Сергей Зверев
Ответный удар

Полная версия

Меняя цели и названия,

меняя формы, стили, виды,

покуда теплится сознание,

рабы возводят пирамиды.

И. Губерман

Самая жара – перед грозой.

Взмокшие, распаренные, осоловелые люди еще матерятся – кто про себя, кто вслух в адрес невиданного пекла; женщины переживают за косметику, мужчины неловко вертятся, пытаясь отлепить от взопревшей кожи пропитанные пóтом трусы и рубашки; асфальт плавится, всеобщая мечта о дожде взмывает к небесам, конденсируясь и разбухая, пока не материализуется в виде фиолетовой, почти черной тучи. Хлынет – и промокшие люди забудут, о чем просили непонятно кого пять минут назад, спрячутся под козырьки и зонтики, в машины и магазины и по извечной привычке людской будут проклинать именно то, что совсем недавно вымаливали. Поздно – брюки заляпаны, туфли отсырели, косметика потекла…

Свежеизбранный президент и его команда пока играли с прессой в «Спокойной ночи, малыши!»; на заученный вопрос: «А не собирается ли новая администрация?..» – звучал стереотипный ответ: «Будет продолжен курс реформ, но…» После «но» следовали туманные фразы, которые могли означать что угодно или вообще ничего не означать. Истеричные обозреватели привычно пели про грядущий переворот, репрессии и «новый тридцать седьмой». Никто им не верил. Уже пятнадцать лет они исполняли эту арию ежеквартально, дабы стенаниями заглушить шелест купюр в соседнем углу, где опять что-то под шумок продавалось по цене «намного ниже рыночной». Разве что бабульки, перепуганные на всю жизнь, опять ринулись сметать с прилавков соль, муку и мыло – залежи от предыдущей истерики изрядно подсократились. Еще гремели презентации, фестивали и концерты, только неформальные лидеры мероприятий, бубня состряпанные референтами речи, вдруг как-то рассеянно сбивались, вспоминая, а продлена ли виза и не пора ли «углублять деловые контакты в дальнем зарубежье», а их начальники, секьюрити и руководители аналитических отделов – все как на подбор в действующем резерве ФСБ, СВР, ГРУ – судорожно сводили баланс: кто знает, что будет грехом, а что удастся выдать за благое дело в глазах грядущего режима и кем примут в родных пенатах – следователем или подследственным? Склады, магазины, ларьки еще ломились от товаров на любой вкус и цвет, только что-то заскрипел вдруг тормозами оптовый рынок, и раскалились мобильники – всем срочно потребовались наличные, и хорошо подстриженные тети с экранов опять завели о «кризисе неплатежей». Конечно, все понимали, что это такое – когда никто не отдает долгов. Только девять из десяти жителей Страны Чудес отчего-то считали, что их сие не касается…

Красилина Д. А.

