Сергей Венедов
В тени голубых облаков
Чтобы это счастье стало перманентным, нужен постоянный контракт. И тут уж извольте, пусть Ларочкин папаня подсуетится, доченьку тоже небось хочется видеть в шоколаде, да и сам любит наведываться в Женеву – город мечты, куда даже будучи академиком в советские времена выезжал только на короткие конференции по высокому разрешению ЦК нашей партии. А кто там, Кранцев или Хренов, на пути к заветной цели – неважно, как говорится, «у кого галифе ширше, тот и главней». Пусть попробует Тороповых переиграть, кишка тонка.
* * *
Деловой ланч с гендиректором ООН добряк Джон решил заменить приватным ужином в рафинированном ресторане отеля «Ричмонд», куда он просил Павловского и Кранцева прийти с женами. Жены самого Джона, гречанки Мелины, в Женеве не было. На ее попечении находилась маленькая, но роскошная гостиница на побережье близ Салоников, и она предпочитала проводить время там, а в Женеве бывала наездами, в основном ради шопинга в дорогих бутиках и походов в казино на французской территории, в соседних Дивонне или в Эвиане.
Поначалу Кранцева смущало присутствие гендиректора ООН – никогда в своей жизни он не сидел за дружеским столом со столь высокой персоной. Но Павловский поразил всех простотой и непритязательностью в общении, а его жена Мара оказалась просто душкой – остроумно шутила и балагурила весь вечер, нажимая на напитки. В какой-то момент Кранцеву даже показалось, что с этим душевным человеком его проблема будет однозначно решена, и уж тогда он продемонстрирует свою способность быть благодарным. Света, которая впервые попала в шикарный ресторан в Женеве, сияла от удовольствия и зарделась от выпитого. Джон заказал бургундское, «Поммар» двадцатилетней давности, официанты без конца подливали тончайшее вино в большие бокалы, и Кранцеву казалось, что весь этот уютный зал, изысканные блюда и всех довольных участников ужина он видит в кино.
Больше всех доволен был сам хозяин угощения, явно польщенный знакомством и застольем с гендиректором ООН и четой молодых русских дипломатов. Вопрос о концерте как бы стал не главным, и его детали были согласованы по ходу дела. Главным стала обоюдно горячая симпатия и нерушимая дружба между видным представителем деловых кругов и видным же руководителем европейского отделения ООН, причем явно в пользу последнего. Прощаясь, тезки, Джон и Иван, уже почти братались, договариваясь о следующей встрече. Оказывается, дорогим и тонким вином тоже можно налакаться. То ли от выпитого, то ли от общей дружеской атмосферы вечера Кранцеву хотелось плакать и верить. Какие замечательные люди есть на свете, думал он, с такими ни о чем можно не волноваться. В этот момент ему было, конечно, невдомек, что простота и благодушие гендиректора по отношению к нему, маленькому человеку, означают на самом деле лишь полное безразличие к его личности. Мысли гендиректора парили не столь высоко над грешной землей, но, разумеется, не на высоте Кранцева, он просто был доволен тем, что вкусно поужинал за счет щедрого богача, и рассчитывал на продолжение отношений в обмен на предоставление этому человеку периодического доступа к своей персоне, что тому явно льстило. А между делом отчего бы не устроить и концерт, опять же за счет богатого чудака.
Мара, с ее необузданной энергией, активно включилась в подготовку концерта, что выражалось в основном в ее бурном участии в бесконечных завтраках и ланчах в компании Джона, Кранцева и других участников операции, как, например, Эвелина, жена другого зажиточного судовладельца-грека, прибывшая из Лондона и прожужжавшая всем уши о своих связях с королевской семьей, или леди Шеффер, проживающая на международных сборищах джет-сета свои несметные богатства, оставленные ей в наследство покойным мужем, бароном Шеффером, владыкой ювелирной империи. Группу замыкал лощеный, прилизанный Эдуард, сын Эвелины, подчеркнуто демонстрировавший свое аристократическое аглицкое воспитание, то бишь безупречную вежливость и невозмутимость. В его задачу входило фиксировать все практические договоренности и задачи, касающиеся организации концерта, и следить за их исполнением. Кранцеву же поручалось осуществлять связь с Дворцом Наций и Российским фондом культуры, через Светлану.
