Сергей Юрьевич Катканов
Рыцари былого и грядущего. I том
Рядом с надгробием Андрей заметил бронзовою табличку. Дата смерти – 1582 год. Имя – на английском, французском, немецком, испанском. (Андрей вполне мог различать эти языки, хотя относительно свободно говорил только на английском) Табличка не изобиловала информацией, сообщая лишь о том, что здесь погребён Великий Магистр Ордена Христа и Храма. Магистра было легко представить в образе почтенного старца, а между тем, этому рыцарю было на вид лет 30 с небольшим.
Андрей прошёл к следующим нишам, где так же нашёл барельефные надгробия над могилами великих магистров XVI-XX веков. Последний из них был погребён здесь в 1954 году. Мраморные лики магистров не были однотипными – каждый в своём роде. Чувствовалось, что это были люди, очень разные по внутреннему складу, с весьма непохожими судьбами. Все они были изображены примерно тридцатилетними, но больше чем общий возраст их роднило выражение неземного покоя на лицах. Этот покой был совершенно чужд самому Андрею и вместе с тем настолько ему желанен, что, казалось, он согласился бы умереть прямо сейчас, если на его лице сразу после смерти отразится такое же умиротворение.
Ему показалось, что он обрёл нечто большее, чем просто абстрактный идеал. Он обрёл семью, сумевшую этот идеал воплотить. Впрочем, он не был уверен в том, что рыцари духа захотят признать в нём своего брата.
Погрузившись в созерцание небесных ликов, Андрей не обращал внимания на то, что храмовое пространство понемногу наполняется звуками шагов. Наконец до него донеслось, как из другого мира: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа…». Он оглянулся – храм уже наполнился братьями Ордена Храма в плащах разного цвета. Рыцарей в белых плащах было всего с полдюжины, они шеренгой выстроились напротив алтаря. За ними в три шеренги – коричневые плащи, дальше – черные. Последними, у самого входа в храм, выстроились мужчины в разнокалиберной одежде. Преобладал камуфляж.
В тот момент, когда Андрей осмотрелся, он был в восточной части храма среди «коричневых плащей», то есть совершенно не на своём месте. Ему пока никто не сделал замечания, но капитан сам вполне осознавал, что находится в сообществе, где царит очень жёсткая иерархия, а потому быстро ретировался в западную часть храма по свободному проходу напротив Царских Врат. Он встал рядом с проходом, чтобы больше видеть.
Мелодично и торжественно звучали церковнославянские молитвословия. Андрей удивился, что для этого «интернационала» служат по-славянски. На табличках у надгробий магистров он не видел надписей на родном языке. Потом он перестал об этом думать, весь растворившись с Божественной Литургии.
Сиверцев и раньше бывал на службе в православных храмах. Тогда его не удивлял стоящий в храме неумолчный гомон людей, которые пришли сюда то ли помолиться, то ли поделиться новостями. То что во время службы многие бродили взад-вперёд, неизбежно толкаясь, его тоже раньше не удивляло. Здесь всё было по-другому. Стройные шеренги мужчин замерли в абсолютном безмолвии, да и снаружи храма ни единый звук не доносился, потому что у этого храма никакого «снаружи» просто не было. Прямо за стеной – монолитная толща горы. Среди этого безмолвия при полном отсутствии звукового фона слова молитв звучали настолько отчётливо и торжественно, как будто это были чистые импульсы душ, устремлённых к Богу.
Братья осеняли себя крестным знаменем не вразнобой, как это бывает в приходских храмах, а одновременно. В такой тишине лёгкий шелест одежд, производимый движением крестящихся рук, был отчетливо слышен. Это было удивительно – не просто видеть, а слышать, как весь Орден разом осеняет себя крестным знаменем, словно Орден имел единую душу. В тот момент Андрей ощущал себя частицей этого организма. Так же одновременно братья вставали на колени и затем поднимались. Элитные подразделения на параде вряд ли двигаются более слаженно.