Неблагодарное занятие – вспоминать. Приятные события вымываются из памяти, уходя в область смутной «фата-морганы», неприятные, напротив – становятся циклопическими. «Павел Игоревич? – стук в дверь. – Вам в десять надлежит быть там-то и там-то, а уже, извиняемся, девять, так что примите к сведению…» – «Не отдам!» – рявкнула я. «Прощай, душа моя, не буянь», – он обнял меня, неуклюже, как пьяница полуночный фонарь, сдул с глаза мужскую слезу и двинул из ведомственной гостиницы на углу улиц Омской и Семнадцатого года. А я осталась одна со своей меланхолией. К зеркалу – страшно, домой – не загонишь, на улицу – хуже пытки. Лишь с охраной и по-быстрому. Один из людей Аркадия Ивановича – моего нового куратора, весьма представительного седого мужчины – предложил взять шефство над Антошкой, который рано или поздно вернется из Асино – я согласилась (это так любезно с их стороны). Другие провели политликбез и доставили к рабочему столу, объяснив специфику. Я приняла судьбу безропотно. Конторка, где отныне предстояло работать, обладала стандартным фасадом – типовой бетонный кубик, неотличимый от семейства бывших проектных институтов, расположенных рядом. Над крыльцом висела табличка с избитым названием «Новое время», в вестибюле зевали двое тихонь в штатском. По официальной версии, конторка имела касательство не то к социологическим исследованиям, не то к изучению общественного мнения (если это, конечно, не одно и то же), не то к обработке каких-то статистических данных. На рубеже веков такие конторки плодились, как мышата. А поскольку заниматься им было, в сущности, нечем (как известно, рейтинг политика прямо пропорционален размеру внесенной политиком суммы), то и приютить под своей крышей они могли любую организацию, которая создаст им видимость кипучей работы, а заодно прикроет свою. Например, деятельность редакции газеты «Бизнесмен Сибири», которая действительно в природе существовала и раз в неделю выходила в свет, радуя сибиряков котировкой шпал и горбыля на местной фондовой бирже, а также сводками пресс-центра областной администрации. Но состояла при этом как бы из двух половинок, причем вторая к обнародованию информации никоим боком не относилась. А скорее занималась ее поиском и анализом – с последующим засекречиванием. Работали одни мужики. «Наконец-то в нашем доме завелись красивые дамы», – отстраненно усмехнулся сосед из смежной комнаты – бледный парень с неподвижным лицом. «Красота моя в аптеке стоит рубль баночка», – пробормотала я и принялась уничтожать пыль, которая лохматилась практически по всем углам. На сем неформальное общение с коллегами и закончилось. В фирме «Новое время» не принято было заводить знакомства. Тем более их углублять. Диалоги допускались лишь по существу. Люди работали как проклятые. Их подгоняло даже не чувство неполноценности перед начальством (хотя и было), а скорее чувство какого-то не вполне мною уловимого долга, позволяющее им сидеть за монитором сутками. Чуть меньше месяца я тоже занималась «мышиной возней», сортируя и тусуя из колоды в колоду всевозможные партийки и общественные организации, выросшие на обильных хлебах российской демократии. А потом, в один прекрасный день, после того как, вняв уговорам, решила вернуться в родное обиталище и уже провела в нем несколько ночей (лежа! На мягкой кровати! И никаких демонов!), по душу мою явился Аркадий Иванович.

– Дорогая Дина Александровна, – произнес он мягко (но мороз по коже продрал), выкладывая на системный блок конверт с моей первой зарплатой, – скажите, вы не устали от сидячей работы?

– Нет, – испугалась я.

– Пересчитайте, пожалуйста, деньги.

Я выполнила его просьбу. Послюнявила палец и неловко прошелестела наличностью. Не поверив итоговой сумме, прошелестела обратно.

– Богатство – скорый путь во зло… – промямлила я.

Работодатель промолчал. Надо признаться, он мои выходки иногда терпел.

– Куда ехать, Аркадий Иванович? – Я облизнула губы. Это было что – рядовое материальное вознаграждение или попытка дешевого (хотя и не совсем) подкупа?

– Уважаемая коллега, – начал куратор менторским тоном, – мы склоняемся пред вашими доблестями, кои лично лицезрели. Пред вашим мужеством, сообразительностью, умением переносить трудности и терпением, с которым вы добиваетесь намеченной цели…

– Последнее не про меня, – скромно потупилась я. – Живет в миру такой парень, если помните… Туманов его фамилия. В моей смелости просьба винить его.

– А также пред вашими писательскими (щелкоперскими. – Д.А.) способностями и наблюдательностью. Вы действительно наблюдательный человек, Дина Александровна. Отчет о ваших мытарствах на базе под Карадымом – штука по достоверности и умению подмечать детали просто неподражаемая. Из вас бы вышла идеальная шпионка – обладательница Гонкуровской премии…

– Как дела с базой? – пресекла я его комплиментарный заезд. Приятно, конечно, когда тебя ценят, но пора и о деле.

