Серёжа В. Павловский
Шванцкант
© Серёжа В. Павловский, текст, 2022.
© «Геликон Плюс», макет, 2022.
* * *
мрачная пиздодуйская проза для тех,
кто недоволен своей жизнью и каждый день
просыпается в плохом настроении
контркультурное эссе с рабочим названием «занудное ворчливое хуйло… и мудак… и залупа… и ещё гондон… и снова залупа… и ещё восемь раз мудак, залупа и гондон», которое никому не понравится, потому что вы все – куски говна.
и да, в тексте присутствует некое количество жидкости, которая кому-то может показаться притянутой за уши и совсем необязательной.
ни хуя! считайте, что я вас так интеллигентно обоссал. сила экстремальной литературы, ёба! а хули вы хотели, педики?
бла_бла_на_хуй_бла
Я лежу на операционном столе в помещении с высокой концентрацией перевысранных мыслей. Наслаждаюсь наркозом и запахами полезных витаминов, как тот хуёк из башни, который сидит на табуретке и ест колбасу. Мне светит в глаза яркий свет, который я уже где-то видел, а в голове постоянно повторяется одна известная цитата какого-то очень умного человека. Я попытался отделаться от неё и задуматься о вечном, но на место цитаты пришли риторические вопросы: «Видел, как кончает толстуха? А слышал, как кончает слабоумный? Почему ты считаешь себя кем-то в этом пространстве? Ты бы трахнул свою сестру? А брата? А маму? А бабушку? А дедушку? Может, мёртвую бабушку или дедушку? Ты залупа? Нравится быть инвалидом? А как думаешь, что сложнее: быть инвалидом или ухаживать за инвалидом? А нравится быть неудачником? А говноедом? А Серёжей? Может, Барёжей?»
Я пытался заставить себя не обращать на них внимания, но чем больше пытался, тем сильнее хотелось ответить на каждый из вопросов «да».
Потом я всё же сумел сосредоточиться на несколько секунд, и этого было достаточно, для того чтобы я успел кончить.
Не переживай, мы ещё увидимся, в следующий раз я буду думать только о тебе. У нас будет предостаточно времени, чтобы помечтать.
* * *
Плацкарт, блядь! На этот раз я поехал в плацкартном вагоне. Я уже много времени не ездил в плацкартном вагоне, всё как-то в купе да в СВ. Не потому, что я зажравшийся мажор, просто я люблю тишину и спокойствие.
У меня был период, когда я трахался с одной девушкой, которая ко мне всегда приезжала на такси и сваливала тоже на такси, хотя дойти до меня можно было медленным шагом за пятнадцать минут. Потом мы расстались, а через полтора года снова встретились, чтобы потрахаться и вспомнить былые времена, и она призналась, что вообще больше не ходит пешком, даже на работу и с работы на такси ездит и подумывает о собственной машине.
– Ну ты и чикса́! – сказал я ей.
– А что такого, если я могу себе это позволить? Уж на такси-то я зарабатываю, – услышал я в ответ.
Тогда я задумался: а на что зарабатываю я? Бабки я практически не трачу, радостей в жизни у меня не много – порно и футбол. Больше меня ничего не интересовало.
И раз так, я подумал: «А я что, на билет на самолёт не зарабатываю, что ли?» Узнав цену билета на самолёт до столицы, я подумал слегка иначе: «А я что, на билет в купе не зарабатываю, что ли?»
И так я стал ездить в купе. Даже в СВ прокатился разок, когда были скидки на праздники.
(удивительным образом билет в св без скидоса стоит немногим меньше, чем билет на самолёт. едешь в купе, где о верхних полках напоминают маленькие лесенки, чтобы забираться на снятые верхние полки и смотреться в зеркало, которое висит криво и даже не прикрывает торчащие болты, оставшиеся от верхних полок, упоминание которых здесь вообще неуместно. даже боюсь представить, какие удобства меня ждут в самолёте, билет на который равен месячной пенсии моей бабушки.)
а вот если я напишу «моей мёртвой бабушки», это не будет выглядеть пошло, вульгарно и кощунственно?
