Сергей Викторович Пилипенко
Два звонка до войны

Вполне резонно всякому предположить, что и находится он здесь, в Советском Союзе и никакая заграница ему, соответственно, не нужна.

Потому и слежки, как таковой, быть не должно, разве что, кто-то из бывших комиссаров решил еще раз доказать Сталину свою лояльность и вычислить дополнительно еще одного врага.

Но в таком случае, его бы давно уже арестовали и не вели бы так долго до самой границы и даже дали возможность ее пересечь.

Значит, здесь что-то другое. Возможно, замешаны уже немцы. Но, кто мог бы слить его самого, кроме как его собственно допущенная ошибка.

Но он не допустил ее, и в этом как раз был уверен.

Очевидно, девушка либо курьер, либо посланец кого-то к кому-то. То, что она едет на какой-то там семинар, хотя он, несомненно, в таких случаях имеется, просто выдумка или легенда.

Но это же значит и другое.

Тот, к кому на помощь мчится она и есть настоящий резидент в Берлине, если не брать во внимание ее настоящего отца, который вполне таким может оказаться.

Но Австрия – не Германия. Это разные территории и можно было бы придумать кое-что и получше, если бы, действительно, до такого дошло.

Как не крути, а она из его среды, но в то же время, то ли слабо подготовленная, то ли слишком уж играет свою роль, так сказать въедливо до конца. Такие установки бывают и им, как правило, верят. Но кто?

Самые простые люди. Любой же агент, с какой стороны баррикад он не находился, прежде всего, в ком-то другом видит такого же агента. А по-другому просто и быть не может.

Но здесь остается еще одна не выясненная деталь. Как обстоит дело у нее со связью. Способна ли она признаться, что может разбираться в чем-то, или опять будет корчить из себя обычную простоту. Нужно будет перевести разговор в необходимо е русло или как следует спровоцировать обратным ударом.

Ведь увидела же она его ручку или карандаш, пока он всячески пытался его хоть как-то приспособить для записи.

Так, что это? Случайность, совпадение или хорошо построенная игра на чьей-то стороне.

А может она действительно немка? Этого также нельзя исключать. Разведка вермахта работает так же хорошо, как и гестапо, которое старается по большинству в дела другого ведомства не лезть. Хотя есть, конечно же, исключения.

Потому, вполне очевидная советская девушка может вполне оказаться какой-нибудь фрейлейн или фрау прямиком по приезду в сам Берлин. И хотя это мало допустимо, но такое также нельзя исключать, а значит, и вести себя нужно соответствующе.

Но вот какого черта совпали фамилии? Это действительно загадка.

Хотя доля случайности все же есть, как всегда. Но почему-то в таких делах она маловероятна.

В общем, вопросов куча, а ответов, по сути, нет. Хотя с другой стороны, кто он для нее. Обыкновенный советский служащий. Ничем не примечательный и особо не представляющий интерес для сотрудника шпионского ведомства.

Был бы он дипломатом хотя бы или каким-нибудь его помощником из отдела внешних отношений, был бы куда интересней. А так, пустая трата времени, хотя бывали случаи, что даже через самых простых людей или так называемый обслуживающий персонал выходили на нужную информацию, если таковая требовала своего подтверждения.

Кто-то где-то, как всегда, бегло бросил слово, а кто-то другой его подобрал. И этого уже достаточно для того, чтобы приняться за работу всерьез, или взять какого-либо человека в разработку.

Думая сейчас о своей непосредственной работе, Молчун постепенно приходил в себя и чувствовал, как к нему возвращалась сила, которая неожиданно покинула его на время посещения Москвы.

А может, так нужно самой природе? Подумалось в тот момент разведчику. Дома ведь нужно отдыхать, та ведь никто не дышит в спину. А здесь в глубоком тылу противников нужна абсолютно другая сила, которая способна пробивать чужие мозги добывать из них необходимую для него информацию.

Покрутившись еще немного на своей полке, Молчун привстал, а затем решил пойти умыться, чтобы принять более свежий вид.

Люся, судя по всему, еще спала, а потому он тихонько приоткрыл дверь и вышел из купе, всеми своими движениями стараясь ее не разбудить и освободить от сна.

Спустя время он возвратился и так же тихо пробрался внутрь, стараясь производить как меньше шума.