– О том и речь, Дина Александровна, – Аркадий Иванович обрел серьезную мину и серьезный тон. – Ведутся исследования препарата, применяемого в качестве вещества, подавляющего человеческую волю. Довольно сложный процесс. Охрана зомбирована – поведение неадекватное. У них одно на уме: служить и защищать. Вольный персонал зомбирован частично – он уверенно делает вид, будто не понимает, о чем речь. А подневольные химики работали только с компонентами, изготовляя промежуточные реактивы, и никогда не посвящались в итоговую формулу. Из их разобщенных показаний и должна нарисоваться картинка. Хотя бы примерная. Препарат засекречен. Судя по эффекту, это что-то новенькое в области воздействия химии на психику. Я имею в виду фактор подчинения воли. Посудите сами: разные методики приема – и разный эффект. От чудовищного сумасшествия до настройки на конкретную задачу.

– И не только на психику, – пробормотала я. Веселые картинки из блока номер десять – с макроцефалами, карликами, гноящимися конечностями – по сей день не давали мне покоя.

– Конечно, – поддержал Аркадий Иванович. – Но воздействие на психику, пожалуй, пострашнее. Не сиюминутное, не спонтанное, а с дальним прицелом, направленное строго на определенную задачу. Понимаете мою мысль?

– Боюсь, не до конца, Аркадий Иванович, – изображая из себя святую дурочку, я покорябала затылок.

«Гуру» усмехнулся.

– Что такое одна уничтоженная база психологической обработки в масштабах огромной страны? Она не последняя, уверяю вас. Их было как минимум три. На Алтае, под Благовещенском и на бывшей ракетной базе в Амдерме, Югорский полуостров. Увы, последние две нам не по зубам – они пропали. Мы нанесли удар, но не создали предпосылок для уничтожения заразы целиком. Шоу продолжается, Дина Александровна. Возможно, отныне оно примет более изощренные и менее усваиваемые формы, как знать. А стало быть, надлежит быть начеку.

После этих вкрадчивых слов я всерьез озадачилась. Что он имел в виду? Представление о положении дел в стране я имела лишь самое общее (а простой женщине, если она не с приветом, куда больше?). Подобное положение существовало и два, и три года назад. Грызня в верхах, полная амальгама политических настроений. Стычки на юге, забастовки на севере. Не за горами выборы, в связи с чем уже зреет истеричный психоз и начинается взаимное поливание грязью. Надоело смертельно. А из эксклюзивной, «не для всех», информации я знала следующее: при побеге с шизофренической базы меня и Туманова перехватила неформальная организация, самопровозглашенная «Бастионом». Та самая, которую я отныне имею честь представлять. Не слишком влиятельная, но достаточно разветвленная, чтобы везде сунуть свой нос. Костяк организации составляли военные. Элита армейской разведки, командный состав ВВ, спецназа, военные аналитики, деятели от ГРУ, военно-морских структур, погранформирований. Контора в принципе не зловещая. И против тайных сил, разводящих по стране шизофренические базы, настроенная решительно. «Здесь нет дубов, – вкрадчиво говаривал Аркадий Иванович. – Нет хороших и нет плохих. Мы не ангелы с крылышками, но и не изуверы. Мы – за нормальное развитие общества. Только в нормальном обществе, где нет диктатуры и нет разнузданной, разрушительной демократии, где есть перманентная (хотя и не обременительная) внешняя угроза, но нет жестокой, изматывающей войны, способна существовать здоровая армия. Только закон. Только порядок. (Но не немецкий. При немецких порядках Россия задохнется.) Только та система, при которой возможно существование сытых, грамотных, морально устойчивых и технически оснащенных вооруженных сил, а следовательно, уготовано достойное существование творцам вышеназванной идеи, то бишь тем же командирам СОБРа, спецназа, деятелям от ГРУ…» (Последнюю мысль Аркадий Иванович не озвучивал, я ее сама додумала.)

– Куда вы меня посылаете? – зажмурившись, спросила я.

– Потусоваться, – лаконично ответствовал ментор. – Вы же эффектная женщина. Весь спектр политклубов – к вашим ногам. Возможны командировки в Москву, Петербург. Но учтите, мне нужен не журналистский отчет, а впечатления. Запомните, – Аркадий Иванович воздел в небо указующий перст, – именно ваши впе-ча-тле-ни-я. И никакой недосказанности. Недосказанность чревата, Дина Александровна. И для вас, и для страны… Кстати, почему вы хихикаете?

