Сергей Валентинович Мозголин
Приглашение к счастью
Глава 8
Один из восемнадцати гусарских полков Российской империи, доблестный 12-й Ахтырский, входил в состав 12-й кавалерийской дивизии 12-го армейского корпуса Киевского военного округа. Как и большинство полков регулярной кавалерии, он был расположен в непосредственной близости от западной границы, в местечке, имеющем звучное название Межибужье, Летичевского уезда, Подольской губернии. Именовалось так оно неспроста, поскольку располагалось на участке местности, где стыкуются две реки – Южный Буг и Бужок, что собственно и было отражено в названии. Межибужье представляло собой типичное еврейское поселение, изобилующее провинциальной иудейской экзотикой. Из восьми тысяч населения которого шесть тысяч составляли дети Израилевы. Не удивительно, что основной тон в жизнедеятельности городка задавали: – винокуренный завод Гранвольца, табачная фабрика Гельмана, пивоваренный завод Штеренгаса, кинотеатр «Иллюзион» Гервица, типография Бринда. Имелись, также, девять синагог, римско-католический костёл, ратуша, волостное правление и многочисленные торговые лавки купцов. Главной жемчужиной местечка являлась древняя крепость четырнадцатого века, грозно возвышающаяся над Бугом, где и располагалась штаб-квартира полка. Эскадроны же размещались в предместных сёлах – Ставницы и Требуховцы.
Уладив все формальности в штабе дивизии Лео выехал поездом до ст, Деражня, где его уже ждала коляска с бравым возничим из нестроевой команды полка.
– Далеко ли ехать, братец? – поинтересовался Лео.
– Да, тут не далече, ваше высокоблагородие, вёрст двадцать будет – ответил солдат укладывая дорожный багаж в коляску. – Доедем швыдко, не сумлевайтесь.
В подтверждение его слов, буланый жеребец резво покатил коляску по раскисшей от первого солнца дороге. С интересом оглядывая непривычные глазу местные пейзажи, Лео ни как не мог отделаться от мысли, что отец любимой очень кардинально решил проблему его удаления из столицы. Воображение рисовало безрадостные картины унылой жизни провинциальных военных, реалистично описанные в Купринском «Поединке», «… однообразной, как забор и серой, как сукно солдатской шинели».
– Хорошо ещё, что не на Кавказ – удручённо подумал он.
Густые сумерки уже накрыли местечко, когда коляска остановилась в расположении 3 – го эскадрона, возле небольшого глинобитного дома со светящимися окнами. Едва Лео ступил на землю, как перед ним возникли четверо офицеров эскадрона. Поблёскивая в тусклом сете окон элементами мундиров, они поочерёдно представились своему новому командиру.
– Благодарю Вас, господа – оценил Лео любезность молодых офицеров. – Буду рад, если вы составите мне компанию за ужином.
Поблагодарив за приглашение, офицеры тактично отказались, понимая, что приём гостей вряд ли входит сейчас в планы командира, не успевшего ещё отряхнуть с мундира дорожную пыль. Лео, разминая затёкшие ноги, прошелся вокруг дома, удручённо разглядывая новое жилище и небольшой спящий сад, окружающий его. Обойдя дом, он наткнулся у крыльца на бравого малого, который, лихо козырнув, доложил: «Вашего высокоблагородия денщик, гусар Мохов».
Из казармы неподалёку донёсся стройный хор голосов поющих вечернюю молитву. Лео обречённо ступил на порог своего нового «особняка» из недр которого доносился призывный аромат приготовленного ужина.
Первое утро на новой службе приветливо улыбнулось ему солнечным светом, уже набирающим силу в этих краях. Облачённый в новый парадный мундир, он направился в штаб полка, расположенный в главной местной достопримечательности – замке четырнадцатого века, величественно возвышающимся над берегом Буга. С искренним интересом он смотрел на каменные стены с угловыми башнями, помнившие звон татарских сабель и турецких ятаганов, видевшие блеск лат литовских баронов и польской шляхты, а теперь мирно дремлющих под сенью крыльев российского двуглавого орла. В центре цитадели располагалась полковая церковь. Бросалась в глаза не характерная для православного храма архитектура, говорящая о том, что долгое время он служил католическим костёлом и, лишь в последствии, был переосвящён в православие. Не зайти туда было нельзя. Лео представился полковому священнику отцу Алексию. Получив его благословение, он помолился у полковой иконы и, оставив щедрое пожертвование, покинул храм.