Но девушка к тому времени проснулась и просто лежала на своей полке, немного вытаращив вверх свои красивые синие глаза.

Молчуну такое ее положение почему-то показалось странным, и он наклонился к ней ближе, предварительно помахав перед ее лицом рукой.

Реакции не последовало, и Молчун всерьез забеспокоился о том, жива ли она вообще.

Он быстро похлопал ее по щекам, в надежде на то, что она все же просто спит с открытыми глазами и вот-вот проснется.

Люся внезапно встрепенулась и, можно сказать, почти вскочила со своей полки, едва не сбив с ног самого Молчуна.

– Что? Уже приехали, я опоздала, я сейчас оденусь, – и она неожиданно начала хватать все вещи подряд, пока сам разведчик ее не успокоил и попытался усадить на место.

– Да, присядьте же вы. Успокойтесь. Мы едем. Просто вы меня всем своим видом просто напугали. Я подумал, что что-нибудь произошло. Может, с сердцем плохо?

– Да, нет же, – бухнулась на свое место девушка и неожиданно рассмеялась, – я бывает, так сплю. Даже мама порой пугается и так же будит. Не знаю, отчего так случается, но бывает. Страшно со стороны?

– Да, уж не совсем приятно наблюдать за тем, как человек вроде бы и спит, и нет одновременно. Тут уж не знаешь, живой или нет, – честно признался Молчун, сбрасывая с себя то внезапно нахлынувшее волнение, которое принесла своим видом девушка.

– А вы, что подумали?

– Я подумал, что вы, может быть, чем-нибудь отравились или вообще, задохнулись. Такое бывает, если сердце больное.

– Извините, не предупредила об этом. Да и не думала я, что так будет. Наверное, просто устала, – объяснила такое положение вещей Люся.

– Да, чего уж там извиняться. Хорошо, что все нормально. Давайте, приводите себя в порядок и потом поговорим обо всем. У меня есть к вам парочку вопросов.

– Хорошо, – уже более бодрым голосом ответила ему Люся и, собрав необходимые ей вещи, вышла из купе.

– Черт возьми, подумал про себя Молчун, – если это такой розыгрыш, то она мастерски играет роль. Думаю, что обычный человек вряд ли бы в чем-то в данном случае сомневался. Так картинно все было сделано.

Все же разведчик раскусил ее и понял теперь по-настоящему, что это игра. Где-то она все-таки переиграла свою героиню и даже, можно сказать, засыпалась.

Но это, по его мнению, опытного во многом разведчика и повидавшему множество различного рода ситуаций.

Хотя, надо признаться, что разыграла она его мастерски. Только один взгляд ее выдал, когда она, как будто неожиданно проснулась и пришла в себя.

Что-то было с тем самым взглядом не так, и сам Молчун это усмотрел. Хотя вполне можно было бы сказать, что почувствовал, если брать во внимание в какой стороне образуется сам окончательный результат.

– Но это все хорошо, – думалось ему дальше, – но позвольте узнать, для чего она так рьяно ломает комедию или ведет свою игру. Может, она просто тренируется? – неожиданно пришло ему в голову решение, от которого он сам внезапно опешил, обретая, очевидно, точно такое же выражение лица, как и у его спутницы.

– Так вот оно в чем дело, черт возьми. Нашла время поупражняться. Точно, все способы, как на тренировке в лагере сбора, прошла. Остается только один. Интересно, им воспользуется или оставит все, как есть до следующего раза. Ну, чертовка, вот я тебе сейчас задам.

Что-то в ее поведении по-настоящему разозлило сейчас Молчуна, и он решил, во что бы ни стало, вывести ее на чистую воду. Правда, что делать потом со всем этим, он пока не знал, а потому принял единственно верное решение для самого себя, просто посмотреть, как будет развиваться ситуация дальше.

Времени было еще вполне достаточно для того, чтобы расставить все точки над «и» и как следует подчистить хвосты, если они были на самом деле.

Глава 2. Мосты

Гитлер, словно сумасшедший, носился по своему кабинету, а в округе него стоявшие подчиненные то и дело сторонились от его стремительных проходов.

Не хватало еще, чтобы фюрер, действительно, на кого-то наткнувшись, лично обратил внимание на него, и вполне естественно затем обратил весь присутствующий в нем гнев.