– Простите, – я нервно икнула, – колготки новые щекочут…

Мы проиграли. Продули оглушительно и с треском. Признаюсь в этом открыто – лично мне стыдиться нечего, я свою работу выполнила добросовестно. Вооруженная удостоверением «Бизнесмена Сибири» и, по ироничному замечанию Аркадия Ивановича, «наблюдательностью, звериной интуицией и сногсшибательной внешностью» (такая точно сшибает надолго), я прошла, помолясь, по всем фасадам и закулисьям предвыборных политических баталий. Энск, Барнаул, Екатеринбург, Москва, опять Энск… Я болталась по партконференциям и учредительным съездам, по банкетам и презентациям, по митингам и благотворительным обедам. Сытые физиономии (ни одной голодной!) партийных боссов и кандидатов на какие-то синекуры, знаковых персон, их «шестерок», прихлебателей, низкопоклонников слились в бесконечную череду скалящихся ртов и пустой говорильни. Цветы, овации, плевки, помидоры, потные руки, пытающиеся меня обжать в кулуарах «партии власти»; ревущие толпы, бьющиеся в митинговой истерике бабушки. Чуть правее наклон, чуть левее… Либералы, фашисты, непримиримые красные с лозунгами «доисторического материализма», примиримые «розовые», середнячки… Журналюги, тэвэшники, пробки в потолок, вонючие номера городских отелей, куда я добредала и падала без задних ног не в силах переварить впечатления. А наутро остервенело глотала таблетки, не разглядывая надписи на стандартах. («Пей, деточка, пей, – говаривала в детстве мамуля. – Лекарство свою болезнь найдет».)

Я полагала, что попаду в рассадник вранья и пустых обещаний – и попала. Ожидала увидеть плохо замаскированных воров – и увидела. Даже больше, чем ожидала. Но увидела и еще кое-что! Теперь я понимаю, куда клонил Аркадий Иванович…

Некоторые люди, с которыми я встречалась на их политических игрищах, на первый взгляд ничем не отличались от других. Но в глазах у них стояла Великая идея…

Я уже замечала подобные взгляды. При обстоятельствах, прямо скажем, ужасных. Поначалу не могла сообразить, но, покопавшись в памяти, прозрела. Это было совсем недавно! Рыжая валькирия, с усмешкой вздымающая стек… Розовые стены, мягкий полумрак, люди, ползающие среди игрушек… Бедолага с топором, возникающий из черноты и летящий на скрюченное тело с намерением убить… Оболваненный бухгалтер, возомнивший себя гигантом… Накачанные гадостью люди, бредущие под конвоем на свои лежаки… Установка убить, и дрожь тайги под ногами сотни людей с измененным сознанием… Летящие с обрыва зомби, плюющие на смерть, одержимые погоней… Жуть рогатая. Чудовищность.

Где? Да в Вологде, где…

Трудно выразить словами подобные взгляды. Это не выражение лица – это проблески. Вспышки. Вот они есть, вот их нет – перед тобой всецело нормальный человек. С большой натяжкой это можно назвать наплывом тумана – густого, насыщенного всей палитрой низменных страстишек: тут и убежденность в своем предначертании, и ненависть, и презрение, и… страх (и депутатский значок не спасает). Вот именно – страх: ты такой большой, а еще вчера был рядовой пешкой, и толпа плевалась тебе вдогонку, а вот же надо, вознесло тебя, и теперь в тебя не плюнут, потому что ты хороший…

Противно.

