Сергей Венедов
Улики против улик
– Много лет. Вместе учились в Плехановке. Потом работали в одном министерстве, в Главке, теперь на фирме.
– Вы работали в министерстве с самого начала вашей карьеры, без перерыва?
– Нет, перерыв был… один год. Судебная волокита… люди злы, а закон суров, одним словом.
– Продолжайте.
– Когда… когда я вышел, все меня сторонились, хотя дело оказалось ошибкой… так что трудно было устроиться вновь на работу. Вы знаете, даже если ты не виноват… всё равно клеймо на лбу… никто тебе не верит.
– А вы сами верите в то, что говорите?..
Тут Лера прервала запись:
– Он был раздавлен этим подозрением, никто и ничто не могло его заставить снова обрести веру в себя… и в людей. Ни мама, ни я. Жил как сыч. Даже мне не верил, когда я говорила, что убеждена в его невиновности.
Буров дал ей закончить и снова включил диктофон.
– А вы сами верите в то, что говорите?
– Жизнь меня многому научила, но не будем это обсуждать сейчас. Смерть Ларичева меня глубоко потрясла, это был для меня настоящий удар, клянусь вам…
– У меня нет оснований вам не верить. Скажите, что вы думаете об этой смерти?
– Игорь, то есть господин Ларичев, всегда был натурой болезненной, ещё со времен студенчества.
– Чем он болел?
– Сердце. Насколько мне известно, аритмия и ещё повышенное давление. И страхи. Приступы паники. Он считал, что в любую минуту может умереть.
– И что же? Лечился как-нибудь?
– Он обычно принимал сразу кучу лекарств.
– Может быть, вы знаете, какие именно?
– От сердца – гекардин. В ампулах, иногда сам делал себе уколы.
– И вчера вечером делал?
– Это мне не известно.
– А другие лекарства у него были?
– Были, конечно, масса таблеток… Он часто что-то принимал от предполагаемой болезни или недомогания. А когда слышал о какой-нибудь эпидемии, то просто места себе не находил. И начинал лечиться, хотя данной болезнью не болел.
– В субботу, когда Ларичев приехал в пансионат, вы разговаривали с ним?
– Да, конечно… Я вам уже говорил – он был моим добрым приятелем. Не побоюсь сказать – другом. Взял меня обратно в министерство под свою ответственность. Я год просидел без работы. Ему я обязан всем.
– Вы не знаете, зачем он приехал в пансионат в эту пятницу? Он вам не сказал?
– Не-ет… Вроде бы отдохнуть… я так думаю…
– А что? Он проводил в последнее время какую-нибудь трудную ревизию?
– Не знаю.
– Документы какие-нибудь он привёз с собой?
– Откуда мне знать. У него было сколько привычек, столько и чудачеств. Я говорю это не затем, чтобы бросить на него тень. Он был единственным человеком, который помог мне в трудную минуту. Без его ручательства… А можно вас спросить? Я вижу, вы расследуете причину смерти Ларичева, как если бы…
– Как если бы речь шла об убийстве? Наш долг – проверить все версии.
– Я вам ещё нужен?
– Пока нет. Но если вы что-либо ещё вспомните…
– Мне нечего вспоминать. Всё, что знал, я изложил.
– Ну, может, какую-нибудь подробность, которая была бы полезна для следствия. Покамест мы ждём, что покажет вскрытие.
– То есть результатов вскрытия у вас нет, а вы всё же расследуете это как убийство…
– Когда человек умирает при подобных обстоятельствах, мы обязаны с самого начала принять все необходимые меры предосторожности. Бывают улики, которые можно обнаружить только сразу. Потом они исчезают.
– А почему речь непременно должна идти об убийстве?
– Умер человек. Вы это понимаете?
– А зачем его обязательно кому-то убивать? Это означает подозрение на всех оставшихся в живых?
– Мы выполняем свой долг по отношению как к живым, так и к мёртвым, и между прочим, не только из желания найти виновных, но и ради того, чтобы доказать невиновность остальных. Скажите лучше, что вам известно об отношениях в семье Ларичева?
– Дома у них я бывал редко, но могу сказать, что между ними всё ладилось, разве только…
– Разве только?
