясь больше на себя, чем на визитера:
– Здрасьте. Я помню, конечно. Спасибо.
Она неловко завозилась, садясь, как принято в учреждениях, и вслепую ловя сапожки.
– За что спасибо-то? – удивился Паша, осторожно приближаясь к столу:
Аня смущенно пояснила:
– Без вас меня бы и не заметили.
– А. Да ну, ерунда. Вас бы по-любому заметили, там по одной строчке сразу всё видно. Не то что у меня.
– Павел, ну что вы такое говорите.
Паша, размашисто показав, что хватит, пожалуй, об этом, зацепился штанами за угол невидимого в темноте стула – микрошеренга выстроилась возле стены, лишив пространство возможности вольного маневра. Он чуть попятился и решительно сменил тему:
– У меня маленький вопрос, точнее, предложение по «Пламени».
Аня моргнула.
– С этим к Наташе лучше, наверное.
– А она как раз к вам сказала.
– Да? Ну, если недолго, а то поздно.
Услышав разговор в кабинетике Ани, Наташа остановилась у приоткрытой двери. Молодежь беседовала, не замечая ее. Вернее, вещал преимущественно Паулито, но Аня слушала увлеченно и перекладывала его гон не столь холодными, как надеялась Наташа, репликами.
– …Не-не, какая поэзия. И не проза. Лонгрид такой, без понтов, тру детектив, можно даже мини-сериалом как раз, про бандитов или еще кого, – излагал Паша с ловкостью и жаром, которых так не хватало его текстам. – Я же только сейчас копирайчу, так-то три года на криминале сидел, пока «Вечерка» не закрылась. Ну и сверху команда пошла про преступность особо не писать. Народу, говорят, это не надо.
– Тогда и «Пламени» не надо, наверно? – предположила Аня.
Наташа одобрительно кивнула. Паша не смутился:
– Про прошлое-то можно. Губер и мэр сменились, ментовское начальство тоже, у них же ротация. А следаки остались, рассказать могут всякое. Я поспрашиваю, если в принципе идея про лонгрид изжоги не вызывает. Ну или цикл можно сделать: самые знаменитые налеты, самые крупные хищения и так далее. Я бы как-нибудь повернул, чтобы не скучно.
Он посмотрел на Аню с плохо скрытой мольбой, так раздражавшей Наташу.
– Ну… – протянула Аня неуверенно. – Это интересно, наверное.
Наташа, раздраженно мотнув головой, ушла к лестнице.
Паша решил не отвлекаться на удаляющееся цокание. Надо ковать, пока горячо.
– Очень, – заверил он. – Я-то мелочевку в основном писал: бытовуха, массовая драка, вице-мэра арестовали и так далее. Но жесть тоже попадалась. Нормально покопаться – на цикл хватит, «Декстер» типа или Харри Холе.
Аня оживилась:
– О. Я как раз вроде этого читаю, из архива «Пламени», рукопись про маньяка. Если на очерк наберете, можно рядом с ним этот роман дать, хотя бы фрагментами. Крипово получится, жизнь круче вымысла и наоборот.
– Кстати, – одобрил Паша. – Вымысел-то огневой?
– Начало жесть, не оторваться, потом хуже. А стиль вообще…
Аня передернула плечами, открыла страницу, заложенную полоской бумаги, и с выражением прочитала:
– «И строгость его воли, сбросив с плеч много лет копившуюся тяжесть грез и несбывшихся снов, выскребла наконец постоянно ноющую язву в душе и, незримой искрой пробежав по проводу, пересекла» – именно «пересекла» – «ток ее дыхания». Такоэ. И запятые наугад все, естественно.
Пока она читала, Паша сперва улыбался, потом принялся хохотать, чем дальше, тем громче, покачиваясь на слабеющих ногах.
– Повествование как бы от лица убийцы, – объяснила Аня, едва удерживая смех. – Серийного. Причем «Алиэкспресс» этот кринжит страницы с двадцатой, а начало спокойное. Пугающее так… всерьез.
Паша продышался и сказал, вытирая слёзы и заболевшие щёки:
– Чума. Но жаль, что только начало знойное, я бы про серийника на нашем материале почитал. И жаль, что у нас такого материала не было.
– Думаете, жаль? – уточнила Аня с удивившей ее саму игривостью.
Паша смутился:
– В смысле, писать особо не о чем. Ну, вы поняли.
