Сева Смеходув
Обуревают чувства – одуревают мысли. Эмоциональный монолог
Дамы и господа, пацаны и девки! Вас приветствую я, Петров-Рюмкин.
Да-да, тот самый Петров-Рюмкин, косвенный потомок художника Петрова-Водкина, гения, непонятого современниками.
Его шедевр «Купание красного коня», на котором пожарный шваброй драит в Москве-реке, под стенами Кремля, пожарную машину, породил неутихающие споры ценителей живописи: пьян огнеборец или трезв.
Почитатели моего смешильческого таланта озадачены не меньше. Балуют они меня банальным для авангардистов вопросом: «Ваше кредо?» – «Моё кредо?.. Похмелиться – до обеда. Хе! Кредо…»
О, о! Мужик – лыбится-то, лыбится! – шире арбузной корки.
Ну так ещё б!
Если ты с малых лет водку вёдрами пьёшь, ты поймёшь меня, друг, ты поймёшь…
Недопонявшим поясню.
Я про телевизор.
Если где-то слышен мат, телевизор виноват.
Вглядываться, вслушиваться в него, во включенного, нам, интеллигенции мыслящей, с нашими-то нервишками щепетильными, психиатрией противопоказано – рехнёшься… или сопьёшься.
Показывает – не то.
Комментирует – не так.
Комментаторы – не те.
Безнадёга! Кошмар! Фантасмагория!
Глаза б не видели, уши б не слышали…
Ведь это ненормально?
Забыться надо, правильно?
Не просто так ведь выпить тянет –
слух притупится, зрение –
и жизнь вполне пригодной станет
для употребления.
Свежая мысль на тухлом месте, верно? Э?
И таких в голове моей – битком.
В частности, для ясности.
Неопределённое настроение
Чего-то хочется, а чего не пойму – то ли бабу, то ли Пушкина почитать.
Нет, Пушкин, всё-таки. Пушкин.
Пушкин, как-никак, не какая-то там
лахудра
Ни чёсана, ни мыта, ни крашена, ни брита.
Ни что не шевельнулось – ни в душе, ни в штанах.
Конечно, Пушкин!
Её, порочной, портрет побочный
Я знаю точно – ты худосочна, нечистоплотна, характер склочный.
Панибратство
Сборище польских феминисток.
Сексапильная
Напиленная на сувениры.
Отбоя нет. И пилят и пилят, и пилят и пилят…
Угораздило, зацепила
Вляпался в запутку, запал на проститутку.
Канун бракоразвода
по классику почти
Жена мужа матом кроет,
В мясорубке фарш крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя…
Э? Дотянул, по-моему. Э?..
Я себя под Пушкиным чищу, чтобы Пушкина стать похлеще.
Алогизм
из женской логики
Если бить палкой по пяткам – наказание, то самая мстительная обувь – шлёпанцы.
Солидарность
Все бабы дуры, одно у них – мордашки и фигуры.
Алогизм
из мужской логики
Если после третьего стакана водки ты сбился со счёта, значит у тебя нелады с арифметикой.
Солидарность
Все мужики скоты, в том числе и ты.
Ой
– Ой! Я сегодня сам не свой.
Ай
– Ай! Может, помиримся давай?
Орфографический казус
Почему нужно писать «объятья», а «объятье» нельзя? Я, например, при встрече друга, единожды обнимаю его – и то по-братски, без экстаза. Он меня, бывает, нет. Обиделся.
Вульгарная буква
ассоциативная антипатия
Распростёрла объятья —
корячится,
как мужик
в неглиже,
вульгарная
буква
Ж.
Долговязый тинейджер
Вымахал подросток, до колен отросток.
Выходной!
Куда податься? С кем бухнуть? Кому отдаться?
Сексперемент
Впервые попробовать не так, а по-другому: «Поставим сексперемент? Э?»
Фурор на концерте поп-звезды
В экстазе девушки визжали и в воздух трусики бросали.
Из наблюдений орнитолога
Редкая птица долетит до середины Днепра и возвращается обратно. Обычно они устремляются к противоположному берегу – и дальше, дальше, дальше…
Н. В. Гоголь и преемники
Затворник Николай Васильевич Гоголь оставил потомкам после себя «Смех сквозь слёзы». Плеяда экранных юмористов тужится оставить под собой «Твёрдый стул сквозь понос».
И форма не схожа, и содержание разнится.
Бумагомарание
Опротивело
няньке
метко
круглые буквы сажать
на тетрадь
в клетку.
Скупердяй кокетке
– Так вот какая ты? Я дарил цветы, а целовал какой-то гад. Верни цветы назад! Гад…
Гады
Водолазы ищут клады. И находят даже. Гады! Хотят они, чтоб в бурном море тонули чаще корабли.