– Всего лишь личное мнение. Они не ссорились с женой, не говорили друг другу резких слов, но мне показалось, что в последнее время между ними произошло охлаждение.
– И почему, как вы полагаете?
– Может быть, из-за Кирилла. Кирилла Ларичева – их сына.
– Да, мы пытались известить его о смерти отца, но не нашли. Вы знали, что он тоже отправился отдохнуть в эти края?
– Как я мог об этом узнать?
– А что за человек Кирилл?
– Что за человек?! Я бы лично не хотел иметь такого сына.
– Почему? Какой-нибудь шалопай?
– Я сожалею, что так отозвался о нём. Нет, не шалопай. Даже наоборот, работает на таможне, хлебное место, а вот родителями совсем не интересуется. Только и всего.
– С Верой Прохиной вы знакомы?
– Да… Вера работает в финотделе.
– Она появилась в пансионате одновременно с Ларичевым. Не вместе ли они ехали, не знаете?
– Я даже не знал, что Прохина находится здесь. Нет, Игорь мне ничего не говорил.
– Что вы ещё знаете о Вере Прохиной?
– Ничего. Знаю её только в лицо.
– Приходилось ли вам с ней работать?
– Всего пару раз. В финотделе она находится в распоряжении Ларичева.
– Может быть, Ларичев привез её… для работы?
– Не знаю. Не думаю…
– Спасибо, извините, что пришлось столько вас держать.
* * *
В просторном кабинете Бурова повисла напряжённая тишина. Показания Рубцова явно витали в воздухе, выдавая его желание как-то оправдаться, объясниться. От внимания Бурова не ускользнул также тот факт, что следователь, ведший допрос, пытался установить связь между приездом Ларичева на отдых и ревизией, которую тот якобы заканчивал на фирме. Это наблюдение подкреплялось и вопросами, касавшимися приезда Прохиной. Их одновременный с Ларичевым приезд. Что это? Простое совпадение? Маловероятно.
– Вы знаете, мне нравится следователь, нравятся его личные интонации, – сказал он как бы между прочим.
– А мне не нравятся, хотя, может, он действительно умелый следователь, но… – Лера замялась, – давайте лучше посмотрим, что там дальше.
– Есть вопросы, – изрёк Буров, вставая из-за стола и не очень элегантно потягиваясь. – Почему Рубцов так настойчиво повторяет, что был другом Ларичева? Зачем он так старается вбить это в голову следователю? И почему хочет себя защитить?
– Потому что был уже однажды несправедливо обвинён.
– Мы договорились без субъективизма! Откуда Рубцову известно, что следствие выявит неестественность смерти Ларичева, и почему он пытается прикрыться дружбой с ним? Выходит, он что-то знает?!
Они помолчали. Буров попытался представить себе, как выглядел Рубцов. Поджарый, высокий, постоянно опасающийся, что его в чём-то заподозрят или обвинят. Недоверчивый к окружающим, потому что, как он считал, они не верят ему. Капитан заметил также, что, когда вопросы следователя, казалось, задевали Рубцова, он тут же уходил в себя и выставлял наружу шипы, ершился. Но следователя совершенно нельзя было обвинить в отсутствии такта. Наоборот, его поведение ясно свидетельствовало о том, что он всё время имел в виду душевное состояние Рубцова и действовал достаточно деликатно и доброжелательно.
Лера вытащила блокнот и записала:
1. Для чего Ларичев приехал в пансионат?
2. Действительно ли он опасался за свою жизнь?
3. Кто искал Ларичева по телефону?
4. Почему Рубцов так настойчиво хочет себя выгородить?
5. Что мог знать Рубцов в связи со смертью Ларичева, и почему он боится, что его могут в чем-то обвинить?
6. Зачем приехала в пансионат Вера Прохина?
7. Приехала ли она вместе с Ларичевым, или они прибыли порознь?
Буров посмотрел запись, кивнул и, не глядя на Леру, бросил:
– Пишите, вопрос восьмой: «Что жёг Рубцов в камине спозаранку?» Так или иначе, а показания сестры-хозяйки приходится учитывать, – и резким движением достал из папки очередной документ.