Это была самая жестокая порка, если так можно было сказать о самых высоких чинах, которые присутствовали на совещании.

Как и положено, с целыми портфелями документов в руках и по стойке смирно здесь находились все ответственные лица Третьего рейха, судьба которых напрямую зависела от принимаемых Гитлером решений.

И хотя само по себе помещение рейхсканцелярии было огромным, все же места в ней по-своему недоставало.

Генералы и адмиралы, можно сказать, толпились здесь небольшими группами, в большей части разделяющимися между собой либо по признаку родов войск, либо по отношению к какому-нибудь ведомству.

На минуту остановившись, фюрер смахнул пот со лба, вытерев его платком, и щелчком головы отбросил в сторону свою челку, постоянно свисающую на глаза и, казалось бы, мешающую во всем.

Но так могло казаться только самим подчиненным.

С его же личной стороны, как это не показалось бы странным, это была наилучшая маскировка, которая позволяла наблюдать уже ему самому за всеми, кто присутствовал в зале, и даже отчасти за повсюду расположенной охраной, которая на время таких собраний застывала, словно скала, и, можно, сказать не проявляла себя ничем.

Гитлер не слыл особо жестоким человеком по отношению к своим, но и расслабляться не давал никому.

Очевидно, сказывалось его ефрейторское прошлое, когда еще, будучи в кайзеровской армии, он командовал всего несколькими солдатами, за которых то и дело получал втык от своего непосредственного фельдфебеля.

Потому, дисциплину фюрер любил и соблюдал в точности, как ее же привили ему еще в молодости.

Даже своеобразные движения во многом напоминали те давно ушедшие в небытие годы, когда он торчал в окопе и неизменно отмахивался от окопных вшей.

Своеобразно, то была происходящая, время от времени, встряска его организма, приученного лишь к тому, чтобы освободиться хоть на какой-то период от кучи надоедливых паразитов.

Никто, естественно, не придавал тому именно такого значения, и всем почему-то казалось, что просто он сам по себе такой импульсивный или по-особому гиперстатический, как однажды сказал ему какой-то немецкий профессор, имя и фамилию которого он сам забыл уже давно, а вспоминать прошлое, как всегда, было неприятно даже для него самого.

Но так записали в его личном деле и, возможно, потому все и поверили тому написанному, совсем не придавая ему значения, а просто воспринимая все, как этакую чудаковатость самого фюрера.

Наблюдая за всеми исподлобья, Гитлер оказывал на некоторых своеобразное влияние, отчего порой случались казусы, и какой-либо генерал, то и дело, падал в обморок.

Фюрера, конечно же, все это бесило, и он во всю топал ногами и кричал, чтобы ему неизменно подавали только молодых генералов, крепких здоровьем и готовых идти в бой, как он говорил, вместе с ним.

Но все же иногда прокатывались и молодые, и уже затем Гитлер сам приходил на помощь, помогая им подняться и несколько восторженно при этом говоря:

– Они падают от моей внутренней силы. Я великий идеолог Германии. Я ее вождь. Во мне собраны самые сильные черты немецкого народа, и я их воплощаю в жизнь. Меня не победить злой пулей или снарядом. Я выражаю в своем роде бессмертие. И вы все должны верить тому. И вот вам вполне естественное подтверждение.

Спустя время, лично сам фюрер приводил в чувство упавшего во временное беспамятство человека, и это действительно повергало в шок даже самых стойких из них и мало верящих всей этой баснословной чепухе, которую он им преподносил.

Но все же сила в нем какая-то была, и это признавали многие, но все же признать ее, как какую-то вполне естественную величину, не хотели, да и не имели по-настоящему права, как с точки зрения науки, так и простого обычно существующего в общей среде мнения.

Потому, все сводилось к вполне естественному и оправданному самим временем перенапряжению, в результате которого и наблюдались частичные обмороки уставших от своей службы людей.

Зачастую, сам фюрер отправлял таких людей на отдых, и не жалел действительно для них ничего, выделяя где-либо исключительно хорошие места и вознаграждая, конечно же, материально.

– Пусть, чувствуют заботу фюрера. Они – солдаты Германии. Они завоюют нам мир. Мы им обязаны всему. А потому, честь им и хвала, и пускай набираются побыстрее сил.

