Сергей Зверев
Вечный кайф
– Всех боюсь! Боюсь! – заорала Оксана. Получила подзатыльник от Асеева и тут же пришла в себя.
– Звони, – велел я.
Она набрала «03».
– «Скорая». У меня подруга умирает! Да сделайте что-то!
* * *
«Скорая» приехала через пятнадцать минут. Я стоял на лестничной площадке повыше и смотрел, как «синие халаты» – женщина лет тридцати, медсестра с чемоданами прошествовали в квартиру. У подъезда застыла машина с красным крестом.
Мы снова по стеночке подобрались к квартире. Оставалось только приложить ухо к двери и слышать весь спектакль.
– Лекарства дорогие, сто долларов стоят, – слышался женский голос.
Да, похоже, такса у них одна у всех.
– Но нет денег! – это голос Оксаны.
– На нет и суда нет, – спокойный, уверенный голос женщины-врача.
Шаги приближаются к входной двери.
– Ладно! – кричит Оксана. – Я найду деньги.
– Так ищите.
– Вот… Последние…
Оксана врет. Это не ее последние деньги. Это мои последние деньги.
– Ладно, – меняет гнев на милость врач. «Скорая» начинает заниматься тем, чем и должна. Насте вкатывают лекарства. Приводят в себя.
– Будем госпитализировать? – спрашивает врач.
– Ни в коем случае! – кричит Оксана.
– Как хотите.
Дверь открылась. Появилась врач. Я всплеснул руками и, искренне улыбнувшись, произнес:
– Ох, какие лица.
Звать ее Эмма, работает она на третьей подстанции. Мы с ней сталкивались, когда сажали Клистера – широко известного в наркоманском мире врача «Скорой». Те наркоманы, кому сильно хотелось обдолбаться, не выходя из берлоги, звонили по «03» и требовали прислать двадцать девятую машину. На вызов и приезжала передвижная наркотическая лавка. И сам лавочник – Клистер. У него всегда был широкий выбор наркотических веществ и сильнодействующих препаратов. С этим джентльменским набором мы его взяли. А потом в шкафчике для его личных вещей на подстанции нашли немерено «дури». Эмма тогда работала с ним в одну смену на другой машине. Мы ее допрашивали в качестве свидетеля. Лицо мое она, похоже, хорошо запомнила. Потому что побледнела и стала такой, будто ее обработали отбеливателем «Ас».
– Эмма, я вас люблю. Я забыл это сказать вам в прошлый раз, – еще шире улыбнулся я.
– Что? Кто вы такие? – начала она валять дурака, пытаясь прорваться из квартиры, но габариты у меня достаточные, чтобы закупорить проход не хуже, чем пробка закупоривает горлышко бутылки от шампанского.
– Не узнали? А я мечтал об этой встрече… Кстати, мои сто баксов не жгут ваш синий халат?
– Что?! – воскликнула она.
– Милиция, Эмма Владимировна. ОБНОН, – Я обернулся и потребовал: – Понятые.
Асеев приволок снизу двух опойного вида мужиков.
– Наркоманы? – спросил алкаш, окидывая взором квартиру.
– Они, – кивнул я.
– И чего не живется? – поцокал языком алкаш. – Пили бы, как все люди…
Дальше начинается изничтожение противника – правда, только моральное. Эмма качает права. Требует отпустить, поскольку вся линия окажется неприкрытой и сердечники с травмированными умрут без ее помощи.
– С такими врачами они быстрее умрут, – заверил я ее. – Чего вкололи девушке?
– Обычное успокаивающее, – Эмма продемонстрировала ампулу.
– Действительно, – пришлось мне согласиться. – А сто баксов за что?
– Какие сто баксов? – искренне возмутилась врач.
– С переписанными нами номерами.
– Глупости.
– Да? Оксана! – крикнул я и взял у девушки диктофон, на который был записан разговор. – А это что?
Квартиру огласил записанный на ленту голос торговавшейся Эммы. Это – нокаут. Женщина плачет. В таком состоянии ее и тащим в местное отделение.
– Вы же готовы были оставить погибать человека, – вздохнул я, когда она сидела напротив меня в отделении.
– А они люди?! – вдруг с яростью восклицает Эмма.
– Вопрос дискуссионный, – кивнул я. – Но не странно, что менты откачивают больного, тогда как врач оставляет его умирать?
