Какой-то птицами купчишка торговал, Ловил их, продавал И от того барыш немалый получал. Различны у него сидели в клетках птички: Скворцы и соловьи, щеглята и синички. Меж множества других, Богатых и больших, Клетчонка старая висела И чуть-чуть клетки вид имела: Сидели хворые три канарейки в ней. Ну жалко посмотреть на сих бедняжек было; Сидели завсегда нахохлившись уныло: Быть может, что тоска по родине своей, Воспоминание о том прекрасном поле, Летали где они, резвились где по воле, Где знали лишь веселия одне (На родине житье и самое худое Приятней, чем в чужой, богатой стороне); Иль может что другое Причиною болезни было их, Но дело только в том, что трех бедняжек сих Хозяин бросил без призренья, Не думав, чтоб могли оправиться они; Едва кормили их, и то из сожаленья, И часто голодом сидели многи дни. Но нежно дружество, чертогов убегая, А чаще шалаши смиренны посещая, Пришло на помощь к ним И в тесной клетке их тесней соединило. Несчастье общее союз сей утвердило, Они отраду в нем нашли бедам своим! И самый малый корм, который получали, Промеж себя всегда охотно разделяли И были веселы, хотя и голодали! Но осень уж пришла; повеял зимний хлад, А птичкам нет отрад: Бедняжки крыльями друг дружку укрывали И дружбою себя едва обогревали. Недели две спустя охотник их купил, И, кажется, всего рублевик заплатил. Вот наших птичек взяли, В карете повезли домой, В просторной клетке им приют спокойный дали, И корму поскорей, и баночку с водой. Бедняжки наши удивились, Ну пить и есть, и есть и пить; Когда ж понасытились, То с жаром принялись судьбу благодарить. Сперва по-прежнему дни три-четыре жили, Согласно вместе пили, ели И уж поразжирели, Поправились они; Потом и ссориться уж стали понемножку, Там больше, и прощай, счастливы прежни дни! Одна другую клюнет в ножку, Уж корму не дает одна другой Иль с баночки долой толкает; Хоть баночка воды полна, Но им мала она. В просторе тесно стало, И прежня дружества как будто не бывало. И дружбы и любви раздор гонитель злой! Уж на ночь в кучку не теснятся, А врознь все по углам садятся! Проходит день, проходит и другой, Уж ссорятся сильнее И щиплются больнее — А от побой не станешь ведь жиреть; Они ж еще хворали, И так худеть, худеть, И в месяц померли, как будто не живали. Ах! лучше бы в нужде, но в дружбе, в мире жить, Чем в счастии раздор и после смерть найтить! Вот так-то завсегда и меж людей бывает; Несчастье их соединяет, А счастье разделяет.
Ах, сколь ошиблись мы с тобой, любезный друг, Сколь тщетною мечтою наш утешался дух! Мы мнили, что сия ужасная година Не только будет зла, но и добра причина; Что разорение, пожары и грабеж, Врагов неистовство, коварство, злоба, ложь, Собратий наших смерть, страны опустошенье К французам поселят навеки отвращенье; Что поруганье дев, убийство жен, детей, Развалины градов и пепл святых церквей Меж нами положить должны преграду вечну; Что будем ненависть питать к ним бесконечну За мысль одну: народ российский низложить! За мысль, что будет росс подвластным галлу жить!.. Я мнил, что зарево пылающей столицы Осветит, наконец, злодеев мрачны лицы; Что в страшном сем огне пристрастие сгорит; Что огнь сей – огнь любви к отчизне воспалит; Что мы, сразив врага и наказав кичливость, Окажем вместе с тем им должну справедливость; Познаем, что спаслись мы благостью небес, Прольем раскаянья потоки горьких слез; Что подражания слепого устыдимся, К обычьям, к языку родному обратимся. Но что ж, увы, но что ж везде мой видит взор? И в самом торжестве я вижу наш позор! Рукою победя, мы рабствуем умами, Клянем французов мы французскими словами. Толпы сих пленников, грабителей, убийц, В Россию вторгшися, как стаи хищных птиц, Гораздо более вдыхают сожаленья, Чем росски воины, израненны в сраженьях! И сих разбойников – о, стыд превыше сил, — Во многих я домах друзьями находил! Но что? Детей своих вверяли воспитанье Развратным беглецам, которым воздаянье Одно достойно их – на лобном месте казнь! Вандама ставили за честь себе приязнь, Который кровию граждан своих дымится, Вандама, коего и Франция стыдится! А барынь и девиц чувствительны сердца (Хотя лишилися – кто мужа, кто отца) Столь были тронуты французов злоключеньем, Что все наперерыв метались с утешеньем. Поруганный закон, сожженье городов, Убийство тысячей, сирот рыданье, вдов, Могила свежая Москвы опустошенной, К спасенью жертвою святой определенной. — Забыто все. Зови французов к нам на бал! Все скачут, все бегут к тому, кто их позвал! И вот прелестные российские девицы, Руками обхватясь, уставя томны лицы На разорителей отеческой страны (Достойных сих друзей, питомцев сатаны), Вертятся вихрями, себя позабывают, Французов – языком французским восхищают. Иль брата, иль отца на ком дымится кровь — Тот дочке иль сестре болтает про любовь!.. Там – мужа светлый взор мрак смертный покрывает, А здесь – его жена его убийц ласкает… Но будет, отвратим свой оскорбленный взор От гнусных тварей сих, россиянок позор; Благодаря судьбам, избавимся мы пленных, Забудем сих невежд, развратников презренных! Нам должно б их язык изгнать, забыть навек. Кто им не говорит у нас – не человек, В отличных обществах того не принимают, Будь знающ и умен – невеждой называют. И если кто дерзнет противное сказать, Того со всех сторон готовы осмеять; А быть осмеянным для многих сколь ужасно! И редкий пустится в столь поприще опасно!.. Мой друг, терпение!.. Вот наш с тобой удел. Знать, время язве сей положит лишь предел. А мы свою печаль сожмем в сердцах унылых, Доколь сносить, молчать еще мы будем в силах…
Москва.