Естественно, чувствуя такую поддержку со стороны своего руководства, каждый такой генерал или бывало даже обычный солдат свято был предан самому фюреру, ибо на тот момент в его понимании тот был, чуть ли не единственным их всех окружающих людей, который реально оказал помощь и при этом не ограничился лишь какими-то словесного характера признаниями или навешанными на грудь побрякушками, в виде медалей и орденов.

Хотя Гитлер, несомненно, награждал и этим, демонстрируя периодически всю свою искреннюю любовь к военно образованному человеку.

Так он именовал всех без исключения военнослужащих, включая сюда и обычных рядовых существующего на тот период вермахта.

Возможно, за этим стояла его личная проблема какой-то общей неудовлетворенности в деле признания всех его заслуг за годы первой мировой войны, а возможно, он просто сам хотел видеть в них именно такое отражение им собственноручно построенной действительности.

То, что Германия на то время представляла собой единый во всем воинский контингент, не вызывало сомнения ни у кого.

Даже промышленники носили военную форму и отвечали за все по-военному, невзирая на то, что в самой армии, как правило, не служили и имели о ней весьма поверхностное представление.

Но самого Гитлера это не смущало, и в случае какой-либо провинности, он запросто мог отправить любого на фронт или просто в какие-нибудь тыловые подразделения для сбора опыта военной службы и оттачивания величины исполнения вышестоящих приказов.

В целом фюрер по большинству действовал и принимал решения, исходя из своих личных соображений, или из того, как он сам понимал саму суть исполнения, чьего бы там ни было, приказа уже в годы своей молодости.

Собственно, на этом и строилась так называемая дисциплина в немецкой армии, которая оттачивалась годами неуемного наблюдения со стороны самого вождя.

Если кто-то думает, что в той прежней или кайзеровской армии было нечто подобное, то несколько ошибается.

Там присутствовала так называемая палочная дисциплина, доставшаяся во многом всем немцам от предков и передающаяся из поколения в поколение.

В гитлеровской же армии она была практически исключена, так как сам Гитлер не воспринимал подобную позицию, как истинно законную меру принуждения именно в той сфере, где повсюду присутствовало оружие и вполне естественно оно могло в любой момент выстрелить обратно.

То есть, уже не по врагу, а самому начальнику, отдавшему распоряжение подвергнуть палочному или другого рода наказанию.

Потому, Гитлер отказался от типично немецкого подхода к делу и взял решительный курс на выравнивание всех прав военнослужащих от рядового до генерала, и ввел личную ответственность, как за неисполнение приказа, так и за своеобразное превышение служебных полномочий со стороны вышестоящего командования.

Он всех обозначил солдатами и благодаря именно этой мере своей предосторожности избежал многих так называемых армейских переворотов.

Солдаты уважали его, а офицеры беспрекословно подчинялись и соответственно побаивались. Ведь никто не знал точно, что может выкинуть в любой момент бывший ефрейтор, несомненно, так им и оставшимся в истинном понимании самих этих людей.

С одной стороны они в своих узких кругах обсуждали и осуждали эту проблему некоторого равенства военнослужащих, а с другой восхищались самим фюрером, так как, по сути, ничто не мешало им без всякого палочного принуждения посылать солдат в бой или куда-то еще.

Достаточно было одного упоминания его имени или обозначения статуса вождя, как тот же солдат мгновенно принимал строевую позицию и практически бегом несся исполнять приказание.

Именно на идеологии и достаточно близком отношении Гитлера к простому солдату и строилась жесточайшая дисциплина в немецкой армии под руководством самого фюрера.

Это было вполне осознанное исполнение распоряжений и приказов, следовавших из одной и той же головы, которая заботилась о них самих и, естественно, об их семьях.

В то же время нельзя сказать, что тот же Гитлер, когда-то укусив солдатского хлеба и, как следует, покормив в окопах вшей, сильно потворствовал всему рядовому составу. Нет, он заботился о нем, но спуску как раз не давал, только ужесточая общую дисциплину и приучая каждого к повседневному порядку.

На почве всеобще образующейся воинской повинности и сформировалось в целом само немецкое общество с некоторого рода гипертрофированным чувством ответственности и всей, во многом упорядоченной, системой общих взаимоотношений.

Можно было бы даже сказать, что тому поспособствовал лично фюрер, как самый великий идеолог немецкой нации и очень решительный руководитель своего государства.