После слов «Да услышите Святого Евангелия чтение» слух Андрея пронзил резкий, свистящий металлический звук. Он увидел, как рыцари в первых шеренгах перед алтарём одновременно обнажили мечи, склонив их остриями к полу. Позднее Андрей узнал, что таков древний обычай – во время чтения Евангелия рыцари в храме стоят с обнажёнными мечами, тем самым показывая, что их оружие служит прежде всего защите Евангельской Истины. Насколько всё-таки удивительным было это сочетание евангельской кротости и мужественной решительности! Литургия рыцарей.
Душа Андрея понемногу наполнялась радостной тишиной, мирным, ничем не замутнённым счастьем. Казалось, что земля исчезла, да и самого храма больше нет. Теперь он знал, как хорошо в раю. Он понял, что Царство Небесное – это чистая любовь, которая сейчас торжествовала в его душе. Не было больше врагов, которых хотелось уничтожить любой ценой, не было испепеляющей жажды обладания предметом страсти. Исчезли горькие сожаления о прошлом и мучительный страх перед будущим. Страдание исчезло. Была только любовь, которая ничего не добивается и ничего не требует, счастливая сама собой. Он не знал и не думал о том, кого или что он любит, просто растворившись в этом небывалом чувстве.
Как на прекрасное и неземное существо смотрел он на священника, который в тот момент появился на амвоне с чашей в руках. Андрею казалось, что этот житель фантастического мира, облачённый в торжественные парчовые одежды, по сравнению с ним – существо неизмеримо более высокого порядка и всё же несомненно, что он любит его, Андрея, хотя и не знаком с ним. Спустившись с небес, он никогда не оттолкнёт ни одну живую душу, готовый каждого грешника заключить в свои парчовые объятия. Андрею казалось, что перед ним не земной человек, а икона – сам священный сан в его неземном величии.
И вдруг он увидел нечто уже совершенно необычное. Чаша, которую держал в руках священник, начала источать чистый белый Свет. Этот Свет понемногу окутывал все ближайшие предметы, обтекая их, так что теней не появлялось. Свет был неярким, ровным, очень спокойным. Он казался живым существом или даже самой любовью, которая неожиданно стала видимой. В западную часть храма, где стоял Андрей, свет не достигал. Здесь тоже стало гораздо светлее, но по-прежнему хорошо были видны тени, порождаемые земным, обычным освещением. Андрей вдруг ощутил, что Божественный Свет не достаёт до него, потому что его жалеет, ибо для таких, как он, нераскаявшихся грешников, эти живительные лучи могут стать испепеляющими. Но Божественный Свет не источал угрозы, не вызывал страха. Это сияние явно было готово наполнить его, как только он сам будет к этому готов.
Всё это Сиверцев непостижимым образом осознавал, как будто кто-то вложил в его душу понимание происходящего. В душе стояло ощущение уже не просто земного счастья, а самого настоящего неземного блаженства. Он совершенно не чувствовал нервного перевозбуждения, которое охватывает людей, думающих, что они счастливы, когда глаза горят, хочется прыгать и кричать от нахлынувшей в душу радости. Нет, этого не было, как не было теней от Божественного Света. Андрей был совершенно спокоен, душа пришла в состояние идеального равновесия. Любая буря эмоций показалась бы сейчас оскорблением Божьего величия. Любое слишком явное проявление радости – признаком душевного нездоровья.
Свет, между тем, как будто начал ограничивать себя. Теперь уже только чаша в руках священника светилась. Дивная Неземная Чаша. А потом Свет исчез. Рыцари и сержанты один за другим начали подходить к Чаше. Они причащались. Андрей сам однажды причащался, он знал, что это такое. Ему казалось, что знал, но с непостижимостью причастия он встретился только сейчас, хотя и не подходил к Чаше. Ощущение неземной радости не покидало его, несмотря на то, что храм теперь освещался только букетиками огоньков перед иконами. Лики святых казались неземными. Лица причастников тоже казались неземными, словно и они были святы. Должно быть, Божественный Свет не исчез, а просто стал невидимым, по-прежнему наполняя душу.