Ну что ж, от противного я и пошла. Сломала себя с хрустом. Напросилась на интервью к одному такому экземплярчику. Его звали Никита Вольдемарович Ситников, и служил Никита Вольдемарович в областной администрации – слыл влиятельной персоной в окружении губернатора орденоносной нашей области. Говоря по-другому, занимал вице-губернаторское кресло. Что и не глупо, с одной стороны: область под ногтем, а ответственность на боссе… Я сидела, уперев глаза в выстланный финским паркетом пол, а когда из вежливости их поднимала, то покрывалась коркой льда: передо мной, будто айсберг из тумана, вырастала база… Казарма, люди-звери, рыжая стерва, с ухмылочкой подносящая шприц… Он сидел напротив, с блокнотиком – весь из себя такой демократичный, в «коллинзах», в свингере, стриженный «под горшок» – и говорил тихим голосом наиразумные вещи. Главным образом о том, что он сделает с областью после избрания его губернатором. (А Никита Вольдемарович имел на это полное право, поскольку обладал приличным в регионе рейтингом.) О социальных выплатах, о поддержке малого бизнеса, о реконструкции всего и вся и даже о том, где он возьмет на это деньги. Было так складно, что хотелось сразу верить. Бросить к черту все дела, сомнения… и верить. И я верила. Туман, застилающий его глаза, не мог поколебать мою веру (боюсь, его замечала только я), а выражение лица, явно не адекватное произносимым словам, говорило само за себя: мол, не кривила б ты душой, дамочка, казачок-то из тебя засланный…

Но что характерно, ему на это было совершенно плевать.

– Замечательно, – сказала я. – Большое спасибо за интервью, Никита Вольдемарович. Безумно интересно вас слушать. Приятно осознавать, что остались в нашей стране разумные, болеющие за вверенное дело люди.

– Неизменно ваш, – сердечно попрощался этот пышущий неизлечимым здоровьем политик.

– Последний вопрос, если позволите.

– Что-нибудь из раннего? – улыбнулся Никита Вольдемарович.

– Скорее из позднего, – подхватила я шутку. – Интересно бы узнать, Никита Вольдемарович, как при столь напряженном графике работы вам удается отдыхать? Или не удается вовсе?

– Ну отчего же, милая дама, скрывать не буду, – оживился господин. – Отдыхаем-с. Удается, знаете ли, выкроить недельку-другую. В мае вырвался к друзьям во Франкфурт. Не приходилось, кстати, бывать? Усиленно рекомендую. Великолепный образчик идеального административного устройства…

– А на Алтай не выезжали? – набравшись смелости, спросила я. – Могу, в свою очередь, усиленно рекомендовать.

Великодушная, располагающая улыбка сползла с лица Никиты Вольдемаровича, как ленивый домашний кот сползает с дивана. Он стал смотреть на меня строго и где-то даже неприязненно.

– Сколько вам лет, дорогая и таинственная дама?

– Тридцать, – без лукавства сказала я. Потом усовестилась и добавила. – В условных единицах. Ну что ж, уважаемый Никита Вольдемарович, еще раз спасибо за интервью. Очень приятно было познакомиться.

Я встала и пошла. Поучительная беседа со вторым человеком в областном руководстве происходила в полужилых, полуофисных апартаментах, где было много помещений и ни одного живого сотрудника. Самое обеденное время.

– Я провожу вас, – спохватился Никита Вольдемарович.

Но в этот самый момент зазвонил телефон у него на столе.

– Слушаю, – схватил трубку вице-губернатор. И мгновенно разразился нравоучительной тирадой в адрес некоего Василия Федоровича, ответственного за строительство жилого городка для рабочих мыловаренного комбината райцентра Доволино и имевшего неосторожность затянуть пуск первой очереди этого самого жилья. А я в одиночестве добрела до прихожей. Распахнула дверь, задумалась. Правильно ли говорят, что авантюрный склад ума не всегда противоречит врожденной пугливости? Полуэтажом ниже ко мне боком стоял милиционер с постным лицом и сладко зевал. Из двери напротив вышла дамочка в костюмчике. В одной руке – деловая папочка, в другой – бутерброд с деловой колбасой. Покосилась на меня и отправилась вниз по лестнице – обедать дальше. А я еще немного помялась, после чего вернулась в прихожую. Осторожно прикрыла дверь. Никита Вольдемарович продолжал разносить в пух и прах Василия Федоровича. Что-то перемкнуло у меня в голове. Очевидно, последнюю извилину. Я вошла в узкую нишу, замещающую гардеробную, и влезла в ворох верхней одежды. Какие-то куртки, дубленки, длинная мужская шуба из неведомой, но очень мягкой зверюшки… Размышлять на тему, зачем хозяину апартаментов так много зимней одежды, времени уже не было. Никита Вольдемарович вошел в прихожую. Медленно двигался, вкрадчиво шаркая ботинками. Я стояла ни жива ни мертва, потрясенная своим поведением. Чего это со мной? А Никита Вольдемарович сбавил ход напротив ниши, как бы повинуясь голосу интуиции. Почему так яростно пахнет у него в прихожей человеческим духом? Постоял, подумал, но добрался-таки до дверей. Высунулся наружу.