В приёмной полкового начальника ему не пришлось ждать. Полковой адъютант, поручик Плясов, со строгим и значительным, как у всех адъютантов выражением лица, сообщил: «Господин полковник ждёт Вас».
Командир Ахтырских гусар, полковник Николай Васильевич Трингам, обладая волевым и прямолинейным характером, имел репутацию строгого, но справедливого и до тонкостей знающего своё дело кавалерийского начальника. Чуждый проявлениям грубого солдафонства, он искренне болел душой за каждого из своих подчинённых и любую их проблему воспринимал как свою. В данном случае уместны были бы строки поручика Лермонтова:
«Полковник наш рождён был хватом, слуга царю – отец солдатам».
Лео бодрым шагом вошёл в кабинет и, щёлкнув каблуками, наполнил пространство неповторимым звоном Савельевских шпор, сделанных на заказ. Глубоко вдохнув, он уверенно отчеканил рапорт, который мысленно отшлифовывал в голове добрую сотню раз.
– Здравствуйте, ротмистр, присаживайтесь – любезно предложил командир, не отрывая от вошедшего внимательного взгляда строгих серых глаз. Так, наверное, многодетный отец изучает взглядом неродное дитя, которое ему предстоит усыновить и принять в свою дружную семью.
– Как устроились?
– Благодарю, г-н полковник, благополучно.
– Хорошо, светские церемонии оставим столице. Принимая во внимание ваши прекрасные рекомендации, тем не менее, скажу прямо, у нас есть и свои достойные офицеры, но я должен подчиниться приказу. Принимайте 3-й эскадрон.
– Г-н полковник, у меня для Вас письмо от великой княгини Ольги Александровны – Лео протянул командиру конверт.
Пока последний изучал содержимое письма, Лео имел возможность спокойно рассмотреть облик пятидесятитрёхлетнего полковника. Бросалась в глаза обширная лысина, которая в сочетании с пенсне придавала ему вид солидный и значительный. Строгое волевое лицо украшали слегка распушённые седеющие усы – непременный атрибут любого гусара.
В своё время знаменитый гусар-поэт Денис Давыдов отказался от предложения царя принять в командование конно-егерскую бригаду, объяснив отказ тем, что тогда ему пришлось бы сбрить свои усы, не положенные по артикулу егерям. Государь с пониманием отнёсся к этому весомому аргументу.
Закончив чтение, полковник снял пенсне и взглянул на Лео, сияющими от радости глазами.
– Вы привезли хорошую весть, ротмистр. Здесь сообщается, что нашему полку оказана высокая честь, принять участие в летних красно-сельских манёврах гвардии и высочайшем смотре войск пред лицом государя.
Взволнованный, он поднялся и прошёлся по кабинету. Лео, поднявшись следом, замер в почтительном ожидании.
– Вы приехали вовремя, ротмистр. Кому, как не Вам знать все тонкости проведения манёвров и смотра гвардии. Ваш опыт будет весьма кстати при подготовке полка.
– Буду рад оказаться полезным, г-н полковник.
– Ну, вот и хорошо. Не считаю возможным скрывать причину, по которой Ваш предшественник, ротмистр Сухин, был отстранён мною от должности. Ещё месяц назад его эскадрон был на хорошем счету, демонстрируя прекрасную выучку и дисциплину. Но в последнее время всё изменилось, и настолько серьёзно, что чуть было не дошло до открытого неповиновения офицеру. И, наконец, в одно прекрасное утро, эскадрон отказался ответить на приветствие своего командира. Тщательное разбирательство, по этому поводу, выявило позорное и, как я считал прежде, искоренённое во вверенном мне полку, явление – рукоприкладство.