– Откачали?! – зло воскликнула она. – Надолго? Она все равно скоро умрет. Они долго не живут.
– Правильно, – кивнул я. – Убить, чтобы не мучилась. Вам надо с собой цианистый калий в комплекте возить.
– И возила бы, – с вызовом бросила Эмма.
Пока идет оформление материалов – близится ночь. Ничего. Не впервой возвращаться, когда на черном небе светит серебряная луна и волки в кустах на нее воют…
Под колесами уплывало шоссе. Я резко обгонял редкие машины. Ночь – простор. Ни пробок, ни автобусов, ничего.
– Черта с два тут дело будет, – сказал Асеев, потягиваясь.
– Да, – согласился я. – Местные или в возбуждении уголовного дела откажут, или прекратят его.
– Что ты им вменишь? Вкололи лекарство из аптечки. Сто долларов взяли ни за что? Мошенничество можно притянуть за уши. Но маловероятно.
– А что с Оксаной и Вороной делать? – спросил я.
– Думаю, давать материалам ход нет смысла. Лучше на крючок посадим. Рок же говорил, что она может знать, где покойный Бацилла брал порченый героин.
– Кстати, не от этого ли героина Ворона чуть не скончалась?
– Это вряд ли, – покачал головой Асеев. – Там симптомы были другие. Тут обычная передоза.
– Надо ковать железо, пока горячо. Давай к Вороне, – предложил я.
– Час ночи.
– Детское время. Ворона, наверное, уже очухалась.
Дверь открыла Оксана. Она посмотрела на нас, как на привидения.
– Чего, спать собралась? – спросил я.
– Ой, – всхлипнула она.
– Не ойкай. Котомку лучше собирай. – Асеев бесцеремонно втолкнул ее в большую комнату и бросил на продавленное кресло. На диване, лицом вверх, лежала Ворона. – За героин.
– Но я же…
– Передала героин Року. Это сбыт. Тюрьма.
– Но?..
– Что, неохота в тюрьму?
– Неохота-а, – заныла она.
– Помочь тебе? Тогда платить надо.
– У меня нет денег.
– Какие деньги, – встряхнул ее за шею Асеев. – Ты и Ворона нам по гроб жизни обязаны. Теперь будете делать, что мы говорим.
– Стучать, что ли?
– Откуда такие слова? Работать на нас…
Я наклонился над Вороной. Ее трясло. Она уже очухалась и смотрела в потолок, не обращая внимания ни на что.
– Это Стрельцов, – сказал я. – Помнишь?
Она скосила на меня глаз и жестяно произнесла:
– Помню.
– Ты где «геру» брала?
– У Бациллы.
– Бацилла откланялся. Нет его больше на этом свете.
– Я знаю.
– Как же ты без Бациллы? Загнешься же без героина.
– Найду, – прошептала уверенно она.
– Вместе искать будем…
* * *
Только начни распускаться, только дай слабину – пойдет-поедет. Пусть лег я в три ночи, но в полседьмого, как только начал звонить будильник, через силу разлепил глаза, напрягся и вскочил с кровати. Потом – гимнастика, полуторапудовые гири, душ. Все как всегда. Нужно быть в форме.
Позавтракал я плотно. Мой принцип – всегда брать, что дают. Обеда, а то и ужина на нашей работе может не быть.
Пока я завтракал, началась ежедневная битва. Арина пыталась поднять наших чад, пятилетних близняшек Вовку и Аленку. С Вовкой договориться еще можно. Он все-таки мужчина. А Аленка начала привычно скандалить:
– Не хочу-у в садик.
– А куда же ты хочешь? – спросила Арина.
– Хочу к папке на работу-у!
– Что за новости? – удивилась Арина.
– А я тоже хочу ночью приходи-ить! Хочу-у!
Вот это да…
Как всегда по утрам, время летит быстрее, чем надо. Арина возится с детьми, одевает, кормит, а стрелки уже подползают к критической точке, за которой – опоздание на работу.
Все с грехом пополам собрались, уселись в мою видавшую виды зеленую, как «БТР», «шестерку». Я тронул машину с места.
– Насчет зарплаты у вас ничего? – больше для приличия, чем из интереса, спросил я.
– Обещали аванс за позапрошлый месяц, – вздохнула Арина. – Аж рублей двести.
– Серьезные деньги.
Моя жена – старший научный сотрудник в умирающем оборонном НИИ. В последние годы она привыкла работать не за деньги, а за идею. Это у нас семейное – высокая идейность, потому что чаевые, которые мне платят, тоже зарплатой не назовешь.
