Серик Куламбаев
Пять Ночей
Игра
– Давай за игру, – предложил Макар.
– Ок. За игру. Горе проигравшему, – поддержал я.
Алкоголь не лечит раны, не поднимает тягостное настроение, он лишь усиливает твоё внутреннее состояние: меланхолия перерастает в депрессию, соперничество в агрессию и авантюризм.
В сражениях экстрасенсов и алкоголиков обычно выигрывают последние, ибо не ведают, что творят, и проследить ход их мыслей не под силу ни Ванге, ни Кашпировскому. В бессмысленной рубке рождаются великие полководцы, сумевшие в мемуарах внести логику и разум туда, где господствовала анархия и безрассудство, подчинить своей новорождённой воле давно почившие батальоны.
Косоглазые солдаты, шмаляющие в разные стороны, криво скачущие кони, ржавые пушки, одноклеточные офицеры, истеричная королева и король-лох. И со всей этой оравой я бросился в атаку.
е2 – е4, ход, заимствованный у великого комбинатора, всегда ставил в тупик любого сраного Каспарова. Но не Макара. Почесав репу, он тупо дал зеркальный ответ.
Самовлюблённая, но страдающая старческим слабоумием королева выбегает на середину доски, заявляя свои претензии на обосравшуюся пешку.
Бесхитростный Макар предложил переговоры, но, забрызганный ядовитой слюной, выдавил «Пошёл ты» и двинул коня.
– Может, всё-таки подумаешь? У нас ведь с тобой столько общего. Жаль будет ампутировать твой кошелёк, – хохотал я, восхищаясь собственным красноречием.
– Ты давай, держи свои слюни при себе. До моего офшора больше ни одна кочерга не дотянется.
– Знаю я где, твой офшор, куркуль херов. У мамки на сберкнижке. Против такой защиты Webmoney, Bitcoin отдыхает, – хохотнул я, толкая упирающегося слона с угрозой молниеносного мата.
Жажда скорой победы и обнажённого представления залили мою башку адреналиново-феромонной смесью, туманя и без того помутнённый рассудок.
Блицкриг не состоялся, Макар погрузился в эшелонированную оборону, взломать которую без очередной порции не представлялось возможным.
– Ты так окопался, будто Форт Нокс обороняешь. Расслабься, не оскудеет твоя сокровищница, по крайней мере, не сразу. Давай выпьем. Кто бы ни проиграл, мы оба выиграем. За победу.
Макар глянул на меня, на стакан.
– Лады, кто бы ни проиграл – расплачиваешься ты.
– Условий не меняем, ты же знаешь. Не гони. Давай, – я опрокинул стакан.
Макар трясся за каждую пешку, страхуя их бесценные жизни вереницей нетрадиционных связей слонов с конями, пешек с офицерами. Эти браки могли продержаться всю игру, так и не дав познать позиционного адюльтера с непохожими особями. Мои тщетные попытки разбить их тягостное целомудрие бесплатной фигурой натыкались на глубокую задумчивость их полководца.
– Не, ни хрена, несъедобная.
– «Токсичная» ещё скажи. Ты так и просидишь в своём бункере или всё-таки погулять выйдешь? Задолбался я уже за твоими манёврами наблюдать.
– Чёрт с тобой. Сам напросился.
Понеслась рубка, бессмысленная и беспощадная, прерываемая лишь залпами алкоголя. Груды поверженных тел заполонили тарелки рядом с варениками и огурцами.
– Шах, – объявил Макар.
Усилием широко растопыренных глаз я поймал доску и обнаружил тот самый «шах». Конём.
– Э, ты чего? В этой партии лошади так не ходят, – запротестовал я.
Макару пофиг. Захотелось вцепиться ему в рожу, отгрызть ухо и прочитать в него правила шахматной игры.
Полторы тысячи лет эволюции интеллектуального единоборства превратили эту игру в догму, в какой-то исходный код закостенелости. Программы, мораль, законы, ДНК переписываются каждый день. Одноразовость стала образом жизни. Одноразовый стаканчик, рубашка, секс, книга. Не приживаются ни жёны, ни смартфоны. Всегда появляется более соблазнительная модель. Процесс перманентного апгрейда стал смыслом жизни.
Каменный век закончился всего 30 лет назад, и коллективистский гомо сапиенс7 вымирает, инфицированный вирусом индивидуальной исключительности. Сначала это называлось свободой, затем оригинальностью, а сегодня подаётся как гендерная уникальность каждого индивида. Количество открытых «научным» сообществом половых мутаций опережает население планеты.