Голос полковника, на последних фразах, прозвучал взволнованно.
– Успокаивает лишь то, что факты мордобойства были установлены только там и не расползлись повсеместно, как зараза. Вам, предстоит не просто возглавить эскадрон, а вернуть этим «сухиным детям» веру в отца-командира и стать тем примером, который вдохновит их на усердную службу государю и Отечеству.
– Приложу все усилия, г-н полковник – с некоторым воодушевлением ответил Лео.
– Я надеюсь, г-н ротмистр, что у Вас сложатся корректные отношения с сослуживцами и Вы не будете чувствовать себя чужим в их обществе – уже спокойно выразил надежду командир.
– Гусар, он везде гусар, г-н полковник. Я сделаю всё, чтобы оправдать честь носить прославленный Ахтырский мундир.
Взгляд полковника потеплел.
– Добро пожаловать в полк.
Командир протянул ему руку.
Глава 9
Новость, привезённая Лео, мгновенно распространилась по эскадронам. Как застоявшийся боевой конь, услышавший призывные звуки сигнальной трубы, полк встрепенулся и задрожал в радостном возбуждении. Ответственное событие требовало к себе серьёзного отношения. Новость полагалось обмыть, что вполне естественно для легкомысленно-романтической кавалерии.
Вечером офицерское собрание, блистающее чистотой и светом, наполнилось музыкой и звоном шпор. Лёгкое возбуждение витающее в зале, казалось, оживляло красующиеся на стенах портретные лица полководцев, государя, великой княгини Ольги Александровны и, конечно же, Д. Давыдова, почитание которого в полку было возведено до степени культа.
При появлении полкового командира оркестр мгновенно умолк и чей- то хорошо поставленный голос скомандовал: «Господа офицеры!» . В одно мгновенье в зале воцарилась оглушительная тишина, замерев, гусары приветствовали своего командира.
– Добрый вечер, господа. Прошу к столу.
Эта фраза была произнесена тоном доброго хозяина приглашающего к ужину дорогих гостей, демократично подчёркивая, что здесь он не столько командир, сколько старший товарищ, в тесном кругу единомышленников. Офицеры привычно, без суеты, заняли свои места. Предупредительный адъютант указал Лео место между командирами второго и четвёртого эскадронов. Длинный стол блистал серебряными приборами и хрусталём. Не смотря на то, что на белоснежной накрахмаленной скатерти не оставалось свободного места от изобилия блюд и напитков, искушённый взгляд Лео отметил разницу в изысканности и ассортименте по сравнению с теми столами, за которыми ему доводилось бывать прежде. Едва стихли звуки разливающегося по бокалам вина, во главе стола поднялся полковник.
– Господа! – провозгласил он зычным приятным баритоном – Сегодня у нас есть достойный повод для того, чтобы немного ослабить подпруги. Но с начала я хочу представить вам нашего нового товарища, который, как и наш прославленный герой Давыдов, сменил лейб-гвардии гусарский мундир на скромный, но не менее доблестный доломан Ахтырского гусара – полковник обратил свой взор на Лео.
– Прошу любить и жаловать командира 3-го эскадрона, ротмистра графа Гончарова.
При этих словах Лео поднялся и корректным кивком головы поприветствовал присутствующих.
– Леонид Георгиевич – продолжил полковник, прерывая лёгкий одобрительный гул голосов – прибыл в полк с радостным известием от нашего августейшего шефа великой княгини Ольги Александровны, которое сегодня же было подтверждено штабом дивизии – командир сделал паузу, обводя торжествующим взглядом присутствующих – Господа! Государь оказывает нам великую честь принять участие в летних Красносельских манёврах гвардии!