Все участники проекта охотно и приподнято являлись на проплачиваемые Джоном пиршества, иначе эти оргсобрания не назовешь, проводившиеся неизменно в отеле «Ричмонд». На робкий вопрос Кранцева, зачем устраивать столь дорогостоящие встречи в «Ричмонде», когда то же самое с успехом можно сделать в ближайшем кафе, Джон с расстановкой разъяснил ему, несмышленому, что в силу своей принадлежности к «определенному» кругу общения он «обязан» появляться регулярно в пятизвездочных местах типа «Ричмонда», иначе его собратья по бомонду решат, что дела у него пошли на спад, он обеднел и выпадает из «их» круга. Но, признаться, больше всего Джон любил проводить время в компании Кранцевых, вернее, Светы, к которой он воспылал особой нежностью, лишенной какой бы то ни было двусмысленности. Простодушная Света с ее правильным славянским лицом, ладной фигурой и чистыми помыслами откровенно нравилась простодушному Джону. Он так и сказал: без всяких задних и передних мыслей. Скорее всего, такое чувство она вызвала у богача, видимо, потому, что с самого начала восприняла его абсолютно вне контекста богатства, как обычного, сердечного и обделенного душевным теплом мужчину. Действительно, родственнички: вторая жена Мелина с ее дочкой и взрослые дети от первого брака, Роберт и Ирини, не баловали старика вниманием, редко посещали его в Женеве, но, судя по всему, усердно тратили заработанные им деньги на достижение разных менее и более дорогостоящих целей, включая регулярную смену автомобилей, игру в казино и отдых на фешенебельных мировых курортах.
Самой любимой забавой Джона были, как он их называл, «эскапады», когда он сажал Кранцева за руль своего «Бентли», сиротливо стоявшего в гараже, и они втроем вырывались «на свободу из мира богатых» в соседнюю Францию, поесть мяса, жаренного на угольях, в незатейливом ресторанчике на вздыбившейся над Женевой горе Салев, или свежевыловленных из озера карасиков в очаровательном савойском городке Аннеси в тридцати километрах от Женевы, где практически не было риска, что Джона за столь прозаическими занятиями, со столь неродовитыми спутниками увидят напыщенные члены его «круга избранных». Они дурачились со Светой, как дети, толкались, обнимались, учили друг друга нехорошим словам на русском и греческом языках, она заботливо поправляла Джону сбивающийся набок галстук, подавала расческу, когда ветер растрепывал его редкие седые волосы, или зажигалку, когда наставал черед курения, а курил Джон все подряд – от крепких «Голуаз» до редких бразильских сигар. Ей же доверялось, как бы на правах секретаря, отвечать на звонки мобильного телефона – редкой тогда еще игрушки, которую Кранцев видел впервые. Иронично глядя на эти забавы, он безмятежно улыбался и потягивал, как правило, добротное вино, заказанное сначала по просьбе Джона, а потом и по своему выбору. Волноваться было не о чем – он знал свою Свету, ее цельный, неподкупный характер и верность выбору, который они сделали недавно, оставив без движения в Москве свое прошлогоднее заявление о разводе. Хорошо, когда есть деньги, думал он, и когда можно вот так, не задумываясь, тратить их на общение с приятными тебе людьми.
Джон никогда не заговаривал с ним о личных делах. Только однажды спросил, какая у Кранцева годовая зарплата. Тот не привык к такому исчислению – хватило бы до следующей зарплаты. Услышав ответ, миллионер грустно улыбнулся.
– Надо что-то придумывать, мой мальчик, – сказал он. – Дальше так продолжаться не может. Коммунистической России больше нет, а с ней должно исчезнуть и прозябание, по крайней мере, таких образованных профессионалов, как вы со Светланой.
Узнав, что в ООН платят намного больше, он тут же решил:
– Я поговорю с господином Павловским, но сначала надо сделать концерт. А потом будет видно, не ООН, так что-нибудь другое поищем, у меня, например, жаль вот только, что ты не экономист… А что еще умеют делать дипломаты? – он лукаво улыбнулся. – Нет, нет, я уже понял, ты – не кажеби, не те повадки, а все-таки, что делать можешь?
Кранцев вспомнил про Рицци и робко ответил: устанавливать и развивать деловые контакты, вести переговоры, неважно по какому сюжету…
– Ну, уже лучше, – снова улыбнулся Джон, – ну, и сколько это умение стоит, по-твоему?
Пока еще простой советский дипломат, Кранцев никогда не слышал такой постановки вопроса применительно к себе и лишь пожал плечами: кто больше даст!