Заключение судебно-медицинской экспертизы
Мною, Б.Л. Германом, врачом судебно-медицинской экспертизы районного управления милиции г. Одинцово, на основании постановления областной прокуратуры № 73 от … июня 20.. года в морге г. Звенигород произведено вскрытие тела умершего гражданина И.М. Ларичева, в результате чего установлено следующее:
Обстоятельства смерти
По данным следственных органов, Игорь Матвеевич Ларичев, 59 лет, профессия – финансовый ревизор, адрес: Москва, ул. Очаковская, 112, кв. 4, был найден мёртвым в своей комнате в пансионате «Опушка» … июня 20.. года, около 6 часов утра. Согласно тем же источникам, гражданин И.М. Ларичев страдал коронарной недостаточностью, сердечной аритмией и в последний период жизни проходил курс лечения гекардином.
Предполагаемые следы насилия
На внутренней стороне левого предплечья имеются два продолговатых синяка, расположенные вверх по вертикали, размером до 3 см каждый, имеют слегка изогнутую форму и выпуклой стороной направлены к внешнему краю предплечья. Предположительно, такие синяки могут быть оставлены ногтями третьего лица, которое пыталось резко повернуть пострадавшего при жизни или сразу после смерти. Показания лаборатории скажут точнее.
Следы лечения
На внутренней стороне обоих бёдер обнаружены многочисленные следы от уколов, покрытые коркой запёкшейся крови буроватого цвета.
Анатомо-патологический анализ
– Следы от уколов на бёдрах;
– Синяки на левом предплечье;
– Посинение лица и ногтей;
– Прекращение деятельности мозга;
– Склеро-эмфизема лёгких;
– Кардиосклероз;
– Остановка сердца.
Заключение лаборатории
1. Смерть гражданина И.М. Ларичева наступила в результате сердечно-коронарной недостаточности на фоне давнего заболевания сердца и лёгких (аритмия, кардиосклероз, склеро-эмфизема лёгких). Кризис и смерть были вызваны употреблением гекардина в недопустимом сочетании с ксенородоном, препаратом для борьбы с морфиевой зависимостью.
2. Следы на левом предплечье могли явиться следствием сильного сжатия рукой.
– Ксенородон! То есть он принял или его заставили принять запрещённое, негодное лекарство! С его-то сердцем, – чересчур радостно воскликнул Буров. – Выходит, он и морфием баловался. Это лекарство для морфиевой блокады.
Лера запротестовала:
– Почему вы считаете, что его заставили?
– Вроде так показало вскрытие.
– Неужели непременно силой человеку надо вводить какой-то препарат? Разве не мог он сам это сделать, вполне сознательно, или произойти просто несчастный случай, какая-то ошибка?
Буров взглянул на девушку озадаченно. И в самом деле, почему следует заранее предполагать, что смерть Ларичева была насильственной. Вот только синяки на руке…
– Я… поторопился, извините… – признал он. – Покамест оставим только вопрос: сам он принял опасный препарат, чтобы покончить с собой, или же речь идёт о трагической оплошности? Но остаются следы на левом предплечье. Ещё один вопрос. Интересно было бы выяснить, соответствуют ли эти следы руке кому-нибудь из подозреваемых.
– Ну как же мы смеем сейчас кого-то подозревать? Ведь ещё ничего не установлено.
– Но эти следы кому-то всё же принадлежат?
– Разумеется, но почему именно этого «кого-то» нужно обвинять в убийстве?
– Согласен. Знаете, Лера, уже поздно. Для первого дня мы нарыли больше чем достаточно. У меня ведь ещё и другие дела висят. Предлагаю прерваться и начать завтра на свежую голову. Идёт?
– Как угодно. Вы старший.