Громогласное «Ура!» сокрушительным шквалом сотрясло стены старого замка. Каждый понимал, что это неординарное событие в жизни полка, ставящее провинциальную армейскую часть в один ряд с элитой российской армии. Кроме того, многие из офицеров, не говоря уже о нижних чинах, никогда не бывали в столице и мысли молодых корнетов и поручиков уже закружили их в вальсе с обворожительными петербургскими красавицами, а седеющие ротмистры уже прикидывали в уме возможности своих кошельков, чтобы в полной мере реализовать свои мечты и шансы предоставляемые столицей.
Дружный звон бокалов дал старт безудержному застолью, одной из коренных традиций Ахтырских гусар, воспетой и благословлённой самим Денисом Давыдовым . Лео был заинтригован третьим тостом, который был выпит за здоровье французских монашек капуцинок, отдавших свои сутаны на пошив гусарских мундиров. Сидевший рядом с ним ротмистр Панаев охотно пояснил, что этот тост является традиционным для полка уже сто лет. В 1814 году, после взятия Парижа русскими войсками Ахтырский гусарский полк был расквартирован в Аррасе, неподалёку от женского монастыря капуцинок, волей судьбы носивших сутаны полкового коричневого цвета. Командовавший тогда полком Д. Давыдов, осмотрев своих гусар изрядно потрёпанных в боях и походах, нашёл их вид весьма плачевным. Исправить это положение он решил оригинально. По его приказу, на пошив новых мундиров с монастырских складов было изъято всё сукно, но его оказалось не достаточно, тогда пришлось раздеть самих монашек. Вскоре на параде в Париже полк заслужил одобрение царя, особо отметившего боевые заслуги и великолепный вид Ахтырцев.
Между тем всеобщее веселье набирало обороты. Вино, здравицы и тосты, сопровождаемые стихами и песнями, текли рекой питающей благодатную почву любви к Отечеству. Тем не менее, Лео не был оставлен без внимания. По традиции ему были преподнесены именные столовые приборы, как символ равноправного членства в офицерском собрании, и небольшой красиво оформленный томик стихов Д. Давыдова, знание которых вменялось в обязанность каждому не менее, чем положений кавалерийского устава. Постепенно Лео стал проникаться атмосферой душевного тепла, искренности и единения с этим, новым для него, провинциальным братством.
Гусар, везде гусар!
В радости и веселье время пролетает незаметно. Полночь уже давно осталась в прошлом, но никто и не помышлял о завершении застолья, в котором не было места непристойностям и хмельной развязности. Пирушка стала затихать только когда в зал, через тяжёлые портьерные шторы пробился робкий свет утренней зари. Захмелевший Лео пребывал в состоянии блаженного благодушия, робко надеясь, хотя бы на пару часов беззаботного сна.
– И это у них называется, немного ослабить подпруги – подумал он, прилагая титанические усилия, чтобы удерживать своё тело в вертикальном положении.
Через минуту Лео осознал бездну своей наивности, когда вестовые внесли в зал бездонную полковую серебряную чару до краёв наполненную шампанским. Начиная с полковника, чара пошла по кругу, бережно, как грудного младенца, передаваемая из рук в руки. Едва были допиты последние капли вина, как из-за стола поднялся на удивление бодрый командир и по его команде полковой трубач выдохнул в расцветающее зарёй небо сигнал тревоги.
Способность реалистично воспринимать окружающую действительность вернулась к Лео, когда он, в общем строю полка, во главе своего эскадрона, отвечал на приветствие командира. Это было начало полкового учения и началось оно стремительной атакой в разомкнутом строю на наступающую пехоту. О поблажках и скидках на плохое самочувствие и хмельные головы не было и речи. Истинный кавалерист, находясь в седле, презирает земное притяжение.