Как раз на почве некоторого слияния самих государственных интересов и откровенно личных, по-своему обустроенных убеждений самого лидера и родился так называемый нацизм, широко исповедуемый в Германии, как единственной стране мира, где во всю свою мощь выразился настоящий фашизм.

Что значит, нетерпимость ко всему остальному, что не преследует те же идеи и не пытается повторить то же самое на себе.

Этим и объясняется истребление многих народов, которым занялся непосредственно Гитлер, как человек, практически полностью лишенный воли своего жизненного рассудка, исключительно благодаря только существующей в его голове идее так называемого превосходства.

Но об этом он сам писал неоднократно, и говорить что-либо еще по этому поводу просто бессмысленно.

В этот день, а именно как раз накануне своего дня рождения, фюрера неожиданно для многих прорвало.

Он выступил с необычайно пафосной речью, чем, по сути дела, «завел» всех своих генералов и решительно потребовал от них так называемых реальных действий.

Он приложил свою руку к карте и, взяв в руку один из карандашей, широко обвел круг в самом центре Европы, вплоть до территории Советского Союза, и торжественно произнес:

– Начиная с этого самого дня, я приказываю всем идти самым победным маршем по Европе и принудить все имеющие страны к непосредственному исполнению всех моих приказов. Нам всенародно потребуется некоторая поддержка, а потому необходимо провести во многих местах и городах митинги, на которых донести людям наши планы и рассказать, наконец, всем им по-настоящему теорию нашего немецкого превосходства. Это я возлагаю на вас, Гесс, и соответствующие вам ведомства, включая гестапо. Всех остальных я призываю к общему сотрудничеству, единению и полному подчинению моим руководящим приказам. Выстоять в этой борьбе мы можем только с нашим народом и солдатами вермахта, готовыми, все как один, сражаться за будущее нашей великой Германии.

Гитлер отступил от карты в сторону и на ней четко остался след жирно обозначенной карандашом линии, что обозначало практически лишь одно – настоящее объявление войны всем тем, кто попадал в ту самую зону.

Но все генералы молчали и испытывали свое терпение, прекрасно понимая, что фюрера сейчас не остановить, так как он был весь на взводе или в среде лично своего пафосного окружения.

Его мысли витали повсюду в рейхсканцелярии, и полностью блокировали самое малейшее сопротивление производимым им высказываниям.

Таким образом, начало войны хоть и не было официально объявлено, но было статистически обнаружено именно в этом кабинете и как раз накануне юбилея самого фюрера.

Где-то в коридоре толпились все денщики с приготовленными подарками, которые, в свою очередь, уже просмотрели те, кому положено было отвечать именно за безопасность руководителя государства.

Спустя время они были допущены к своим генералам и адмиралам, и в том самом помещении началось настоящее столпотворение.

Каждый лично подходил к фюреру и подносил какой-либо подарок, вполне естественно отправляя своего денщика назад, по факту чего сам Гитлер выразил неудовольствие и приказал подходить к нему вместе со своими подчиненными.

– Мы не можем отказать солдату, поприветствовать лично своего фюрера. Пусть, для них это останется в памяти, и пусть они с успехом будут биться на фронтах, представляя и защищая уже наши интересы, которые не исключают и их собственной заинтересованности.

Фюрер выдал свое очередное распоряжение, и уже через минуту к нему всем фронтом маршировали те, кому он и предоставил своеобразную честь поздравить лично себя.

За денщиками маршировали генералы и выбрасывали руку в нацистском приветствии.

Так продолжалось до той поры, пока самый последний солдат, стоящий рядом со своим генералом, не отрапортовал лично и не отошел в сторону.

Гитлер остался один в значительном окружении своих самых ближайших соратников, которых он пригласил в свою собственную столовую, чтобы отпраздновать то, что накануне озвучил, совместно с очередной датой своего рождения.

Дверь столовой практически настежь распахнулась, и все увидели хорошо подготовленный и наполненный всевозможными яствами стол, подход к которому охраняли одетые в белое официанты мужского и женского рода с черными и красными свастиками на одеждах.

Все присутствующие неожиданно захлопали, заставив тем самым немного содрогнуться и чуть позже похлопать самого фюрера.