Служба закончилась. Братья Ордена начали расходится. Только сейчас Андрею пришла в голову вполне земная мысль: а ведь он стал свидетелем настоящего чуда. Это была уже мысль, а не чувство, и пришла она в голову, а не в душу. Всё вокруг становилось обычным, но Андрею очень не хотелось выходить из этой неземной реальности, он мало что видел вокруг себя, а потому Дмитрий появился перед ним совершенно неожиданно. Андрей захотел поделиться пережитым:
– Дмитрий, я сейчас видел настоящее чудо. Чаша вдруг…
Но командор тихо и твёрдо отрезал:
– Ни слова больше, Андрей. Я всего лишь простой монах. Не стоит рассказывать мне о необычных явлениях. На твоё счастье сегодня служил отец Августин, который знает русский язык. Ты расскажешь обо всём священнику, а остальным – только если он благословит. Он, кстати, француз.
Отец Августин, уже успевший после службы снять свою парчовую фелонь, теперь предстал перед ними в простой чёрной рясе. Это был маленький щуплый человек совершенно не рыцарской внешности. Его морщинистое лицо, казалось, не могло не улыбаться, потому что всё оно было улыбкой: доброй и слегка хитроватой. Андрею трудно было узнать в этом маленьком добродушном старце величественного совершителя священнодействия.
– С радостью приветствую доблестного русского офицера. Наслышан о вашем пребывании у нас, – отец Августин произнёс это с элегантностью настолько непринуждённой, как будто всю жизнь провёл в изысканных светских беседах.
Андрей смутился и растерянно буркнул:
– Здравствуйте.
Это прозвучало грубовато, но отца Августина, кажется, было трудно смутить. Рукою в чёрной перчатке он взял Андрея под локоть и, перестав замечать Дмитрия, обронил, как сдунул пёрышко с ладони:
– Мессир Дмитрий, к нашему общему сожалению, будет вынужден на некоторое время лишить нас своего приятного общества, а мы, мой добрый друг, тем временем побеседуем с глазу на глаз. «Тет-а-тет», – как говорят русские, повергая в немалое изумление нас, французов.
Отец Августин проводил Андрея к небольшой скамеечке, стоящей у стены и, когда они присели, обронил таким же светским, лишь несколько посерьёзневшем тоном:
– Мессир сказал мне, что вы видели нечто сверхъестественное. Расскажи мне об этом, возвышенный юноша.
В другое время и в иной ситуации такая манера речи не вызвала бы у Андрея ничего, кроме презрительного раздражения, но сейчас он испытывал искреннюю симпатию и очень большое доверие к этому человеку, как будто перед ним был второй отец. Слушая Андрея, отец Августин, казалось, растворился в его рассказе, лёгкая улыбка не исчезала с его лица, но стала глубокой и даже немного виноватой, как будто он мысленно каялся в грехах.
Андрей закончил свой рассказ вопросом:
– Что это было, отец Августин? Что я видел?
– Благодать Божия, Андрюшенька. Божественная Энергия, ставшая видимой, ради твоей возвышенной, но очень несчастной и очень грешной души. Мой добрый друг, мне страшно даже говорить об этом. В чаше перед тобой были Святые Дары. Тело и Кровь Христовы. Это Сам Бог. Ты видел сияние неизреченной Божьей Славы. Знаешь ли ты, что такое Причастие?
– Ну, может быть, я не очень точно это понимаю…
– А это, Андрюша, ни один живой человек и не в силах понять. Это непостижимое чудо, дарованное нам Господом. Это чудо уже почти две тысячи лет совершается на нашей грешной земле. Только не все это чувствуют и уж совсем мало кому дано увидеть. А тебе Господь явил особую милость: телесными очами узреть незримое. Только не гордись. Это было тебе дано не потому что ты лучше других. Не знаю, почему. Может быть, ты несчастнее других, а может быть, потому что тебе предстоит некое особое служение, причём в самом скором времени. Господь разом дал тебе то, к чему иных ведёт годами.