В этот раз я решил поехать с мамой, захотел показать ей столицу. Она сказала, что на работе ей могут оплатить только билет в плацкартном вагоне, а раз так – зачем тратить деньги зря? Я твёрдо решил не изменять уже устоявшейся привычке и немного добавить мамке на купе, но, когда я получил зп, оказалось, что меня лихо нагнули на треть суммы. А при таких раскладах уже не до купе. Хорошо, если хватит на места на крыше.
Я всплакнул с досады, забил писю, сходил в аптеку за таблетками и потащил мать за билетами.
Говно, начатое с зарплаткой на работе, продолжилось в ж/д кассах: на нужную нам дату в плацкартном вагоне из нижних полок остались только две, и те возле толчка.
– Поехали на боковых или верхних, чего такого? – предложила матушка.
– С ума сошла? Я уже бороднулся с купе, ты хоть не забирай у меня последнюю радость отчаявшегося интеллигента.
Да, мне досталось тридцать пятое место, возле стеночки, за которой угрюмо стояло железнодорожное очко. По настроению я был с ним (с унитазом) на одной волне – обоссан и обосран. И видит бог, если бы я зашёл отлить, а ватерклозет со мной поздоровался или справился о здоровье, я бы расплакался в стульчак, обнял его и стал жаловаться на всех, ища поддержку где-нибудь внизу, у педальки.
Взяв билеты, я внимательно их изучил, затем посмотрел на маму и, не отходя от ж/д кассы, спел без присущего в таких случаях энтузиазма голосом умственно отсталого: «Как я рад, как я рад, что поеду в лимонад!»
– Ха-ха, – засмеялась мама. – Хоть бы на улицу сначала вышел.
Я зашёл в вагон с испорченным настроением и сразу же ощутил алкогольно-блевотную атмосферу плацкартного вагона, щедро разбавленную духом потных носков, и поморщился. Думаю, от этой атмосферы пропёрся бы, пожалуй, только один Жан-Батист, жадный до любых запахов, а все остальные парфюмеры тут же побежали бы блевать в толчок. Потом они бы принюхались к запаху железнодорожной уборной и сблевали бы ещё раз. А потом, принюхавшись к миксу из запаха толчка и собственной блевотины, – ещё раз.
А вот интересно, как срут парфюмеры? В противогазах? Или у них специальный туалет «два в одном» – унитаз, а рядом отсек для рыготни? Или… они с восхищением так: «Белиссимо! Я назову этот запах „утренняя какашка“. Нет-нет! Нужно что-то более прозаичное… например – „стремительный жюльен“… Да!»
Поезд ехал уже более тринадцати часов из пункта В, мы зашли рано утром, вагон был почти полон, всюду храпели люди. Мы аккуратно прошли в самый конец. Как я и ожидал: на столе помойка, под столом помойка, на наших местах насрано, а на верхних полках спят два храпуна – мужик и баба.
Я сел на тридцать пятое, прислонился спиной к той самой стеночке, за которой нёс вахту мой лучший кореш, и ещё до отправления попытался смириться с мыслью, что место литератора у параши.
Спать не хотелось, хотя я не выспался. Меня всё раздражало, и голова уже начинала болеть. Я слушал музыку, наваливая волюме́ сильнее всякий раз, когда какой-нибудь пидор всхрапывал так, что мне ненароком казалось, будто под колёсные пары поезда попала очередная свинья. Или хряк. Или хряп. Или храп!
Не успел я толком решить, кто именно попал под поезд на этот раз, как обнаружил, что моя мамаша уже влилась в хор храпунов и солирует там в первых рядах.
«Ебись оно всё в замочную скважину!» – воскликнул я про себя и пошёл здороваться с белым другом. Вернее – с чёрным братом.
Одна санитарная зона была позади, следующая будет ещё не скоро. Я отлил, нажал на педаль и попытался помыть руки с мылом. Это покажется странным, но я не справился с этой задачей – дозатор капнул, как мой член в момент скромного оргазма, и поник.
(может, я и даун, но руки помыть я в состоянии. обычная мыльница пустовала. если я правильно понял, российские железные дороги хотят идти в ногу со временем. пусть ширина нашей колеи больше, чем в европе, наши поезда намного хуже – ладно. но мыло-то жидкое вы на хуй в туалетах поставили, идиоты? и даже хуй с ним – жидкое мыло, всё нормально, очень удобно. только, блядь, оно не вечно, и его надо доливать, когда оно заканчивается. но проводники, видимо, не моют руки после того, как посрут или поссут. а может, они просто носят жидкое мыло с собой в пилотке или фуражке, а остальным хуй?)