Две-три недели подготовки концерта пролетели незаметно, и день Д наконец настал. Группа юных российских талантов во главе с импозантной руководительницей программы «Новые имена» Маргаритой Михайловной Крюковой благополучно прибыла из Москвы рейсовым самолетом и была размещена в гостинице постпредства РФ, хотя Джон и был готов оплатить подходящий отельчик в городе. Вечером, к назначенному времени, через открытые северные ворота Дворца Наций к главному залу заседаний ООН потянулась кавалькада шикарных авто, неспешно высаживая у входных ступеней приглашенных ВИП-гостей, один другого именитее. Накануне, старательно, Джон и Павловский лично выверяли и утверждали составленный Кранцевым список почетных гостей. По мнению Джона, самыми почетными, разумеется, выглядели прибывшие из Лондона, «заангажированные» и проплаченные его греческими друзьями, три-четыре пары, «близкие к британской королевской семье». Для гендиректора Дворца Наций важнее было, конечно, присутствие его коллег – руководителей других международных организаций, расположенных в Женеве, а также постпредов ключевых стран при ООН, начиная с постпреда РФ. Все явились почти без исключения и заполнили первые три ряда. Выступление милых юных виртуозов из России вызвало всеобщий восторг избалованной публики, бурные аплодисменты не смолкали после каждого выступления, и поэтому концерт больше походил на важную международную конференцию. А Павловский, когда вышел вначале на сцену с приветственной речью, сиял от удовольствия, ему явно нравилось выглядеть организатором и распорядителем такого яркого и приятного зрелища, проплаченного к тому же единственным спонсором, который скромно приютился рядом с Кранцевым на краю второго ряда, чтобы легче было выходить, если позовут на подиум. Но его не позвали, имя МакТеррелла вообще никак не прозвучало, но привилегированная часть зрителей, человек сто из тысячи, собравшихся в зале, охотно проследовали после концерта в ресторан Дворца Наций на щедрый и богатый торжественный ужин. Джон тоже, в конце концов, был счастлив сидеть за столом между высокими представителями ООН и, как он считал, «посланцами британской короны». Единственное, что наивняк МакТеррелл спросил Кранцева после ужина, было, доволен ли концертом господин Павловский. Да Иван Ефремович и сам долго благодарно тряс руку греку, когда они, как только ушел последний гость, направились в бар принять дижестив. Щедрого и доброго спонсора, похоже, вполне удовлетворило рукопожатие «высокого лица», но когда, прощаясь уже за полночь, он многозначительно подмигнул Кранцеву, повернув взгляд в сторону Павловского, Артем понял, что концертом в ООН душка МакТеррелл занялся не только из любви к талантливым русским детям, а еще из симпатии к молодому русскому дипломату и его прелестной жене.
* * *
Между тем вялотекущая Конференция ООН по бывшей Югославии «плавно несла свои воды», ее участники проводили время в пустопорожних дебатах и производстве бесполезных резолюций. В перерывах по широким коридорам Дворца Наций царственно прохаживались сопредседатели – вельможные госсекретарь США и британский министр иностранных дел собственной персоной. В любом случае Конференция была задумана американцами лишь как легальный способ наконец взять под свой контроль все Балканы, поскольку взрывоопасную обстановку или «очередной бардак», возникшие там одновременно с распадом СССР, страны – лидеры ЕС, в силу непреодолимых разногласий и разницы в интересах, так и не сумели разрулить сами. Детонатором и застрельщиком развала неприсоединившейся Югославии, понятно, выступила Германия в отместку за поражения, нанесенные ей югославами в сражениях Второй мировой войны. А поскольку в те тяжелые и далекие времена усердными помощниками германских фашистов в истреблении сербов, евреев, цыган и коммунистов на югославской земле были хорватские фашисты-усташи под командованием своего фюрера Анте Павелича, их «заслуги» перед Германией не были забыты и Берлин первым быстро признал провозглашение независимости «братской» балканской страной. В ответ новые хорватские власти поспешили первым делом переименовать проспект Дружбы Народов в столице в проспект Федеративной Республики Германии (на хорватском звучит нежно – Савезна Република Немачка). Германия также взяла на себя роль верного и деятельного защитника интересов Хорватии после провозглашения независимости, особенно после того, как после ожесточенных вооруженных столкновений на территории Хорватии была провозглашена, но никем не признана Республика Сербская Краина.