Прогрессирующая агорафобия8 раскрашивает внешний мир миллионами искусственных оттенков через окна гаджетов. Обоняние деградирует до уровня микроволновки, а тактильное восприятие не различает робкого прикосновения от приземления жужжащего аэробуса. Копируемые новости лишены эстетики, и вот она – вожделенная однородная исключительность.
Ухи Макара я пощадил, совести не нашёл. Провёл перекличку; оказалось, что вместе с дезертирами потерял большую половину контингента. Обе королевы скончались от недостатка внимания.
Макар откинулся на стуле, накидывая петли сигаретного дыма мне на шею. Я вкушал победу еще несколько минут назад, а теперь, погрузившись в шахматные форумы, пытаюсь отыскать уловки великих комбинаторов.
Жажда бесплатного сыра толкает людей опустошать мышеловки под одобрительный хохот сытых кошек. Клетка захлопнулась, и я, освобождая сознание от законов приличия, под покровом кромешной темноты, опустившейся за окном, просто стырил ладью.
Надо было видеть Макарову рожу!
Развернулся нешуточный спор. Бессовестные претензии соперника, сопровождаемые гнусными подозрениями и размашистой жестикуляцией, наталкивались на искреннее непонимание. Прооравшись, Макар обессиленно опустился на стул. Я громко высморкался, опрокинул воображаемый канделябр и сообщил, что сударь может идти в жопу, провожать не стану, дорогу сам найдёт.
Пристроив сигарету в углу рта, широкими энергичными движениями я сгрёб посуду в мусорное ведро, плавно обтекая шахматную позицию и специализированную тару. Намёк не остался незамеченным. Макар поскрежетал зубами, наполнил высохшие стаканы, выпил, обхватил голову и уставился на шахматную доску. Буря улеглась. Изгнанная посуда вернулась на подписанные кетчупом и майонезом места.
Обычно после адреналинового теракта сознание переключает плеер восприятия на пониженную скорость: внешний мир кажется заторможенным, речь – глухой и протяжной, а иногда и вовсе вырезает целые фрагменты зависшего бытия.
Макар, будучи человеком женатым, тренированным, привык к ежедневным болевым шокам и аудиооккупации и достаточно быстро возвращался в реальность – снимал последние данные GPS, синхронизировал внутренние часы с часами супруги и вплетался в круговорот её дел и переживаний. Я же, лишённый опыта бытового насилия и финансового сепаратизма, долго курсировал между затянувшейся игрой и оцепенением, пока где-то на краю шахматной географии не прошляпил беспризорную пешку. Пропетляв сквозь всевозможные преграды, Макарова Марта9 дошагала до края доски и превратилась в королеву. Спорить не стал. Безразлично опрокинул своего короля.
Оживший от свалившегося счастья Макар сразу преобразился в мужика с гармошкой.
– Ну что, Карабас Барабас, владелец лугов и огородов. Что притих?
– Тогда уж маркиз де Карабас.
– Когда это ты себе маркиза присвоил?
Я закатил глаза.
– Могу принять контрибуцию землями, – довольный собой Макар развернул гармонь, выпуская высокие переливистые аккорды. – Но не хочу.
Гармонь расстроилась.
– Зачем они мне?
Заплакала.
– Крестьян, что ли, выращивать?
Съехала клавишным рядом на пол.
– Ага. Я вот выращиваю. Охренеть плодоносная культура. В город поставляю.
Что, не смеётесь? Нам показалось смешно. Обхохотались.
– Ты с кем разговариваешь? – перебил мои мысли Макар, – Снова глюк10 поймал? У тебя точно крыша протекла. Могу психиатра посоветовать. Пропишет колёса. Будешь хоть по рецепту в свой воображариум улетать.
Макар посмотрел на часы.
– О, двенадцать. Они открылись! Чего загрустил, как сперма на галстуке? Одевайся. Поехали.
Ночь первая
Мужской клуб «Men’s dreams» не относится к премиум-заведениям, где под ярким светом софитов по подиуму прогуливаются двойники обложек «Плейбоя», а улыбки этих ночных золушек, глянцевых как снаружи, так и внутри, неподъёмна для кредитной карточки «Мир». Наше заведение более демократично в интерьере, проще в обслуживании, а не столь блистательная чистота «брильянтов» придаёт им лишь больше тепла и манящей загадочности в макияжном полумраке полуподвала.