а вот если я напишу, что моя мёртвая бабушка тоже не моет руки после того, как поссыт и посрёт, я не буду выглядеть от этого безнравственным циничным уёбком?
Раздражение только усилилось, и это означало, что плохи мои дела, потому что меня уже начинали напрягать всякие несущественные мелочи, на которые стоило бы класть хуй и не тратить нервы. Ещё и унитаз не захотел со мной разговаривать.
Я вышел из туалета и чуть не столкнулся с какой-то молодой тёлочкой-неформалкой, которая шла в тамбур покурить. Она мельком оглядела меня, я мельком оглядел её и поднял глаза выше – на меня пялился её хуй. Он был здоровее меня и весь в говнотатулях.
На нём было очень много портаков, я даже не сразу понял, что именно там было нарисовано. Разглядел только стрёмную черепульку на правом плече, потому что он меня обходил правым боком, выставив вперёд плечо. Ещё на его башке был хаер, подбритый с боков, будто под ирокез, вследствие чего я сделал вывод, что молодые люди (говнарь и его тёлка) были одноклеточными. Мы оценили нательную живопись друг друга и разошлись.
Вообще-то, у меня мнюха. Я же нарцисс: я хожу красуюсь и думаю, что на меня все смотрят. На деле-то он мог меня даже и не заметить.
Меня всегда встречают по одёжке с высокомерным видом, всякий раз удивляясь, что я умею разговаривать, играть в карты, например, или включать компьютер, пользоваться телефоном, а то и вообще – у меня даже имя есть. Всё же в этом смысле глупо скатываться до остальных и вести себя так же. Наверное, я не имел права думать о том, что они одноклеточные, надо дать им шанс. А вот что говнари – как не хуй делать.
Я лёг на своё место и закрыл глаза, представляя, как у меня берёт в рот соседка. Хах.
Через некоторое время я достал время и посмотрел на время – почти восемь утра. Ехать ещё чуть более суток. Или ровно сутки? Не один ли хер, доехать бы.
Сука! Вот на хуя наша страна такая большая? Большая страна, а более-менее развито два-три мегаполиса. Это же лютая пизда – тратить несколько дней своей жалкой жизни на ебучую дорогу, чтобы приехать в другой город. Мне всего ни хуя, а если сложить всё время, которое я накатал в поездах, получится больше двух месяцев. Это нормально? Это как на киче почалить. Два месяца жизни ушли на хуй и не вернулись.
У некоторых людей отпуск три недели, а чтобы доехать из моей жопы до ёбаного Чёрного моря, надо пиздярить трое суток. Ещё ведь дорога обратно. И получается, что люди, вместо того чтобы говорить: «Мы два дня были там, потом зарулили на три дня туда, посмотрели столько мест, всё так охуительно» – говорят: «Мы на три дня затусили в зелёном четвёртом вагоне, потом отдохнули на море, а потом ещё три замечательных дня провели в сером восьмом вагоне». Весь отпуск ведь катится в пизду, потому что впечатление засерается обратной дорогой. А если всё-таки раскошелиться на билет на самолёт туда-обратно, сразу же проебутся все отпускные. А в худшем случае ещё и две-три зарплаты до кучи. Хотя, конечно, не все зарабатывают как я. Да и кому-то неделя в поезде – кайф, но мне-то, блядь, здесь даже и восемь часов тяжело находиться.
В плацкартном вагоне душно, воняет, хуй проветришь, потому что либо окна закупорены, либо всегда найдётся какой-нибудь говномес, которому – закройте окно, пожалуйста, мне дует! Спёртый воздух, бухают, ходят разные уроды. Люди, которые в обычной жизни выглядят вроде бы смотрибельно, в поезде превращаются в такое говно, что становится не по себе. Мне начинает казаться, что весь вагон, а то и поезд, настроен против меня. Я словно тупая феминистка, которая уверена, что против неё не только весь мир, но даже мастурбация, дилдо и оргазм. Каждый взгляд, который я ловлю на себе, расценивается мной как враждебный, и я ссу в штаны от страха, периодически попёрдывая под одеялом. Мои фобии объединяются с комплексами, начинают дружно ебать меня в жопу, от чего я каждую минуту проживаю как последнюю, не могу разгрузиться, сильно нервничаю и тереблю себя за письку, надеясь кончить – всё-таки меня в очко пидо́рят.