Команды для банды
Атас! В нас враги пустили газ. Атас! Надевай противогаз. Атас!
Канючиние голодранки
Судьба, прошу, не пожалей добра – дай шубу мне из норки, мужу из бобра.
Эпиграмм
потерпевшим от В. Гафта
Капнет на темя
весной соловей,
кулаком не грози
в поднебесие ей,
свиристящей пичуге,
и камень не брось –
эпиграмм не кило,
шишки нету небось.
Созерцательная услада
Кино все возрасты попкорны.
Афроизм
Краткое негритянское изречение.
Инокомыслие
Единообразное монастырское мировоззрение.
Гламур и кашель
В прихожей под вешалкой чинно стоят босоножки – чистенькие, гламурные, только что из модного бутика.
С веранды, сквозь неплотно прикрытую дверь, слышен надрывный туберкулёзный кашель: «Кхы-кхы-кхы… кха-кха… кху…»
Босоножки слушали, слушали, нервишки не выдержали – открывают дверь, заходят на веранду и учтиво спрашивают:
– Галоши, отчего вы так ужасно кашляете?
Старые, грязные, задрипанные галоши злобно отвечают:
– Закашляешь! Вся жизнь прошла в сырости. Кхы-кхы…
Парадокс клоповника
Дегустаторы подметили: коньяк пахнет клопами. И это аксиома. Но вот что поражает. Клопов за свою жизнь передавил я не счесть. Ни один не пах коньяком! И это парадокс.
Как тут не вспомнить провидческую пушкинскую строку: «…и гений, парадоксов друг».
Поразительно!
Постичь. Предречь. Указать.
А ведь не дожил Александр Сергеевич до моего рождения без малого полтора века.
Поразительно…
Хотя, с другой стороны, чему поражаться?
И Пушкину и мне, обоим нам присущ дар ясновидения.
К примеру, я ясно вижу сходство дебила с гением – у первого повреждение ума, второй умом повреждённый; нормальными их не назовёшь – ни того, ни другого.
Согласны?
Согласны?
О! – киваете.
Почти все киваете.
Я за собой странность эту тоже подмечал. Бывало, слушаешь кого-нибудь, соглашаешься, киваешь… взгляд сообразительный – что у дельфина дрессированного… а сам втихаря прикидываешь: «То ли я тупой, то ли ты ещё тот остряк. Соль-то в чём?»
В диагнозе!
Осознать себя дураком способен только умный, для дурака – непосильная задача.
Человек не обезьяна, чей интеллект не без изъяна.
Он мыслящее существо.
Так пользуйтесь же этим преимуществом!
Про дебила я.
Прикиньте.
Козёл заика
В кабинет к врачу, логопеду, заваливает мужик взволнованный и за собой на поводке козла тащит.
Логопед:
– Гражданин, вы с ума сошли? На приём с козлом являетесь!
– Доктор, козёл необыкновенный, человеческую речь понимает и разговаривает. Заикается, правда. Подлечите?
– Как это заикается? – заинтересовался логопед.
– А вот так. Представляете – просыпаюсь, из окошка выглядываю и вижу – на огороде козёл какой-то пасётся. Я выскакиваю – ему: «Ты от куда тут взялся, козёл?!» А он мне: «Ме… ме… ме…»
– Ну и что? – разочаровался логопед.
– Как что? Как что! «Местный» хочет сказать, «местный». Не выговаривает только, заикается.
Тут логопед смекнул с кем дело имеет, уболтал дебила отвести козла к психиатру, на собеседование.
И повёл дебил козла, куда ему было сказано.
Так и со мной, явно не в себе.
Самочувствие вызывает сочувствие.
Пора к врачу, но не хочу – от уколов я торчу.
Здоровая самокритичность, улавливаете?
Значит, не безнадёжен я.
Чего и вам желаю.
Только толку-то!
Известно ли вам, сколько всяческих болезней на человека ополчилось? Э?
Медики подсчитали, двадцать тысяч.
Каково? Э? На каждого – двадцать тысяч.
Жуть!
Думаете – запугиваю, преувеличиваю?
Как бы не так!
Полистайте, сами убедитесь, настольная книга пенсионера – «Болезни, которые нас выбирают».
Какая-нибудь да доконает. Неминуемо.
Но это в будущем.
Настоящее оптимистично.
Чуть что – в аптеку.
Ассортимент радует. Рецепт прост, распространён.
Самолечение
Пока дышится – дыши.
Где минус, там и плюс.
Все лекарства хороши,
выбирай на вкус.
Шрамы от драмы
Семейный уклад в рамки счастья не укладывается. Вечные дрязги. Скандал! Дебош! Покой нам только снится… Как это на здоровье отразится? Э?.. Пагубно!