Глава 10
Воинский этикет обязывал вновь прибывшего офицера представиться всем равным по чину членам полкового сообщества, превосходящим же его в чине, он должен был нанести визит. В процессе этого ритуального знакомства стало очевидно одно любопытное обстоятельство. Определение «братство», обычно характеризующее сплочённость людей, здесь имело самое прямое значение, потому как духовное ядро коллектива составляли офицеры связанные кровными братскими узами. Достойным подтверждением этому является наличие в полку двух Лермонтовых, двух Елчаниновых и трёх Панаевых. С последними, у Лео сложились наиболее тёплые товарищеские отношения, несмотря на то, что все они были убеждёнными трезвенниками, и в этом вопросе составляли оппозицию сторонникам лихого гусарского пьянства, центром притяжения которых являлся ротмистр барон Зальц. Барон был признанным лидером офицерской молодёжи и имел репутацию полкового Бурцова, лихого повесы воспетого в своей лирике Денисом Давыдовым. Он об этом прекрасно знал, ревностно оберегая и поддерживая свой статус. Впрочем, не всегда уместно. Он единственный в полку манерно козырял в обиходе французской речью, очевидно полагая, что это придаёт ему оттенок светскости.
У Лео этот офицер не вызывал каких либо тёплых эмоций. Возможно, на это повлиял небольшой эпизод , произошедший сразу же после того, как он принял эскадрон. В тот вечер его новый денщик Мохов, ранее бывший в услужении у барона, допустил небольшую провинность. Лео, сделав внушение, резко поднялся со стула и приблизился к нему. В этот момент Мохов напрягся и, зажмурив глаза, слегка отклонил голову назад. Лео с негодованием понял – солдат ожидал удара.
Нужно ли говорить, что вся окружающая теперь Лео действительность была для него нова и непривычна. Сам уклад жизни местечка, тихий и размеренный, резко контрастировал с бурной суетой столицы. Люди, окружавшие его, были лишены столичного чванства, светской напыщенности и гвардейского лоска. Они жили интересами полка и до мельчайших тонкостей знали и любили кавалерийскую службу. Впрочем, провинциальная экзотика и стремительное погружение в службу, на некоторое время отвлекли его от сердечных переживаний. Новая весомая ответственность за своих гусар не давала ему права на уныние, а заботы об эскадроне не оставляли на это времени. Лео с головой окунулся в новую, неизбежную реальность – рутинную жизнь провинциального офицера, серую, как сукно солдатской шинели.
Глава 11
Пока ротмистр Гончаров со своим эскадроном месил грязь на бескрайних просторах Подолья в доме Софии Николаевны решался вопрос, мучивший, когда то, принца Гамлета. Быть или не быть? В данном случае – её помолвке с Владимиром Раевским. Итак, жених был согласен, родственники согласны, оставалось получить согласие невесты. В это время невеста, находилась в своей комнате и с грустью смотрела в окно на эскадрон лейб-гусар проезжающих на рыси мимо её дома. Уже больше месяца она не видела Лео и не имела от него известий. Грустные мысли и догадки не давали ответа на беспокоящие вопросы. Почему он уехал? Почему уехал не объяснившись и до сих пор не сделал этого письмом? Может быть, от неё скрывают правду? Но отец убедил девушку, что решение об отъезде было принято им добровольно. История с дуэлью, неожиданно для неё самой, обнажила чувства и убедила в том, что она не просто симпатизировала гусару. Это было более глубокое чувство, расцветающее в сердце подобно цветку, ещё недавно бывшему хрупким и невзрачным росточком. Девушку тяготила мысль, что Лео мог охладеть к ней. Или может быть не любил никогда? Может быть, она принимала флирт, волнующую игру взглядов, слов и прикосновений за серьёзное чувство. Оставалась надежда, что письмо, объясняющие эти загадки, последует позже, но время шло, и надежда таяла, как апрельский снег под её окнами.
Грустные мысли были прерваны приходом Раевского, бывшего частым и желанным гостем в этом доме. Так, как хозяин дома отсутствовал, встретить его вышла мать Софии Николаевны, ещё не утратившая природную женскую красоту генеральша.
– Рада Вас видеть, князь! – улыбнулась графиня, протягивая гостю руку для поцелуя.
– Елена Сергеевна, Вы – само очарование! – отвесил комплимент кавалергард, приложившись к ручке потенциальной тёщи. – Как здоровье Софии Николаевны?
– Слава Богу, благополучно, но бедняжку, всё ещё мучают ужасные мигрени. Её нельзя волновать, впрочем, к Вам, князь, это не относится. Софи всегда искренне радуется Вашему приходу. Кстати, вот и она.