И я понимаю, что моё состояние ухудшается всё быстрее: давление растёт, а с ним возрастает потребность в таблетках, от которых желудок забивается ещё сильнее, но я ничего не могу с собой поделать. Все органы атрофируются, я практически не могу шевелиться и только ловлю ртом воздух, мечтая поймать член. Поэтому я не исключаю, что каждая моя следующая поездка в таких условиях может оказаться последней.
Первым с верхней полки встал мужик. Засунул сигарету в рот и ушёл. Спустя какое-то время он вернулся и стал разговаривать с бабой. Она была надо мной, я её не видел. Когда мы зашли в поезд, она спала рожей в подушку, и я только по длинным волосам и бабской обуви внизу определил, что один из храпунов на верхних полках – с копилкой между ног.
Ха-ха. Один храпун с копилкой между ног, а второй – с погремушкой. Только мне было не смешно. Хоть это было и утро, мне всё равно казалось, что эта шутка может оказаться последней шуткой в моей жизни. Ощущение пиздеца возле поездного толчка было как никогда сильным. Намного сильнее, чем когда встречаешь своего давнего знакомого, с которым вместе учился и всё время давал ему списывать всё подряд, включая ответы теста на интеллект и сексуальную ориентацию, начинаешь с ним пиздеть про всю хуйню и через две минуты выясняется, что у него пизже работа, пизже зарплата и пизже вся жизнь…
…И вот этот хуй с верхней полки стоял прямо возле меня, едва ли не тёрся своей погремушкой о мою щёку и ебически громким шёпотом пиздел о чём-то со своей бабой.
«Ты, идиот! Какого хуя ты тут встал, мудак выебанный? Может, уже залезешь к своей принцессе, да поебётесь, уроды?» – предъявлял я ему про себя, сжимая в кармане свой член.
Они так пиздели на протяжении, наверное, получаса, потом её хромео снова упиздил курить и свершилось: хульетта решила спуститься к нам. Бляхо, лучше бы она этого не делала.
Сначала с верхней полки свесилась одна нога, и это же стало концом, потому что начало, блядь, полдела откачало. Это была не просто нога, ножка, культяпка или костыль…
ЭТО, БЛЯДЬ, БЫЛА БАБСКАЯ ВОЛОСАТАЯ НОГА в шортиках, НАХУЙ!
Затем свесилась вторая нога, потом собственно жопа, а ещё через секунду перед моим взором предстала вторая жопа. И я так охуел от смешанного чувства, когда не понимаешь – то ли ты в кунсткамере, то ли на грани научного открытия, потому что не каждый день можно встретить человека с двумя жопами: вверху и внизу. Короче, это была невероятно помятая старуха. И если представить, что она легла спать с нормальной внешностью, а проснулась и стала выглядеть как куча постаревшего говна, то за ночь её хорошенько потрепало и помотало. Хуй знает, что такого должно присниться, чтобы всего лишь за одну ночь познать жизнь во всех её ипостасях.
Я даже сначала подумал, что этот хуй тоже едет с мамой. Но потом решил, что он старше меня лет на десять, а бабка выглядит старше его лет на десять. Не могла же она в десять лет родить?
а вот если я напишу, что моя мёртвая бабушка могла, смешно будет?
Она поздоровалась со мной и мамой, сев к ней на полку. Что-то там ещё пизданула (наверное – докуда мы едем), потом стала доставать продукты и завтрикать. Вот ебашит кого: кто куда едет? Я никогда этого не понимал, как и сорокавосьмиваттные колонки, торчащие из открытого окна своим еблом во двор. Потому что, блядь, любопытной базаре на варваре, нахуй, нос оторвали!
Вернулся ёбарь нашей бабки-соседки и тоже сел завтрикать, потеснив мою мамку, хотя я всем своим видом показывал, что кто-то из них может сесть ко мне. Ну очевидно – люди без мозгов: залезли вдвоём на место, где уже сидел человек, хотя напротив, блядь, свободно.