Психиатр неврастенику
– Благородный пыл негодованья разрушит психику до основанья. Плюй на всё, что раздражает на пути! В надменное презренье ярость преврати.
Непонятка
Странно: выражение «масса неприятностей» расхожее, но никто не указывает точный вес.
Критерии счастья ещё более размыты – от долгожданного и затяжного до нежданного и мимолётного.
Конфликт извечен. Противоборство не в пользу нашу. Напастей уйма, навалятся – не спросят; счастье выборочно, по интересам.
Определения варьируются. Набор, на выбор:
счастье – когда у тебя не болит,
счастье – когда у тебя стоит,
счастье – когда тебя понимают,
счастье – когда из тебя вынимают,
счастье – в любви полоумной и страсти,
счастье – достаток, игрушки и сласти,
счастье – согреться, продрогнув в ненастье,
счастье – в беде чья-то помощь, участье,
счастье – джек-пот, козырные масти,
счастье – угнать, разобрать на запчасти,
счастье – навеки остаться при власти,
счастье – пилить миллиарды на части,
счастье – в чинах, в самоволке из части,
счастье – женитьба на педерасте,
счастье…
счастье…
счастье…
Продолжить?
Можем.
Но не стоит, подытожим.
Всякое счастье предвестник несчастья
Счастье – лишь бегство судьбы от напастей: спасенье возможно, но только отчасти.
Утрирую?
Усугублю.
В жизни нет ничего полезнее вредных привычек, иначе бы человек цепко так за них не держался.
– Капля никотина убивает лошадь.
– Хорошо, что я не лошадь!
– Капля спирта скопытит зебру.
– Жаль, что я не зебра!
Экономия-то какая. Э?
И то, и сё купил бы.
Облом – ни то, ни сё не купил.
Н-да, жаль, жаль…
Паника у краника
– Мужики! Что за паника? Спирт вдруг потёк из водяного краника? Э?
Квинтэссенция
Я по-простому, по-нашенски рассуждаю, по-мужицки. Смысл жизни – в чём он, был и есть? Отпахать, на милку влезть.
Ну и пожрать, понятно, от пуза – калории. Чем мяснее, тем вкуснее.
Досконально могу, яснее.
Я тарелок не признаю, со сковородки – с пылу с жару. Пища – вкуснотища! Домашняя. По старинке.
Где по старинке ещё тебе, со сковородки? Э?.. Кафешка? Ресторан?.. Шиш!.. Дождёшься… Макдоналдс американский, суши бар японский, пиццерия итальянская… Развелось.
Интернационал! Кулинарный.
Кому как.
Некоторым нравится…
Оно, конечно, да – экзотика, сервис.
Чуждое это только, не родное.
То ли дело наша, русская
скатерть самобранка
И напоит, и накормит, и обматерит.
Приставучей злоебучей
– Ты уж, милка, не взыщи – мне бы водочки да щи. Сперва выпью, закушу, а опосля уж – согрешу
Тайны застолья
Книженцию по случаю надыбал: «Тайны застолья. Чем закусывать водку».
Отпад книженция! Фотки. Цветные. Устрицы, омары, икорка, балык…
Листал, листал…
Увлёкся.
От корки до корки.
Да так и не врубился. Для кого напечатали? Э?
Для интуристов! Без вариантов. Им, лохам, невдомёк. Но почему-то на русском.
Начало – убойное. Я наизусть, непроизвольно: «Закусывайте сытной и ароматной едой, способной перебить вкус водочной горечи».
Э? «Горечь!» Э?
«Сытной и ароматной». Э?
«Перебить!» Э?
Оно, конечно, да – перебивает.
Некоторым нравится…
Чуждое это только, не родное.
Я привык
пить водку по-русски
Натощак и без закуски.
Экстрим?
Норма.
Экстрим.
Человек без недостатков
Человек без недостатков – личность тёмная, загадка; ни блядун, ни выпивоха – значит, падла – жди подвоха.
Зонка-выпивонка
Фантасмагория
для балаганных кукол
в трёх глюках
Злодействующие лица
Блатной Пегас. Битый досиня, несудимый с осени. Завсегдатай зон да тюрем – то в ШИЗО, то в БУРе, то на нарах, то на шконке, то в КПЗ, то в осуждёнке… Мотать срок задолбался – и в бега подался.
Генерал Наднамный. Важняк-милиционер, начальник контрразведки Системы спецмедвытрезвителей МВД СССР. В гастроном направлен – по заданию вышестоящего по званию. Цель задания проста: проникнуть в злачные места, среди народа покрутиться, по-свойски в очередь внедриться, купить бутылку водки и обстановку отразить в оперативной сводке.