– Не думаю, что во мне есть нечто особое.
– Не гордись, не гордись… Каждый человек – особый, только особенности разные. А я ведь, Андрюша, никогда такого не видел, но я даже слышать об этом счастлив. Святой Грааль в неземной своей славе… Это и есть главная святыня тамплиеров – главная святыня всех христиан. Святой Грааль – Чаша со святыми Дарами. Единственное сокровище тамплиеров – Господь Иисус Христос. Возблагодарим же Господа, Андрюша, за великую оказанную нам милость.
В опустевшем храме они вдвоём встали на колени лицом к алтарю и молились вместе, но каждый по-своему. Когда они поднялись, отец Августин сказал:
– Я понял, Андрюшенька. Сегодня на литургии ты вместе со всеми причастился. Только не устами, а глазами. Это не важно для Бога. Душа причащается невещественно. Мы бы тебя к Чаше, конечно, не допустили без особой подготовки. Но Господь сам даровал тебе причастие. Ему ведомо, кто готов.
– Отец Августин, я хотел бы побольше узнать об этом. В чём суть причастия? Почему вы называете Чашу Причастия Святым Граалем? О религиозной стороне жизни тамплиеров тоже хотелось бы узнать побольше.
– Приветствую твоё благочестивое желание, добрый юноша. Вот только не знаю, с чего бы нам начать. Вечные истины, как и сама вечность, не имеют начала. Пожалуй, довольно уже на сегодня. Я болтлив, а тебе это сейчас не надо. Проведи остаток дня в уединении и богомыслии. Затворись у себя. Я тебе книжек пошлю. Закладочки сделаю. Почитай о том, какими добрыми христианами были наши славные средневековые тамплиеры. Завтра утром встретимся, и я раскрою тебе нашу самую главную тамплиерскую тайну. Трепещешь, чувствуя дыхание древней тайны? – отец Августин опять заискрился плутовской улыбкой, видимо, способность говорить серьёзно лишь ненадолго посещала его.
***
Известно, что крестовые походы были вызваны экономическими причинами. Религия была для рыцарей лишь оправданием их грабительских устремлений. Прикрываясь именем Божьим, эти разбойники творили неслыханные злодеяния. Часть рыцарей объявила себя монахами, чтобы не только грабить, но и эксплуатировать простых тружеников, используя религиозные предрассудки. Всё это просто, понятно и хорошо известно каждому образованному советскому человеку. Эти нехитрые аксиомы Андрей встречал в сотнях исторических книг и сам никогда не сомневался в том, что рыцари-грабители только прикрывались религиозной верой.
Сейчас Андрей спросил себя: чем же «прикрывались» они, доблестные советские воины, проливавшие реки крови примерно в тех же краях, что и средневековые крестоносцы? В коммунистические идеалы почти никто из них не верил, а от Бога они отреклись радостно и добровольно. Если же человека, ни во что не верящего, по уши погрузить во вражескую кровь, он либо превращается в циничное чудовище, либо становится психическим инвалидом, от чего сам Андрей был весьма недалёк.
То что они вытворяли здесь, в Африке, можно было делать только во имя чего-то гораздо более высокого, чем повседневность с её убогой заботой о куске хлеба. Андрей подумал: если бы русские пришли в ту же Сирию, на Святую Землю, с Богом в душе и во имя Божие – ведь по-другому бы воевали! Так зачем же их обманывали, утверждая, что Бога нет? Хотя, никто их не обманывал, просто вожди сами ни во что не верили и ни к чему высокому не стремились. И советские историки не могли увидеть в крестовых походах ничего, кроме жажды лёгкой наживы, потому что побудительные мотивы верующих людей может понять лишь тот, кто сам верит ну хоть во что-нибудь высокое. Искренние мусульмане, к примеру, даже пылая ненавистью к христианству, всё же вполне могут понять столь же искренне верующих христиан.