Возможно, им западло жрать возле меня… Гг.
Мимо прошёл седомудый мужик с пачкой сигарет и зажигалкой. На тыльной стороне его кисти была наколота церковь, а на фалангах среднего и безымянного пальцев – какие-то перстаки.
«Русский традик, – подумал я. – След далёкой экспедиции, прямо как у того говнаря. Северный олдскул, хули уж там».
В поездах очень часто можно встретить людей с портаками. А в этот раз, похоже, они все ехали в одном вагоне.
Однажды мне «повезло» ехать с гастерами. Там весь вагон был не пришей пизде рукав, контингент подобрался такой, что ёбнуться можно. А правильнее будет сказать не «подобрался», а «подобосрался».
Тогда, я помню, мне досталось нижнее боковое место в середине вагона, я ехал на север, домой. Напротив меня в купе сидели: с виду приличный молодой человек, дедушка, бабушка с маленькой собачкой и огромных размеров какой-то коммерс, который в таких же огромных баулах, как он сам, вёз, судя по всему, товар на реализацию в деревню. Они сразу же все дружно познакомились и выяснили, кто и куда едет.
А потом вдруг безумие началось ещё до отправления – гастеры залезли в вагон уже пьяные в жопу, все разделись и продолжили керогазить. Жирный коммерс сначала пристально разглядывал меня, а потом вдруг произнёс вслух, глядя мне в глаза: «А кого бы мне позвать на помощь, чтобы помогли багаж закинуть на верхние полки?»
«Охуел, что ли, быдло?» – ответил я ему взглядом и, продолжая на него смотреть, демонстративно надел наушники и включил музло в плеере.
Вообще-то, я тогда ехал домой в очень плохом настроении. Мне хотелось плакать, уткнувшись лицом в подушку, никого не видеть и не слышать. И я не мог представить даже того, кто бы смог мне помочь и утешить меня. По правде сказать, мог, но старался этого не делать. Да, да, всё дело в тёлках, невзаимная любовь и всё такое.
Как только поезд тронулся, молодой человек, который с виду был приличным, вдруг достал бухач и принялся жёстко кирять без закуси, запрыгнув на свою верхнюю полку. Дед тоже залез на свою верхнюю полку и начал сморкаться в постельное бельё так, что не спасала даже музация. Бабка достала собачью еду и начала пихать её в собачью морду, собака нюхала хавку, лизала её, а потом отворачивала рожу. А бабка говорила: «Как хочешь, я сама съем!» – и засовывала собачью жратву в свой, надо думать, поганый рот, который, надо думать, даже жидким мылом уже не отмыть. СУКА!
стоит ли упоминать, что моя мёртвая бабуля и с этой задачей бы справилась? а-ха-ха. ладно, ладно, шутю. чё вы как педики-то? разгрузитесь!
Коммерс достал хавчик и съел пиздец как до хуя говна, а потом неебически отрыгнул на весь вагон, так что я непроизвольно повернул голову на блевотный звук. Он сидел, гладил себя по пузу и смотрел куда-то в пустоту, и по его невозмутимому ебачу складывалось ощущение, что он рыгнул, потому что так надо, это правильно, будто без этой отрыжки жрачка в пузе не усвоится. Мне похуй, меня не отвратил этот звук, я сам тот ещё обрыган, просто – и я в этом уверен – он наверняка кого-то отвратил. Того, о ком пузатый коммерс думать и не собирался.
Гастеры буянили, бродили по вагону и не могли найти свои места. Это были граждане из ближнего зарубежья. Я сидел скромно у окна, слушал музлоту и хотел изобрести машину времени, чтобы отправиться в будущее. Во-первых, чтобы поскорее закончился этот кошмар, а во-вторых, чтобы я поскорее перенёсся туда, где я уже не буду в такой печали и вылечусь временем. Впрочем, позиции можно и поменять местами.
Был поздний вечер, я уронил голову на руки и непроизвольно закемарил… БАХ! Я проснулся и не понял, что произошло. В вагоне было темно, передо мной маячил колдырь из соседней страны и лез ко мне под стол. Тут я почувствовал, что кто-то держит меня за ногу, я брыкнул ею и ударил кого-то, заглянул под стол и увидел ещё одного колдыря…
А оказалось, что этот колдырь плёлся по вагону, споткнулся, наверное, упал и ударил меня своей головой. А второй колдырь начал его поднимать. Тут проснулся я и… охуел малясик.