Генеральша не лукавила. Девушка, просветлевшая лицом, радостно поприветствовала кавалергарда, трепетно коснувшегося губами её руки.
Некоторое время Елена Сергеевна занимала гостя светской беседой, но вскоре удалилась под благовидным предлогом, предоставив им возможность общения наедине. Поболтав немного о милых пустяках, Раевский внутренне собрался и перешёл к главному.
– Софи, дорогая! – проникновенно произнёс он, глядя в глаза девушки с нежностью и надеждой – Вы же знаете, что я давно люблю Вас, и наша многолетняя сердечная привязанность даёт мне право надеяться, что это чувство взаимно. Я прошу Вас составить моё счастье, которое я буду оберегать как святыню.
Князь разжал протянутую ладонь, на которой лежал изящный ювелирный футлярчик из василькового бархата с заключённым внутри кольцом достойным пальца королевы.
– Прошу Вас принять это кольцо в знак моей искренней любви и Вашего согласия.
Слова Раевского глубоко тронули сердце девушки и первым естественным её желанием было, бросится в его объятия, но в следующий момент она испугалась своего порыва. Владимир, без сомнения, был для неё очень близким и родным человеком, но любимым ли? С тех пор, когда рядом с ней появился Лео, она не раз задавала себе этот вопрос и не находила ответа.
Девушка, нежным прикосновением рук, сложила распростёртую ладонь князя в горсточку и, прижав её к своей груди, ответила, стремясь придать голосу больше душевного тепла и нежности.
– Владимир, дорогой мой! Ещё с ранней своей юности я не могла и мечтать о лучшем избраннике, чем Вы!
– Так в чём же дело? – нетерпеливо перебил её кавалергард – Разве что-нибудь изменилось?
– Изменилась я. Возможно, Вы услышите от меня желанный ответ, но не сейчас. Прошу Вас, не торопите меня, дайте мне время разобраться в себе! Я знаю, что ожидание и неопределённость мучительны для Вас, но поверьте, и для меня тоже!
В сжавшейся ладони Раевского жалобно хрустнул раздавленный бархатный футлярчик.
– Хорошо. Я буду ждать – глухо произнёс он – Прощайте.
Раевский поспешил удалиться, опасаясь выдать глубокое душевное волнение. Он прекрасно понимал, что,или вернее, кто являлся причиной его сегодняшнего фиаско.
В ярко освещённый зал офицерского собрания он вошёл мрачнее тучи и сразу же наткнулся на своего доброго приятеля штабс-ротмистра Щербакова.
– Что случилось, Владимир? С таким выражением лица обычно пускают себе пулю в висок – с ходу определил он внутреннее состояние товарища.
– Сандро, я в отчаянии и намерен сегодня напиться как извозчик! – мрачно произнёс кавалергард, присаживаясь к нему за стол.
– Вот, как? Полагаю, у тебя для этого есть весомые причины?
– К сожалению, есть. Сегодня у меня состоялся серьёзный разговор с Софи, и я понял, что она к Нему действительно не равнодушна.
– Это кому же так повезло? Впрочем, и так понятно. Ты имеешь в виду Гончарова?
– Конечно же его, чёрт побери! Кого же ещё?
– Она сама тебе об этом сказала?
– Она не сказала этого прямо, но это очевидно.
– Всё понятно – произнёс Щербаков, наполняя рюмки – она тебе отказала.
– И, да и нет.
– Поясни.
– Прямого отказа не было. Софи попросила не торопить её с ответом.
– Ну, тогда ещё ничего не потеряно. Разве ты не слышал о женском кокетстве?
– Не тот случай, Сандро. Она не может его забыть.
– Пустяки. Женщины также легко забывают, как и увлекаются. Гончарова нет в столице, и через пару недель ты сможешь сам убедиться в справедливости моих слов. Только не сиди, сложа руки, действуй, у тебя все козыри на руках.
– Пойми, Сандро. Я не могу выпрашивать у неё любовь, как милостыню!