– Михеев, женщина проходила? – осведомился он у дежурного милиционера.

– Так точно, Никита Вольдемарович, – по уставу отрапортовал охранник. – Полминуты назад спустилась.

Кристальная, как слеза, истина. Если учесть, что спускалась не я, а строгая дамочка с колбасой и папочкой.

– Хорошо, Михеев, – пробормотал Никита Вольдемарович. Дверь закрылась. Я опять почувствовала его присутствие напротив ниши. Стояла вся такая холодеющая, под шубой, и тряслась от ужаса. А ему не давал покоя недремлющий глас интуиции. Я ощущала его сдерживаемое дыхание. Потянулись флюиды. Качнулась соседняя дубленка, и между ней и шубой просунулось что-то ужасное, готовое меня схватить и не выпускать…

На счастье некоторых дурочек, в кармане у Никиты Вольдемаровича протяжно заработал мобильник. Извилистые пальцы не добрались до моей остывающей груди, притормозили и потянулись обратно.

– Я слушаю, – недовольно сказал Ситников. И сей же миг на полувыдохе сменил тональность на вкрадчиво-подобострастную. – Конечно, рад вас слышать… Да-да, я целиком выполняю ваши предписания… Обязательно… Конечно… До последнего граммчика, вы же знаете… Процедура? Простите, ради бога, но процедура назначена на конец недели… Да-да, понимаю, но пока принять не успел, у меня была журналистка… Всенепременнейше, уважаемый, прямо сейчас и приму…

Завершив сию странную беседу, Никита Вольдемарович погрузился в безмолвие. О своих намерениях насчет гардероба он забыл. Я услышала тяжелый вздох. Вице-губернатор развернулся и какой-то тяжелой, шаркающей походкой начал удаляться. Через несколько минут я восстановила сердцебиение и позволила своему носу выбраться в полутьму прихожей. В апартаментах стояла зловещая тишина. «А не такой уж вы крутой парень, Никита Вольдемарович, – со злорадством подумала я. – Сявка вы позорная».

Удаляться в этой интересной ситуации не совсем хотелось. Пик ужаса я, слава богу, пережила. Я на цыпочках отправилась в обход апартаментов и в самой последней комнате, обставленной под английскую гостиную, обнаружила Никиту Вольдемаровича. Будущий хозяин области принимал лекарство. Вид сзади: отличная спортивная фигура, изящная небрежность в одежде. Плечи, правда, слегка повядшие. Он что-то бросил в рот, подошел к кулеру, плеснул воды в бокал и жадно выпил. Какое-то время он стоял неподвижно, созерцая нерастопленный камин. Потом медленно поставил бокал на зеркальную полку серванта, сделал два шага в сторону и опустился в кресло. Заскрипела дорогая кожа. Профиль во всей красе – напряженный, какой-то надломленный. Рука потянулась к карману, извлекла мобильник.

– Григорьич? – спросил Никита Вольдемарович вполне нормальным, но несколько подуставшим голосом. – Полчаса никого не впускать. Ни под каким предлогом. Отдохнуть хочу.

