Сергей Волконский
Былое – Фалль
– Да, да. Это то итальянское путешествие, когда он в Риме имел такое бурное объяснение с папой Григорием XVI?
– Так, так. В Ватикане сохранилось предание, что император был так взволнован, что вышел, забыв свою каску, адъютанта послал… На ступенях в церкви лежит ковер, который бабушка вышивала в Павловке, – лотосы по малиновому фону.
– Право же, вы должны записать все это.
– Да ведь это «все» очень мало.
– Да, но это малое – ваши глаза и уши.
– Вы сами знаете, как субъективны наши глаза.
– А вы сами не знаете разве, что субъективность – драгоценнейшее украшение объекта? А затем, ведь уши много объективнее глаз.
– Я так мало слышал. Старшие обменивались воспоминаниями при детях, но не с детьми, или очень редко. Моя бабушка мало рассказывала; это, по-видимому, входило в категорию того, что считалось слабостью, – «говорить о себе». Они были удивительно сильны воспитанием в те времена. Помню, бабушка говорила – раз она в гостиной в кресле голову откинула назад; отец сказал ей: «Мари, если ты устала, поднимись в свою комнату и ложись в постель». Ведь тогдашние гостиные знаете как были: диван, перед диваном стол, кресла вокруг стола, хозяйка на диване, дамы вокруг нее, а мужчины – «черной рамою» вдоль стен. Уж моя бабушка привезла в Фалль кое-какие вещи из Италии, разбила эту официальность, а то, например, что может быть менее уютно, чем кабинет Бенкендорфа? Не очень большая комната, в одно окно, огромное бюро, портреты государей, медали двенадцатого года и – бронза: бронзовый прибор, бронзовые бюсты, модели памятников, кусок дерева от гроба Александра I, вделанный в бронзу, в виде мавзолея. Здесь известная акварель Кольмана, декабрьский бунт на Сенатской площади: бульвар, генералы с плюмажами и с приказывающими жестами, солдатики с белыми ремнями по темным мундирам, и в пушечном дыму памятник Петра Великого… Всюду – на потолке, как и во всем доме, на лепных украшениях, на дверных ручках, всюду бенкендорфский герб: три розы на щите, девиз: «Постоянство». В Фалле много девизов; по всему парку разбросаны скамейки чугунные с гербами: подарки тех, кто гостил. Это было одно из детских развлечений – читать эти девизы. У нижнего пруда скамейка «За веру и отечество» – первые латинские слова, которые я узнал. Позднее уж мне стали приходить в голову такие непотребные мысли, что почему бы, например, не заменить всю эту латинскую рыцарыцину чисто русскими девизами: «Уноси ты мое горе» или «Где наша не пропадала»…
– Какой цинизм… романтический…
– А может быть, идеализм – цинический?
– А русские памятники есть?
– Семейные памятники. Памятник «Моим незабвенным родителям, Христофору и Анне Бенкендорфам», в виде готической часовни; памятник брату Константину: «Он кончил службу, кончив жизнь».
– Тогда мало говорили по-русски.
– И русскому языку-то научились в девичьей. Графиня Бенкендорф привезла из Водолаг и сохранила при царственной осанке малороссийское произношение с придыхательным «г», а моя бабушка, княгиня Мария Александровна, – последнее слово аристократизма в изящной хрупкой оболочке, прибегавшая к русскому языку, лишь когда нельзя было иначе, – говорила «в эфтом» и «с эс-тим».
– Осадки русской пыли на иноземном лоске.
– Чего-чего только не было в людях того времени! Под русской пылью иноземный лоск, а под иноземным лоском – какие души, какие характеры, какая простота взглядов и незадуманность пред большими событиями жизни наряду с почти религиозным уважением к мелочам! И в воспитании, при всей чопорности – такое отсутствие предрассудков, какого и сейчас не у всех матерей нашего круга найдешь. Говорили однажды: какой предрассудок бояться водить молодых девушек в музеи. Бабушка сказала: «Императрица Александра Феодоровна мне однажды сказала: „Ты уж очень благоразумна. У меня вся юность прошла перед этим Аполлоном“. И тут же добавила подробность, которую я не могу повторить».