– Тогда приказываю: по домам, – с улыбкой закончил Буров, сожалея, что не может вот так сразу пригласить малознакомую, но симпатичную девушку куда-нибудь выпить чего-нибудь, потому что уже договорился о встрече с Варей. А с Варей пора было бы закругляться, так как их отношения не прогрессируют, она ждёт предложения, а Буров телится – куда спешить, если сердце ничего не подсказывает, и вообще, зависимость надоела, ещё не женат, а уже что-то должен. А как хорошо бы было закрутить сейчас роман с Лерой, такой трепетной и беззащитной…
* * *
Они вышли на улицу. В конце ноября быстро темнеет и к вечеру воздух становится по-зимнему промозглым. Но, несмотря на сумерки и холод, улицы были полны народу. Как всегда, москвичи куда-то спешили: кто на метро, кто в магазин, кто в театр… а кто с Ваганьковского кладбища домой. Пресня была для Бурова новым районом, и он пока ещё не чувствовал его «душу». Он считал, что у каждого района в Москве есть своя душа, и Пресня ему нравилась. Огорчало лишь соседство ультрасовременного Международного торгового центра и модных ресторанов вперемежку с затрапезными кирпичными домами и допотопной трамвайной линией. Напротив районного следственного отдела раньше времени пылал неон Дома паркетов. «Куда столько паркета для Москвы? – каждый раз думал он, глядя на огромное палаццо магазина. – Деньги, что ли, отмывают?»
Искоса взглянув на спутницу, Буров дал себе слово сейчас не вспоминать о деле «Опушка». Лера говорила, что живёт где-то недалеко от Никитских Ворот. Он взялся проводить её, но по дороге они обменялись всего двумя-тремя фразами. Уверенность в себе и игривость, необходимые мужчине для успешного ухаживания, всё никак не приходили.
У дома Леры Буров предложил:
– Завтра я заберу машину из ремонта… Вы не против, если утром я заскочу за вами по пути на работу, часов эдак в восемь?
– Ну что ж… заскакивайте.
Буров хотел сказать ещё что-то, но Лера уже спешила по направлению к дому, стуча каблуками по дорожке из модной импортной плитки. Его вдруг охватило такое чувство, будто он в чём-то провинился перед этой прямой, легко ранимой, закрытой, но в то же время такой разумной и целеустремлённой девушкой. «Странное существо», – произнёс он про себя и неожиданно подумал, что был бы рад доказать невиновность Рубцова и увидеть счастливую улыбку на суровом лице «стажёрки». Но это казалось ему маловероятным. Сколько было случаев, когда преступник, припёртый к стенке неопровержимыми доказательствами, не видел иного выхода, кроме самоубийства.
Утром, около восьми, Буров уже ждал Леру в машине перед домом девушки, рассеянно слушая энную серию отечественной танцевальной музыки под красноречивым названием «Двигай попой». Он был в штатском, и если бы не очки, то чувствовал бы себя совсем раскованно. Ровно в восемь Лера вышла из дому, села к нему в машину, и под шуршание колёс по асфальту капитан вспомнил скомканный вчерашний вечер.
– Вы имеете что-нибудь против чашечки кофе, для начала?
– Что ж, давайте, для начала!.. – усмехнулась девушка. – От кофе лучше думается. – Краем глаз она наблюдала за капитаном, тайно любуясь его бравым штатским видом. Буров же нервничал при мысли, что, наверно, выглядит ухажёром или ещё хуже – женихом. К чему было стричься, напяливать этот облегающий костюм. И парфюма надо было поменьше лить, дышать нечем в машине.
Кофе им удалось попить в популярной среди московской богемы «Кофемании» на Кудринской площади.
– Ну и как, есть новые мысли о нашем деле? – начала первой Лера.
– В общем-то есть, но предлагаю поговорить об этом в кабинете, – ответил он, помедлив. И не солгал. Подробности дела теперь прочно сидели в его голове и сверлили мозги. Он обратил внимание на то, что, хотя расследование было далеко не закончено, он зачем-то настроил себя не в пользу Рубцова и под этим углом смотрел на все данные, относящиеся к делу. С одной стороны, этот Рубцов с самого начала навлекал на себя подозрения, с другой стороны, Буров чувствовал, что над его мнением довлеют конечные результаты расследования.
В девять часов они вновь уже склонились над диктофоном. Следующим по порядку шёл допрос уборщицы.
