Сергей Волконский
Былое – Павловка
– Что же еще?
– А фельдмаршал?
– Ну это уж история, это не семья. Основание Главного штаба, взятие Парижа. Потом, его совершенно исключительное положение при Николае Павловиче…
– Правда, оба ваши прадеда – Волконский и Бенкендорф…
– Да, во флигеле я даже сделал комнату «Николаевскую» – портреты, бюсты, все одно к одному: готики подпустил – никто не скажет, что я устроил, всякий подумает, что досталось в наследство… Ну, довольно предков, идем «под сень дубов…»
– Нет, нет, постойте. Портрет фельдмаршала чьей работы? Это хороший портрет.
– Нашел на рынке, в ужасном виде был. Я думаю, не самого ли Крюгера, поясное повторение большого портрета, что в Зимнем дворце… Ну, идем…
– Постойте. Еще эти два боярина.
– Один – Волконский, участвовавший в избрании царя Михаила Феодоровича, а другой – подписавший Уложение царя Алексея Михайловича.
– Откуда достали?
– Оригиналы у князя Голицына-Прозоровского в Зубриловке, то есть были в Зубриловке, а теперь не знаю, ведь Зубриловка разрушена… Ну, идемте же.
– А почему у Голицына-Прозоровского?
– Потому что бабка его была Волконская, дочь Михаила Никитича, московского главнокомандующего… Ну довольно же предков. Хотите покататься на автомобиле?.. Можем, не выезжая из парка, по счетчику сделать шестнадцать верст.
– Ну что такое на автомобиле шестнадцать верст? Со скоростью тридцати – полчаса. А ведь катаются люди для того, чтобы время убить, а не пространство.
– С тех пор что я занимаюсь Далькрозом, прямо отвертеться не могу от времени и пространства.
– Да ведь «время, пространство и различимое в них – вот все, что называется природой и будет так называться, пока по черной земле ходит человек». Это сказал китайский мудрец.
– Вы правы, и он даже прибавляет: «Это давно знают мудрецы и дети»… Ну хорошо. Мы занимались тем, что убивали время, пока говорили о предках, а теперь…
– Да вовсе не убивали, я и потребности не ощущал убивать его.
– Не о том «убийстве» я говорю, которое имеет скуку подстрекателем и праздность сообщником, а об убиении в смысле упразднения. Разве мы не упраздняли время, когда жили в том, что происходило столько времени тому назад?
– Да, вы разумеете то убийство времени, которое имеет память подстрекателем и отзывчивость сообщником?
– Так пойдемте же теперь убивать пространство. Отставить катание в парке – по большой дороге!
– Идет.
– По шестьдесят в час!
– Идет!
– И если, сидя в автомобиле, наслаждаясь убиением пространства, мы возобновим наш разговор и будем упиваться двойным убийством, разве не прав будет философ, сказавший, что пространство и время не что иное, как категории нашего мышления?
– Прав, прав! Истребление пространства, уничтожение времени, утверждение своего «я»!
– Просветление в точке?
– Да, да!
– Встреча «откуда» и «куда»?
– Да!
– Их слияние в одном «где»?
– И его слияние с «когда»!
– Слияние – полное?
– Совмещение!
– Совмещение – конечное?
– Осуществление!
– Осуществление – в третьем?
– В третьем – из «все» и «ничто»! Из «да» и «нет»!
– О, если бы было третье слово!!
– Не надо слов.
– Довольно смысла?
– Довольно, пока не лопнула шина.
– А когда лопнет?
– Другая.
– А когда нет другой?
– Тогда посмотрим на верстовой столб…
– Категория пространства.
– На часы…
– Категория времени.
– И пойдем домой пешком.
– Мышление…
Павловка,14 октября 1911