Я завез детей в детсад, забросил на работу Арину.
– Детей ты сегодня забери, – сказал я. – Неизвестно, когда приеду.
– Конечно, заберу, – вздохнула она, поцеловала меня.
Стройная, красивая, любимая. И очень терпеливая…
Начало рабочего дня. Шум-гам, смех, гогот, шуточки-прибауточки. Палата номер шесть. У Арнольда один разговор – как он вчера нажрался, что не помнит, было ли у него что-то с Таней… Или с Валькой… Нет, все-таки с Анютой…
Галицын притащил пару новых анекдотов. Димон Куравлев – младший опер, прикомандированный к нашему отделу, – что-то стонет о женской неверности – его кинула очередная его пассия, когда дело еще и до постели не дошло. Асеев смотрит на всех осуждающе.
По мою правую руку зазвонил телефон. Я поднял трубку и услышал скрипучий, как не-смазанное колесо, голос:
– Але, это кто?
– Майор Стрельцов.
– Это начальник Арнольда Крюкова?
– Да.
– Я Турусова Анна Леонидовна. Мне сказали, что начальник отдела Романов не давал разрешения убивать Ольгу. А Крюков все равно убил. Без разрешения! А это ведь превышение власти.
– Да что вы?
– Именно.
– Разберемся, – пообещал я.
– Когда?
– Вот сейчас и начнем…
Я бросил трубку и кинул Арнольду:
– Бабка Турусова звонила. Говорит, Романов не разрешал тебе убивать Ольгу.
– Ну не разрешал, – кивнул Арнольд. – Но очень хотелось.
Бабка Турусова – стукачка с еще энкавэдэшным стажем. Всю жизнь на всех стучала, требовала принять меры, вынюхивала и дотянула таким образом до семидесяти трех годков. Ее внучка Ольга – наркоманка конченая – тоже пошла по стопам предков и исправно барабанила Арнольду на своих товарищей по игле. Потом стала прикрываться оперативником перед наркоманской швалью в своих неблаговидных делишках – мол, у меня менты подвязаны, всех по кочкам размотаю. А бабка Турусова постоянно названивала Арнольду и требовала:
– Сделай что-то с Ольгой, чтобы не кололась. Уговори ее.
Пожелание благое, но, мягко говоря, нереальное. Не рожден еще оратор, который уговорит наркомана не колоться. А Ольга чем дальше, тем больше отлетала в иные реалии. Однажды она сожрала сто таблеток димедрола и едва не улетела насовсем. Потом все-таки померла, просидев из своих тридцати годков десяток на нар-котиках – еще долго протянула.
Перед этим Арнольд с Асеевым вдвоем взяли притон, где было шестнадцать отмороженных наркошей. Один из них, приятель Ольги, затаил на Арнольда злобу и, как только додумался, нашептал старухе Турусовой:
– Это Арнольд в притоне твою внучку порчеными наркотиками обкормил. Убил ее.
С того времени бабка разослала двадцать заявлений и штук тридцать жалоб в ФСБ, прокуратуру, МВД и Комитет по правам человека о зверствах старшего оперуполномоченного Арнольда Крюкова. И она все писала и писала, обивала пороги и останавливаться не собиралась. Образованная, на психичку не похожа, на груди какие-то медали – типа «За трудовую доблесть» и «За взятие Москвы», первое впечатление она производила вполне пристойное. И по такому маразму приходилось отписываться и ФСБ, и прокуратуре, и, естественно, нам.
Опять звонок:
– Вам звонит представитель матерей с Элеваторного проезда, – послышался строгий голос.
– А с вами говорит представитель оперативников с улицы Папанина, – поддакнул я.
– Поищите лучший объект для иронии. Мы, матери, возмущены тем, что наших детей травит наркотиками гражданка из шестнадцатого дома. Они к ней в очередь выстраиваются. И гибнут… Где милиция?
– Да, а где?
– Из отделения приезжали, забрали ее. И выпустили. Она говорила – за две тысячи долларов.
Что ж, такое возможно. Ментов продажных и без тормозов на территории немерено.
– Прямо на улице и торгует? – спросил я.
– Да.
– Как представитель матерей – какую-нибудь квартиру для наблюдения подыщите. Мы ее «хлопнем»…
– Убьете? – ужасается дама.