Капитан Нержавейка. Генеральский адъютант – служака, карьерист, педант.
Рыжий Опер. Сыскарь – супер. Под бандюгана шифруется, на погоняло «Ржавый» отзывается.
Продавщица Клавка. По блату водку продаёт из-под прилавка.
Васька Подтёркин. Он легче Родину предаст, чем взаймы копейку даст. Филки в свинью-копилку заначивает, капиталец сколачивает; приторговывает чем придётся. В миллиардеры рвётся.
Илюха Неврубон. Кряжистый, будто из дуба топорами тёсаный – детина, ломом подпоясанный. Пролежал пластом он тридцать лет на печке – самогонку пил, при свечке. Послан деревенской сходкой ходоком в Москву за водкой; паспорт, кошелёк по пьянке потерял; угораздило – застрял. Не врубится – как извернуться, чтоб в деревеньку возвернуться.
Старец Калькутта. Марьинорощинской заточки старичок! Греет зоны: за колючку уркаганам наличман шлёт с воли – на чифир, водяру, табачок… В фуре, на «Камазе», мешки с баблом по кичманам развозит. Первым жиганами был на Соловках коронован! Для тех, кто с понятием, – навроде священной калькуттской коровы: за то, что впрягся сидельцев кормить и поить, не моги его ни резать, ни доить.
Зомбуша. Кто он – и сам не знает, дурик: живоглот или жмурик.
Банда Белых фильтров:
пахан Ворохан. Карак казанский. Смотрящим за Москвой ордынцами поставлен, братвой татарской. Козырный, с весом! Под гжель расписан.
Брательники Боковички. Засовывают фраерам в носы бычки; изредка, из уважухи, – сигареты целые, фильтры – белые; не всем подряд, а кто в дымину пьян – свалился, где отруб застал – до хаты не дотопал. Плачь по мужу, Пенелопа!.. Хохмачи. Ещё и не такое горазды отмочить.
Качок. Старший Боковичок.
Сморчок. Младший Боковичок.
Мальчик Филипок. Этот маленький шалун опасен, как медведь-шатун. Всюду шатается с косяком – папиросина в зубах, с прикушенным мундштуком. Что мены, что урки – ему до фени по обкурке: кому бы ни забил он стрелку, разборка кончается перестрелкой.
Девочка Роза. Из «Кама-сутры» знает позы. За грины она путанит, на шару трахаться не станет; её дрючат интуристы – герр, месье и даже мистер.
Растерзайка. Шмара из кошмара.
Старушка Пердушкина. Спекулирует водкой и тем, на что был спрос, когда была молодкой.
Полемист Демагогиевич Балаболкин. Эталон горячечного демократа: краснобай, обожатель дебатов; доводят словопрения до умоисступления – предпочтёт под пытками загнуться, нежели заткнуться.
Шурка Местнота. Шуропан, домушник; на сотни краж одна отсидка, прушник.
Ванька-остаканька. Шахтёр, бугор; глазомер – барменам пример. Под видом ремонта теплотрассы, подкоп мастырит под сберкассу.
Шахтёры. Бригада горняков, пятеро сутулых мужиков.
Товарищ Синюгин. Председатель колхоза имени «70-летия Летящего в коммуну паровоза».
Колхозники-продотрядовцы. В Москве крестьянский продотряд сметает с полок всё подряд: спиртное, съестное, штучное, развесное… Штурмуют кассы под транспарантом красным: «ДаёшЪ колбАсы в массы!»
Кулак Шматок. При Ленине раскулачен, подался контрик в лес. Про Перестройку от геологов прослышал. Вышел. Злобствует! Под полой – обрез. Поквитаться с коммуняками грозится, за коллективизацию. В очередях ведёт махровую антисоветскую агитацию.
Зубилыч. Стахановец, фронтовик – сталинской закалки большевик.
Сявка Бескликушный. Бормоглот – ещё тот! Пьёт – что течёт: любая влага – на спирту – ему во благо, слабоумный доходяга.
Хаим Фрайерман. Ни в мать еврейку, ни в еврея, своего отца, в кошаре иудейской паршивая овца – запойный пьяница.
Доктор Айбодун. Экстрасенс, шаман, колдун. Эскулап из греков… не голова – аптека! Рукоприкладством лечит, бубном, палочкой с огнём бенгальским, волшебными финиками, себя – в поликлинике. Пациенты, кто не протянул ноги, чудом повыздоравливали – правда, немногие.