Однако Кранцев тогда еще, по наивности, не вникал в геополитическую подоплеку распада Югославии, исправно выполняя свои обязанности связного между постпредством РФ в Женеве и секретариатом Конференции в лице госпожи Денгерс. У него хватало своих личных дум о будущем трудоустройстве. В качестве связного, однако, он неоднократно присутствовал на переговорах представителей постпредств РФ и США в Женеве, всегда удивляясь и недоумевая, почему российские дипломаты приходили на переговоры со своим мнением (защита братьев-сербов!), а уходили с мнением постпреда США Джеймса Арчера, знаменитого тем, что в молодые годы он, юрист и начинающий дипломат, был в составе делегаций США на Нюрнбергском процессе и Потсдамской конференции. Один из его знакомых российских участников этих переговоров, как бы в шутку, но понизив голос, сообщил, что «такие инструкции они получают лично от министра Озерова». Сугубо про себя Кранцев удивлялся также тому, почему функции связной между постпредством США и югославской Конференцией выполняла сотрудница секретариата, а по совместительству супруга американского постпреда Сьюзи Арчер. Неужели только потому, что была сексапильной каланчой, прущей как танк? Поэтому вряд ли стоило удивляться, что у американцев, как всегда, все было схвачено и заметано.
Немало времени, как и все участники Конференции, Кранцев проводил в кафетерии делегатов Дворца Наций, в пустых разговорах со случайными собеседниками обо всем и ни о чем, переглядываясь с важным видом с проходящими мимо знакомыми. Все это напоминало ему известный анекдот горбачевских времен о том, как члены Политбюро в стоящем поезде, покачиваясь, изображают движение к неизвестной цели. Среди знакомцев в последнее время к нему присаживался с кофе и заговаривал некий Джеральд Бергтон, представлявшийся всем как Джерри. Кранцев беседовал с ним из чистого политеса, не очень помня, какую организацию Джерри представляет – британское посольство, неправительственную организацию или орган прессы. Скорее всего, разведку, уж больно общительный какой-то. Разговоры с ним были ни о чем, но Джерри все чаще нажимал не на темы Конференции, а на вопросы о личном положении Кранцева, его настроении, планах на жизнь. По опыту общения с предполагаемыми сотрудниками спецслужб во Франции Кранцев испытывал интуитивное недоверие к слишком вежливому до вкрадчивости собеседнику и, как обычно в таким случаях, разыгрывал из себя простодушного дурачка.
Конференция конференцией, а родное постпредство Кранцева пока что продолжало жить по прежним, советским канонам, напряженно ожидая, поступит ли зарплата за текущий месяц или нет. Настроение было похоронным, так как никто не знал, что с ним будет в ближайшее время, но на всякий случай все готовились к сокращению кадров и скорому отъезду. Получилось же наоборот: на очередном совещании постпред Каменев объявил, что ввиду нехватки бюджетных средств текущие отпуска на родину отменяются до новых распоряжений Центра. Всем предлагается брать отпуск в Женеве, правда, отпускные, по вышеуказанным причинам, выплачиваться не будут. Слышать это было дико. Еще год назад совзагранработников под любым предлогом выпроваживали в отпуск на родину, в целях предотвращения бегства. Было строго-настрого запрещено проводить отпуск в стране пребывания и вообще за рубежом, как будто сбежать нельзя было в остальное время. И вдруг такая свобода… или наплевательство? Бегите хоть все. По правде говоря, риск был невелик. Куда убежишь, если сбережений, накопленных за время командировки, с трудом хватало на скромную жизнь на родине до следующей командировки, а на Западе едва хватило бы разве что на полгода.