Тьфу, с этим нашим жаргоном.
– Да нет, просто арестуем, – успокоил я представительницу матерей.
– Квартиру, да? – Ее энтузиазм тает. – Мы подумаем. До свидания.
– И не затягивайте, – прошу я.
Девять против десяти, что ее больше не услышу. Таких вот общественных прокуроров, что-то от нас строго требующих, гораздо больше, чем помощников. А оперов вообще – раз-два, и обчелся. И на каждого – по дивизии барыг. За всеми не угонишься…
Не успел положить трубку, снова звонок. Мой телефон – контактный. Названивают все кому не лень.
– Приезжайте, у меня сын обкололся наркотиками и бегает за нами с топором! – слышится истошный женский визг.
– Так звоните в патруль быстрее! – не выдерживаю я.
Наркоман обкололся, обкурился, упал мордой вниз – и все звонят нам.
Очередной звонок.
– Терентий, ты? – услышал я знакомый голос.
– Нет, не я… Ты куда пропал, чудик?
– Бегал, высунув язык.
– Встречаемся?
– Да. Есть новости по главной проблеме.
– Где встреча?
– Через часик на третьей точке. Годится?
– Давай минут через сорок, – сказал я.
– Хорошо.
Я положил трубку. Посмотрел на часы.
Галдеж в кабинете продолжался. Арнольд рассказывал очередную байку. Опять зазвонил телефон – утром все как с цепи сорвались.
– Князь, возьми, – кивнул я. – Меня нет. Я уехал.
– Куда? – спросил Асеев.
– На встречу.
Встреча с лицом, конфиденциально сотрудничающим с органами внутренних дел на возмездной контрактной основе, – так называется агент по-научному.
Контрактная возмездная основа. Те копейки, которые мы им платим, могут заинтересовать только обнищавшего пенсионера, которому пенсию не платят уже полгода. У Волоха же новый «БМВ», недавно квартиру трехкомнатную купил, так что ему мои подачки оскорбительны. Дружба наша основана на другом. На том, что я, еще когда был старшим опером в убойном отделе, жизнь ему спас. И живет он, пока мы не распространяем сведения конфиденциального характера. Он это знает. И глядя в его честные глаза, я иногда думаю: а не разорится ли он на дешевенького киллера и не решит ли проблему модным в коммерческих кругах методом – уничтожением кредитора. Но нет. Не посмеет… Мы же друзья. И друг другу должны помогать. Боремся вместе с гидрой преступности. Только он еще борется за личное благосостояние, а я – все больше за общественные устои…
С источниками лучше встречаться подальше от людных мест. Меньше глаз и ушей, меньше вопросов. Хотя некоторые, подобно Року, и прописываются прямо у нас в кабинетах, становясь частью интерьера, но с Волохом такое не пройдет. Он не из тех людей, кто может себе такое позволить.
Он ждал меня за автобусной остановкой у комбината железобетонных изделий. Место – лучше некуда. Без какого-либо особого дела сюда никто не сунется. Вон он прогуливается. Обильно татуированный колобок в майке, на шее – златая цепь, на пальцах-сардельках – массивные кольца. Точно абориген-людоед с тихоокеанского острова. Вдали за панелевозом стоит его новый любимый «БМВ».
Я резко, круто так, в стиле американских боевиков вильнул и затормозил.
– Садись.
Волох огляделся, кинулся к моей зеленой «шестерке», упал на заднее сиденье и осведомился настороженно:
– «Хвоста» не было?
– Сбросил еще в центре, – деловито ответил я.
– Тебе все шутки шутить. А мне башкой отвечать.
Действительно, ему, члену славной воровской общины, за встречу с опером могут счет предъявить. Да еще у Волоха мания преследования. Он обожает всякие шпионские трюки типа сбросить «хвост», проверить, не на прослушке ли телефон и нет ли в ванной микрофона.
– Ну, чего надыбал? – спросил я.
– А. Братва гуляет, – махнул он рукой. – Через неделю тебе барыгу оружейного, может быть, сдам.
– Из чьих?
– Из гагаринских отморозков. Они вооружаются активно.
– Что по наркоте?
– Наркота сейчас потоком пошла. Героин. Вскоре большое поступление ожидается.
– Откуда? – напрягся я. – Таджикистан?
– Очень тут все туманно. Может быть.
– Ты знаешь, что порченый героин пошел? Уже несколько человек с жизнью расстались.