Показания Ефросиньи Левшиной
– Товарищ майор, что ж это делается, прямо страсти господни! Не иначе! Чтоб такое случилось у нас! Впервой здесь помирает человек! У соседей, министерство металлургии, старичок преставился, было дело, печенью страдал, а у нас впервой! Вы сами подумайте – срам-то какой! Что до меня, так в комнату эту нога моя больше не ступит ни за что на свете! Ни подметать, ни воду менять. Пусть сестра-хозяйка метёт, если ей охота! Пусть там хоть всё пылью запорошит, а только в комнату, где помер господин Ларичев, не войду! Ладно бы я его не знала… А то ведь… Пусть хоть расчёт дают, а не войду! Пятнадцать лет в этом доме, и вот те на! А господин Ларичев так и маячит перед глазами, успокой его душу грешную, Господи. Милый был дядечка, боязливый, это верно, но душа-человек. А уж аккуратист! Муха у него в окно не залетит! В дрожь его бросало при одной мысли об них. Мухи, говаривал, садятся на всяческую грязь и таскают на лапах своих микробов! Мильон на каждой! Будто у них заботы другой нет, у мух-то! Прости господи! А так человек он был почтительный, приличный… Уж ежели тебе час пробил, так никакой аспирин, никакая химия – ничего не спасёт! Отвечай «готов!» и собирайся на тот свет…
– Не перебей её следователь, Ефросинья Левшина до сих пор, наверно, тараторила бы, – заметил Буров, приостановив запись.
– Вы давно знаете Ларичева?
– Как не знать. Ещё со времён министерства, с той поры и знаю его…
– А точнее?
– Вспомнить бы. Погоди маленько… В 1985 году дело было…
– С того времени вы и работаете на вилле?
– С того самого времени.
– Про историю с простынями знаете?
– Какими ещё простынями? Ах, этими! Господи помилуй, сколько хлопот на нашу голову свалилось с этими тряпками. Игорь Матвеевич тогда ещё контроль у нас проводил…
– Когда?
– Уже три года как. В тысячу целковых встали простынки-то. А кто в них нужду имел, и по сей день неведомо. Сестра-хозяйка, стало быть, уплатила, грешная…
– Ну и как? Держала зло сестра-хозяйка на Ларичева?
– А чего ей зло держать? Хотя бог её знает. Говорила, не держит. И верно, ещё пуще сдружилась с ревизором. Сиживали на крыльце вместе, чаи гоняли, толковали…
– Ларичев часто приезжал к вам?
– А куда ж ему приезжать, как не к нам, горе ты моё? Мадам Ксения, супруга покойного, говорила как-то, что нигде такой чистоты да тишины, кроме как у нас, не найти. Даже в самой разлучшей гостинице. Что ни лето, господин Ларичев до нас приезжал и только здесь проводил свой отпуск. А то, бывало, в субботу или воскресенье нагрянет, поработать, значит, потому как трудолюбивый был человек, не то что другие – с виду для работы прибудут, а сами шатаются по лесу цельный день без толку или с девками в бассейне куролесят, срамота, а господин Ларичев в комнате запирался, к столу только и выходил.
– И в этот раз он приехал работать?
– Именно.
– Не показалось ли вам необычным его поведение или вид?
– Да нет. Такой, как и всегда, явился. Вот только пишущую машинку не прихватил. Раньше, бывало, по субботам всегда привозил. Я его как увижу, сама себе и говорю: «Горе ты моё! Не иначе своё тук-тук-тук опять заведёт». Некоторые жаловались. Мол, приехали для отдыха, а такая музыка им и на службе осточертела. Их слова. Отдых, говорят, есть отдых.
– И как он вам показался без машинки?
– А чего казаться? «Игорь Матвеич, – говорю, – а что, стукать сегодня не будете?» «Нет, – отвечает, – есть другие дела». И приуныл.
– Почему вы думаете, приуныл?
– А потому как сразу видать, ежели человек приуныл.
– Он спросил вас, кто ещё живет в доме?
– Нет, не спрашивал, не как другие, едва успеют чемоданы поставить, а уж расспросы ведут, кто приехал да с кем приехал, с женой ли, а может, ещё с кем… Спросил только, в какой комнате помещается господин Рубцов, и пулей к нему.
– Как? Даже к себе не зашёл?
– Дружки они были. Зашёл он, значит, к нему, побыли там, после вышли и в комнату к господину Ларичеву удалились, где и сидели, покуда я их к обеду не покликала.
– Сколько времени они пробыли в комнате Рубцова?
– Эдак с полчаса.
– Вы заметили что-нибудь необычное?
– Когда это?
– Когда они вышли из комнаты Рубцова?