Клуб встретил нас двумя гостеприимными вышибалами и милой барышней с глубоким декольте, сочными губами и всеми прочими атрибутами второсортного заведения.
– Вы у нас первый раз? – с равнодушной улыбкой спросила девушка.
– Спрашиваешь, как коров на бойне, – окрысился Макар, – нет, блин, второй.
Барышня слегка подвисла, ища подходящий вариант продолжения пограничной процедуры.
– А Марго здесь? – вернул я девушку в обычный круговорот приветственной церемонии.
Она облегчённо улыбнулась.
– Да, конечно, сейчас приглашу.
С Марго, администратором заведения, хотя слышал – зовут её совсем по-другому, мы знакомы давно. Ещё до того, как мне закрыли вход в приличные общества за мой пьяный психоделический бред. Марго пыталась заткнуть эту нескончаемую ахинею, пока однажды сама не послала в баню домогающегося гостя. Я рассказал ему, как пройти. С тех пор и встречаемся под менее изысканными вывесками.
– Привет, Сашенька! Как я рада тебя видеть! Куда это ты пропал?
Стройная блондинка в чёрном платье, слегка вьющиеся волосы, утончённые черты, проницательный взгляд. Понимаю, звучит как клише, но не стану жертвовать фактами в угоду оригинальности.
– Марго! – засуетился я, обнимая старого друга, – ты какую живую воду пьёшь? Всё красивее и красивее!
– Ну, ты меня просто в краску вгоняешь, – чуть вздёрнув брови, произнесла Марго.
Такая, скажем, – отточенная застенчивость. Робкий взгляд. Опускает глаза. И, собравшись с силами, поднимает на тебя полный решимости взгляд. Понимает, что всё пропало, и покорно ведёт тебя к месту твоего временного пристанища.
Усадили нас в «партере», откуда всех видно и все видят тебя. Разношёрстная публика завистливо не обратила на нас внимания. Пропустив с нами пару бокалов, Марго умчалась управлять стелющимся туманом, беглым огнём и прочим движимым и недвижимым имуществом. На диванчике, на противоположном берегу зала, ютилась стайка длинноногих лотосов. Выросшие из грязи, эти девушки пытаются пробиться в мир дорогих магазинов и безоблачной жизни. А походу и денег «на учёбу» срубить.
– Похоже, нас с тобой раздевают, – сказал Макар, глядя в их сторону.
– Ага, и взвешивают.
Между нитями синтетического света протиснулся силуэт, словно срисованный с героини «Сумерек».
– Для вас станцевать? – скромно спросила она.
– Лучше присядьте, – ответил я.
Девушка положила колено на диван, глянула вопросительно.
– Вы так похожи на Беллу Свон, что хочется стать добровольным донором, – попытался пошутить я.
Она лишь скучающе улыбнулась, давая понять банальность такого захода.
– Слушай, а если ты моего друга укусишь, – подхватил Макар, – он превратится в вампира?
«Белла» мазнула по мне взглядом:
– Нет, в стриптизёршу.
Макар рассмеялся:
– Да он похлеще. На работе его трахают, а он начальствующие зады облизывает. Денег за это просит.
Я готов был переписать героическую биографию этого острослова, забив в его детство камень издевательств и недостатка витаминов, но отмщение пришло со стороны девушки.
– Кстати, насчёт денег. Я ведь тоже здесь на работе, – обернулась она к Макару.
Теперь засмеялся я.
– Интересно, а если тебя я укушу, – не унимался мой приятель, – в кого ты превратишься?
– Не знаю, наверно, в оборотня. Надеюсь, при погонах.
После того как в чулке Беллы зашелестела купюра, наша компания стала разрастаться, вокруг всё загомонило, забулькало, и в какой-то момент я ощутил себя пьяным мужиком в пахучем стогу сена на деревенском лугу. В сознание меня вернул удар дружественного локтя.
Пришедшая в себя музыка вытолкнула на сцену кордебалет, лихо подбрасывающий ноги в такт маятнику голов захмелевших от тестостерона зрителей. Я снова катапультировал на сеновал своего уединения, где меня выследила какая-то назойливая муха, пронзительно щекоча уголки губ. Пришлось вернуться за мухобойкой. Сквозь слипшиеся веки я разглядел размытые очертания повелительницы мух с озорной улыбкой и соломинкой возле моего рта. Почему-то стало смешно и приятно.