– Слышал, – кивнул Волох, продолжая нервно оглядываться. – Похоже, из этого нового потока.
– Разузнай подробнее.
– Что могу, делаю, Терентий. Ты же знаешь, – обиделся он, что его недооценивают. Он, как ребенок, обидчив.
– Ладно. Что еще?
– Тут такие закрутки. Московские паханы подтвердили, что Малюта в город на наркоту посажен. С героина бабки он в Москву на общак отстегивает. И зону должен наркотой и деньгами кормить.
– Значит, вору в законе Малюте дали право барыжничать?
– А, – махнул рукой Волох. – Все с ног на голову встало. Где вор, где барыга, где бизнесмен, где политик? Кто разберет?
– А не западло ему «белым» торговать?
– Старый вопрос. Какой западло, когда такие бабки? Кроме того, ты Малюту хорошо знаешь?
– Еще как.
– И что такой падле может западло быть?
– Действительно, – не мог не согласиться я.
– Малюта сейчас бизнес свой раскручивает. И тут у него конкуренты появились. Главный – таджик.
– Какой таджик?
– Моджахед.
– Абдуламон Муртазов?
– А ты еще серьезных таджиков знаешь? Так что жди, когда эти две змеи друг в друга зубами вцепятся.
– Н-да, – я цокнул языком.
Информация к размышлению была. Правда, что с ней делать? Увидим.
* * *
– Чего у вас на автоответчике в кабинете? – сурово сдвинул брови Романов.
Кабинет у Романова крошечный. На стене за его спиной плакат с гербом России – двуглавым орлом. Деталь символическая. Наш ОБНОН так и прозвали – «дом Романовых». «Ты откуда?» – спрашивают меня. «Из дома Романовых», – отвечаю я. И всем все становится ясно.
– А чего? – недоуменно спросил я.
– «Вы позвонили в ОБНОН. А вам это надо?» И это на отдельском автоответчике. Кто придумал? – Романов нахмурился еще больше. Невысокий, щуплый, он чем-то походил на артиста Никулина, то есть на горького пьяницу, хотя тут его внешность не соответствует внутреннему содержанию. Пьет Романов мало и разборчиво.
– Кто-то придумал, – пожал я плечами.
– Во-во. Из УБНОНа министерства позвонил полковник. И услышал.
– Досадно.
– Вообще весь кабинет у вас обклеен черт-те чем – какие-то идиотские плакаты, цитаты. Зачем на стену конверт прилепили «Для взяток»?
– Это ребята в фильме «Улицы разбитых фонарей» высмотрели.
– И что это значит?
– А что?
– Из подсознания вырывается? Взяток хочется, да?
– Ну а кому с такой зарплатой не хочется? – снова пожал я плечами.
– Хотите на здоровье. Лишь бы не брали… Терентий, надо порядок в кабинете наводить. Серьезнее пора становиться. Не школьники уже.
– Верно, – согласился я. – Это не школа. Это – детский сад.
– А, – обреченно махнул рукой Романов. – На. Прилепишь на видном месте.
– Где взял? – спросил я.
– Купил, – улыбнулся Романов.
«Перечень выражений, запрещенных в кабинете начальника:
– Первый раз слышу.
– Звонил – не дозвонился.
– Искал, но не нашел.
– Заходил, но вас не было.
– Это было до меня.
– А я думал…
– А я докладывал.
– Наверное, команда не прошла.
– А мне никто не говорил.
– А почему я?
– Не слышал.
– Не знаю.
– Не передавали.
– Хотел как лучше.
– Я хотел, но не получилось.
– Я хотел доложить, но вас не было.
– Я сказал, а он не сделал.
– Меня в то время не было, кажется, болел (был в отпуске).
Начальник отдела».
Эту штуковину я тут же, согласно приказу, прилепил в нашем кабинете рядом с «Листком гнева», на котором нарисован взбешенный слон и написано:
«В случае припадка ярости скомкать и швырнуть на пол».
– Это чего за настенная агитация? – заинтересовался Арнольд, слегка опухший после того, как вчера «карнавалил» – то есть бухал до потери пульса со следовательшами и операми из Центрального РУВД. Кажется, не было в милиции тех, с кем бы он не гудел.
– Распоряжение начальника, – многозначительно произнес я.
– Ну вот. А Машу с «Уралмаша» отодрали, – обиделся Арнольд.