– Нет, ничегошеньки…
– Они не показались вам рассерженными, поссорившимися?
– Нет, а чего им сердиться? Дружки ведь были, никогда не ссорились.
– Вспомните получше, Ефросинья Петровна, это очень важно. Скажите точно, как они выглядели, когда выходили от Рубцова?
– Вышли они, значит, и как есть в комнату к господину Ларичеву направились. Он ещё, бедолага, по́ртфель под мышкой держал, чёрный такой, и бумаги все наружу, без бумаг-то он ни часу не мог обойтись.
– То есть как бумаги наружу?
– Да вот так… по́ртфель нараспашку – бумаги торчат. Почитай лет десять он с этим самым портфелем всё ходил. Уж я-то его знаю как облупленного.
– Что ещё было в портфеле?
– А почём мне знать? Пижама, ложки-вилки свои, стакан… То да сё… После еды давал мне их кипятком ополоснуть, а в остальном человек он был приличный…
– Что они делали в комнате Ларичева?
– Господи помилуй, вы что же это, никак в голову взяли, что я под дверями подсматриваю? Я, которая…
– И всё же, может быть, вы что-то заметили, когда открыли дверь, чтобы позвать их на обед?
– А я и не открывала, кто сказал, что я открывала? Кликнула через дверь: пожалуйте к столу! И ушла.
– А после этого вы их видели?
– Как пообедали они, так опять к господину Ларичеву в комнату удалились. Только к ужину и вышли. А тогда-то вот, да, кажись, и вправду сердитые оба были или расстроенные чем. К еде не притронулись. Повар ещё мяса нажарил с подливой, а ещё запеканку рисовую подавали. Любил её раньше господин Ларичев, а в тот вечер даже не притронулся.
– После ужина они продолжали совещаться?
– Ну да, опять у господина Ларичева в комнате.
– И как долго сидели?
– Точно не припомню, во сколько вышли, вроде и не выходили вовсе – так всю ночь и просидели. Я к себе ушла, домишко-то мой во дворе.
– А утром что вы делали?
– А чего мне делать, грехи мои тяжкие! То, что всю свою жизнь делала, – в пять встала курям корм задать, а после за хлебом да молоком в ларёк подалась, там в шесть открывают. А когда уходила, свет-то ещё горел у Ларичева, а господин Рубцов у окна стоял. Возвернулась – и на тебе! – доктора, милиция и господин Ларичев – покойник.
– Постойте-ка. Вы сказали, что видели утром гражданина Рубцова в комнате у Ларичева?
– Мои слова. Так оно и было. Видела его, как вас вижу. Окно этой комнаты прямо на тропку выходит, по которой я на улицу следую.
– Попытайтесь хорошенько вспомнить. Как вы всё видели, что они делали?
– Чего делали, говорите? Так вот: господин Рубцов стоял посередь комнаты, руки протягивал, как в театре, вот так! И стоял как столб.
– А Ларичев?
– Этот ничего не делал, потому как я его не видела. Не видно его было в окно-то. Может, на стуле сидел, а может, лежал. А вот господина Рубцова видела…
– А когда приехала Вера Прохина, вы видели?
– Как не видеть её, кралю? Я ж ей чемодан ещё подсобила в комнату занести. Только быстро она умчалась. С экскурсией, – отдыхать, это у них так называется. По молодому делу.
– Спасибо вам. Возможно, придётся вас ещё побеспокоить.
– Что ж мы, не люди? Должны помочь друг дружке, как добрые христьяне…
* * *
Этим показания уборщицы исчерпывались, и Бурову прямо загорелось поприсутствовать при допросе, понаблюдать за реакцией этой женщины, за непосредственностью, с которой та отвечала. В показаниях Левшиной содержались некоторые новые детали. Прежде всего, свидетельство о том, что ранним утром, между пятью и шестью, Рубцов находился в комнате у Ларичева. А поскольку, как показало вскрытие, смерть наступила между 24 и 3 часами ночи, получалось, что в то время, когда Рубцов находился у Ларичева, тот был уже мёртв. Лера напряжённо следила за ходом мыслей допрашивающего следователя, понимая, что кольцо всё больше сужается вокруг её отца. Ей стоило большого труда продолжить как ни в чём не бывало:
– Итак, вопрос первый: какое такое дело было у Ларичева к Рубцову? Второй: почему Рубцов скрыл, что утром наведывался к Ларичеву? Третий: был ли Ларичев уже мёртв в это время? Если верить заключению врача, то был.