Об это Андрей подумал, читая свидетельства мусульманских историков о тамплиерах. Например, Аль Харави в трактате о воинских хитростях предупреждал Саладина, что необходимо «опасаться тамплиеров, ибо эти монахи одержимы в своём религиозном рвении и не обращают внимания на то, что происходит в остальном мире». Мудрый араб хорошо понимал могущество Истинной Веры, позволяющей с лёгкостью игнорировать всё что «происходит в остальном мире». Живущий мелочными страстишками «остальной мир» можно было просчитать на сто ходов вперёд. С «остальными» можно было договориться, их можно было подкупить, но ничего нельзя было поделать с «религиозным рвением» несгибаемых тамплиеров. Храмовников можно было только убивать, что Саладин и делал самым добросовестным образом, всех остальных рыцарей отпуская за выкуп.
Саладин сам вёл войну не ради бренных благ, не ради золота и территорий. Он делал джихад. Он считал себя воином Аллаха. Саладин прославился великодушием к побежденным христианам, но это, может быть именно потому, что не считал их настоящими христианами. Только пылающие верой тамплиеры были ему достойными противниками.
Андрей вспомнил второй опус Дмитрия про Жерара де Ридфора и углубился в описание Хаттинской битвы из мусульманской «Книги двух садов». Он был потрясён. Псевдоисторики до сих пор пытаются утверждать, что под Хаттином обессилевшие от жажды рыцари сдавались Саладину почти без боя. А вот придворный летописец Саладина искренне восхищался мужеством тамплиеров и всех крестоносцев: «Зной обрушился на закованных в латы людей, но это не умерило их боевого пыла. Жар неба только разжигал их ярость. Марево миражей, муки жажды, раскалённый воздух и ожесточение сердец сопровождали атаки рыцарской конницы, которые следовали одна за другой. Несмотря на мучившую их жестокую жажду, они оставались такими же терпеливыми, стойкими, надменными и ожесточённо шли в атаку. Поначалу они почувствовали себя ослабевшими, но затем снова воспряли духом. Они не только не сдались, напротив, они усилили натиск и проникли в наши ряды…».
Дорого стоит такая похвала из уст врага. Не надо сомневаться: араб восхищался тамплиерами, потому что сам был исполнен искренней веры. А современные европейцы отрицают подвиги храмовников, потому что не верят в Бога. Впрочем, араб не только восхищался тамплиерами, но и пылал к ним столь же искренней религиозной ненавистью. Следующие его слова были замешаны на редкостном бешенстве и злорадстве: «Поклоняющиеся Троице подверглись в этой жизни тройному пламени: огню горящего луга, огню сжигающей их жажды и огню разящих стрел».
Прочитав это, Андрей почувствовал боль, какую испытывает любой христианин, когда слышит насмешку над Святой Троицей. Вот теперь он понял, за что с таким нечеловеческим мужеством сражались тамплиеры! За то, чтобы никто и никогда не смел глумиться над верой христианской, даже если у кого-то иная вера или вовсе никакой. Он мысленно обратился к арабу-летописцу: «Ещё неизвестно, в каком огне теперь горишь ты сам».
Джихад был настоящей вселенной огня. В той же «Книге двух садов» многомудрый араб, словно от дыма, задыхаясь от злорадства, рассказывал про осаду тамплиерского замка в 1179 году: «Пламя объяло последнее убежище оборонявшихся. Тамплиер, командовавший гарнизоном, бросился в огонь, чтобы не сдаваться в плен. Он сразу же перешёл из пламени земного в огонь вечный».
Андрей представил себе одинокого израненного тамплиера, который бесстрашно погружается в бушующую пучину пламени, и всей душой почувствовал: те, кому уготовано пламя ада, и на этом свете больше всего будут бояться огня – кошмарного прообраза адских мучений. Но храмовник, прощаясь в жизнью, не испугался огня, предчувствуя прохладу Царствия Небесного. Ошибся араб. Жестоко ошибся. Его собственная озабоченность образом огня вряд ли предвещает ему на том свете прохладу.