– Проснись, – негромко и почти нараспев произнесло привидение.
– Ага, я проснусь, ты исчезнешь, – и мальчишка в моей голове зажмурил глаза.
Смех на той стороне реальности разбудил любопытство, и мне жутко захотелось увидеть сказочного персонажа, поселившегося на границе моего понимания. Я потряс головой, как глиняной копилкой, проверяя полноту содержимого, потёр веки, сфокусировал взгляд. На коленях сидела худенькая девушка, улыбающаяся, как лягушонок первым каплям дождя.
Огляделся вокруг – никого на коленях больше не было. Опять приснилась какая-то фигня.
– Ты кто? – разочарованно буркнул я.
– Кира.
– А по паспорту?
– Кира.
– А по батюшке?
– Васильевна.
Какой, на хер, Василий свою дочку Кирой назовёт? Пелагея – предел фантазии.
– А здесь, Васильевна, что делаешь?
– Деньги нужны.
По всей видимости, спящим я похожу на неохраняемый резервуар зелени.
– Деньги всегда нужны.
Девушка качнула головой, пожала плечами.
– Мама болеет, а лекарства дорогие.
– А-а, – вяло зевнул я.
Эти написанные под копирку сюжеты про больных родителей, несчастную любовь, катастрофу, уничтожившую огромное состояние, и благородное происхождение наводили на меня тоску.
Как обожравшийся впечатлений турист, я принялся лениво осматривать её достопримечательности. Собранные в узелок рыжеватые волосы, заострённые черты лица, прямые плечи, недоразвитая, как у школьницы, грудь. Не найдя никаких особых художественных изысков, я снял карантин с зоны своего восприятия, и внешний мир растворил меня в хаосе искусно организованного соблазна.
Напился до чёртиков.
Происходящее постепенно стало проникать в сознание лишь в виде редких застывших иллюстраций, и я поспешил вывалиться на улицу. Глотнул воздуха и, переходя вброд полноводные лужи, двинулся домой доживать эту странную ночь.
Если откажется
День наступил сразу, без прелюдий и утренней эрекции. На часах полвторого, квартира в руинах аморального образа жизни. Домработница категорически отказалась выходить после пятницы, какой бы день недели за ней ни наступал. Пришлось пообещать себе солидные чаевые, чтобы распихать по шкафам остатки собственного и неопознанного гардероба, свалить в посудомойку фарфоровую и пластиковую посуду и после пары часов исправительных работ поместить себя под струю контрастного душа. Первая сигарета, ароматизированная горячим кофе, заставила на минуту поверить в искренность здорового образа жизни и тут же напомнила о вчерашнем проигрыше. Набрал Макара.
– Привет, дружище! Куда вчера исчез? – раздался в трубке на удивление бодрый голос.
– Да не исчезал я, пешком ушёл. Что там у нас? Всё в краях?
– Э-э, да ты что, несознанку включаешь? За тобой ещё четыре ночи. Уговоришь – поучаствую в твоих кошмарах.
После непродолжительных препирательств решили продолжить сегодня, взяв старт у меня на кухне. При обыске приговоренных к стирке брюк обнаружил обрывок салфетки с именем и номером телефона. Я долго разглядывал этот «фолиант», пытаясь вспомнить обстоятельства его генезиса. По всей видимости, этот исторический промежуток затерялся среди прочих незадокументированных эпизодов.
Набрал номер, долго не ждал:
– Алё.
– Алё. Кира? Ваш номер у меня на салфетке записан. Мы, кажется, вчера познакомились. Что-нибудь такое припоминаете?
– А-а. Помню, – собеседница рассмеялась. – У вас уши ещё такие оттопыренные. И стрижка короткая.
– Точно, мой портрет.
– Вы ещё за мой номер полцарства предлагали, а потом торговаться стали.
– И на чем сошлись?
– На такси хватило.
Вот это я погнал. Как выкручиваться?
– Думала, потеряете.
– Запись, нацарапанная на салфетке, это же государственный масштаб важности. Даже «контактам» не доверишь. Как пришёл, сразу в сейф, – сказал я, пытаясь придать голосу бюрократический лоск.
– Да вы просто в кнопки не попадали.
Голос перекатился в смех, я зажмурился от неловкости.
– Вы, когда проснулись, такой смешной были.