Маша с «Уралмаша» – это голая девка с плаката «Плейбоя», которую месяц назад с утра пораньше налепил Арнольд на стену, а через полчаса кабинеты обходил начальник РУВД – человек старорежимной закалки. Это надо было видеть. Тогда и изрек начальник классическую фразу, притом явно не его, говорят, она ходила еще в Советской армии:
– Что это за шлюха?! Отодрать и выбросить!
…Арнольд начал внимательно изучать новую бумаженцию.
Трахх, бах – грохот. В кабинет, открыв головой дверь, влетел Рок и упал на пол под ноги Арнольду. Тот ткнул его ногой и спросил:
– С верблюда свалился, дегенерат?
– Споткнулся. – Агент Рок встал как ни в чем не бывало, отряхнулся. И торжественно объявил: – Я всю ночь думал. И решился. Возьмите меня в агенты!
Опять начиналась старая песня о главном.
– Шустрый, – хмыкнул Арнольд. – Электровеником тебе работать с такими замашками.
– Я же с вами работаю. Барыг сдаю. Я на кон свою репутацию поставил!
– Ах, репутацию, – кивнул Асеев. – Да, в мире воротил крупного бизнеса репутация – главное.
– На меня уже косятся. А может, – он шмыгнул носом, потом приосанился, – может, меня убьют.
– И тебя наградят, – поддакнул я. – Посмертно.
Но Рок иронии не почуял. И «Бриллиантовую руку», которую я процитировал, он если и смотрел, то давно забыл. Его голова полна другим – наркоточками, рецептами на колеса, варкой «винта» и, главное, ожиданием того мига, когда вгонит в вену наркотик.
– Ну так возьмете? – проскулил Рок.
– Утро вечера мудренее, – заметил я. – Ты только просишь. А кто такую честь заслуживать будет?
– А чего? Я еще адреса барыг надыбал, – Рок вытащил записную книжку и начал листать.
Затренькал телефон. Арнольд взял трубку.
– Кто? – спросил он. – А почем?.. Когда?.. Ладно, решим. Перезвони. – Он повесил трубку. И сказал: – Рок, пока ты нам мозги трешь, тут народ звонит, головы барыг на блюде принести обещает. Конкуренция, понимаешь.
– И сколько денег на закупку требует? – деловито осведомился Рок.
– Сто баксов, – бросил Арнольд.
– Что?! – истошно завопил Рок. – За сто баксов можно пять точек накрыть!
Я смотрю на Рока с пониманием. Мне где-то даже его жаль, хотя Дядя Ася, например, считает, что жалеть наркомана можно лишь от очень широкой души или от великой наивности.
Року до смерти хочется уколоться. Он еле живой и готов продать кого угодно. Та доза, которая ему досталась после налета на квартиру Вороны, давно уже растворилась в крови. Скоро будет ломка. Скоро мир для Рока станет враждебным и захочется умереть. Говорят, когда ломка у героинщиков доходит до определенной стадии, у них возникает полное ощущение, что мясо отслаивается от костей.
– Поехали, – закричал Рок. – Я барыгу знаю. Он мне доверяет. В дом пустит. Кому не доверяет, тем по дворам скидывает! А меня пустит. Меня все знают! Рок в авторитете!
– А ты, вообще, где три дня был? – Вдруг, будто только увидев, глянул на Рока Арнольд. – Ты, дегенерат, обещал еще позавчера отзвониться!
– На вас работал, – гордо выпрямился Рок. – Точки искал. Удочку закинул. Скоро такой улов будет!
– Ну, ты крутой, – с уважением произнес Асеев.
– Пока еще не крутой. Вот оружие подойдет – буду крутым.
– Так звони своему барыге, крутой! – гаркнул Асеев. – Только треск от тебя идет, как от трансформатора испорченного. А дела нет…
Рок поднял трубку и начал названивать по адресам. На третий звонок ему откликнулись, и он важно начал вещать:
– Валера, что ты мне трындишь? «Чеки» «чеками», а граммы граммами. Возьму десять граммов на реализацию… Что, нет? А когда будет?.. Быстрее, Валера. Быстрее доставай. А то кого получше найду. – Повесив трубку, заявил: – И здесь облом.
– Рок, ты мне надоел, – Арнольд дал ему подзатыльник.
– Во, – Рок поднял руку. – Знаю хазу, где «винт» варят. – Глаза его мечтательно закатились. – Хороший «винт». Ядреный. Неделю назад им вбахался. До сих пор отойти не могу.