Сентябрь, 1814.
Вслед один другому Быстро дни летят; К брегу так морскому Ветры – волны мчат. Младость пролетает, Как веселый час; Старость догоняет Скорым шагом нас. Истощим утехи, Пресытимся всем; Радость, игры, смехи, Множьтесь с каждым днем. Насладившись мира, Так с него уйдем, Как с роскошна пира, И потом – заснем.
* * *
За престолы в мире Пусть льют бранну кровь; Я на тихой лире Буду петь любовь. Не любя на свете, Лучше умереть. Есть ли что в нас злее Друг друга губить, Есть ли что милее Пламенно любить. Не любя на свете, Лучше умереть. В юности ль прелестной Должно тигром быть? Нет! Творец небесный Создал нас любить. Не любя на свете, Лучше умереть. Сладких восхищений, Счастия богов, Райских наслаждений Ты творец – любовь. Не любя на свете, Лучше умереть.
* * *
Юных лет моих желанье В летах зрелых не сбылось, Непременное мечтанье Как мгновенье пронеслось. Я мечтал, что с другом нежным Буду время проводить; Буду в горе неизбежном Сердце с ним мое делить. Я мечтал в любови страстной Чашу восхищений пить И с подругою прекрасной Небо в зависть приводить.
* * *
Вот родина моя… Вот дикие пустыни!.. Вот благодарная оратаю земля! Дубовые леса, и злачные долины, И тучной жатвою покрытые поля! Вот горы, до небес чело свое взносящи, Младые отрасли Рифейских древних гор, И реки, с пеною меж пропастей летящи, Разливом по лугам пленяющие взор! Вот окруженные башкирцев кочевьями Озера светлые, бездонны глубиной, И кони резвые, несчетны табунами В них смотрятся с холмов, любуяся собой!.. Приветствую тебя, страна благословенна! Страна обилия и всех земных богатств! Не вечно будешь ты в презрении забвенна, Не вечно для одних служить ты будешь паств.
Перед судом ума сколь, Вяземский, смешон, Кто, самолюбием, пристрастьем увлечен, Век раболепствуя с слепым благоговеньем, Считает критику ужасным преступленьем И хочет, всем назло, чтоб весь подлунный мир За бога принимал им славимый кумир! Благодаря судьбе, едва ль возможно ныне Всех мысли покорить военной дисциплине! — Я чту в словесности, что мой рассудок чтит. Пускай меня Омар и рубит и казнит; Пускай он всем кричит, что «тот уж согрешает И окаянствует, кто смело рассуждает». Неправда ль, Вяземский, как будет он смешон, В словесность к нам вводя магометан закон? Священный Весты огнь не оскорблю сравненьем Сего фанатика с безумным ослепленьем. И что за странна мысль не прикасаться ввек К тому, что написал и славный человек? И как же истины лучами озаримся, Когда поклонников хвалами ослепимся? Наш славный Дмитриев сказал, что «часто им Печатный каждый лист быть кажется святым!» Так неужели нам, их следуя примеру, К всему печатному иметь слепую веру?.. Ты скажешь, Вяземский, и соглашусь я в том: «Пристрастие, водя защитника пером, Наносит вред тому, кого он защищает, Что лавров красота от лести померкает! Ответ ли на разбор – сатиры личной зло, Хоть стрелы б увивал цветами Буало?.. Лишь может истина разрушить ослепленье, Лишь доказательства рождают убежденье». Так, Вяземский, ты прав: презрителен Зоил, Который не разбор, а пасквиль сочинил И, испестрив его весь низкими словами, Стал точно наряду с поденными вралями! О, как легко бранить, потом печатать брань И собирать хвалы, как будто должну дань! Легко быть славиму недельными листами, Быв знаменитыми издателей друзьями; Нетрудно, братскою толпой соединясь, Чрез рукопашный бой взять приступом Парнас, Ввесть самовластие в республике словесной, Из видов лишь хвалить – хвалой для всех бесчестной,
