Сергей Владимирович Бочков
Имя твоё…
Закончив подготовку позиций и убедившись в надлежащем качестве маскировки, сержант уселся на бровке окопчика, вытянул затёкшие ноги, расслабил натруженные мышцы и сразу ощутил: насколько он измотан и голоден. Сейчас ему, нормально не питавшемуся уже несколько дней, даже чёрствые сухари из пайка казались желанной едой. Но не было у него и осьмушки такого сухаря. Вздохнув и ещё туже затянув ремень, пулемётчик полез в карман за кисетом. То, что кисет был пуст, сержант знал, поэтому, вывернув его наизнанку и бережно вытряхнув оставшиеся крошки махорки на небольшой клочок газеты, принялся тщательно выковыривать застрявшие в швах крупицы. Самокрутка получилась чрезвычайно тощей – такой, что не понятно было чего в ней больше махорки или бумаги. Но всё равно тянул её сержант с большим наслаждением – это был первый его перекур за весь день.
Беспокойство, притуплённое до этого делами и работой, теперь всепоглощающе овладело им. Тревожные мысли о том, насколько трудна поставленная перед ним задача и чем закончится для него предстоящий, явно не равный бой, тяготили сознание. Томительно ожидая исхода, он всё отчётливей осознавал, что возможно именно здесь и сегодня будет решаться его жизнь.
Он ждал. И всё время, пока занимался оборудованием позиций, пока устанавливал пулемёт, пока отдыхал, – посматривал на противоположный берег, на поле за рекой, на дорогу, тянувшуюся к броду, – иногда мельком, иногда внимательно в бинокль. Но там, впереди всё было без изменений и никакого движения не наблюдалось. Уже заметно перевалило за полдень. Время шло. Он ждал. И тихая безмятежность солнечного дня убаюкивала наивной надеждой, что опасения командира полка окажутся напрасными и до заката на этом участке ни чего не произойдёт.
Вначале, где-то вдалеке, возник звук. Сперва слабый и невнятный – этот звук, с каждым мгновением, становился всё сильнее и ближе. Сержант чутко прислушался и определил – рёв моторов. А после, напряжённо всматриваясь вперёд, различил, как на линии горизонта один за другим образовались два нечетких силуэта. Прильнув к биноклю, рассмотрел – по дороге, поднимая за собой неимоверное количество пыли, катились к реке два мотоцикла. «Разведка!» – сообразил сержант. И наведя пулемёт на участок брода, остро ощущая, как нелегко ему будет управиться без второго номера, приготовился к бою.
Все прежние переживания отошли куда-то в сторону, мучительное ожидание уступило место действию. Всё, кроме предстоящего боя, стало лишним, не нужным. Главное сконцентрировалось теперь здесь – у переправы, ограничившись прямоугольным вырезом в щитке пулемёта.
Мотоциклы подъехали к реке и, скрывшись на какое-то время за зарослями по берегам, выскочили уже у самого брода. Остановились. Теперь их можно было отчётливо рассмотреть и без бинокля. На каждом мотоцикле сидело по два немца – один за рулём, второй в люльке. Водители, стянув защитные очки, стали осматривать местность у брода – видимо решали, как ловчее переправиться. Прошло около минуты и тот немец, что был за рулём первого мотоцикла, приподнявшись на подножках и коротко кинув взглядом по сторонам, резко рванул вперёд и, уверенно перескочив через брод, остановился на другом берегу. Слез с мотоцикла и, что-то задорно крича, замахал рукой второму водителю.
Сержант плавно повёл пулемётом – совместив прорезь целика с мушкой, поймал в прицел фигуру водителя первого мотоцикла. Затем, аккуратно подняв предохранитель, мягко коснулся спускового рычага. И стал ждать, когда водитель другого мотоцикла начнёт переправу. Тот, наконец-то решившись, двинулся вперёд, и пулеметчик, нажав на спуск, – дал короткую очередь. Ещё одну. Ещё и ещё… От пулемёта, вперёд к мотоциклам, метнулись выброшенные из ствола пули – невидимыми, но вполне осязаемыми трассами прошили пространство. Пулемётчику казалось, что он сам мчится с ними, ощущает силу их удара. Сломавшись пополам, упал на землю водитель первого мотоцикла. Замер в неестественной позе другой немец, так и не успев выбраться из люльки. Разобравшись с первым мотоциклом, сержант занялся вторым. Тот, пытаясь уйти из-под огня, разворачивался, суетливо ёрзая взад-вперёд. И вдруг, сильно накренившись набок, застрял, увязнув на заболоченном берегу. Но только пулемётчик, хорошо прицелившись, собрался вести стрельбу, как водитель проворно выскочив из-за руля, во весь опор бросился прочь от мотоцикла, а следом за ним и второй мотоциклист. Да так быстро и неожиданно, что посланная сержантом вдогон беглецам очередь прошла мимо, и немцам удалось, домчавшись до зарослей у реки, укрыться там.