После этого с г-ном Ситниковым начали происходить метаморфозы. Несколько минут он сидел с закрытыми глазами, излучая скромное вице-губернаторское обаяние. Затем глаза его открылись. Обаяние слетело. Скулы четко обострились, глаза выкатились из орбит. Одновременно их начала затягивать серая водянистая пелена. На виске у Никиты Вольдемаровича затрепетала жилка. Он медленно обвел глазами помещение. Я отпрянула от проема, убирая подальше любознательный нос. Подрагивая от возбуждения, нарочито медленно досчитала до пятнадцати и вернула нос на позицию. Наблюдаемый объект перестал совершать странные колебания. Он сидел, откинув голову на подголовник кресла. Неподвижный, как скульптура. Остановившиеся глаза бессмысленно взирали в окно. По лбу сочился пот. Казалось, он ни на что не реагирует. Я могла войти в комнату, пошариться по барам, сервантам, пару раз споткнуться о вытянутые ноги Никиты Вольдемаровича и незамеченной удалиться. Но на такие подвиги моя натура уже не сподобилась бы. Я сидела на корточках, затаив дыхание, потеряв счет времени, и зачарованно смотрела на человека под воздействием препарата. Такое ощущение, что сама выпила не мне предназначенную пилюлю.

По прошествии долгого времени Никита Вольдемарович шевельнулся. Шевельнулась и я, обнаружив кошмарно затекшие ноги. Чиновник обрел осмысленный вид – глаза с орбит вернулись в черепные углубления, пропала водянистость. Он нахмурился, пытаясь что-то вспомнить. Неуверенно поднялся (я уже готовилась нырнуть за поросший домашним виноградом стеллаж), подошел к бару. Пока он справлялся с бутылкой коньяка, срывая негнущиеся пальцы, я планировала пути отхода. Горлышко позвякивало о хрустальный бокал. Жидкость лилась рывками. Запрокинув голову, Никита Вольдемарович втянул в себя целебный напиток и заметно повеселел. Он уже не хмурился, собираясь что-то вспомнить. Когда он выходил из гостиной, деловито поскребывая макушку, я сидела за стеллажом, готовая при нужде засандалить ему в лоб горшком, а будет мало – опрокинуть стеллаж. Но период прямых боестолкновений еще не наступил. Перспективный политик дотопал до уборной, щелкнул выключателем и зачем-то там заперся. Шлепнулась крышка унитаза.

По всем инструкциям, самое время заметать следы. Я доковыляла на затекших ногах до прихожей, отомкнула замок и, уходя, обратилась к пустому чреву коридора (исключительно для ушей вылупившегося на меня милиционера):

– До свидания, Никита Вольдемарович. Это было великолепное интервью…

А проходя мимо нахмуренного и сбитого с толку стража, помахивая номерком от раздевалки, я не отказала себе в небольшом озорстве: недвусмысленным жестом поправила бретельку якобы сбившегося бюстгальтера. Он застыл, охваченный справедливым негодованием. Но я же не виновата, что у нас мужики дружно в ряд такие самцы? Интервью спокойно взять не дадут…

Я вывалила на Аркадия Ивановича полученные впечатления и удалилась на заслуженный недельный отдых – отлежаться. Кто бы мог подумать, что «Бастион» станет копать? По месяцам была отслежена жизнь Ситникова в последние два года, и результат превзошел самые смелые ожидания. Да, действительно, прошлой весной фигурант ездил лечиться на Алтай. Большие Чили, санаторий «Янтарный». Да, брал путевку на восемь дней. Да, без семьи (почти по Мало). Домик на отшибе, горы, природа-матушка… «Бастион» копнул еще глубже. Подняли документацию, опросили персонал. Да, в самом деле, был такой горе-курортник. Со своим козырным интересом. Две ночи шастал по предгорьям, днем отсыпался, на третью за ним прилетел вертолет и унес в бескрайние просторы. Иначе говоря, прибыли друзья и увезли на охоту. За кабаргой. Через четыре дня вернули. Ну в точности таким, каким забирали: улыбающимся и слегка загадочным. Правда, ни ружья, ни кабарги… Последние двое суток Никита Вольдемарович опять бродил по горам, кушал водочку, ненавязчиво флиртовал с крашеной блондинкой, обитающей в соседнем домике, а когда вышел срок, собрал манатки и подался до дому. Надо думать, подлечившимся.