Он набрал номер.
– Ерики-маморики. И ее нет!
– Ладно, остынь, – сказал я. Рок с облегчением положил трубку и взглядом преданной дворовой собаки, проспавшей ночного вора, уставился на меня. – Ты насчет порченого героина узнал?
– Узнал, – кивнул деловито Рок.
– И что узнал?
– От него еще три наркома кони бросили. Два на Старогрязевской. И один в поселке Экскаваторный.
– Ха, – с уважением произнес я. Информация у Рока была точная. Наркоманы от передозировки, от полной утери здоровья, от изъеденной печени, да от отказывающего сердца, да от излохматившейся в тряпье нервной системы мрут как мухи каждый день. Но когда у одного за другим морда черная, да пасть открыта во всю ширь, как у демократа на митинге, да еще причина смерти с трудом устанавливается – тут уже прослеживается система. Это – порченый героин. Действительно, таковых за последние дни было три.
– Гнилой героин пошел, – вздохнул Рок. – Барыги нам войну объявили биологическую.
– Тогда уж химическую, – сказал Асеев. Ему, офицеру-ракетчику, виднее.
– Во-во, – кивнул Рок.
– И откуда он идет? – осведомился я.
– Это у Вороны надо спрашивать было.
– Она сказала – Бацилла ей дал.
– Ага… Врет же, стерва. – Рок потер руки.
– Почему?
– Потому что из откинувшихся на Старогрязевской был ее хахаль Робертино. Он через нее «белый» брал. И что вам чутье оперативников подсказывает?
– Ты что, полудурок, нас подкалываешь? – Шлеп – Арнольд залепил Року еще одну затрещину.
– Ну чего он? Скажите ему, – обиженно шмыгнул носом Рок, обращаясь ко мне.
– Арнольд, побереги руку… Так, думаешь, Ворона нам по ушам ездила?
– Ага, – довольно хмыкнул Рок.
Да, в логике ему не откажешь.
– Молодец, – сказал я. – Продолжай так и дальше. Агентом станешь.
Да, Ворона уже должна прийти в себя полностью. Нечего с ней сопли развозить. Надо брать ее, змею, за нежное девичье горло.
– Проедусь по городу, – сказал я, поднимаясь.
– А «винтовую» будем брать? – воскликнул Рок.
– Без меня…
* * *
Моя зеленая железная кобыла сегодня заводиться отказывалась. Машина жужжала, тряслась, и мне казалось, что она ехидно хохочет. Надо ее, заразу, тащить на ремонт. И двигатель тянет в последнее время неважно. И мотор чихает. Хорошо, когда один из доверенных лиц держит свою мастерскую и от этой мастерской ты отваживал братву.
– Ну заводись, родная, – воззвал я к ней.
На автобусе я к Вороне не поеду – целый день потерять. Туда можно на метро или на трех автобусах добираться – одинаково длинно. На машине же рукой подать. Не заведется – придется Князя с его «Фордом» брать… Хотя, если Рок дозвонится до барыги, им сегодня «винтовую» хату поднимать.
Машина все-таки завелась, и я резко рванул ее вперед. Какой же опер не любит быстрой езды?
Да, хорошо быть ментом и ездить на красный свет. Может быть, это и неприлично, но отказать себе в подобном удовольствии я не мог, так что до точки назначения добрался через пятнадцать минут.
Кнопка звонка поддалась. Из-за двери донеслось треньканье. Открывай, сова, медведь пришел… Глухо. Никого нет дома.
Я прислонил ухо к двери. В квартире ощущалось слабое биение жизни. Шорохи, скрипы. Хрущобная звукоизоляция – друг опера, естественно, если сам опер живет не в хрущобе.
Все, нет смысла больше жать на звонок, барабанить ногой по двери, кричать, молить: «Откройте». Ни к чему это.
Некрасиво это. Нетактично. Тем более когда у тебя в кармане ключ от этой квартиры.
Я повернул ключ и толкнул дверь. Ключ этот – второй экземпляр – висел еще недавно на гвоздике на праздничной красной ленточке в прихожей Вороны. На всякий случай – для хороших людей. А я человек неплохой. Можно сказать, друг этого дома. Так что ключ я присвоил без мук совести. И теперь он мне пригодился.
– Ворона, привет. Орел прилетел! – воскликнул я, проходя в комнату.
Там Вороны не было.