– Ну, тогда последуй мудрому совету незабвенного поэта:
Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей
И тем её вернее губим средь обольстительных сетей.
– Попробуй действовать по-другому, вместо обожания – равнодушие, холодностью – замени страсть. Это заденет её гордость и вызовет недоумение. В конце концов, женское любопытство и уязвлённое самолюбие вынудят её искать причину того, что заставило охладеть к ней даже не одного, а двух её страстных обожателей. Она сама станет искать твоего внимания, сделав тебя хозяином положения.
– Я не буду оспаривать авторитет Пушкина, в сердечных делах, Сандро, но он плохо закончил. К тому же, эта игра мне не по душе. Она непредсказуема, лицемерна и может затянуться надолго, а я не могу больше ждать! Сначала я ждал её выпуска из Смольного, потом ждал, когда ей исполнится двадцать лет.
– Зачем же нужно было так затягивать дело?
– Есть причина. Видишь ли. В её семье существует странное поверье, основанное на каком-то таинственном предсказании. Девушки из её рода не должны выходить замуж не достигнув двадцатилетнего возраста. Нарушение этого правила неизбежно приведёт к несчастью. И теперь я снова должен смиренно ждать, когда Гончаров окончательно разрушит моё долгожданное счастье.
Раевский, рывком осушил рюмку и продолжил.
– Иногда я ловлю себя на мысли, что готов на любые безрассудства, лишь бы этого не допустить. Кстати! Сейчас в столичном бомонде весьма популярен, какой-то
маг-предсказатель, некто мсье Жан. Он даже был принят во дворце государем. Едем к нему.
– Брось эти глупости, Владимир, Россия-матушка всегда была раем для проходимцев, а государь доверчив и простодушен, как дитя. Ты бы ещё Распутину в ноги поклонился или на Александровскую колонну вознёсся.
– Может быть ты и прав, Санлро, только, причём здесь колонна?
– А разве ты не знаешь, что существует поверье? Если поцеловать крыло ангела-хранителя Санкт-Петербурга и при этом загадать заветное желание, то оно непременно сбудется.
– Да, да припоминаю – задумчиво произнёс кавалергард – ещё в детстве об этой легенде мне рассказывала моя матушка. Спасибо, что напомнил.
– Постой, Владимир, надеюсь, ты не воспринял мои слова в серьёз? – глядя на задумавшегося друга, обеспокоился Щербаков.
– Да, да конечно – отрешённо отозвался Раевский.
– Если мне не послышалось, ты сегодня собирался напиться, как извозчик – поспешил отвлечь друга от навязчивых мыслей штабс-ротмистр – Офицерское собрание для этого не подходящее место, лучше всего это сделать у «Данона» или в «Медведе». Поедем, я составлю тебе компанию.
– Спасибо, Сандро, горе разделённое с другом – половина горя.
– Не стоит благодарности, просто любопытно взглянуть на процесс перевоплощения кавалергарда в извозчика. Впрочем, история знает и более экзотические примеры – король-олень, халиф-аист, барышня-крестьянка, наконец.
Этой ночью в Петербурге неожиданно ударил заморозок. Около трёх часов ночи, у крыльца Нарвского пожарного депо, остановилась коляска без пассажиров. Извозчик, имевший богатырское сложение, не спеша покинул своё сиденье и настойчиво затрезвонил в дверь дежурного помещения. Через минуту он проник внутрь, без труда преодолев сопротивление заспанного дежурного. Ночной визитёр имел странный вид. Несмотря на то, что он был одет как извозчик, в нём без труда можно было опознать офицера. Главным образом по сапогам со шпорами и шашке, выставляющейся из-под кафтана. Туманный взгляд холодных голубых глаз говорил о том, что пришелец мертвецки пьян. Непонятно и удивительно было то, что он, хоть и замедленно, но довольно уверенно передвигался без посторонней помощи. Вызвав дежурного начальника, он положил перед ним сторублёвую купюру и загадочно произнёс
– У меня к Вам срочное дело, милейший.