Прекратив стрельбу, сержант немного отполз от пулемёта, чтобы с участка, где кустарник был реже, лучше рассмотреть место закончившегося боя. Два немецких мотоцикла, ещё недавно грозным рычанием рвавшие тишину, бессильно застыли у переправы, пробитые пулями. Два оккупанта нашли бесславную смерть на берегу, чужой для них, речушки. Удовлетворённый результатом своей работы и воодушевлённой, той неожиданной лёгкостью, с которой досталась ему первая победа, пулемётчик стал ждать подхода основных подразделений противника. Он не сомневался, что оставшиеся в живых мотоциклисты, вперёд больше не сунуться – теперь их задача предупредить своих о засаде. В суматохе они скорей всего даже не определили, откуда вёлся огонь – слишком уж неожиданным был для них этот бой. Рассудив так, сержант решил пока остаться на прежней огневой позиции. И изготовившись к новой атаке, заменил ленту в пулемёте, – рассчитывая сначала использовать полную, а уж потом добить начатую.
Не прошло и полчаса, как далеко впереди, на противоположном берегу, пулемётчик заметил движение. Снова шум моторов потревожил тишину – на этот раз густой, тяжёлый. Несколько, отчётливо различимых в бинокль грузовиков, съезжая с дороги, жались к посадке, стараясь втиснуться в неплотный ряд крайних деревьев. Чёрными силуэтами, отделяясь от машин, из тентованных кузовов стали выскакивать немцы и, отбегая, растворялись в зарослях. Приняв решение, что самым разумным в сложившихся обстоятельствах будет вести огонь по противнику во время его переправы через уже пристреленный участок брода, сержант стал ждать. Ощущая каким-то звериным чутьем невидимое, но вполне осязаемое перемещение людей в массиве посадки, в зарослях на противоположном берегу реки, пулемётчик шарил въедливым взглядом по местности в надежде предугадать момент начала атаки. Именно сейчас должно было начаться самое главное.
Но время шло, тянулись напряжённые минуты, а немцев ни на дороге, ни у брода видно не было. Машины, заглушив моторы, смазанными пятнами слились с тёмной полосой посадки. Стало опять тихо. И сержант догадался – противник не знает, что противостоит ему здесь всего лишь один боец с пулемётом, и не будет предпринимать переправу без разведки и не рассосредоточившись. Понятно было и то, что, не форсировав реку сходу, немцы начали терять время – самый важный сейчас фактор. А значит, выполнение поставленной задачи идёт по плану и теперь остаётся только одно – как можно дольше задержать противника. И осознавая насколько это важно, веря в свою удачу, сержант твёрдо решил, что сделает всё возможное и невозможное.
Из береговых зарослей выскочила штурмовая группа. Молча, без криков команд, растягиваясь вдоль цепью, немцы бежали по низине к взгорку. Пулемётчик был готов к этому и, в ту же секунду, ударил по ним злыми расчётливыми очередями. И сразу, откуда-то с противоположного берега, прикрывая атакующих, зачастил вражеский пулемёт. Пули впивались в скат взгорка, выбивали комки земли с его гребня, проносились со свистом выше – с каждой очередью всё ближе и ближе к позиции сержанта. А он, стараясь не обращать на это внимания, время от времени поправляя правой рукой ленту, бил и бил по приближающимся к нему фигурам, ловя их в прорезь прицела. Не пробежав и половину пути до взгорка, цепь атакующих залегла. Залегла плохо – почти ровная низина значительных складок рельефа не имела и потому хорошо простреливалась. И пулемётчик, не останавливаясь, слал вниз очередь за очередью по елозившим в поисках укрытия немцам. Стрелял до тех пор, пока не осёкся, выплюнув пустую ленту, переставший биться в руках пулемёт. Сержант знал неизбежность этого момента и тревожно ждал его. Торопливо нервными, излишне суетливыми движениями он принялся заправлять другую, начатую уже, ленту – отчаянно понимая, что нужно как можно скорее снова открыть огонь. И вдруг, будто сговорившись, все немцы из штурмовой группы, – кроме трёх убитых, – вскочили и опрометью бросились назад к реке – в спасительные заросли. «Сдрейфили фрицы!» – злорадным восторгом мелькнуло в сознании пулемётчика – он никак не ожидал такого поворота событий. Да, это была удача – дав дёру, атакующие совершили большую ошибку. Добежав до склона взгорка, они попадали в мёртвое пространство и, хотя могли потерять ещё несколько человек, оставшихся хватило бы справиться с одним бойцом. И сержант, пользуясь случаем, потащил пулемёт на запасную позицию, прихватив коробку с лентой.
Добравшись до позиции и основательно установив пулемёт, сержант аккуратно, без спешки, заправил ленту, приспособив как можно лучше патронную коробку. Закончив с пулемётом, спохватился – забыл бинокль. Но возвращаться не стал, понимая, что всё решится теперь здесь – у брода. Остальное не важно. Знал он и то, что если сейчас бросит позицию и уйдёт – у него ещё будет шанс выжить. Но чувство какого-то яростного азарта, ощущение собственного превосходства над врагом, смешанные с извечными русскими понятиями «надо» и «кто, если не я» – не могли позволить ему уйти, не обеспечив прикрытие отходящему полку.