– Точно такой же стол сейчас накрыт в другом зале для наших солдат или тех, кто непосредственно прибыл сейчас с генералами, – обратился Гитлер ко всем, продолжая стоять неподалеку от обеденного и очень большого по своим размерам стола. – Я попрошу привести сюда несколько солдат, чтобы они убедились в том, что мы все практически одинаковы и, можно сказать, едим с одного стола.

И фюрер жестом показал охране, что можно ввести сюда несколько человек.

Те маршем прошлись по предоставленному им генералами коридору и остановились непосредственно перед Гитлером, по-особенному вытягиваясь во фронте и, казалось бы, едва касающихся при этом самого пола.

– Вольно, солдаты, прошу всех за мной, – скомандовал лично фюрер и, взяв непосредственно одного из них под руку, повел его к наполненному яствами столу.

– Вы должны убедиться в том, что все мы не отличаемся друг от друга и практически едим одно и то же, несмотря на наше различие в рангах и должностях. Мы все солдаты нашей страны и мы все, как один, за Германию. Хайль, Германия! Хайль, фюрер! – неожиданно перед самим столом лично Гитлер выбросил руку в приветствии, отчего солдаты незамедлительно обрели строевую стойку и так же в один голос повторили им сказанное.

Это понравилось фюреру, и он еще раз убедился в том, что все они объединены сейчас одной целью, а значит, сделают всё для ее достижения.

– Вот, посмотрите. Здесь всё, как и у вас. Можете даже попробовать, – и он дал знак официанту налить в бокалы немного вина и положить в небольшие блюдца по кусочку испеченного по торжественному случаю пирога.

Вполне естественно, что солдаты несколько стушевались, находясь среди такого огромного количества их же начальников, и продолжали стоять по стойке смирно, не зная в точности, как правильно действовать в создавшейся ситуации.

Но неожиданно сам фюрер пришел им на помощь и, взяв поочередно необходимое количество приготовленных бокалов вина, он раздал их всем присутствующим здесь солдатам, а затем, приняв из рук официанта бокал и себе, приподнял его вверх и торжественно произнес:

– Солдаты должны выпить вместе с их фюрером. За его жизнь. За победу. И за победу Германии.

Гитлер быстро обошел их небольшой строй, чокнулся с каждым поочередно и движением руки и головы разрешил выпить налитое тем количество вина.

Солдаты выполнили приказ и практически так же одновременно приложились к тем небольшим, нарезанным наспех кусочкам праздничного пирога, чтобы на самом деле выполнить приказание фюрера до конца и тем самым подтвердить свою личную преданность.

После этого демонстративно прикрыли свои рты носовыми платками, вытянутыми из нагрудно притороченных карманов своих мундиров, всем этим показывая самому фюреру свою личную культуру, добытую непосредственно в казармах своей повседневно армейской жизни.

Гитлер похвалил их за это в очередной раз и привселюдно объявил всем благодарность, приказав тут же незамедлительно внести ее каждому в личное дело солдата вермахта.

Это было самое наибольшее послужное вознаграждение для солдата, так ли иначе, но относящегося к армии, несмотря на вполне возможную принадлежность к какому-нибудь тыловому подразделению.

Даже вручение железного креста не происходило без объявления именно этого, что и ставило в соответствующий ранг саму степень выражаемой благодарности.

Спустя короткое время, солдаты по команде старшего из них повернулись кругом и так же строевым маршем покинули помещение, чтобы донести такую радостную весть до всех остальных сослуживцев и продемонстрировать, как их лично вознаграждал сам фюрер, приветствуя своей рукой и собственноручно вручая бокал празднично налитого вина.

В этом и заключалась победа самого Гитлера на фронтах и в этом же проявлялась исключительная стойкость самих немецких солдат, которые выполняли очередной приказ вермахта.

Никакая палочная дисциплина или что-то там еще принудительно исполнительного характера не могли привить то, что по-своему совсем показушно прививал Гитлер, используя для этого свои собственные методы так называемого личностного характера убеждения.

Это и послужило причиной для продолжительно длинного периода развала всего германского государства, обоснованного лично фюрером с его теорией верхнего превосходства.

Но, по сути, сама его идеология была здесь абсолютно не причем. Только исключительно жизненное участие руководителя государства в личной жизни самих солдат и создало тот защитный барьер, благодаря которому он и мог защищаться в дальнейшем столь значительное и продолжительное время общего отступления на всех фронтах.