Да и кому они были нужны на Западе, дикие россияне ельцинской поры! Ситуация радикально изменилась. Россия в одночасье стала «свободной» страной на пути к «демократии», и, стало быть, отпали причины для политической эмиграции, а экономическая не пройдет: и без вас хватает нахлебников и побирушек из третьего мира. Обустраивайте сперва свою страну, а потом мы посмотрим, пускать вас или нет в зависимости от счета в банке. Хотя в то время открывать счета в иностранных банках еще запрещалось и строго наказывалось, Кранцев все же собрался с духом, пересчитал купюры, оставленные ему сибиряками, и заглянул в ближайшее отделение ЮБС – Союза швейцарских банков, где ему довольно грубо объяснили, что выходцам из стран Восточной Европы, временно проживающим в Швейцарии, тем более находящимся в официальном качестве и не способным подтвердить происхождение своих денег, ЮБС счета не открывает. Он пожаловался Рицци и через неделю получил карточку своего личного счета, открытого в «Креди Суисс», куда и пристроил чужие деньги. Его распирала гордость от того, что во всяком случае теперь у него был свой счет в настоящем швейцарском банке. Оставалось лишь его чем-то наполнять, непременно чистыми деньгами, твердо решил Артем в память о папе-юристе, никогда не бравшем взяток. А еще подумал, что Швейцария – удивительно чистая страна и живется здесь лучше чистым. Перейти в ООН Артем рассчитывал в октябре-ноябре и считал, что проведенный концерт юных талантов повысил его «рейтинг» в глазах гендира и, следовательно, его шансы на контракт. А пока требовалось лишь исправно выполнять свои функции в постпредстве.
* * *
После концерта вечерние посиделки у Джона и выезды с ним в ближайшие и дальние рестораны участились. Старик искренне радовался приходу молодой русской пары, особенно ее нежной составляющей. В таких поездках Кранцев потихоньку, не без робости, осваивал управление массивным автоматическим «Лексусом», который ему доверял хозяин. Угощения, заказанные в дом из лучших ресторанов и подаваемые ласковой филиппинкой Эльвирой, были изысканными, отборное вино лилось рекой.
Говорили обо всем – о своей жизни, своих взглядах и вкусах, об истории своих стран, о православной вере. Всякий раз в этой части Джон доставал из-под воротника эксклюзивной рубашки со своими инициалами большой православный крест на толстой, как у новых русских, золотой цепочке, целовал его и правильно крестился за упокой своей матушки-гречанки. Говорили на корявом английском. В один из таких вечеров, когда Светлана отсела к телевизору, МакТеррелл наклонился к Кранцеву и, понизив голос, сказал:
– Хочу попросит тебя об услуге, Артем… Смог бы ты съездить в Москву… по моим делам… на разведку… Посмотреть, что и как, почувствовать обстановку на месте… пощупать контакты, если найдешь… Думаю открыть у вас филиал моей фрахтовой или зерновой компании. Начальные поиски могу поручить только человеку, которому доверяю… как тебе… Потом подключу своих партнеров, помощников, адвокатов… Если получится, найдем место и для тебя… Например, моим представителем по связям с российскими властями… Конечно, если захочешь… когда закончится твоя дипломатическая командировка и вы должны будете вернуться в Москву…
Голова у Кранцева не закружилась, но сердце окатило волной теплого, приятного волнения. Надо же. Добрый старик думает о нем. Настоящий друг. Простой ответ родился сам собой.
– Конечно, Джон, с радостью… Правда, пока нам не дают отпуска, но как только прояснится, охотно съезжу… Кое-какие контакты у меня, кажется, есть… Спасибо, что подумал обо мне….
Полные отпуска своим работникам постпредство, действительно, пока еще не давало, но, выслушав жалобные пояснения Кранцева о необходимости поездки для встречи с пожилыми родителями, постпред Каменев, партиец-гуманист, подписал разрешение на поездку за счет командировочного, сроком на неделю. Лететь туда имело смысл в субботу, чтобы воскресенье провести с родителями, а обратно – тоже в субботу, и тогда пять полных дней будет на выполнение дела, порученного ему Джоном. Кранцев пока еще толком не знал, с какого конца начать происки. Джон оплатил авиабилеты и с отцовской улыбкой вручил Артему пухлый конверт с франками на личные и служебные расходы.
На выходе из аэропорта Шереметьево-2 его встретила пестрая, нервная толпа пассажиров, штурмующих такси до Москвы, по договорным ценам. Иностранцев водители явно облапошивали, загибали немыслимые цены в валюте. Одетому в дорожную потертую джинсовую пару Артему на правильном русском языке удалось договориться о божеской цене. Разговорчивый таксист что-то бубнил всю дорогу с кавказским акцентом, но Кранцев только делал вид, что слушает его. На самом же деле, не отрывая глаз от окна, он впитывал проносившиеся мимо виды как бы чужой страны, непохожей на ту, что он покинул три года назад. В первую минуту его поразили неряшливость прилегающих улиц и обилие непонятно откуда взявшихся вывесок магазинов и коммерческих фирм, расположенных вдоль пригородного шоссе. Причем многие вывески выглядели самодельными, были написаны почему-то латинскими буквами или на английском языке. Все это в целом напоминало торговые кварталы Турции, которые Кранцев, тогда еще сотрудник советского посольства в Париже, посетил лет десять назад, направляясь в отпуск с семьей из Марселя в Ялту на круизном теплоходе. Неприятное впечатление сохранилось навсегда. А вот центр родной Москвы практически не изменился, хотя многие дома показались ему обшарпанными. В общем, за полтора года, прошедших после исчезновения Союза и наступления дикого капитализма и некоей «свободы», столица не сильно похорошела. Пересекая Пушкинскую площадь, он, с правой стороны, мельком отметил длинную терпеливую очередь перед первой в Москве закусочной «Макдоналдс», открывшейся пару-тройку лет назад. А напротив, на крыше изящного здания с магазином «Армения», контрастно красовались гигантские буквы SONY.