Кроме говорливых артистов, задействованы горластая массовка и бессловесные статисты: крики, цивилизованные и дикие, дворник, чистоты поборник, снующие прохожие, на нас с вами похожие, горцы в кепках-аэродромах, пара, с носилками четверо санитаров, в рыцарских доспехах металлист, балалаечник-плясун, колченогий солист, торгаш с детской коляской, в белом халате, столпотворение покупателей, милицейский патруль – ретивая тройка, на Блатного Пегаса облава, полувзвод, двое дружинников и демонстранты – орава.
Помимо персонажей, очеловечиванием титулованных, шелупонь задействована, дрессированная: Тузик, рыбка, мухи, кошки, чёртики, воробушки и мандавошки.
Время. Соответствует галлюцинируемой теме. Междусобойчик кремлёвских важняков правит толпенью крезанутых глупняков. По всей стране проходят митинги и шествия, налицо симптомы массового сумасшествия.
Глюк первый
Штрафной изолятор. Меблирован казённо. На цементных подмостках шалый архаровец в зебристой робе. Сиделец окрылён Блатной Музой. Бенефис.
Блатной Пегас декламирует от решётки вертухайскому глазку:
– Из тюрьмы
спецом для вас
стишок прочтёт
Блатной Пегас.
Забубённого, меня
повязала ментовня.
Налетели кодлой –
и запинали, падлы.
Повод веский, а выпить не с кем. Крытка! Лафе кранты – отсидка… Скоротаю-ка облом воспоминанкой о былом.
У зэка в думках что? Свобода!.. За себя базарить буду… Что пятерик на зоне, что десятка: откинешься, воля – в непонятках.
Помню, ходу дал я в мае. Чуть не сошёл тогда с ума я!.. Государила в те годы партячейка – Политбюро ЦК КПСС, четырнадцать кремлёвских важняков, семейка. Союзом коноводить Горбачёва выбрали они – послушный, приглянулся он. Снизошёл на Мишаню закидон; по центру постоял на мавзолее – и закосил под Моисея: колоннами, походным строем, народ советский выводить стал из запоя; без карты вёл, без компаса – в коммунизм, по наводке Ленина-Маркса: «Ищи у-у-устье, где исто-о-оки, а запад – где-то на востоке».
Чтоб до вас домчало – не с конца начну, с начала.
По утряне – с бодуна – просыпается страна. У народа – отходняк. Поправится? Верняк! Кто чем – пивком или поллитровичем; сгонял – и нормалёк… Теперь прикиньте-ка: толпень подваливает за бухлом, а там – голяк, отовариться – непрохонже. Перестройка! Забодяжена уже.
Кирнуть, при горбачёвской власти, – не то что зэку, вольняшкам было за счастье. Прессовал – внаглянку, подлянка за подлянкой! – бормотушку упразднил, прикрыл шалманы… вилы! в магазинах что было: за водярой, за винищем – очередищи; после обеда стали продаваться – прививали нам отвычку по утряне похмеляться. Чем попало дерзали мы взбодриться! – аптечная микстура, парфюм, денатура… не залеживались на прилавках; тоже самое в продуктовых с шамовкой: враз сметалось – всё, что выставлялось!.. И от Бреста до Курил самосад народ курил – неделями в продаже нет ни папирос, ни сигарет… Зато повсюду – уйма лозунгов призывных; с плакатов – кумачовые понты: «Вперёд к победе коммунизма!»… Загнали если б нас туда – кранты… Э? Ништяк житуха! – ни в стельку, ни под мухой – сбылась ленинская заморочка, коммунизм – настал, народ дошёл до точки: ни в бу-у-удни не бухает он, ни в пра-а-аздники – подшился, заделался в отказники. Э?
Повеселиться хочется, да что-то не хохочется. Ей-ей! Такое может – лишь приглючиться.
Заветы Ленина не в силках был народу навязать Горбач, с коммунизмом пролетел Ильич: кое-что недотумкал, воплощёнка не срослась с задумкой. Мы, бывшие совки, откипешили послабуху – право быть, когда угодно, пьяными. Важняки в Кремле прогнулись перед нами, россиянами! Продажа – круглосуточно. Чего только нет в вино-водочных! От трёхлитровой – до чекушки, от вискаря – до бормотушки. Ну такая красотища! Чем в Америке почище…
Заглянем-ка в прошедший век, где жи-и-ил советский человек… Короче, так: сачки вам в руки – и ловите глюки. Баю-баю, свет я вырубаю.
Эх, было времечко! Пять копеек стакан семечек…
Москва. Май, 1991 год. Малый Идейный тупик. Эпизод.
Тьма ночная. Ущербный месяц кажет из-за обрюзгшей тучи малокровное личико, покрытое космическими лишаями. Креп небес в мерцающей звездной оспе. Над Москвой рубиновый маяк кремлёвской звезды. Окрест простираются необозримые столичные потёмки. Веерное отключение. Экономят электричество, из-за малого его количества. В полумраке размытый силуэт, Блатной Пегас – крадётся, таясь.