Буров внимательно посмотрел на напарницу. В нём всё больше крепло чувство более чем глубокой симпатии к этой девушке, которая столько времени бьётся со всеми вокруг, пытаясь отстоять невиновность своего покойного отчима. Как не оценить её искреннее стремление быть объективной, беспристрастной. Ей, видимо, стоило немалых усилий казаться спокойной, выслушивая вопросы, фатальные для Рубцова. Буров сразу уловил новую ниточку, которую нащупывал следователь, – ту, что была связана с прежней ревизией, проводившейся Ларичевым в подведомственном пансионате. Чувствовалось, правда, что вопросы на эту тему следователь задавал больше по долгу службы. Наверно, хотел с самого начала прояснить и отмести эту версию – не убивают же человека за то, что пару лет назад он обнаружил недостачу на смехотворную сумму в тысячу рублей, простынки какие-то. А вот с ревизией на фирме «Донатор» пока ещё ничего не было ясно.
– Ну что, товарищ начальник, есть ещё вопросы? – ироничный голос девушки слегка оживился.
– Нет, товарищ помощник, – в тон ей ответил Буров. – Вот вам следующая запись, слушайте…
Допрос Ларисы Жаркович
– Умоляю вас, ради бога, не впутывайте нас в эту историю. Мы с мужем ничего не знаем, никак не связаны ни с кем из этих людей, абсолютно ни с кем. Нас не интересует чужая жизнь, а преступления приводят в ужас. В конце концов, мы приехали на своей машине, чтобы отдыхать, бродить по лесу, а не тратить своё свободное время попусту из-за того, что кто-то умер.
– Во-первых, впутывать вас никто не собирается, если вы сами не впутались…
– Да бросьте, знаю я милицию! Если бы всё чисто было, то вы бы и расследование не проводили. А раз начали, значит, есть подозрения, что тут пахнет убийством. Мы совершенно к этому непричастны. Ни муж, ни я!
– У нас никаких и нет подозрений на ваш счёт. Мы хотим лишь точно выяснить обстоятельства, при которых умер гражданин Ларичев Игорь Матвеевич.
– Вот и я говорю, не впутывайте нас. Мы его близко даже не знали. «Здрасте-здрасте» обменивались. Не больше. Он всё время был с Рубцовым. Можете к нему и обращаться. Мой муж хоть и замдиректора фирмы, но тесных отношений не имел ни с одним из этих… стариков. По кабакам не шляется, по бабам тоже. Ещё меньше по друзьям-приятелям. Нет у нас нужды в таких приятелях. Чего там объяснять, храни Господь… сами знаете…
– Прошу вас прекратить разговаривать в таком тоне, я вас не для дискуссии пригласил, а намерен задать вам несколько вопросов.
– Но мы…
– Говорить вам придётся сейчас только за себя. Ваш муж пока ожидает в холле.
– Но мы с мужем…
– Ваше имя?
– Лариса Жаркович.
– Год рождения?
– Это не важно… Мне 36.
– Место работы?
– Домохозяйка.
– Сколько раз вы видели Ларичева с момента вашего приезда сюда?
– Вообще не видела.
– Не забывайте – за ложные показания вы несёте ответственность перед законом.
– То есть… видела его за обедом. И за ужином. Нас кормят всех за одним столом, поэтому и видела. Как и всех других. Может быть, мне вовсе не нравится сидеть за одним столом с малознакомыми. А теперь вот что получается… допытывают как последнюю…
– Вы видели, как Рубцов входил к комнату к Ларичеву?
– Нет.
– А утром вы его, случайно, не встретили?
– Нет.
– Где вы познакомились с Ларичевым? Здесь, в пансионате?
– Не помню.
– Когда вы видели Ларичева в последний раз?
– Не помню.
– Вы могли бы ответить – «за ужином».
– Нет! Я не желаю ничего отвечать! Я ни при чём! Задавайте вопросы Рубцову, он с ним имел дела! Или сестре-хозяйке, потому что все знают про эту историю с простынями. Или эту из финотдела допрашивайте, а не меня.