Это не была идеология самих солдат. Это была всего лишь идеология жизненного права на свою личную жизнь и ее материальную обустроенность.

После ухода солдат, Гитлер широким жестом руки пригласил всех собравшихся чествовать его день рождения в зал и привычно пропустил многих из них вперед, предоставляя право быть первыми на этом большом пиршестве.

Где-то примерно на середине входящего людского потока приглашенных, он и сам прошел вперед и со временем занял подобающее ему место.

То было встречено громкими аплодисментами и быстро распространяющимися овациями вперемешку с криками «Хайль» и «Хайль, фюрер» с ощутимо громким прищелкиванием каблуков.

Вскоре этот процесс прекратился, и весь зал замер в ожидании речи именинника.

Фюрер намеренно медленно встал, показывая в очередной раз всем свою внешне выраженную усталость, и попросил разрешения произнести тост за величие Германии и непосредственно самого фюрера.

После довольно впечатляющей речи продолжительностью около десяти минут Гитлер, наконец, взметнул бокалом вверх и дал ясно понять, что можно действительно выпить и пора начинать само празднование.

По случаю юбилея сюда, конечно же, были приглашены артисты, и для них специально была построена сцена, которая незаметно выдвигалась из глубины, тем самым шокируя всех не посвященных в более подробные детали этого процесса.

Гости рассаживались, кто куда и, по сути, было без разницы, кто будет присутствовать рядом с самим Гитлером, ибо, как правило, он этого вовсе не замечал.

Занятый лично собой и своим по-особому восторженным взглядом на все происходящее вокруг него, фюрер терял на время свою личную бдительность и был чем-то похож просто на младенца, который находится в зоне особого пристального внимания всего окружения.

Его стриженные коротко усы при этом топорщились, выдавая немного вперед верхнюю губу, а подбородок ниспадал немного вниз, приоткрывая на время полуразрушенные зубы, которые он никак не хотел лечить, ссылаясь исключительно на то, что сильно занят.

Врачи по-настоящему негодовали из-за того, но им было невдомек, что сам Гитлер попросту боится зубной боли, а также того, что вдруг кто-то неожиданно воткнет ему в рот капсулу цианистого калия и заставит вполне естественно ее проглотить.

Тот же фюрер нуждался и в операции, но и здесь не доверял врачам именно по той же причине и практически до самой своей смерти страдал от боли, едва-едва успокаивая ее с помощью обычных таблеток.

Сами таблетки ему приносили его друзья, то бишь соратники по партии, которым он, соответственно, доверял и с которыми он сам мог быть вполне откровенен.

Они также всячески склоняли его к операции или хотя бы к частичной госпитализации, но хитрый по-своему Гитлер в этом вопросе не доверял даже им, предполагая внутри, что с помощью этого они смогут прибрать к рукам им самим выстроенную в Германии власть.

Так вот и сейчас, находясь на своем месте, он в некоторые моменты вспоминал о своей личной боли, незаметно для всех содрогался всем телом и немного прикусывал и так плохо сохранившиеся во рту зубы.

Но наблюдая за своим таким весьма широким гостеприимством, он мгновенно забывал обо всем и традиционно взмахивал всего лишь головой или вскидывал руку в надлежащем приветствии, которую, кстати, держал подолгу, так как именно это позволяло ему на какое-то время избавляться от боли в своих суставах.

Другие же, наблюдая за ним со стороны, неизменно думали о том, что тем самым Гитлер запечатлевает величие обозначенного символа нацизма и своеобразно демонстрирует уже свою силу воли в деле достижения общих интересов, касающихся их партии и в целом Германии.

Таким образом, каждый со стороны видел в нем что-то свое, придуманное и прославленное им лично за время наблюдения этого процесса, в большинстве своем имеющего смысл действия подражающего характера.

Но фюрер порой сам раздражался от этого и иногда даже принудительно заставлял кого-то опускать руки, если количество затраченного на это времени с другой стороны гораздо превосходило его собственные порядки.

Особого подражательства он все-таки не любил, как и не любил слушать особо восхваляющие его самого речи, считая это признаком слабости или даже какой-то трусости по отношению лично к нему.

Таких людей, как правило, он к себе не подпускал, а если и приходилось с ними общаться, то только исключительно по необходимости, которую сам Гитлер сокращал до самого минимума.