Странно, но память вернула меня не в полумрак стриптиз-клуба, а на сеновал, где весело улыбающаяся девушка щекочет меня соломинкой в утренней мгле.
– Да я, когда засыпаю, ещё смешней. Как-нибудь продемонстрирую.
Какого хрена я это сморозил? Но девушка не смутилась.
– А как вас зовут? А то в клубе вы так и не сказали. Или это секрет государственного масштаба важности?
– Ещё какой. Но вам скажу. Александр.
– Александр, а можно я вас буду Сашей называть? А то совсем как-то торжественно.
Да что ж такое в её голосе? Как будто совсем рядом или внутри головы. Напряжённо заёрзал. Попытался придать позе непринужденный вид. Ни хрена. Деревяшка. Мысленно выругался, согласился на Сашу и позвал в гости.
Я был уверен, что она откажется. Она согласилась.
***
Звонок в дверь застал нас с Макаром с поднятыми стаканами, обнулив очередной сакраментальный для алкоголиков тост. Я открыл дверь. На пороге стояла невысокая девушка в коротеньком платье, кедах, с небольшим рюкзаком.
– Здравствуйте, Саша, я Кира. Не узнали?
– Конечно, узнал, – соврал я, удивляясь простоте, в которой провидение представляет своих избранниц. – Только ты чего-то какая-то маленькая.
– Да. В стриптизе я на 25 сантиметров выше, – улыбнулась Кира, и бессонные морщинки рассыпались в уголках её глаз.
– Ну, проходи. Осваивайся.
В комнате Кира кивнула Макару, устроилась на краешке стула и с детским любопытством стала изучать страну великанов. Я столь же откровенно изучал её. Прямые, слегка спутанные волосы сбегали к плечам. Карие глаза без тени косметики. Тонкий, чуть с горбинкой нос. Разъехавшиеся в улыбке губы открывали вереницу мелких, слегка желтоватых зубов. Кокетливые ямочки и гуляющие в собственных эмоциях брови. Все эти несуразицы, как ни странно, делали её лицо милым и удивительно живым.
Повертевшись на стуле, Кира замерла с ровной, как доска, спиной и вздёрнутым подбородком и превратилась в прилежного ученика на вступительном экзамене.
Изображая пресыщенного продюсера, утомившегося от галдежа юных Офелий, Макар снисходительно протянул:
– Так. Что тут у нас? – попытался повесить театральную паузу и, не выдержав собственной драматургии, разразился смехом.
Кира картинно выдохнула, расслабила спину, заразительно рассмеялась провалившемуся немому спектаклю. Макар, успокоившись, начал разливать виски по бокалам.
– Мне совсем чуть-чуть, я много не пью.
– Да мы ещё в стриптизе заметили. Пей, сколько душа просит. А не просит, можешь и пропустить.
Беседа полилась непринуждённо, не заморачиваясь на тему очередной нетерпеливой истории. Кира с юмором рассказывала о жизни в стриптизе, случайных романах и предначертанных встречах. Мы снисходительно слушали.
– А вы что, в шахматы играете? – Кира кивнула на доску, сосланную на край стола.
– Да, играем, – кивнул я, – на всякие дебильные желания.
– Ага, товарищ вон на пять ночей похождений в стриптиз попал, – ухмыльнулся Макар
– Правда? – недоверчиво переспросила Кира. – И что, если кто-то проиграл – будет обязательно исполнять?
– Ну да. На деньги не играем, а то разосрёмся. Желание всегда оговариваем до игры. Проиграл – выполняй. Раньше в мордобой играли.
– Это как? Проигравшего по лицу что ли бьют?
– Да нет. По морде, – ухмыльнулся Макар.
– Это в карты, в дурака, – пояснил я, – второму месту достается утешительный приз. Картами по разным частям физиономии или щелбаны – в зависимости от выпавшей карты.
Кира нахмурилась, я взял колоду.
– Вот смотри. Колода перетасовывается. Проигравший загадывает карту, и все карты до неё отбрасываются. Среди оставшихся, допустим, туз – удар по ушам, король – пустышка, ничего не пробивается, дама – по носу и так далее
– И что, прямо бьёте?
– Наотмашь, – с ноткой блаженства подтвердил я. – Хочешь попробовать?
Кира молча замотала головой. Я стал неуклюже оправдываться.