Так вот, к чему я всё это: утром в наш вагон зашёл пахан этих гастеров (их было около десяти человек), самый настоящий пахан. Я такое видел впервые: его руки были полностью покрыты синеусьем, а на ребре правого плеча (если так можно сказать), на трицепсе, из-под футболки торчал большой мягкий знак, а на предплечье, с локтя до кисти, слово МЕНТАМ. И я подумал, что у него там была надпиздь СДАТЬ МЕНТАМ, потом двоеточие и перечень уже на ладони: морёный, копчёный, солёный, перхоть.
Я тогда так дал под седло, что свой рукавок непроизвольно накрыл простынёй, потому что надо мной ехал один из гастеров, а бугор, или кем он там был, шёл прямо к нему. Рядом с бугром, как и полагается, шёл его помощник с номером шесть на футболке. На левой руке у него не было пальца или даже двух. Быть может, он являлся страстным поклонником японской культуры? И они все встали возле меня и начали тереть о делах.
Испугавшись, я сначала тихо перданул, судорожно пытаясь втянуть свой бздо ноздрями, чтобы его больше никто не учуял и чтобы какой-нибудь фарт-фетишист ненароком на него не дрочканул. А потом понял, что они меня не заметили, осмелел, расслабился и перданул громко, давая насладиться своим бздо всем фарт-фетишистам в округе. Даже хотел пошутить над их бугром (не бугром фарт-фетишистов, конечно) типа:
– Дядя, а у вас там «сдать ментам» написано, да?
Но сразу же вспомнил, что мягкий знак ещё есть на конце слова «смерть», да и с уркой тоже шутить, знаете. Что у урки на уме – то у урки на ноже… Или на жиганской пике. У урок-то весь юмор через еблю в жопу строится: поза «арбалет» – натянул и улетел. О чём с ними можно разговаривать?
И сейчас я ехал, вспоминая тот кошмар, и понимал, что в плацкартных и общих вагонах это не редкость, а тенденция: неебический смрад, зэки с наколками, бухие уроды, синющие дембеля, блюющие и ссущие вахтовики, сморкающиеся старпёры, обрыганы и прочий сброд.
Я бодрствовал и слушал музыку. А мимо меня проходили люди туда и сюда. Все уже проснулись. Кто-то начал завтрикать, кто-то уже пожрал и сходил выкинул мусор, пройдя мимо меня. Кто-то в толчок, кто-то покурить, кто-то мудак, кто-то ещё мудак, а кто-то тупая пизда, а кто-то жирная тупая пизда, и все, блядь, мимо меня!
Конечно, блядь, они будут пиздовать мимо меня, я же еду возле двери, которая ведёт к толчку, мусорке и тамбуру. Но, блядь, очень интересно – кто ж вам всем в жопы-то навтыкал игл, что вы не можете спокойно сидеть на своих местах? Это новая услуга, что ли, которая входит в стоимость билета, – игла в жопу, чтобы наматывать кросс до толчка и обратно, чтобы не было скучно?
Едет бабушка на боковушке, открывает сумку и достаёт оттуда еду – стандартный дорожный паёк из того, что не испортится в пути (наверное, такие продаются в магазинах под названием «поездатая еда» или «ездатая хавка», я не знаю): огурчики, помидорчики, колбасочка, картошечка, варёные яички и курочка, завёрнутая в фольгушечку.
АААА! СУЧЕЧКА, БЛЯДЕЧКА, НАХУЮШЕЧКА!
«Бабка, ты что, ёбнулась? – начал я говорить ей про себя. – Да я в жизни не поверю, что ты дома столько жрёшь. Так нахуй же ты столько с собой взяла в поезд?»
Столько разной жратвы из разных углов воняет так, будто в школьной столовой толстый повар объелся халявной едой, умер и сгнил. И в такие моменты о соседях никто не думает – все жрут. А от мерзких запахов, смешанных друг с другом, кажется, что они жрут говно и жрут как свиньи.