Родная двушка в элитном Крылатском была на месте и порадовала уютом и призрачным духом жены и дочери, покинувших ее всего год назад с небольшим. Первым делом приезжему надлежало запастись едой, и, выйдя на улицу, Артем буквально в 50 метрах от своего дома, на первом этаже соседнего, обнаружил торговую точку с гордым названием супермаркет, а внутри удивился объему, количеству и разнообразию продуктов питания от невиданных дотоле колбас и бескрайних молочных и сырных рядов. Интересно, откуда все это великолепие взялось и где оно таилось всего три года назад в последние, голодные времена перестройки с ее пустующими продовольственными прилавками? Не менее неожиданным для Кранцева стало и открытие в конце квартала некоего скороспелого торгового центра, когда в его хаотичной глубине он набрел на зачуханную лавку, набитую зарубежной оргтехникой, и тут же, за углом, обменяв франки на рубли, по сносной цене приобрел отныне нужный ему в делах компактный комбайн Sharp с телефоном, встроенным факсом и кассетным магнитофоном. Чудеса, не иначе, подумал он. Манна небесная изобилия всего за два года. Что дальше-то будет?
Утром в воскресенье, с полной сумкой гостинцев, Кранцев пересек на такси всю Москву и на искореженном, гремучем лифте поднялся на 11-й этаж жилой башни в гуще Орехово-Борисово. Горячие родительские объятия, естественно, со слезами встретили его у самых дверей, как будто он вернулся с фронта. Папа Василий Иванович бодрился, но было заметно, как он сдал к своему скорому 90-летию. У мамы кратно прибавилось морщин, но голубые глаза горели прежним животворящим огнем. Стариков было жалко и в то же время утешительно видеть «в строю» и на ногах – живут, не тужат вместе почти полвека, добра не нажили, к старости, разменяв Винницу на Москву, оказались в однушке, кое-как обставленной, но согревают и вдохновляют друг друга могучей, невянущей любовью и трепетной нежностью, как в далеком мае 45-го, когда впервые встретились и решили пожениться. Живут ради детей, тешатся их успехами, болеют их заботами и тревогами, как если бы не было своих, теперь уже возрастных. Но не сдаются, хорохорятся, никогда ни на что не жалуются, по-прежнему обожают петь дуэтом красивые песни, радуются мелочам в своей небогатом, непритязательном, но добром, ласковом и уютном доме. Куда всегда хочется прийти, всегда тянет, как в детстве, особенно когда на душе мрак, муторно, и только мамины руки и мелодичный голос способны прогнать набежавшие страхи и огорчения.
Угощение было традиционным, домашним – винегрет, селедочка, буженина, соленые огурчики и квашеная капуста, а на горячее – знаменитые мамины вареники с картошкой и луком, на постном масле. Под такое не грех в 11 утра выпить с отцом обжигающей домашней настойки, с золотым отливом оттого, что батя настаивал на перегородках грецких орехов. И расспросы, расспросы под неотрывный пронзительный взгляд мамы то с беспокойным прищуром, а то распахнутый от восторга и восхищения сыном. Как будто не уезжал… Уговорили прилечь после обеда. Спал как сурок. Закончили обильным чаепитием, без алкоголя, с хрустящим маминым печеньем из песочного теста и с вареньем из черной смородины. Такого в Европе не делают. Вот и все… Воскресенье пролетело, а с ним и встреча в родительском доме. Расставание опять надолго. И опять они будут жить одни в тревоге за детей и счастливые оттого, что у них ТАКИЕ дети. К счастью, через пару месяцев из длительной загранкомандировки должна вернуться сестра Тамара с двумя внуками. Ее муж Павел оттрубил три года советником по науке и технике в российском посольстве в Анкаре. Значит, в Женеву можно возвращаться с облегчением… Целуя сына на прощание, мама не плакала. Крепкая женщина! Отец тоже держался, пытался шутить. Молоток!