Блатной Пегас. (озираясь, настороженно, как урке беглому и положено). Улица. Безлюдье. Ночь… Грабить будут – некому помочь… Фраер вдалеке орёт… (Надрывается: «Мили-и-иция!.. Помоги-и-ите!.. А-а-а!..») Бомжей парочка бредёт: пигалица – мозгляк и, не чета ему, здоровяк – кряжистый, будто из дуба топорами тёсаный – детина, ломом подпоясанный…
Череда безликих фонарей. Шаровидные плафоны возжигаются. Мертвящий голубоватый неон залил тупик светоносной хмурью.
По тротуару, вдоль фасада смурого домины, ползёт громадная вертикальная черепаха в замурзанных сине-белополосых штанах и в котурнах – электромонтёрских ботах на каучуковой платформе. Панцирем двуногой рептилии служит заурядная помывочная ванна; из-под укрывалища зримы ручищи, удерживающие чугун и, закатанные до локтей, рукава землистой рубахи в лущёный горошек.
Носитель чугуна обряжен, точно игрушками новогодняя ёлка, коробками и тряпичными узлами; за ручку приторочен обтёрханной вервью ёмкий фибровый чемодан. Под задним ободом ванны болтается цепочный хвостик с резиновой затычкой.
В полутора метрах от затычки плетётся двугорбый оборвашка, схожий одновременно и с долговязой Дюймовочкой на сносях, и с замухрышистым Квазимодо; эластичная водолазка, заправленная в рейтузы, сформировала отвислый бурдючок; в заплечном рюкзачке-кенгуру громоздится свинья-копилка в ажурном чепчике.
Двугорбый грызёт морковь, высвечивая фонариком тротуар.
Подобрав лежалый обкурок, побирушка пополняет им стеклянную поллитровую банку, обвязанную бечёвкой за горловину, болтающуюся на боку, и наклоняется вновь.
Добычей побирушки стал оладышек, глазированный грязью, и скомканная обёрточная фольга с ковыряльной лопаточкой.
По-быстренькому обсосав пломбирную лопаточку, двугорбый разворачивает обёртку и слизывает каплющее, выказывая лакомую негу на плутовской моське.
Илюха Неврубон (гулко грезит баском из-под акустической толщи). Эх, щас бы щей похлебать – и на боковую, щёки мять. Печка, Машка, взбитая перина… Э-хе-хе…
Передний закраешек укрывалища приподнимается. Из-под чугуна выглядывает добродушная щетинистая ряшка – кудлатая головушка, носяра картошкой.
Васи…
Васька Подтёркин (отдёрнувшись от недолизанного, распекает). Чем в облаках витать – под ноги внимательнее смотри, дубина! (Попрекает, крохоборно потрясая оладышком.) Растоптал горбушку в лепёшку… от эскимо пропустил бумажку… (Артистично всхлипывая, симулирует переутомление.) Уй, уй, ломит как поясницу!.. наклоняйся, подбирай еду – корми его, иждивенца. Уй, уй, уй…
Илюха Неврубон (сетует кротко). С чево вдруг взвился-то, Васёк, в натуре? При деле ить и я, не дармоед! Пудов, поди, с десяток барахлишка своего велел сам на горбину мне взвалить… Уф!.. Еле волоку… Понагибайся-ка, попробывай, даже при моей мускулатуре… (Испрашивает, раболепствуя.) Передохнуть бы малость, слышь?.. Жду, жду, когды велишь… а ты, зараза, не велишь… А, Василёк? Привал когды? Километров, небось, хрен знает скоко отмахали – притомились оба…
Васька Подтёркин (брюзжит). «Оба, оба…» Сравнил!.. Желудочек со жменю у меня, а у тебя, бугай, утроба. (Размахивая эскимо, плаксиво.) Ну сколько обжирать меня можно!
Илюха Неврубон. Ты намекаешь на бамажку от мороженого?
Васька Подтёркин (эгоистично пыхтя). А на что же!
Илюха Неврубон. (умиляется, сострадая). Василёчек, успокойся – вылизывай, не бойся.
Васька Подтёркин. Всю?
Илюха Неврубон. Всю.
Васька Подтёркин. Всю-всю?
Илюха Неврубон. Всю, всю… И, ежели на то пошло, из общака варенье с крышек банок – тоже ешь; давай-давай – не робей, сладкоежка эдакий, – вылизывай, вылизывай…
Долизав недолизанное, Дюймовочка оттягивает нейлоновый ошейник водолазки и, порывшись в бурдюче, разрешается серым свёртком из паковочной бумаги.