Очень часто, когда я еду один, меня постоянно кормят всякие бабы. Меня это сильно раздражает, я отказываюсь, а они чуть ли не в ёбач мне суют свои протухшие бутерброды, приговаривая: «Ешь, ешь. А как тебя зовут? Докуда едешь?»
Они берут до хуя, а со жрачкой же таскаться западло и выбрасывать жалко, и они сами стараются всё заточить в пути, а что не лезет – скармливают соседям. И возникает вопрос: да на хуя ж ты столько берёшь с собой жратвы, тупая ты пизда, если сама не можешь всё съесть?
И эта бабка обязательно свою жрачку либо сейчас предложит кому-нибудь, либо приедет на место и там скормит вонючим псам. Сама-то она вряд ли всё это съест.
Ощущение, что все эти люди набирают хавку в поезд, как, блядь, в поход: идёшь на день – бери на два.
Голова болела всё сильнее, и я уже подумывал о том, чтобы выпить таблетку. Люди всё так же не могли сидеть на своих местах, и постоянно какому-нибудь пидорасу надо было в туалет, в тамбур или в другой вагон. Каждый хлопок дверью отзывался звонким эхом у меня в голове, будто я просовывал свою бестолковку в щель, чтобы придавило. Ёбаные пассажиры словно устроили соревы – кто, блядь, громче всех ебанёт дверью. Суки! Это невероятно, но у всех была одинаковая тактика: сначала они пытались закрыть дверь аккуратно, но она открывалась, затем они хлопали сильнее – дверь снова открывалась. И в третий раз, чтобы наверняка, они ебашили дверью так, что мои яйца от вибрации закатывались в очко.
Это напомнило мне соревнования продавцов хавки – кто туже всех завяжет ёбаный пакет с хлебом или печеньем. Всякий раз, когда я разрываю пакет или отрезаю узел, мне становится хорошо от мысли, что у кого-то жизнь ещё хуже, чем у меня. Мне кажется, в этих узлах столько боли и злости, что, если бы не пакеты, в некоторых магазинах как не хуй делать могли бы встретиться две очереди: из покупателей и автоматная.
Одноклеточные говнари, не воспользовавшись шансом, что я им давал, подписались под одноклеточных говнарей и заёбывали меня наравне со всеми. Они проделывали один и тот же маршрут столько раз, что у меня уже не осталось сомнений – у них нет права и лева, они могут идти либо вперёд, либо назад…
Вообще-то, вряд ли в поезде кто-то сможет сходить направо или налево. Хотя налево можно сходить, но только условно…
Кстати, я разглядел ещё немного хуйни на волосатом – вся левая рука была в каком-то кривом синем недобитом говне, а на фалангах пальцев красовались синие размытые надпизди: ACAB – на левой и PAIN – на правой.
Я даже придумал сценарий социального ролика с этими двумя говнарями. В общем, так:
Они оба сидят на приёме у психолога, тёлка зелёная, а её ёбарь полностью завален портаками. И говорят.
Она: Первую сигарету я выкурила в пять лет, пыталась повторить за мамой… Мне не понравилось. В пятом классе начали курить все мои подружки, и я тоже, чтобы они не думали, что я сыкло и отстой… (начинает всхлипывать) А потом меня застукали родители… (всхлипывает) Нашли в сумке пачку сигарет и… и… (начинает тихо плакать) заставили выкурить её полностью, а… а… потом (ревёт) целый блок. И я позеленела! А-А-А!
Психолог: Что же случилось с вами, молодой человек?
Он: Когда мне было тринадцать, мой друг сделал себе наколку. Я тоже захотел. Мне накололи на плече череп самопальной машинкой и гелькой вместо краски. Мне понравилось. Я захотел ещё и наколол себе на правом плече значок инь-ян… (начинает всхлипывать) Я прятал их под футболкой, а однажды… (всхлипывает) я забыл и разделся по пояс на огороде, когда окучивал картошку… (начинает тихо плакать) Родители заметили и… и… (ревёт) заставили обколоть всё тело. Они накололи мне на лбу иероглиф «гавно»! А-А-А!
Он и она, ревя и жуя сопли:
– У меня на лобке растёт табак!
– Я даже блэкворком не перебьюсь!..