Вечер воскресенья после визита к родителям был свободен, и Кранцев решил, не откладывая, заняться контактами. Около часа ушло на рытье в оставленной в Москве старой записной книжке с адресами из прошлой жизни. Он выписал несколько имен и подключил к сети новенький комбайн с телефоном и факсом – какие-то номера гудели, но не ответили, а другие оказались просто отключены. Откликнулся один, и не напрасно.
С Олегом Бережным они закончили один курс, но разные факультеты. Артем – международных отношений, а Олег – международного права. Дружили с перерывами, несколько раз вместе с курсом, в феврале, ходили в трудные походы на лыжах. Получив дипломы, разбежались в разные стороны, не виделись и не слышались больше десяти лет. Мужественный голос Бережного не скрывал искренней радости.
– Артемий! Привет, чудило! Вот это сюрприз! Я дома случайно, простудился, лежал несколько дней. Завтра уже выхожу на службу. Неужели ты в Москве? Надо увидеться! Прямо завтра же! Сможешь? Отужинаем в хорошем месте, приглашаю! Пиши адрес и подгребай часа в четыре. У меня гибкий график, а кабаки в Москве принимают в любое время… Горю от нетерпения узреть твою морду! Все подробно расскажешь! И я тоже…
Кранцев записал адрес и не совсем понял, но не переспросил, почему встреча состоится возле резиденции Патриарха РПЦ на Даниловском Валу. Место он хорошо помнил, так как в прежние годы не раз бывал на Даниловском рынке и издалека любовался строениями монастыря на другой стороне площади. Но посетить монастырь так никогда и не собрался… Ждать пришлось меньше суток, и на следующий день он ровно в четыре, все еще недоумевая, топтался у входа в Данилов монастырь. Бережный опоздал на пять минут, извинился, бросился тискать товарища и сразу поволок его внутрь монастырского двора, мимо импозантной резиденции Патриарха, к невысокому современному зданию о трех этажах, приговаривая:
– Как я рад, как же я рад тебя видеть, старичина!
Худой, загорелый, в безупречно кроенном, приталенном, сером костюме и голубой рубашке с серебристым галстуком он смотрелся успешным топ-менеджером. Или плейбоем.
– В замечательные времена живем, брат мой, – приподнято заявил Бережный, входя в подъезд современного здания, – любые чудеса возможны. Мне вот диплом юриста-международника не очень пригодился, ни в МИД, ни в ООН я не попал, но успел переквалифицироваться на гражданское и предпринимательское право. Теперь уже три года пашу в нехилой адвокатской конторе, обслуживаем бизнес. Это здание на территории Патриархата – новенький деловой центр, сдает помещения под офисы, есть залы для переговоров и конференций. И наша контора тоже здесь. Сейчас покажу…
Офис, занимающий половину третьего этажа, действительно стоило посмотреть – совершенно западный вид, разбит на ячейки матовыми стеклянными перегородками, в каждой ячейке – от компьютера и разных телефонов до факса и копировальной машины. Отдельно – зал заседаний и кабинет руководителя.
– Нашего руководителя Клауса Шутцера, – продолжал хвалиться Бережный, – нам сам Бог послал… Австриец, классный мужик, светлая голова, ровный в обращении, знает Россию, жил здесь в юности с отцом-дипломатом. Быстро скумекал, что здесь теперь золотая жила. К нам валом валят деловые люди из-за бугра, которые хотят закрепиться в свободной России…
Закончив осмотр офиса, друзья вернулись к лифту, спустились на первый этаж, где Бережный длинным коридором привел Артема к узорчатым дверям, из-за которых аппетитно пахнуло качественной едой.
– Наша трапезная, – сияя, объявил Олег. – Перекусим, чем бог послал…
Зал, оформленный в классическом стиле русского питейного заведения прошлого века, распирало от аромата вкусной и полезной пищи. Сели, заказали, естественно, царскую уху и осетрину по-монастырски, в горшочке. В Европе такого не поешь. Искристая «Старка» отлично вписалась в меню. Бережный неумолчно продолжал излагать свои взгляды на текущий момент и на жизнь вообще.