Васька Подтёркин (шуруя языком по закаточным жестянкам, признательно). Ты настоящий корефан!.. С меня семечек стакан… когда стану магнатом…
Илюха Неврубон (бережно сгружает чугун наземь). Кем-кем?
Васька Подтёркин. Богатым-пребогатым!.. Если б жил не в СССР, был бы я миллиардер… Подожди, уеду в Штаты – грести деньгу буду лопатой.
Илюха Неврубон (одобрительно). Не сумневаюсь! Шустрый ты малец, выйдет из тебя купец… (Заискивает.) Да, Вась, не варит башка – надоумь? – может, и мне увлечься торговлишкой? Чево купить, чево продать – с выгодой чтоб торговать?
Васька Подтёркин (наварениваясь, благодушествует). Хоть чего! Будь пофигистом – купи за сто, продай за триста – станешь богаче Монте-Кристо.
Илюха Неврубон. Где ж, Васёк, мне стольник взять? Разве ж у тебя занять?.. Займёшь?
Васька Подтёркин. Так ты ж его, алкаш, пропьёшь! Держись меня, не пропадёшь. Чуть-чуть ещё поэксплуатирую – и расплачусь, отъезд в деревню финансирую… ты не беспокойся.
Илюха Неврубон (прямодушно, явственно обеспокоенный). Главное – не смойся… (Грезит.) Эх, щас в конюшню б, где кормят лошадей – овса пожевать иль отрубей… Э-хе-хе… Вся надёжа на тебя – богатей-ка побыстрей… (Хлобыщет ладонищей по лбу себя, встряской мозгов возвращая запамятованное.) Да, Вась, башка дырявая – спросить забываю: корыто-то чугунное, какого лешего по всей Москве я, не врублюсь, таскаю? Ей-бо, лень волочь эту хренотень.
Васька Подтёркин (зафитилив прочь вылизанную жесть, преображается в деспота). Имущество, гой, тебе доверено? Доверено! До упора нести велено? Велено!
Илюха Неврубон (взворачивая корыто, сетует). Э-хе-хе… Велено-то велено, дык пудов – немерено… (Кручинится.) Эх, кабала-неволя! Видать, такая моя доля – цельный день ни пить, ни лопать – топать-топать, топать-топать, то…
Двугорбый, тайно изыскав в бурдючке морковь, звучно вгрызается.
(Высунувши из-под укрывалища голову.) Ты чем там хрумкнул?.. Я подумывал уже, что чудиться мне с голодухи: как ни обернусь, он – раз! – и успевает быренько за пазуху чево-то спрятать. Всю дорогу, шельма, начеку!.. Чево за пазуху-то спрятал?.. Васька! Сознавайся-ка!.. Оглох?
Васька Подтёркин. Кто, я?
Илюха Неврубон (запинаясь, досадует). Н-н-ну не я же!
Васька Подтёркин. Я морковочку.
Илюха Неврубон. Морковочку?
Васька Подтёркин (выявив из-за пазухи недогрызанное). Морковочку.
Илюха Неврубон (грезяще уминая обкусок, укорачивающийся в хрумкалке). Вкусно, Василёчек? А?.. Небось, грызнешь когды, – во рте, зараза, так и тает…
Васька Подтёркин (выявив дряблый каротель, не таясь хрупает). Не-а… Хрум-хрум-хрум… Хрумкости не хватает. Хрум-хрум-хрум…
Илюха Неврубон. Дашь попробывать? Небось, не голодней чем я.
Придерживая корыто, оголодавший благоговейно, по-отцовски касается свободной ручищей дюймовочкиного бурдючка, на ощупь ревизуя запазушную кладовку.
Васька Подтёркин (пересчитывающе ощупывая бурдючок). Я бы, Илюша, угостил, да у меня у самого – всего… всего… всего – пред… пред… пред… пред… последняя. Хрум-хрум-хрум…
Илюха Неврубон (огорошен, возроптал). Н-н-ну ни хренашеньки залепуху выдал: «Пред, пред, пред!..» Ты кем себя при нашем общаке, Подтёркин, возомнил, бля? Кладовщик?! Товаровед?!. Уговор какой был промеж нами? Жратву, какую мы отыщем, всю – в общак, а опосля – на пайки делим, в пополаме… (Обозлился.) Сам в торбу из помоек мне велел гнильё накладывать, тухлятину да требуху… а чем подкрепиться не брезгает – отымает, гнида, – и за пазуху. (Взбеленился.) Завладел, по существу, всем съестным нашим имуществом! Дошло уже и пайку мою, бля, законную зажал – не выдаёт… Гони морковку! Васька, ж-ж-жмот…
Васька Подтёркин. Фиг! Не обязан делиться – частная собственность, для продажи пригодится. Хрум-хрум-хрум… Да! И нечего на меня пялиться… Я из-за этой морковки жизнью рисковал в зоопарке. В клетке, из конуры когда, – рассвирепевшие, вылезли, – кролики кого чуть у кормушки не загрызли? Тебя?.. Меня!.. По кому дробинками промазал сторож из берданки? По тебе?.. По мне!.. А где был ты?.. В загоне с пони дрых в копне. Вот… Хрум-хрум-хрум…
Илюха Неврубон (разобиженный, ропщет). Ж-ж-жмот… Всё – себе! Не много ль чести? Вместе бедствуем мы? Вместе!.. Разве ж токмо я должон переть с дуру на рожон?.. Припомни! топали мы сквером, кто сцепился с буль… зверюга, как его, терьером? Гонялся кто за псом, в пасти с мослом?.. Опосля не ты ль варёной подкреплялся бультерьятинкой? Причмокивал, нахваливал, заморыш, – сравнивал с телятинкой… Поровну пса поделили? Поровну поделили!