– Так уж с детства пошло. Шанс слабому отомстить более здоровому обидчику. Так что хлестали всегда от души. Был у нас во дворе Игорь Рыбаков – крепкий переросток с кувалдами вместо рук. Рыба его называли. Шугал пацанов, мучил, но справедливости ради, надо признать, что его хоть и боялись, но уважали. Без него не обходилась ни одна разборка с соседними площадками. В таких драках Рыба был просто ледокол, а остальные только прикрывали его кильватер. С Игорем не страшно было лезть в драку, но проиграть ему в мордобой! Туши свет.
Я перевёл дыхание, закурил и продолжал, уже с наслаждением смакуя воспоминания.
– Но и ему как-то тоже случилось стать жертвой этой игры. После одной из раздач стало понятно, что у Рыбы карты полный отстой. Мы, как шакалята, учуявшие добычу, стали подкрадываться к нему со всех сторон, всё подкидывая и подкидывая карты. В мысленном сговоре, даже не переглядываясь, мы топили Рыбу как Тургенев Герасима. Нависший над Игорем карточный приговор маниакально возбуждал малолетних садистов. И это случилось. Славка, местный катала, прокрутив ложную тасовку, оставил выбранную Рыбой карту на самом верху, и мы в экстазе расстреляли в Игоря всю скопившуюся злость. Под ржач и улюлюканье на него сыпались градом удары со всех сторон. Опьяненные возможностью начистить Рыбе морду, мы уже не соблюдали правил и били, даже когда выпадали пустышки. В азарт вошли и наблюдавшие. Под шумок и они не упускали шанса врезать Игорю, – я на мгновение прервался, улыбаясь далекому детству. – Разбежались все быстро, как тараканы от дихлофоса, а разодранный и униженный Игорь остался посреди двора. Рожа у него была, как помидор. То ещё зрелище.
– А если бы он отказался? – спросила Кира.
– Что отказался?
– Ну, это… по морде получать.
– Не знаю, у нас такого никогда не было, – я задумался. – Позвали бы старших, они бы его усадили и сами бы ещё добавили.
– А если нет старших?
Я пожал плечами, глотнул колы.
– Вы бы все вместе на него навалились?
Надо признать, что такой расклад вообще никогда не рассматривался.
– Да нет. Вряд ли кто-нибудь решился. Рыба, он же здоровенный. Да и не могло такого быть.
– А если бы было? – не унималась Кира.
Я помолчал и ничего не нашёлся ответить.
Повисло тягучее молчание.
– Со мной случай в армии был, – решил поддержать беседу Макар. – Перед Афганом бойцов через учебку пропускали. Полгода сплошной муштры. Если не бежишь, то ползёшь; если не ползёшь, значит, над тобой танкисты катаются. И был у нас замкомвзвод Толик. Просто рама. Не знаю, чего он на меня взъелся, но метелил при каждом удобном случае.
Макар затянулся. Неспешно выпустил дым, упёрся остекленевшим взглядом в зажигалку.
– Пытался я ему сдачи дать. Только он совсем с катушек слетал. Херачил от души.
– Так есть же офицеры, – не выдержала Кира, – мог бы им рассказать, они бы его наказали. Ведь так?
– Конечно, так. Наказали бы. Выговор влепили. А меня бы потом в батальон обеспечения весь оставшийся срок парашу выгребать.
– И что? Так и терпел? – спросил я.
– Ага, нашел терпилу, – сквозь зубы процедил Макар, – Я ему то пинка перед строем отвешу, то в столовой борщ на голову вылью.
Макар снова взял паузу, втягивая кислый дым тлеющего фильтра.
– И что дальше? Вы помирились? Да?
– Дальше я попал в госпиталь.
Кира подалась к Макару, будто хотела обнять, но осталась на месте, только глаза заблестели.
Рассказчик отчуждённо молчал.
– Да не тяни ты жилы. Дальше что?
– Снова борщ, снова госпиталь.
Макар задумчиво улыбнулся, потер висок, оскалился.
– Не помню уже, что там конкретно произошло, но скоро Толик нашел себе новую жертву. Про меня напрочь забыл. А я с саперной лопаткой так до конца учебки и не расставался.
Макар затушил остатки фильтра обожженными пальцами.
– А через полгода этого ада Афган уже не показался чем-то кошмарным. Там другие правила. Там офицер солдату брат. Сержант от пули сбережет. Одна сигарета по кругу. А письмо из дома – самый драгоценный подарок.