Прожжённый брандмейстер, оценив взглядом весомость аргумента, понимающе кивнул.
Через полчаса, на пустынную Дворцовую площадь, въехал пожарный автомобиль и затих у Александровской колонны, на вершине которой, в матовом свете луны, златокрылый ангел осенял крестом спящий Санкт-Петербург. Сидящие в машине, с минуту, прислушивались к тишине и всматривались в безжизненные окна Зимнего, осиротевшего с тех пор, как Российский государь перебрался в Александровский дворец, под охрану гвардии.
– Не робей, братцы! Вперёд, с богом! – подстегнул пожарных Раевский.
Привычная работа, к тому же щедро оплаченная, была исполнена с достойным уважения профессионализмом. И огромная раздвижная лестница Гесте, уперлась в вершину «Александрийского столпа», у подножия, удивлённо взирающих на людей, крылатого творения месье Монферрана.
– Спасибо, братцы – поблагодарил кавалергард и, перекрестившись, начал восхождение.
– Умом тронулся – вполголоса предположил дородный брандмайор и, опасливо осмотревшись по сторонам, тоже перекрестился. – Господи, пронеси! – прошептал он, глядя на растворяющуюся в темноте высоты фигуру Раевского.
Впрочем, в эти дни беспокойная, одуревшая от шальных денег столица, наводнённая дельцами, разгульными купцами и аферистами, видела немало безумств, порождённых и поощряемых плебейским девизом: «Любой каприз – за ваши деньги».
Через пять минут беспокойного ожидания брандмайор решился подать голос.
– Эй, мил человек!
Не дождавшись ответа, он повторил попытку.
– Эй, поспешай, однако!
Высота хранила нервирующее безмолвие. Снизу, конечно же, нельзя было увидеть, что Раевский, приникший к ангелу, в долгом благоговейном поцелуе, уже не мог оторвать от него свои губы, крепко прихваченные заморозком.
В это время, во внутреннем дворе Зимнего дворца, до сего момента сонного и безмолвного, проявилось настораживающее движение. Видимо часовой, некоторое время с интересом наблюдавший за происходящим, всё-таки решился побеспокоить караульного начальника. И старый прожжённый брандмайор нутром почувствовал едкий запах возможных неприятностей.
– Нет, милок, мы так не договаривались – вполголоса озвучил он свою мысль – Погоришь тут с тобой, только угли останутся. И, повысив голос, предупредил Раевского – Эй, наверху! Держись там шибче, мы вертаемся.
– Что рты то раззявили? Сымай лестницу! – прикрикнул он на своих подчинённых.
Пожарные вновь продемонстрировали завидный профессионализм и, вскоре их автомобиль исчез из вида кавалергарда, посылающего им вслед проклятия, с трудом шевеля ободранными, окровавленными губами.
Существует мнение, что безвыходных положений не бывает. Вряд ли, Раевский сейчас разделял это утверждение, потому что с высоты в двадцать саженей, не имея крыльев и помощи, благополучно спуститься было не возможно. Он с ужасом представил себе, какой скандал ожидает его с рассветом. Пьяный кавалергард – гордость и элита армии, оскверняет память героев Отечества 1812 года. Позор гвардии и посмешище столицы. По аналогии со словами императора Николая I – го, произнесёнными в день открытия Александровского монумента: « Монферран, Вы себя обессмертили!», можно было смело сказать: « Раевский, Вы себя обесчестили!».
В этот момент Владимир проснулся, к счастью, это был только сон. Он лежал на каком то диванчике, закинув обутые в сапоги ноги на подлокотник. Тяжёлые, беспокойные видения исчезли, но похмельная голова, мучительной болью, напомнила о изрядном количестве выпитого накануне. Князь с трудом заставил себя подняться, приняв сидячее положение. В полумраке комнаты, слегка разбавленном робким утренним светом, он осмотрелся. Судя по всему, это была гостиная. Тускло отливали серебром погоны мундира, висящего на спинке венского стула. Раевский встал и подошел к окну.