– А почему её?
– Потому что не будь она связана с этим Ларичевым, то ей, по идее, в пансионате нечего было бы делать в эту пору.
– Прошу вас хорошенько продумать своё отношение к следствию, а для этого пройдите в холл и посидите там, поостыньте, соберитесь с мыслями. И когда вам покажется, что вы в состоянии отвечать спокойно, тогда, пожалуйста, и приходите.
– Следователь вышел из себя, – отметил вслух Буров. – И немудрено. Постойте-ка, сейчас опишу вам эту дамочку. Значит, так: волосы крашеные, под седину, накладные ресницы, на губах мокрая помада, лет сорок, а не тридцать шесть, начинает расплываться, голос истерический. Подходит?
Но Лера, казалось, не слушала его. Буров быстро перебрал в памяти всё сказанное Ларисой Жаркович. Ничего полезного для дела. И смотри-ка ты, всего по нескольким фразам можно составить представление о человеке. Чем больше он о ней задумывался, тем больше проникался неприязнью следователя к этой даме.
– Вам не бросилась в глаза одна деталь? – прервала его размышления девушка. – Что следователь концентрирует вопросы вокруг моего отца?
– Вполне возможно, хотя я в этом и не убеждён.
– А я считаю, что с его стороны это предвзятость.
– Не вижу почему.
– Разве у нас есть основания именно Рубцова ставить под знак вопроса? – пылко произнесла девушка.
– Такое же, как и в отношении любого другого.
– А может быть, в отношении моего отца чуточку побольше? – съязвила Лера.
– Следователю не запретишь прислушиваться к своей интуиции.
– Даже когда эта интуиция мешает ему быть объективным?
– Пока что его не в чем упрекнуть.
– Да, но разве не ясно, что все вопросы у него имеют одну конкретную цель, одну идею.
– У нас нет некоторых данных, которые имел в распоряжении следователь: описание комнаты, позиция мёртвого, окружающие предметы. Всё это может о многом рассказать. Перед нами же ребус с ограниченным числом подробностей…
– Следователь сразу повёл дело так, как если бы речь наверняка шла об убийстве.
– Здесь вы не правы. – Буров взял под защиту своего коллегу. – Объяснения Рубцова на этот счёт весьма неудовлетворительны. Сама обстановка, как и поведение вашего отчима, возможно, наталкивали следователя на определённые домыслы. Вот вы побывали тогда на вилле?
– Да… меня срочно вызвали туда… Допрашивали…
– Вы могли бы её описать?
– Да… в общем-то… Двухэтажный особняк, от развилки возле станции – направо, в конец посёлка, где домов становится меньше, ближе к лесу. Окружён железной оградой и садом. Если смотреть с фасада – в нём два этажа, а с тыльной стороны – три, потому что дом стоит на пригорке. На первом этаже – большой холл, куда выходят двери четырёх комнат, длинный коридор с подсобными помещениями. Из холла на верхний этаж ведёт лестница резного орехового дерева – там остальные шесть комнат. В подвальном помещении – столовая, она же трапезная, спортзал и так называемая водолечебница, точнее, баня-сауна с бассейном. Оба здания смотрят окнами в лес. Во дворе – домик, где обитает уборщица, там же хранится бельё, посуда, бытовая химия, хозтовары… Вот, собственно, и всё…
– Каково расположение комнаты Ларичева по отношению к комнате Рубцова?
– Мой отец снимал комнату как раз под комнатой Ларичева. Обе комнаты выходят окнами в сад, ведущий к реке. Прямо у дома растут три большие ели… но не вижу связи… Никаких выстрелов не было, чтобы можно было проследить траекторию полёта пули, никто не влезал в окно, на стволах елей ничего подозрительного не обнаружено…
– Давайте-ка взглянем на снимки с места происшествия. – Буров вытащил несколько фотографий: общий вид комнаты, труп Ларичева на кровати, Ларичев крупным планом, детали комнаты – окно, подоконник, стол, стулья, шкаф. Всюду идеальный порядок. Ничто не привлекало к себе особого внимания. Что же такое увидел здесь следователь, заставившее его пойти за нитью, которая вела к Рубцову?