– Ау! – крикнул я. – Иду искать.
Я знал, что она здесь. Во всяком случае, ее единственные туфли стояли в коридоре.
Искать Ворону долго не пришлось. Она стояла на коленях на кухне. И перед ней лежал на тарелочке шприц. Из этой тарелки она всосала иглой разбавленный дистиллированной водой героин. И теперь готовилась вколоть его в вену.
– На иглу молишься? – спросил я.
Она не ответила. Щеки ее были обильно смочены слезами.
– Не могу. Не могу, – всхлипнула она.
– Что так? Боишься?
– Да! Да!
– С этого героина Робертино на кладбище угомонился?
– Да! – вдруг дико завопила она, схватила шприц и нацелила его себе в вену.
Я врезал ногой по ее руке, шприц отлетел, ударился о стену и упал в мусорное ведро. Классный бросок. Мяч в корзине.
– Сдурела? – воскликнул я.
– Не могу… Не могу… Слышишь, я должна уколоться… Я не могу…
– Сдохнешь же.
– А, все равно сдохнем. Робертино подох. И я подохну. Рано или поздно.
– Конечно, подохнешь, – согласился я. – Если так жить будешь.
Вести воспитательную беседу с наркоманом, который хочет уколоться, – занятие неблагодарное и опасное. Тут же я и получил за свою доброту:
– А как еще жить? Как?! Мент драный! Сука!
Ну что, получил за доброту. Трудно быть джентльменом и выслушивать все это… Да и зачем, спрашивается, всегда быть джентльменом? Я влепил ей легкую пощечину. Голова Вороны мотнулась, в глазах появилось осмысленное выражение.
– Пришла в себя? – спросил я. – Поговорим?
– Никогда!
– Нехорошо. Я же тебя из могилы вытащил. Ты уже там была.
– И была бы!
Я нагнулся над мусорным ведром, вытащил шприц, кинул его в папку.
– Сдохнем… Все сдохнем, – опять запричитала Ворона.
– Кто тебе порченого «геру» дал?
– Никто! Не было этого! Никто не давал!
– Смотри. – Я выкинул из кармана ладонь, на которой лежал «чек» героина. Такие штуковины постоянно ношу с собой. При общении с контингентом вещь незаменимая, хотя и таскать ее – преступление. Да что не преступление? Вся эта работа – сплошное преступление идиотских законов, которые не дают нам выметать нечисть. И то, что я сейчас делаю, – незаконно. Какой-нибудь высоколобый умник-юрист возопил бы возмущенно: позор! А я не высоколобый умник. У меня заочный юрфак московской академии за плечами – и хватит.
Она потянулась к героину, но он волшебным образом пропал с моей ладони. На лице Вороны отразилась борьба. Но я наперед знал, чем она кончится. Нет ничего на свете, что перевесит для наркомана, у которого начинается ломка, хорошую дозу героина.
– Тютя этот «герыч» дрянной дал нам, – всхлипнула Ворона.
– Кто?
– Боря Утютин.
В моей памяти что-то нехотя заворочалось. Где-то слышал я эту кликуху.
– Утютин – кличка?
– Все так думают. Это фамилия!
– Адрес?
– Я его по пейджеру нахожу, – Ворона не сводила глаз с моей руки, в которой только что был героин.
– Номер.
Она задумалась. Потом отбарабанила цифры. Ты глянь, еще не все мозги героином съедены.
– Отлично, – кивнул я. – С твоей помощью мы его и возьмем.
– Что? Нет! – завопила она.
– На нет и героина нет. – Я направился к выходу.
Догнала она меня в коридоре. Упала на колени. Уцепилась за мои ноги, как регбист. И взвыла:
– Ну пожалуйста! Я сдохну. Дай.
– Сдашь Тютю?
– Нет… Да!
– Когда?
– Завтра только смогу.
– Вот спасибо. – Я кинул на пол целлофановый шарик где-то с десятой частью грамма героина. – Ты хоть понимаешь, куда катишься?
– Понимаю, понимаю, – зашептала она, сжимая пакетик. Ее больше ничего не интересовало. Она говорила механически.
– Хорошо тебе провести вечер. – Я хлопнул дверью. И почувствовал, что меня подташнивает. Меня будто стискивало тисками. Нет, так жить нельзя!
Я вздохнул. Мир надо принимать таким, как он есть. Нечего устраивать страдания опера по безвинно порушенным жизням…