Человек, стоявший за голым деревом через дорогу от входа в издательство, проводил взглядом Наташу, еще раз обежал взглядом темный фасад, вынул телефон, скопировал номер со страницы журнала «Пламя» в соцсети, нажал иконку вызова и поднес трубку к уху.
Глава седьмая
Петр Карпович отложил журнал со сканвордом и неодобрительно уставился на телефон. Телефон был зеленым, древним и подмотанным такой же древней красной изолентой – наверное, еще праправахтером, работавшим в издательстве в куда более славные, но всё равно не слишком богатые времена.
Орала реликвия пронзительно. Звонок, ревербируя, обегал все углы сумрачного холла и ссыпался к конторке охранника и следующей трели. Правда, следующая трель случалась не всегда – днем звонок перехватывали бухгалтерия и рекламная служба, в которых еще сохранился городской телефон. Да и проклятые спамеры давно добрались до ведомственных номеров и названивали круглосуточно. Такие вызовы сбрасывались после третьего звонка, поэтому Петр Карпович, с трудом сдерживаясь, ждал четвертого.
На сей раз дождался и схватил трубку.
– Охрана.
– Это издательство? – уточнил мужской голос. – Здравствуйте. А могу я с редакцией поговорить?
Хулиган или пьяный, подумал Петр Карпович, голос издевательский, напевает будто, и отрезал:
– Нет, не можете. Звонок на охрану пришел, значит, в редакции никого. Вы в какое время звоните-то, пораньше надо было.
– А в «Пламени» тоже никого?
– Как? – удивился Петр Карпович, поводил пальцем по списку арендаторов, который и так помнил наизусть, и отрубил: – Нет тут никакого «Пламени».
– Журнал «Пламя», литературный, – терпеливо протянул собеседник.
Не издевается, а всегда так говорит, как вьетнамец, сообразил Петр Карпович с легким сочувствием, заодно и вспомнил:
– А! Был такой вроде, но сто лет как закрыт. Нет никаких журналов тут давно, и газет тоже.
– А архив когда работает?
– Архив? Молодой человек, мне откуда знать? Утром по этому же номеру… Алло. Алло!
Он строго посмотрел на трубку и опустил ее на рычаги. На о́кна вокруг дверного тамбура он не смотрел. И даже если бы смотрел, не увидел бы, конечно, сквозь отражающее холл стекло человека в темной одежде, неторопливо переходящего улицу и хромающего всё заметнее по мере приближения ко входу. И уж тем более не разглядел бы, как человек в такт шагам потряхивает правой рукой в белой строительной перчатке, и между пальцами через раз высовывается черенок чайной ложки, заточенный, как клинок.
У самого тротуара Змей притормозил: в холле издательства, видном ему через окна, появились две фигуры. Они на пару секунд задержались возле дедка на вахте – прощались, видимо, или сдавали ключи, – и временно исчезли из вида, очевидно, направившись к дверям. Змей, уткнувшись в телефон, деловито пошел по пятачку перед крыльцом в сторону, противоположную парку, – там не было ни стоянок, ни остановок, так что вероятность того, что эти двое направятся следом, невелика. Услышав хлопок двери, он включил фронтальную камеру и убедился, что два силуэта, повыше и помельче, действительно двинулись к парку.
Змей развернулся к крыльцу и опять замер, освещенный светом фар. На площадку перед издательством въехал микроавтобус с надписью «СанЭпидемСтанция». Из него вывалились несколько мужичков в объемистой спецодежде и при респираторах.
Один, не медля, направился в здание и вступил в веселую, похоже, беседу с дедком. Остальные деловито выволакивали из распахнутой кормы микроавтобуса канистры и шланги. Огибая их, Змей замедлил шаг. Мужичок помельче с готовностью отвлекся на него:
– Крысок-мышек травить будем, пока ночь. Рядом живете? Жалобы на паразитов есть?
Змей, мотнув головой, продолжил движение. Далеко впереди маленькая фигурка, кажется, кивнув крупной, ушла к освещенному проспекту Мира. Крупная, постояв, побрела в обход Кировского парка со стороны подзабытой в ходе юбилейного ремонта аллеи Славы.
Змей, опять включив фронтальную камеру, бросил прощальный взгляд на издательство. На первом этаже уже светились все окна, и теперь под них поочередно подлаживались окна второго этажа.
Змей снял и убрал перчатки в карман вместе с клинком, раскочегарил вейп, выдохнул облако пара и пошел прочь, не замечая, что теряет хромоту с каждым шагом.