Его подстрелили солнечным утром, за десять дней до выборов – когда в приподнятом настроении фигурант выходил из подъезда собственного дома. Снайпер свалил Ситникова прямым попаданием в висок. Разумеется, стрелявшего не нашли. Никиту Вольдемаровича зачем-то повезли в больницу, но там растерянным охранникам популярно объяснили – от смерти не лечим, давайте, ребята, в морг.

Попутно прогремели еще несколько выстрелов. Одного деятеля сбили с трибуны, куда он влез по какому-то торжественному случаю. Другого – со стремянки, разворотив при этом полстены (цель достойно оправдала калибр). Третий спикировал с балкона, разгрохав собственную «Ауди». Четвертый уснул на собрании и не проснулся. Эффектно, но не эффективно. Поздно. Отстрелять всех выпускников базы у «Бастиона» не было ни сил, ни времени. Да и народ повел себя как-то некрасиво – возмутился и стал митинговать. Он у нас на Руси всегда выступает на стороне обиженных.

Словом, праздник подошел к концу. Дворники сняли флаги.

Но жизнь текла своим чередом. Я окончательно перебралась в свою старую квартирку «компактного проживания» на Путевой. Ни убийц в масках, ни адских машин там под дверью не оказалось. Антошка домучивал первую четверть четвертого класса, Ветров куда-то сгинул (куратор намекал на важный перевод в район Кубани, вместе с семейством). Я по этому поводу почти не горевала. Любовь там больше не жила, всем известно. К ноябрьским праздникам вставила вторую дверь, обзавелась газовым пугачом с устрашающим барабаном. Днем пропадала на работе, вечерами общалась с ребенком. По ночам царапала рассказики, плакала. Не жизнь, а какой-то День сурка. Командировки в «горячие точки» стали сходить на нет и под Рождество совсем прекратились. Изредка в моем доме объявлялся брызжущий радостью Туманов, привозил новые шрамы. В такие дни я не плакала. Я обретала товарный вид и становилась моложе, я цвела и лучилась счастьем. Кому вредит немного счастья? Мы запирались в спальне, часами напролет занимались любовью (Туманов называл это дело тактическими учениями), а Антошка, ворча, отирался под дверью и бухтел, что когда-нибудь он тоже вырастет и покажет всем кузькину мать.

О себе Туманов практически не распространялся. Лишь однажды по секрету поведал, что теперь его не берут пули, поэтому я совершенно напрасно беспокоюсь. На вопрос о делах раздраженно отмахивался – дескать, по-старому, хромаем, кашляем. О месте нынешней дислокации отзывался туманно: недалеко от Сочи (а кто бы с ним спорил? – любая точка на Кавказе недалеко от Сочи, даже Чечня). Он уезжал на месяц-другой, опять появлялся, сияя улыбкой, проводил со мной неделю, клялся в вечной любви и отбывал в свои «Сочи». А я гадала, обливаясь слезами, увижу ли его еще когда-нибудь…

В политической жизни страны меж тем происходили перемены. «Старая гвардия», не выполнившая ни одного из своих обещаний, катастрофически теряла очки, отходила в тень. На поверхность выплывали новые силы. Они не были ни левыми, ни правыми, не призывали делать жизнь с Запада, но и не кричали о «происках жидов». Они предлагали нормальную патриотическую программу: сильная армия, сильная промышленность, единый для всех закон; не настаивали на православии как единственно верной религии; не собирались вести борьбу с преступным элементом путем поголовного уничтожения последнего. Среди них не было бесноватых (по образу классического либерал-демократа), не было упертых (вроде небезызвестных «трудовиков»), это были нормальные, спокойные люди. Порой даже чересчур. Принадлежа к разным, нередко безнадежно периферийным партиям, они не испытывали нужды в деньгах, играючи делали карьеру, хотя ни президент, ни премьер с кабинетом за их спинами не просматривались. Они воровали, как и все в этой стране, но не попадались (разоблачительные публикации в прессе либо пресекались на корню, либо убедительно опровергались). Они не имели отношения к одиозным олигархам, не запятнали себя компроматом. И хотя большинство из них было малоизвестно широкой политизированной публике, производили они впечатление серьезных людей, способных постоять за Отечество.