Порою воинам ислама открывалась истина. Если верить их собственным источникам, они вполне допускали, что среди тамплиеров может сражаться святой Георгий Победоносец. Без помощи Небесного Воина сарацины не знали как объяснить нечеловеческую храбрость тамплиеров. Так может быть, враги нашей веры были правы?
Но даже сверхъестественное боевое мужество тамплиеров кажется не столь уж поразительным по сравнению с тем, как мужественно они принимали смерть в плену. Уже в начале XIV века на процессе по делу тамплиеров генуэзский дворянин Персиваль де Мор поведал о группе храмовников, попавших в сарацинский плен и выбравших смерть, когда им предложили свободу в обмен на вероотступничество. Если учесть время этого свидетельства, значит и через сто лет после Саладина тамплиеры так же мужественно умирали за веру. Орден сумел удержаться на высоте своих идеалов в течение очень длительного исторического периода. А ведь как часто сообщества, создаваемые во имя самых высоких идей, всего лишь через пару десятков лет превращались в своры жалких карьеристов. Орден Храма не «выдохся» за полтора века!
В одной из книг Андрей нашёл рассказ про тамплиеров-мучеников из замка Сафет. Об этом ему рассказывал Дмитрий, но тогда тамплиерская «радость смерти» показалась Андрею зловещей. Только сейчас, после судьбоносной для него Божественной Литургии, пережив несказанное счастье подлинного присутствия Божьего, Андрей всей душой ощутил возвышенное состояние тамплиерских душ, когда они добровольно выбирали смерть за Христа. Всё дело в том, что это не было с их стороны мучительной жертвой. Они умирали счастливыми – вот в чём разгадка тамплиерской тайны. Потому они так единодушно подставляли головы под топор палача, потому среди 30-и рыцарей Сафета не нашлось ни одного вероотступника. Все они хотели быть счастливы, а жизнь без Христа представлялась им невыносимым страданием. Нет, не мучение они выбрали, выбирая смерть, а самую светлую и возвышенную радость.
Здесь была изложена легенда о том, что один из братьев-тамплиеров под Сафетом читал молитву «Спаси, Царица», когда палач занёс меч над его головой. Отрубленная голова тамплиера все же дочитала молитву до конца. Могло ли такое быть? Теперь Андрей уже не сомневался, что вполне могло. Орден сам по себе выглядел таким чудом, что в подобные частные чудеса было уже не трудно поверить.
Говорят, что тамплиеры владели великой святыней – терновым венцом Спасителя. И каждый год во время страстной седмицы в великий четверг в руках капелланов Ордена терновый венец расцветал, давая живые побеги. Если чувствовать и понимать Орден, вопрос о том, настоящим ли венцом Спасителя владели тамплиеры, становится каким-то глупым, несущественным, ничего не значащим. Настоящей была их любовь ко Христу.
Идеология, конечно, нуждается в обоснованиях, подтверждениях и доказательствах, но уж любовь-то определённо никогда и ни в каких доказательствах не нуждается. А их идеологией была любовь. Не случайно, впрочем, святыней тамплиеров был именно терновый венец – символ земного страдания. Но в том-то и вся суть тамплиерского чуда, что страшные, пронизывающие голову шипы, становились на их глазах нежными, ласковыми живыми побегами. Да, без сомнения, тамплиеры знали формулу, при помощи которой мертвящее страдание преображается в животворящую любовь. Разве не удивительным был боевой клич тамплиеров: «Здравствуй, Бог – Святая Любовь». Вот где чудо из чудес: грубые мужики, перед тем, как броситься в гущу кровавой бойни, приветствуют Святую Любовь. Значит, души тамплиеров не были грубыми. Они были нежны, как живые побеги на терновом венце.