Васька Подтёркин. Сравнил!.. Ты в зоопарке дрых, а я был в скверике при деле. Хрум-хрум-хрум…
Илюха Неврубон. Ага, при деле! Чем помог? Повис на ветке, вскарабкался на тополёк! А слез когды, мотня обоссана, – припомнить чево с перепугу соврал? Брехун…
Васька Подтёркин. И ничего я не соврал! Я, если честно, яйца птичьи в гнёздышках искал. Хрум-хрум-хрум…
Илюха Неврубон (взъярился). Да за кого ты меня держишь, бля?! Какие яйца в середине февраля!.. (Могутно топает ботой, силясь припугнуть.) Гони морковку, по-хорошему!.. Осерчаю – на хрен скарб твой сброшу. Навьючил пожитки на меня – узлы, коробки, чумодан… в довесок и корыто я, – не знамо лешего какого! – аж за тридевять земель, чугунное, тащи… а он плетётся позади – да знай себе хрумкает втихую, гнида, овощи… (Сокрушается горемычно.) Э-хе-хе… Ну что за жизть, ядрёна корень! Ни кормлен цельный день, ни поен… (Выклянчивает у хрупающего.) Совесть поимей, хозяин? На тебя ж я задарма, считай, батрачу – за корма… Всю, что ль, проглот, сожрать её собрался?
Васька Подтёркин. А тебе завидно? Хрум-хрум-хрум… Развыступался! – из-за малюсенькой морковочки…
Перед Подтёркиным возникает безбрежно разлившаяся лужа.
Уй, лужа здоровенная какая, бли-и-ин… а у меня дырявые ботиночки. (Плаксиво, рисуясь, представляется маменькиным дитятей.) Илюшечка, роднусечка, возьми меня на ручки? Хрум-хрум-хрум…
Илюха Неврубон (форсируя мелководье, из-под корыта бухтит разобиженно). Ага, на ручки! Раскатал губищу… Топай-топай… Уж больно ты, Подтёркин, хитрожопый.
Васька Подтёркин (разрешившись из бурдючка гниловатым бананом, утыкает плод в водолазочную грудь, недоумевая натурально). Я – хитрожопый?!
Илюха Неврубон. Н-н-ну не я же!
Васька Подтёркин. Ну ты, Илюха, и свинья же… (зафитилив кожуру, насыщаясь беззвучной мякотью) в таком случае.
Илюха Неврубон. Гнида!.. Полгода на него батрачу – стараюсь, лезу вон из кожи… а до делёжки как доходит, так всегда одно и то же: себе – барыш, мне – с маком шиш… Уже и куркулятором обзавёлся… куркулёныш!.. Заграбастал всю жратву, что повкусней… Ты чево, Подтёркин, возомнил себя всех-всех умней?
Васька Подтёркин. А что – нет?
Илюха Неврубон. А что – да?!
Показушно буяня, Неврубон низвергает с хребтины треклятое корыто, гулко громыхнувшееся оземь, и оседлывает чугун, бойкотируя веленное.
Васька Подтёркин (огибая хлябь по бордюрной кромке, наставнически вразумляет саботажника). Я, запомни, выкручусь всегда. А вот тебе, Неврубон, кроме кладбища, – деваться некуда. С голоду опухнешь – и под забором сдохнешь. Вот… (Распекает, наседая.) Кто из нас, когда мы встретились, просил – чтоб побыстрее я деньжат поднакопил? Ты?.. Ты!.. На коленях ползал, гой, – канючил до хрипоты: «Деревенька, деревенька!.. Вызволяй! Деньжат маленько…» (Уступчиво.) Чтоб смог тебе я денег дать, чуть-чуть придётся подождать.