– Этот кошмар не закончится никогда, – услышал я голос из-за стены.
– Чего? – я прижал ухо к стенке.
– Я говорю, этот кошмар никогда не закончится. Постоянно кто-то ходит, срёт, ссыт, курит, блюёт – это самый настоящий ад.
– Унитаз, это ты? – я не верил своим ушам.
– Я.
– А почему ты мне не ответил, когда я ссал?
– Я ответил, но ты в этот момент стал смывать, и я только булькнул.
– Ой, извини, – сказал я, опустив взгляд, и замолчал.
– Ничего страшного, я привык.
– А как ты с этим борешься?
– Не знаю, – наверное, унитаз пожал педалькой. – Иногда булькаю, но чаще терплю.
– Сочувствую, братан, – попытался я поддержать своего собеседника.
– Забей, брат, я не один такой. В общественных туалетах унитазам тоже несладко, они могут засориться.
– Да, чувак, говно это всё…
– И моча с блевотнёй.
– Извини, – я ещё раз попросил прощения у унитаза.
– За что? Тебе не за что извиняться.
– Я ведь такой же долбоёб и гондон по жизни – могу засорить толчок по приколу.
– Вряд ли. Если бы ты увидел тех, кто занимается подобным говном, точно бы себя с ними не сравнил.
– Гм… может, ты и прав.
– Почему ты считаешь себя гондоном?
– Что?
– Ты сказал, что ты такой же долбоёб и гондон, вот я и пытаюсь выяснить, что с тобой не так.
– Э-э-э-э… Ну-у-у-у… я… когда-то очень давно я работал в конторе у одного редкостного мудака, я там открывал офис. То есть не в смысле – это была моя обязанность. Я приходил самым первым на работу. Я работал с восьми, а все остальные – с девяти. И я снимал с охраны офис, – затараторил я. – А потом звонил генеральному директору и просил его отключить сигнализацию, которую только что отключил сам. Таким образом он меня контролировал, во сколько я приходил и уходил. Он никак не мог признаться, что это не он снимает офис с охраны. И однажды мне стало лень звонить по утрам, я забил хуй и не звонил целый месяц, пока он как-то мне не предъявил за это. У него было хуёвое настроение, и он спросил: «Хули ты мне не звонишь по утрам?» А я сказал, что не вижу в этом смысла, ведь я же сам отключаю сигнализацию, он заорал, что ни хуя, это он делает после того, как я ему звоню. И пригрозил, что как-нибудь ко мне приедет с утра охрана и сначала мордой в пол меня ткнёт, а потом дрюкнет в попчанский. Он уехал, а я ахуел.
– Невероятно, – изумился унитаз.
– Это ещё не всё.
– Извини.
– Потом я стал бродить по офису с мыслью что-нибудь разъебать и наткнулся на дорогой велик его дочки, который был прислонён к стенке. В офисе были везде натыканы камеры, и мёртвая зона была только в толчке и у толчка, где и стоял велик. И я со всей дури пнул велик. Он упал, раздался грохот. Я быстренько его поднял и притих. Затем пнул его ещё раз и ещё. А потом поднял его, отошёл с ним на несколько шагов назад и бросил велик со всей силы об стенку. Хе-хе-хе-хе, с удовольствием бы ещё раз проделал этот трюк.
– Ну просто боевик, а не история! – восхитился унитаз.
– Это тоже ещё не всё.
– Вот как? Не может быть!
– Да. И потом я стал назло ему приходить на работу как можно раньше. Блядь, я даже будильник поставил на тринадцать минут раньше. Приходил и звонил сразу же ему, и когда слышал в трубке его сонный голос, утверждающий, что всё нормально, он отключил сигнализацию, у меня поднималось настроение. Так я его будил много раз.
– А-а-а-а, вот оно что, – задумчиво протянул унитаз. – Я мало что понял, но могу с уверенностью сказать, что это ерунда, – мой собеседник казался вежливым и интеллигентным.
– Это же охуенно! Я прихожу, звоню ему, а он такой: «Э-э-э-э-э-э-э-э…» – завыл я, пытаясь изобразить своего бывшего начальника, который только что проснулся. – «Алло… Всё нормально… мммм… зы-хы-ди…» – может, я даже слегка перестарался.