Теперь Андрей читал поэму епископа средневековой Акры Жака де Витри «Скачёк тамплиера». Там рыцарь-тамплиер обращался к своему коню перед последней смертельной схваткой: «Мой конь, мой добрый товарищ, я провёл много дней, скача на твоей спине, но этот день превзойдёт все другие, ибо сегодня ты понесёшь меня в рай».
Когда-то Андрей увлекался фантастикой и сейчас подумал: скачёк тамплиера – это прыжок в гиперпространство. Из материальной реальности в духовную. Бой с призывом «Бога-Святой Любви» был для них порталом, открывающим доступ в параллельный мир, в иную вселенную. Из царства ненависти и страдания в Царство Небесное, где счастье не порождает боли, как Свет не порождает теней.
Сверхрелигиозность тамплиеров, судя по всему, выглядела странной даже в том высокорелигиозном мире. Безграничность самоотречения рыцарей-монахов не только восхищала, но и настораживала, а порою откровенно пугала и светских рыцарей и даже священников той поры. Андрей знал, что Церковь причисляет к лику святых всех без исключения мучеников, принявших смерть за веру и не пожелавших отречься от Христа. Но почему-то ни один тамплиер-мученик не был канонизирован католической церковью. Понятно, что после разгрома Ордена это стало уже невозможно, но от Хаттина до разгрома прошло больше ста лет, от Сафеда до разгрома – больше полувека. Иных святых католики канонизировали лет через 20 после кончины. Тамплиеров – не захотели. Даже более того: стало признаком хорошего тона обвинять тамплиеров во всех бедах и неудачах крестоносцев. Тут уже не до канонизаций.
Европа настороженно относилась к тамплиерам с самого начала существования Ордена. Где-то около 1130 года один богословски образованный тамплиер, подписавшийся «Гуго-грешник», пытался успокоить своих братьев: «Незримый враг утверждает, что когда вы убиваете, то вы делаете это из ненависти или жажды насилия. Я говорю: у вас есть честное основание для ненависти, потому что вы ненавидите не людей, а их грехи».
Хорошо сказал Гуго, но понимал ли он, что мир не склонен разбираться в таких тонкостях? Как будто критики Ордена способны были видеть разницу между ненавистью ко грехам и ненавистью к грешникам. Да каждый ли тамплиер способен был чувствовать эту разницу? Легко ли это, ненавидеть убийство и одновременно любить убийцу? Особенно, если и самому приходиться убивать. Только ли из христианского смирения автор трактата сам себя называл «грешником»?
Андрей чувствовал, что здесь какая-то глобальная нестыковка. Хороший воин обязан быть жестоким, но жестокий человек – плохой христианин. Как же тогда хороший воин может быть хорошим христианином?
«Незримый враг утверждает…» – сетовал Гуго-грешник. Но враги, утверждающие нечто крайне неприятное для тамплиеров, были порою очень даже зримыми. В 1157 году Иоанн Солсберийский в своём труде, посвящённом церковно-политической этике, писал: «Это нарушение традиций Отцов Церкви вызывает наше удивление. Рыцари Храма с одобрения папы заявляют претензии на управление храмами, насаждают в них своих ставленников. Они, чьё обычное занятие состоит в пролитии человеческой крови, в определённом смысле посягают на управление Кровью Христовой».
«Разве не прав этот Иоанн?» – с тихой грустью спросил Андрей сам себя. Пытаясь ответить на эти мучительные вопросы, он всё же оставался очень спокойным и умиротворённым. Благодать Святого Причастия не позволяла ему терять душевное равновесие. «А ведь я сам – убийца, – думал Андрей – но Господь дал мне познать Его Любовь. Я могу закончить свои дни в покаянии и никогда не брать в руки оружие, но если все христиане так поступят, тогда оружие останется только у врагов Христовых. То-то им будет радости. Количество зла в этом мире многократно умножится. Богословов-чистюль попросту начнут резать, как баранов. Если же я, ради Любви Христовой, вновь возьмусь за оружие, такие как этот Солсберийский умник мне руки не подадут. Ведь моё «обычное занятие состоит в пролитии человеческой крови». Нет, только в теории это противоречие устранить невозможно. Осуждение тамплиеров кажется убедительным лишь до тех пор, пока дело не дойдёт до практики».
Иоанн Солсберийский ругал тамплиеров через 4 года после смерти Бернара Клервосского. Некому стало возразить. Но нет, слова святого Бернара и сейчас, спустя восемь веков, дышать жизнью. Клервосский праведник вовсе не был восторженным и наивным глупцом. Он прекрасно понимал, что все наши действия в этом мире несут на себе печать несовершенства и в этом смысле Орден Храма тоже не безупречен. В проповеди на «Песнь песней» святой Бернар писал: «Мы похожи на воинов в шатре, мы тщимся завоевать Небо силой, и существование человека на земле – это существование воина. Пока мы ведём эту битву в наших нынешних телах, мы далеки от Господа…»
Бернар писал это не про воинов, а про всех людей. Все мы в той или иной степени – воины. Такова природа этого мира. Профессиональные вояки в духовном смысле мало чем отличаются ото всех остальных. И разница между людьми не в том, держат ли они в руках оружие, а в том во имя чего они воюют – с оружием или без оружия – не важно.
И воины, и купцы, и правители, и крестьяне одинаково далеки от Бога, потому что они живут в этом мире. Люди отличаются лишь вектором своего духовного движения. Одни всё больше и больше удаляются от Бога, потому что молятся идолу удовольствий, а другие хотя бы стараются двигаться по направлению к Богу. Бернар восхищался тамплиерами не потому что они сделали профессию воина безгрешной, а потому что они хотя бы попытались облагородить страшное служение воина настолько, насколько это вообще возможно.
Да, Бернар восхищался ими, когда писал: «Они живут, словно братья, в радостном и трезвом обществе. Дабы не было никакого недостатка в их евангельском совершенстве, они селятся совместно, одной семьёй, заботясь о том, чтобы сохранить единство духа. Можно сказать, что всё их множество имеет одно сердце и одну душу. Они носят бремена друг друга, исполняя тем самым закон Христов. Чудесным и небывалым образом представляются они кроче агнцев и в то же время яростнее львов. Воистину, нет у них недостатка ни в монашеской мягкости, ни в воинственной мощи. Это избранные войска Божии, набранные Им со всех концов земли».
Да, воистину, Орден Храма сам по себе – немыслимое и неслыханное чудо! Некие люди поставили перед собой фантастическую задачу: стать смиреннее овечек и яростнее львов одновременно. Да ведь это и есть христианство. Наша немыслимая и невероятная вера ставит перед нами совершенно неосуществимые задачи. Значит, идея Ордена отражает самую душу христианства. Отражает настолько точно, что даже многие церковные иерархи не узнали в зеркале Ордена Храма собственную веру.
Французский историк де Фурман в 1864 году писал: «Орден тамплиеров вобрал в себя всё самое великое, благородное, светлое на земле». Режин Перну подчеркивал шокирующую революционность рождения Ордена, описывая «образ тамплиера, воина-монаха, для которого сам Бернар Клервосский составил Устав, порывающий со всем, что христианский мир знал до этого и возносящий рыцаря до уровня монашеского идеала».
Теперь Андрей читал религиозную часть тамплиерского Устава, как настоящую поэму. Устав обращался к рыцарям, словно родной отец: «Вам, почтенные братья, весьма следует, презрев блеск настоящей жизни и страдания вашей плоти, пренебречь сим бурным миром ради любви к Богу. Пусть никто после божественной службы не побоится идти на битву». «Каждый брат Храма должен знать, что превыше всех его обязанностей есть его долг служить Богу». «Вы, чьё главное желание состоит в том, чтобы слушать заутрени и остальные службы, согласно канону…»
